Шрамы

Тсуна не помнил удара о землю, хотя тот должен был быть поистине сокрушающим, ломающим, практически дробящим кости. Во время падения будущий треск костей пугающей музыкой звучал в ушах, однако это была та цена, которую следовало заплатить за освобождение. Но вместо предполагаемого падения Тсуна очнулся в незнакомой темной комнате с выгравированным на полу гербом Вонголы, ранее виденным им на документах Реборна и присланном Девятым письме. По тонким линиям, словно живое, то и дело пробегало пламя. А напротив с трудом поднявшегося на четвереньки парня стояло глубокое, вычурное кресло, слегка напоминавшее трон. Ни стен, ни потолка — лишь герб да кресло. — Добро пожаловать, — раздался в темноте мягкий голос, и на один из завитков узора герба ступил молодой мужчина в темном костюме. Узкую фигуру окутывал просторный плащ, скрепленный спереди двумя тонкими золотыми цепочками с рядами овальных медальонов. Он струился, стекал, как истинная тьма, смешиваясь с тенями. Мужчина поднял руку, закованную в странную перчатку со стальными пальцами, крепкую, массивную и элегантную одновременно, с выпуклыми круглыми соединениями «суставов». Тсуна с легкостью мог представить, как эти поблескивающие металлом пальцы ломают чьи-то кости или сдавливают до хрипа горло. Сомневаться не приходилось — перед ним оружие. Однако пальцы легко, ласкающим жестом провели по алому бархату кресла, не навредив ему, даже не примяв, прежде чем мужчина удобно устроился в нем, выставив напоказ черный костюм в тонкую полоску и начищенные до блеска дорогие туфли. Именно таким, если честно, представлял себе Тсуна настоящего мафиози. Только сейчас он обратил внимание, что стоит на пуле в самом центре герба, в то время, как кресло расположено на ракушке. И что на перчатках мужчины, под странным голубым кристаллом, пульсирует приветливо римская цифра 10. — Это загробный мир? Мужчина мягко рассмеялся. Пламя на лбу погасло, открывая пушистые, взъерошенные каштановые волосы и янтарные глаза. Что-то подсказывало Тсуне, что собеседник, несмотря на видимость безобидности, все еще пребывает в гипер-режиме, как называл это Реборн. Однако, если отвлечься от цвета глаз… Этот мужчина походил на повзрослевшую версию старшего брата: по-японски тонкие итальянские черты лица, пушистые волосы, мягкий изгиб пухлых губ… И даже голос его звучал похоже, если внести поправки на возраст. Тсуна таким бы стать не мог из-за гладких волос, с годами принявших темный оттенок красного дерева. — Кто ты? — горло сдавило от различных догадок и предположений, кружившихся в голове. — Савада Тсунаеши. — Ты… ты призрак? Сковав свое пламя, забив то внутрь, он просто не мог выжить, так где же ему оказаться, как не в загробном мире? И кто еще мог составлять ему здесь компанию, как не призрак давно умершего человека? Но как брат… Да еще такой взрослый… Но мужчина отрицательно качнул головой. — Скорее Воля. Я умер, и душа моя давно отправилась на перерождение, оставив после себя Волю, в которой отпечатала все свои мечты, желания, надежды, убеждения и осколки памяти о жизни. Когда приходит время, так же, как Первый в свое время — мне, я помогаю обращающимся за помощью боссам Вонголы. — Ты босс Вонголы?! Мужчина кивнул, смотря с ласковой, внимательной усмешкой любящего старшего родственника. Как никогда не смотрел на Иетсуну Тсунаеши. — Десятый, если быть точным. Наверное, ты читал о существовании параллельных миров. Когда-то, будучи подростками, мы с друзьями помогли системе равновесия собственного мира, и в благодарность я, как Небеса Вонголы, попросил о маленьком одолжении. Когда придет время, показать, где возродилась моя душа, чтобы я мог кое-что передать ему или ей. Тсуна не был дураком, он понял смысл