Like a doll, like a puppet with no will at all And somebody told me how to talk, how to walk, how to fall Can't complain, I've got no-one but myself to blame Something's happening I can't control, lost my hold, is it safe? ABBA — «I'm a Marionette»
В тот день, когда Йоханна заметила в приёмной Берга вместо Гретхен новенькую девушку, ей стало не по себе. С трудом досидев до конца рабочего дня и чудом не наделав в документах ошибок, она отправилась на поиски Гретхен. Смутное чувство тревоги лишь усилилось и подступило к горлу, когда она, наконец, нашла адрес фройляйн Мозер и, явившись туда, не обнаружила её на месте. Поэтому Йоханна твёрдо вознамерилась в ближайший рабочий день вытрясти из Евы всё, что Вайс могла об этом знать, а то, что ей что-то известно, не вызывало ни малейших сомнений. Выходные фройляйн Лангефельд прошли в томительном ожидании, щедро приправленном липким страхом. В понедельник, услышав сбивчивый рассказ изрядно покрасневшей Евы о том, что Гретхен находится в весьма интересном положении и живёт у неё, и Йоханна, и Берта настояли на незамедлительном визите в новую обитель уже бывшей секретарши директора, а сдержать двойной напор беспокоящихся женщин Ева оказалась не в силах. В квартире было как-то чересчур жарко и влажно. И тихо. Берта нахмурилась и решительным шагом направилась в ванную комнату. В роскошной белой чаше, наполненной всё ещё горячей непрозрачной кроваво-красной водой, лежала Гретхен. Её лицо с полуприкрытыми голубыми глазами выражало абсолютное блаженство — словно никогда до этого в своей жизни она не была настолько счастлива. Берта ахнула и, всплеснув руками, сползла вниз по стенке. Йоханна неверным шагом подошла к недвижно лежащей в воде девушке и взяла в похолодевшую ладонь её руку. Не веря, переместила тонкие пальцы на шею, тщетно пытаясь нащупать пульс. — Вызывай врачей, — голос Лангефельд дрожал, к Еве она не хотела даже поворачиваться, только нащупала в сумочке сердечные капли и принялась осторожно вливать их в старшую машинистку. Берта пришла в себя и разразилась потоком слёз и бессвязных всхлипываний. — Что стоишь? — прикрикнула Йоханна. Она едва сдерживалась, чтобы не наброситься на коллегу и не вырвать все её рыжие патлы. — Она… убила себя? — Ева брезгливо поджала губы. — Вызывай врача, дура! — взъярилась Йоханна. — Под суд бы тебя, тварь лицемерная, рожа самодовольная! Я когда тебе сказала? Когда тебе сказала… По лицу Лангефельд потекли слёзы. Какая же она глупая! Как она могла понадеяться на эту дрянь? Надо было с самого начала заняться помощью этой несчастной наивной девчонке самостоятельно. Тогда бы та не лежала сейчас как сломанная кукла в кровавой воде…***
Йоханна стояла в пропахшем карболкой коридоре морга Мюнхенского госпиталя и смотрела в белую стену. Ей казалось, что всё происходящее — дурной сон, неправда, чудовищная ошибка. Из раздумий её вырвали гулкие шаги. — Доктор… — Йоханна прижала платок к углу глаза. — Не самоубийство это, — закуривая, резюмировал пожилой человек в чёрном халате, — и писать в отчёте про самоубийство тоже не стану — не отпоют ведь тогда… Дитя она вытравить пыталась, аспирином… — Ей было больно?.. — Нет, — покачал головой он. — В таких случаях им перед смертью очень хорошо. «Иной раз так, как не бывает при жизни,» — подумали оба, но вслух этого так никто и не произнёс.***
— Ска́чки? — Кимбли нахмурился, рассматривая содержимое конверта. Внутри лежали два билета на эксклюзивную трибуну и письмо от Хаусхоффера с приглашением. — Это какой-то местный вид досуга? — он непонимающе посмотрел на Ласт. — Можно сказать и так, — она снисходительно улыбнулась. — Все приходят на стадион и смотрят на то, какая лошадь добежит до финиша первой. При этом приветствуется делать ставки. Зольф растянул тонкие губы в усмешке. — А что происходит с теми лошадьми, которые проиграли забег? — в его голосе появились хищные нотки. Ласт наклонила голову и испытующе посмотрела на Зольфа. Она прекрасно понимала, к чему он клонит, и его позиция относительно выживания сильнейшего ей чрезвычайно импонировала. — Что ты имеешь ввиду? — она многозначительно приподняла бровь, слегка прикусив нижнюю губу. Зольф думал о том, что подобное развлечение безумно напоминает ему войну в адаптации на потребу публике и без личного участия. По этой логике выходило, что победители получают жизнь, а проигравшие отправляются в расход. Тем более речь шла о животных, содержать которых в условиях ограниченного ресурса было, скорее всего, весьма накладно. — Если лошади проигрывают в схватке, значит, они попросту там не нужны, — пожал плечами Кимбли, обнимая Ласт. — Кстати, дорогая, ты достаточно азартна? — Смотря с чем сравнивать, — сверкнула глазами гомункул. — Пожалуй, не настолько, чтобы спустить сумму, отложенную на свадебное путешествие. Зольф подозрительно уставился на письмо. Он не представлял себе, с чего вдруг Хаусхофферу звать их на мероприятие подобного пошиба. Да ещё и при помощи письма, вопреки привычкам профессора, не написанного от руки, а напечатанного на машинке.***