своего нахождения здесь, понял значение странных взглядов, бросаемых на него Волей. И лаской, почти ощутимой нежностью, такой… родственной, семейной… — Вы долго ждали? — Не беспокойся, — улыбка мужчины стала сияющей, как будто Тсуна одним-единственным вопросом оправдал все его ожидания. — Здесь нет течения времени, я проживаю день за днем, не ощущая его бега. Прошла всего пара дней — или вообще один? — когда ты появился на свет, хотя на самом деле минуло не одно десятилетие. — Вы наблюдали за мной? — Немного. Так… удивительно. Другой мир, другие люди… И ты… другой. С отличной от моей судьбой. Наверное, это кармический баланс. — О чем вы? — Тсуна искренне недоумевал. — В своей жизни я был единственным ребенком в семье. И Хранители твоего родственника на самом деле являлись моими. Такое ощущение, что мир посмеялся, разделив: душу одному, а имя — другому. Или, возможно, хотел спасти… Кто знает. — Я погиб… там, в своем мире… — Еще нет, — мужчина сошел со своего трона, опустился на колени рядом с Тсуной. Только сейчас Савада осознал, что по-прежнему сидит на полу. — Ты можешь еще спастись, если позволишь своему пламени действовать. В конце концов, Небеса не зря являются самым редким атрибутом из всех — каждое из них уникально по своей природе. Тсуна ощутил крепкие объятия мужчины, уткнулся носом в отвороты пиджака, пахнущие приятным одеколоном, как будто перед ним живой человек. Его впервые в жизни обнимали так — без обязательств, принуждения обстоятельств в виде необходимости втиснуться в рамки фото. Хана была не слишком тактильной, Реборн сбегал, а к остальным Тсуна не мог подойти. Но Воля… его Воля дарила успокоение, уют, ласку так беззаветно, легко и непринужденно, словно привык делать это постоянно. Привык гладить детей, заботиться о них. — Я подарю тебе свои знания, — сказал мужчина, чуть отстранившись. — И связь между нами прервется окончательно. Два мира не должны пересекаться подобным образом, каждый из нас пойдет собственной дорогой. Я — путем наследия Десятого поколения Вонголы своего мира, а ты… ты выберешь путь сам. Но я хочу, чтобы ты помнил: не становись мной. Подаренные знания — это вовсе не призыв повторить мою судьбу еще раз, они шанс начать все заново, шанс стать сильнее, противопоставить что-то тем, кто не замечал твоих страданий. — Вы… — Мне так жаль, — рука в перчатке запуталась в волосах, теплые губы коснулись лба в том месте, где вспыхивала пламенная воля. Что-то тяжелое, но достаточно маленькое легло во внутренний карман рубашки. — Будь собой, проживи эту жизнь так, как хочется именно тебе. Мои знания — помощь, а не приказ. За них не нужно отплачивать повторением кровавого пути. Просто… живи. С последним словом повеяло жаром, ласковым, не обжигающим, а ерошившим волосы, как игривый летний ветерок, толкнувшим Тсуну вперед, в очередное падение. Закрыв глаза, раскинув руки, он поддался бережной волне, вновь полетев куда-то вниз, в темное марево неизвестности, но теперь полет не пронизывали печаль и безысходность, лишь надежда, ведь ему предстояло путешествие в свою прошлую жизнь. Воля не солгал — в нем сохранили лишь осколки, предназначенные для обучения будущих поколений. Но даже их было более, чем достаточно, чтобы заполнить разум. Весь опыт сражений, дипломатических встреч, светских приемов и раутов, перестрелок, распределения миссий, завоевания союзников. Он видел этих самых союзников, их лица показывались четче, чем лица Хранителей, словно тот, прежний Тсуна… еши, не желал обременять себя-будущего устаревшими, давно отцветшими связями. И в конце Тсуна понял, почему — все его Хранители умерли. В преклонном возрасте, совсем как Девятое поколение, окруженные детьми и внуками, не всегда рожденными в браке, но все же. Он стал свидетелем отчаянной любви Дечимо Вонголы к одному из своих соратников, невысказанной, молчаливой, выражавшейся в коротких взглядах, брошенных украдкой, нежности по отношению к Киоко-чан, ставшей верной супругой и опорой, принимающей босса мафии со всеми его недостатками, с невозможностью полюбить в ответ так сильно, как хотела бы женщина. Тсуна был свидетелем, как медленно, но верно разворачивалась огромная машина Вонголы, приобретая очертания, заданные ей Джотто Примо. Отчаяние, ярость, почти ненависть к мафии переплетались со столь же сильными надеждой, верой в собственные силы и силы своих друзей. Савада Тсунаеши рос один, но после четырнадцати никогда один не оставался. Все, что он знал о тайнах мироздания, о системе Тринисетте, пламени и кольцах, вдруг открылось Тсуне. Все чувства и эмоции, испытанные им в прошлой жизни, прошли через него, латая душу, сглаживая шрамы, дополняя и раскрывая нечто новое, неизведанное. Многие воспоминания стирались, особенно те, что были связаны с личной жизнью Неба и Хранителей. Проходили сквозь суть смотрящего, меняли ту, легко, неуловимо, а после исчезали разноцветной пылью. Тсуна знал, что они там были, что он видел их, но не мог вспомнить, что именно в них заключалось. Может, оно и к лучшему. Он больше не Савада Тсунаеши, не Дечимо Вонголы. Эти воспоминания… ощущались чужими. Воля был прав — он другой человек. Открыв глаза, чувствуя под спиной холодную каменистую почву подножья скалы, Тсуна долго невидящим взглядом смотрел в расцветающее красками рассвета небо, провожая взглядом каждый изгиб легких облаков. Он пробыл в том месте мало времени, но, казалось, будто прошла целая жизнь. Мир изменился, но остался неизменным. Изменился он, но остался собой, приобретя новый, удивительный, невероятно полезный опыт. Такое чувство, что до этого он стоял на пятачке света под фонарем, боясь сделать шаг за проведенную черту без чьей-либо поддержки, а потом его вдруг толкнули в спину, помогли преодолеть границу, и оказалось, что мир вокруг не пуст и опасен, вовсе нет — он залит светом, огнями ночных городов. Где-то разгорался рассвет, где-то полыхал закат, где-то царил безмятежный день, а где-то окутывала землю ночь. Он был живым, огромным, не до конца известным, но… Теперь Тсуна видел перед собой множество путей. Дороги расходились от его ног, а за спиной прощально мигал фонарь, создававший пятачок света, к которому уже не было возврата. Как можно добровольно запереть себя в темноте, после того, как увидел все краски мира? Он не сдастся, покажет тем, кто не замечал, себя истинного, сумеет выразить свои чувства словами, сумеет сказать «Нет» пугающей идее утонуть в крови Вонголы. Он не пойдет по дороге, проложенной отцом, вместо этого выберет свой собственный путь. Знания, подаренные ему, помогут сделать это. Впервые Тсуна ощущал себя счастливчиком. Скольким людям везет выжить после падения со скалы? А скольким — получить воспоминания из прошлой жизни? Вот именно, минимальному количеству. И он один из тех везунчиков. Он обязательно, вот обязательно станет более решительным, сумеет дать отпор, сумеет… Стать собой и жить счастливым. Пламя, до этого порхающее над ним подобно бледно-оранжевому мотыльку, что тонкими крыльями бессильно бился над ранами, удерживая хозяина в этом мире, вдруг вспыхнуло ослепляющей звездой, и Тсуна впервые увидел все его целиком — перекрученное, обтянутое веревками, цепями сомнений, тревог, которые добровольно принимало на себя. Его Небо такое большое, оно по-настоящему огромно, но он запирал его, сдерживал, пытался удержать в никому не нужных рамках. Небо не винило, оно ведь часть самого Тсуны, ластилось, просило больше так не делать, умоляло жить, цеплялось за