— В четверг похороны, — нахмурившись, проговорила Берта. — Пойдёте? — Нет. Кимбли равнодушно смотрел в стену. Ева вспыхнула — она по-прежнему считала этого человека виновным в том, что жизнь куклы Гретхен прервалась, так толком и не начавшись — ну что успела повидать эта девчонка, кроме алкоголика-отца да вечно голодных братьев-хулиганов? И Берга… — Но она работала у вас… — Берта предприняла попытку всё же уговорить начальника проводить бывшую подчинённую в последний путь. — Какое сейчас это имеет значение? — прищурился Зольф. — Её больше нет, значит, она не справилась с тем, что возложил на её плечи этот мир. «Зато справилась с тем, чтобы обеспечить мне алиби,» — подумал он, скрываясь за тяжёлой дверью собственного кабинета. Он не считал себя виноватым. Ему отчасти даже было жаль девушку, но на что она могла рассчитывать, так глупо пытаясь привлечь к себе внимание? Какой вопрос к мирозданию — таков и ответ на него. Кимбли привык к этому так же, как привык к тому, что порой ответ абсолютно несоразмерен. — Как он может так говорить? — прошипела Ева. …Она не чувствовала ничего, когда бездыханное тело, некогда бывшее Гретхен, погрузили на носилки и накрыли тканью. Она не чувствовала ничего, кроме брезгливости, когда отмывала белоснежную ванну от алой — словно глянцевой — жидкой крови, смешанной с водой. Всё пришло позже. Лёжа на постели, ещё хранившей запах кудряшек Гретхен, Ева впервые ощутила себя неправильной. Грязной. Виноватой. Словно она упустила, не уберегла, а собственными руками толкнула в объятия вечно голодной и жадной до жертв Смерти ту девочку, которая могла составить её счастье, её — целостность?.. Она не могла взять в толк, откуда появились эти странные чувства, всякий раз наполнявшие всё её существо при виде лица подруги, так напоминавшего лики ангелов с картин. И сейчас ей хотелось выть. Понимание того, что она больше никогда не услышит шагов подруги, её голоса, не почувствует прикосновения лёгкой изящной руки, не приходило в её измученный разум. Еве казалось, что всё это дурной сон, а сама она вот-вот проснётся — проснётся от того, что подруга будет тормошить её и смеяться своим смехом-колокольчиком, который в последнее время совсем перестал звучать. И больше не зазвучит никогда. «Это ты во всем виновата!» — отдавались в ушах слова Йоханны. И, что самое страшное, всё так и было. Это она была во всём виновата… — Это, по-крайней мере, честно, — предприняла вялую попытку оправдать начальника Берта. — Да, — вздохнула Ева и тихо расплакалась.***
— С чего бы Кимбли звать нас на ска́чки? — Эдвард нахмурился, рассматривая приглашение и вложенные в конверт три билета на ска́чки на послезавтрашний день. Энви и Альфонс переглянулись — они не стали рассказывать Ноа о возможной прослушке, чтобы не волновать девушку, а просто прекратили обсуждать что-то действительно значимое. Но информация о скачках не была похожа на то, что стоило скрывать. — Отчего только три билета? А как же Ноа? — возмутился Ал. — А он и не видел вашу Ноа, — резонно заметил Энви. — Но спорить не стану, не помню за Багровым страсти к массовым мероприятиям, на которых нельзя никого взорвать. — Чтобы Ноа пропустила рабочий день ради нахождения среди расфуфыренных немцев? Да ладно! — фыркнул Эд. Альфонс с сомнением рассматривал билеты. Вип-ложа? Да и с чего бы Багровому подписываться здешним именем, если они и так прекрасно знают, кто он такой? Как-то приглашение на подобное мероприятие, да ещё и на приватную трибуну совершенно не вязалось в сознании Ала с обликом Кимбли. Хотя, сказать, что он так уже хорошо знал Зольфа, Альфонс не мог. Да и мало ли, может, он боялся, что письмо попадёт не в те руки потому и подписался так, чтобы не навлечь на себя подозрений?***
— А не желаем ли мы тоже навестить ска́чки? — Веллер заговорщически ухмыльнулся. — Это может быть интересно. Возьмём места на трибунах, откуда будет просматриваться их ложа. Мало ли? Веллер ставил не столько на возможность того, что на этом мероприятии может что-то произойти, сколько на то, чтобы остудить пыл своего безногого друга и успокоить его расшалившиеся нервы. — Валяйте, — махнул рукой инвалид. — Мне, откровенно говоря, плевать. — Отчего же плевать, любезнейший? — Веллер подмигнул. — Давайте прихватим передатчик. Вы же знаете, зачастую люди в ажиотаже забываются и выкладывают всё, как на духу. Готтфрид решил не педалировать тему дальнейшей бесполезности прослушки Элриков — Шаттерханд и так в последнее время сник и как-то заметно осунулся. И отчего-то в одночасье поглупел: Веллер не помнил за ним такого безрассудного поведения. Безногий превратил погоню за своим изобретением в самоцель, на алтарь которой он был готов положить и собственную жизнь, и целый мир, если появится возможность. И сейчас помимо этого он не видел ничего, словно зашоренная лошадь. Дело оставалось за малым: выяснить, где будет сидеть эта тёплая компания из братьев Элриков и предателя Циммермана. А также купить билеты, протащить в помещение инвалида и передатчик. Но не то чтобы Веллеру это казалось таким уж сложным.