раны, невидимыми пальцами соединяя концы. Воля может быть очень живой. Сейчас оно по цвету напоминало сушеный шафран. Тсуна пошевелить не мог пальцем, лежа на земле с раскинутыми руками. Краем глаза он видел пришедшую в негодность от падения одежду, сломанные кости, торчащие из плоти, кровавые пятна. Он в самом деле разбился. И он в самом деле вернулся. Оранжево-красные, дымные Небеса Апокалипсиса вдруг начали выцветать, становиться бледнее, приятного палевого оттенка, а затем вдруг в очередной раз разбухли, перевернулись, став похожими на солнечный лимон, цвет был настолько ярким, что у Тсуны сделалось кисло во рту. Теплым одеялом пламя накрыло все тело, проникая в кости, суставы, хрящи, сращивая сосуды. С щелчками, хрустом обломки вставали на место или вылетали из тела, издавая при этом недовольный чавкающий звук. На их месте тут же вырастали новые. И это было… удивительно. Воля не ошибся, когда сказал, что Небеса уникальны. Они — Гармония всех элементов, и если воля сильна, если человек полон решимости, то Небеса способны совершить подлинное чудо. Залечив тело, одуванчики вдруг превратились в фиалки — бледно-фиолетовое пламя увеличило количество крови. Расширило. Совершенно ненаучно, но… поразительно! С трудом Тсуна поднялся, отряхнул грязную, изорванную одежду, его слегка пошатывало от слабости, но вместо того, чтобы вернуться в больницу или отправиться домой, он зажег пламя и взлетел, аккуратно приземлившись на скалу. Сначала нужно разобраться с пламенем, исправить все, что натворил за прошедшие годы. Пламя — отражение Воли и Решимости, любое сомнение влияет на его силу, яркость, чистоту. И если топить в нем, как в море, свои беды, можно увидеть загрязнение «воды». Пламя останется раненым. Тсуна принял позу для медитации, отрешился от всего и погрузился в себя, доставая из тайников памяти самые страшные и мучительные картины. Нужно принять себя, принять все, что с ним произошло, потому что именно это сделало его таким, какой он есть сейчас. Стимуляторы пробуждают пламя, показывают, какой человек на самом деле, но только приняв самого себя, целиком и полностью, можно достичь подлинной посмертной воли. Мягко, шаг за шагом, Тсуна расплетал веревки-змеи, терзающие его Небо. Жестокость отца, живущая в каком-то своем мире мать, спрятавшаяся в собственной раковине получше многих иллюзионистов, непонимание брата… Он принимал их, больше не отталкивал собственную ярость — отравляющий кармин, гнев и бессильную злобу. Он принимал каждый темный кусочек, каждое пятно, после чего стирал его тряпочкой «Все в прошлом». Ничего уже не изменить, можно только принять и двигаться дальше, а он слишком сильно зациклился на прошлом, запер самого себя. Постепенно Небо расправляло крылья, росло, и Тсуна поразился, насколько же обширным то является на самом деле. Неужели так сильна его решимость? Да, определенно да. Он трудился, отрешившись от внешнего мира, не чувствуя голода, холода и усталости, полностью игнорируя течение времени. И когда снял последнюю веревку, Небо вдруг вспыхнуло, перерождаясь в последний раз, больше не клубясь, не плюясь кармином, не смешивая его с янтарем. Алые цвета растворились без следа, утонув в ярко-оранжевой глубине, дымные облака унесло порывистым ветром, а от цепей остались только шрамы, превратившиеся в белесые тоненькие ниточки-прожилки, и Небеса расцвели во всей своей насыщенной чистоте. Тело охватил жар вырвавшегося пламени, столбом вознесшегося вверх. Тсуна задыхался от восторга, от количества безвредного для него огня, широко распахнутыми глазами смотря на вызванное им буйство стихии, сидя в самом центре огненного шторма. Когда все закончилось, и пламя погасло, впервые в жизни он почувствовал… гармонию. Со своим телом, с природой, с миром вокруг. Принимая себя, он принимал каждое свое действие, не обманывался больше, не лицемерил перед собой. Шел вперед, преодолевая препятствия. И чистое Небо плескалось внутри, готовое распахнуть объятия каждому элементу. Над своей работой Тсуна просидел почти сутки, на горизонте вновь занимался рассвет. Его никто не искал, чему Тсуна в кои-то веки радовался, потому что сейчас представлял собой весьма удручающую картину: перемазанный кровью и землей, потный, лохматый, уставший. Безумно счастливый, довольный. Тсуна потянулся и потихоньку спланировал со скалы. Возвращаться домой не хотелось, а в больнице начнут задавать неудобные вопросы. В нынешней ситуации имелся только один человек, к которому он мог отправиться безбоязненно с просьбой о помощи. Дом Курокава располагался в другой части города, нежели дом Савада, неподалеку от резиденции Хибари, что обеспечивало району тишину и покой. Не удивительно, что она не успела стать свидетелем безумств в стиле Вонголы. Тсуна незаметно перелез через забор и обошел дом, встав под окнами комнаты подруги. Хана распахнула створку после первого же камушка, словно ждала сигнала. При виде друга ее лицо побледнело, глаза округлились, девушка захлопнула окно с такой силой, что задребезжали стекла. Тсуна едва успел подойти ко входу, когда дверь распахнулась, и его втащили внутрь, в очень теплый, после охваченного утренней прохладой Намимори, коридор. Хана стояла напротив, растрепанная, босая, безжалостный желтый свет выхватывал покрасневшие глаза с залегшими под ними тенями, слегка подрагивавшие от напряжения руки. — Тсуна, где ты был? — подруга тщательно осматривала Саваду в поисках ран, с которыми требовалось бы обратиться в больницу. — Куда ты пропал? Что происходит? Мне сказали, что ты угодил в больницу, но когда пошла навестить тебя, ты уже бесследно исчез! Твои приятели в реанимации, мелкий репетитор отмалчивается. Ты знаешь, что подозрительный тип из школьного медпункта спас меня от каких-то уродов? А перед этим крутился поблизости… Аргх! Тсуна, что происходит? — Хана-чан… могу я принять у тебя ванну? — Ох… — Курокава выдохнула, вновь возвращаясь к прежней-себе. Тьма во взгляде отступила, но не ушла, затаившись до поры до времени. — Прости. Просто… — девушка подалась вперед, обхватила горячими ладонями щеки Тсуны, смотря прямо в глаза. — Помни: что бы ни случилось, я всегда буду на твоей стороне. Ты ведь расскажешь мне? От полных искренности, уверенных слов в груди резко потеплело, щеки обожгло жаром. Хана, его самый лучший, самый преданный друг… — Да… что смогу. Девушка кивнула, отстранилась. — Хорошо. Где ванная, ты знаешь. Иди, не бойся, родителей сейчас нет, а я пока соображу что-нибудь на завтрак. С благодарным кивком Тсуна поднялся наверх. В ванной он с удовольствием принялся снимать с себя испачканные вещи, которые иначе как тряпками не назовешь. В заброшенном кинотеатре Кокуе-лэнда он принял решение отстраниться от Ханы, чтобы не причинить вреда, но теперь… пример жизни Дечимо Вонголы научил его ценить дружбу, любого друга, пламенный он или нет. Главное, чтобы чувства были искренними. В его жизни этого так мало… Но он больше не позволит себе сожалеть, нет, он двинется дальше. Во что бы то ни стало. Когда, буквально прокипятив себя в огненной воде, он спустился вниз в заблаговременно принесенной Ханой запасной одежде, принадлежавшей кузену девушки, на столе уже исходила паром миска с мисо-супом, а забравшая волосы в высокий хвост Хана, так и не вылезшая из мягких спортивных штанов, задумчиво лепила онигири. При виде еды в животе Тсуны заурчало, а стоило только сделать первый глоток бульона, как он не мог остановиться: горячее, жидкое, питательное, легкое и потрясающе вкусное. Тсуна почти всосал в себя порцию, за что ему немедленно стало стыдно, но Хана только подлила добавки. Разве можно любить человека сильнее, чем когда видишь его молчаливое понимание? — У меня целая кастрюля, так что не беспокойся, ешь, сколько захочется. Тсуна ответил взглядом, полным горячей благодарности, и остановился лишь на четвертой порции. Организму, после встряски, требовалось питание. Хана, закончив с онигири, заварила чай, поставив рядом с рисовыми треугольничками тарелку с печеньем, а сама опустилась напротив, оперлась острым подбородком на ладонь. За ее спиной равномерно тикали часы, подаренные матери семейства на день рождения. Почему-то Тсуна не мог отвести от них взгляд. Им предстоял нелегкий разговор, и он совершенно не знал, с чего начать. Хана как всегда все решила за него. — Когда ты только пропал, твой мелкий репетитор попросил позвонить ему, если ты вдруг заявишься. Я подумала, не пошел бы он к черту! — Тсуна негромко рассмеялся, тут же прикусив губу, резко оборвав себя. Звук вышел непривычным, каким-то диким для него. Обычно он старался контролировать свои эмоции, как учил отец, но Хана была такой забавной в своей решительности противостоять сильнейшему киллеру мира, пусть даже не подозревала о статусе Реборна, считая всего лишь одаренным ребенком. И все это ради него, Тсуны. — У нас в классе новый ученик, Рокудо Мукуро, перевелся из Кокуе. Бегает хвостиком за твоим братом. Как я уже сказала, твои приятели попали в реанимацию. Что еще? Ах, да, твоя мама где-то пропадала несколько дней. А теперь, Иетсуна, расскажи, как это связано с нападениями на учеников Намимори? Тсуна вздохнул, потер лоб, однако суровый тон Ханы, использовавшей полное имя, что говорило о гневе, не давал отступить. К тому же он обещал рассказать. Пусть он не сможет объяснить про мафию, но всем остальным с подругой поделится. — Недавние нападения связаны с Рокудо Мукуро. Кто-то из учеников перешел ему дорожку. Мне пришлось отправиться разбираться с ним, но я проиграл и оказался в больнице. Он боялся реакции Ханы на почти бандитские, полные насилия действия, ведь та очень не одобряла политику Хибари и не боялась об этом заявлять. Еще один человек, которому ГДК почему-то ничего не делал. Но, кажется, подруга волновалась совсем по другому поводу. — А полиция? Почему ты не отправился в полицию? — Они ничего не смогли бы сделать. Рокудо победил даже Хибари. К тому же… у него была моя мама. Потом пришел Тсунаеши… Хана зашипела рассерженной кошкой, глаза потемнели от переживаний. — Так понимаю, твой брат снова отличился, пригрев на груди очередного бродяжку. — Да, — горько усмехнулся Тсуна. Проигрыш до сих пор болезненно отдавался в груди. Он даже ничего не сказал на пренебрежительный тон подруги, хотя раньше старался одергивать. — А твои приятели? Что с ними? Тоже Рокудо Мукуро? — Не знаю. Когда я шел к нему, с ними все было в порядке. Они… они просто отказались помочь мне… Даже зная, как это важно для меня… — Но ведь это не все? — откликнулась девушка. — В больнице я услышал разговор… — слова с трудом преодолевали комок в горле. — Их попросили дружить со мной, приглядывать… — тут он заметил, как Хана отвела взгляд. — Ты знала об этом? — Я… — Хана вздохнула, но не пошла против своей природы, не стала врать и изворачиваться. — Возможно, я слышала несколько разговоров, случайно проходя мимо. — Почему ты не сказала мне об этом? — Тсуна не обвинял, всего лишь интересовался, хотя предательство болезненно жгло грудь. Внешний советник приказал, и пламенные окружили будущее Небо, чтобы контролировать. Теперь, владея опытом мафиозного босса, он понимал картину лучше. — Не хотела тебя расстраивать. К тому же, ты подумал бы, что я говорю так из ревности. — Хана-чан, я бы никогда так не подумал о тебе. — Прости. Но это не отменяет того, что они ублюдки! Да и плевать! Вдвоем нам тоже будет неплохо! О, если бы только Тсуна мог выразить, какую поддержку, сколько силы дали ему эти слова. Хана не отказывалась, как и он, решила перешагнуть и идти вперед. Вполне возможно, посчитала, что реанимация — достаточное наказание. Интересно, что с ними произошло? Это точно не Рокудо Мукуро. Все присоединявшиеся к старшему брату никогда не нарушали воли Тсунаеши, а тот совершенно точно не стал бы вредить посторонним. Даже если те сами нарывались. Интуиция подсказывала, что разгадка близка, но Тсуне никак не удавалось нащупать ответ. В конце концов, он бросил бесполезное занятие, решив спросить у тех, кто наверняка может знать. У него сейчас более насущные проблемы — он слишком устал, чтобы выдержать перекрестный допрос. Ему нужно где-то передохнуть. — Хана, могу я остаться у тебя переночевать? Не хочу сейчас объясняться. Только нужно позвонить маме… — Не нужно. Реборн сказал, что ты уехал на олимпиаду. — О, тогда ладно, — он порадовался, что репетитор решил проблему, и мама не будет волноваться. Скорей всего, ей даже подправили память. Или придумали очередную ложь. Все лучше, чем страшная правда. — Могу? — Оставайся. Сейчас принесу вторую подушку и одеяло. Тебе ничего не нужно… не знаю… обезболивающее? — Нет, спасибо, Хана-чан, твой суп великолепен. — Лесть тебе не поможет, Тсуна, но так и быть, я уже не злюсь. — Прости, что заставил волноваться. Хана фыркнула, повела плечом, мол, кто тут еще волновался, но взгляд прояснился. — Я не отказываюсь от своих слов — ты можешь на меня положиться, я всегда останусь на твоей стороне. Тсуна устроился в комнате Ханы, на кровати, которую хозяйка уступила, не желая слышать никаких возражений. Ему всегда нравилось гостить у подруги. Несмотря на резкий нрав девушки, в доме царили уют, мир и понимание. Родители Курокавы как-то быстро смирились с чересчур умной для своего возраста дочерью и начали считать ее достаточно взрослой, чтобы принимать решения самостоятельно. А Хана в первую очередь содрала со стен детские желтые обои со звездочками, перекрасила стены в нежно-фиолетовый цвет, развесив повсюду красивые пейзажи. Лишь на тумбочке сверкали глазами-пуговицами сшитые когда-то давно еще бабушкой мягкие игрушки. Полки ломились от книг и наград, на окне цвело какое-то экзотическое растение, по которому Тсуна поначалу пару раз попадал своими камушками. Стоило голове коснуться подушки, как он провалился в сон без сновидений. Очнулся только когда хлопнула входная дверь. Тело было вялым, непослушным, в голове слегка гудело, еще хотелось спать. Либо спал слишком много, либо слишком мало, потому что отдохнувшим себя не чувствовал. Тсуна потер глаза, прислушался к шагам на лестнице. Подруга вошла в комнату в школьной форме, значит, уже побывала на занятиях. Или нет? Тсуна посмотрел на часы. Еще слишком рано, уроки во столько не заканчиваются. Значит, прогуляла или сбежала. — Хибари обманывала. У него есть дурацкая привычка ходить мимо моего дома, — отмахнулась плюхнувшаяся на компьютерный стул подруга. — Не говорить же ему, что не пойду в школу. Кстати, забежала к тебе за вещами. Нана-сан прелесть: когда я сказала, что ты переночуешь у меня, дала нам перекусить, — Хана махнула одним из пакетов, от которого шел потрясающий аромат домашней маминой стряпни. — И даже показала, где твоя комната, чтобы я могла взять для тебя смену. — Хана… — Тсуна залился краской при мысли, на какие жертвы пришлось пойти подруге, внутри так и вовсе он корчился в агонии от стыда. — Спасибо… но тебе не стоило… я бы позвонил… — Не переживай, — Хана выглядела почти неприлично довольной. — По дороге заглянула к твоему братцу… Кстати, у него всегда такой свинарник в комнате? Не продохнуть! — Ты ничего ему не сделала? — прищурился подозрительно младший Савада. Слишком уж хорошо знал боевую подругу. Курокава пожала плечами, отбросила волосы назад с видом полной удовлетворенности. — Возможно, немного пожурила за беспорядок и хлопоты, которые он своим бардаком доставляет матери, вынужденной готовить без малейшей помощи не только на него, но и на всю банду. Знаешь, что сказал этот придурок?! Что его мать счастлива провести время на кухне! В компании ножей и сковородок! Мужлан. — Просто обычно я ходил за продуктами для мамы, — она всегда извинялась за то, что отрывает от занятий с репетитором, «вынуждая» делать домашние дела. — Тсунаеши у нас больше по кофе специализируется. Говорят, он у него вкусный. Прямо-таки небесный, — Тсуна не выдержал, зевнул. — Пф, это они просто твои кофейные кексы не пробовали, — фыркнула Хана. — Все девчонки убить за рецепт готовы. — А, ты про это-о… — Тсуна неловко, словно только учился, улыбнулся, вспомнив случай, когда девчонки, после уроков кулинарии, почему-то рассердились на парней. Причин никто не помнит, но одна заявила, что мальчишки просто сами ничего приготовить не могут. Тсуна, сам не ожидая от себя такой смелости, вызвался доказать обратное. С такой мамой стыдно было бы не уметь готовить. — Спи, — Хана бросила в него подушкой. — Обед оставлю на столе. Отдыхай, — она пошла к выходу, но у дверей замерла. — Я рада, что с тобой все в порядке. Проснулся Тсуна только к вечеру следующего дня, проспав в итоге больше суток. Первое, что бросилось в глаза — спина забравшейся с ногами на стул Ханы, сидящей в наушниках перед компьютером. На экране мелькали картинки, сопровождаемые малым количеством текста. Чтобы не напугать, Тсуна включил прикроватную лампу. Девушка тут же развернулась, стягивая наушники, из которых доносилась ритмичная музыка. — Выспался? — Ага. Спасибо за убежище. — Всегда пожалуйста. Обед… или ужин на столе, родители у тетки, так что не переживай. — Да я и не переживаю… как бы… Курокава демонстративно закатила глаза. — А кто трясся и заикался, когда его назвали моим парнем? — Просто… твоя мама… — Тсуна махнул рукой, на что подруга захохотала. Спорить с ней было бесполезно, и парень отправился умываться. Уже переодетым он спустился вниз. Хана как раз на кухне заваривала чай, подогретый ужин ждал на столе. Пусть мастером кулинарии подруга не являлась, на что-то несложное ее умений хватало. Но ценил Тсуна девушку вовсе не за это. Принципиальность, честность, прямота — самые восхитительные качества личности Курокавы Ханы, что завоевали его искреннее уважение. От прошлого мира лишь она одна осталась. — Хана… спасибо тебе. За все. Ты мой самый лучший друг. Хана посмотрела на него почти черными глазами, словно читала все, что происходило в душе Тсуны. Он еще не до конца оправился, но уже находился на пути к выздоровлению. Просто ему, как и всем, требовалось поддержка других людей. Он справится. Выполнит свой план, сумеет дать отпор, наконец покажет себя. И найдет тех, кому по-настоящему можно верить. — Уже знаешь, что будешь делать дальше? — Пойду домой. Не могу же я бегать от них вечность? — Почему нет? — пожала плечами Курокава. — Мама не будет возражать, если ты у нас поселишься. Тсуна покачал головой, понимая, что за прошедшие сутки улыбался больше, чем за всю предыдущую жизнь. Искренне улыбался. Гармония, воцарившаяся в груди, приятно согревала тело, делала жизнь более… сбалансированной, а Небо радостно трепетало, свободное, расправившее крылья во всю ширь. — Не смогу, ты же знаешь. — Угу. Но помни, ты всегда можешь прийти сюда. В любое время. — Ага. Спасибо, Хана.