Шрамы

— И, наконец, Савада Тсунаеши. Максимальный балл — 26, тест по биологии, — классная руководительница Курахира Момо отложила листы, тяжело вздохнула, потирая переносицу. — Тсунаеши-кун, я не хочу, чтобы ты вдруг стал гением, но будет замечательно, если приложишь капельку больше усилий. Почему бы тебе не взять пример со своего младшего брата? Ты ведь не глупый парень… — Твой брат — идиот, — повернувшись к Тсуне, мрачно констатировала сидящая впереди Курокава Хана. — Что? — Тсуна не сразу понял, о чем ведет речь подруга, с трудом выплыв из мира математических уравнений, заданных им на дом. — О чем ты? Хана тяжело вздохнула. — Ни о чем, — отмахнулась от вопросов, вместо этого с любопытством склонившись над тетрадью. Каштановые волосы волнами перетекли через плечи, касаясь парты. Вообще, Хана была очень симпатичной девочкой, и Тсуна, возможно, с удовольствием предложил бы ей прогуляться пару раз, как парню и девушке, если бы не его самый страшный секрет, о котором не знал никто, особенно отец. Интуиция подсказывала скрывать от Емитсу результаты подросткового самоопределения как можно дольше. — Домашняя работа? Делаешь ее в школе? — Отец нанял репетитора, у нас очень плотный график, — пожал плечами Тсуна, краем глаза замечая любопытство сидящих поблизости одноклассников. Реборн оказался совсем не таким, как он боялся в начале. Садистом, да, но никогда прежде Тсуна не получал столько удовольствия от обычных тренировок, никогда прежде никто не дал себе труда превратить занятия в нечто веселое, почти игру. Казалось, Реборн сам наслаждался восторженным ужасом, посеянным вокруг хаосом. Они взбирались на скалы без снаряжения, сражались со странно подкованными в восточных единоборствах медведями, устраивали заплыв в местной реке, победили в подпольном турнире… да много чего всякого, ужасающего и потрясающего. Вернее, делал Тсуна, но репетитор всегда находился поблизости, чтобы дать совет или помочь делом (пулей). Учил сражаться с использованием пламени, стрелять с двух рук, владеть любым оружием, которое окажется в поле зрения… И иногда, под настроение, помогал с домашней работой. Пинал, давал подзатыльники, но… Тсуна впервые чувствовал столько внимания именно на себе. Даже отец… на тех трехгодичных тренировках смотрел мимо него, как на средство, а Реборн… подстраивал ситуацию именно под Тсуну. Это было так… замечательно, что Тсуна не мог подобрать слов. И пламя внутри, казалось, немного посветлело, словно Апокалипсис отступил, давая место обычным, сладостным в своей живой обыденности будням. Он даже стал делать домашние задания в школе, на переменах и классных часах, чтобы получить больше времени дома с Реборном. Киллер пугал, некоторые его высказывания вгоняли в ступор, вызывали оторопь и нервную ледяную дрожь, но при этом он все равно каким-то образом притягивал. Получив в свое распоряжение целого взрослого, Тсуна чувствовал себя особенно счастливым. С ним можно — и даже нужно — было спорить, язвить, дерзить, чему Тсуна еще только учился. Уж в этом Реборн являлся истинным виртуозом, как обладатель сложного, независимого характера. Кого другого резкие замечания-отповеди вывели бы из себя, но Небо внутри Тсуны мурлыкало, а по вечерам, лежа в постели, парень придумывал более удачные ответы на дневные фразы. С Реборном получалось общаться как-то очень просто. Если бы еще репетитор не уходил по вечерам в комнату брата… Но Реборн словно не мог дождаться вечера, исчезая каждый раз после вечерней ванны, и не возвращался, несмотря на то, что его гамак висел в комнате Тсуны. Это немного отравляло счастье, удручало, но… ничего такого, к чему бы Тсуна не привык. Люди всегда оставляли его… — Да? Уже? Так круто! — Хана энергично покивала. Обычно репетиторов родители нанимали не только, чтобы подтянуть детей, но и желая для них самого лучшего, показывая, что верят в них. — Мне вот мама пообещала сплавить на следующий год двоюродного брата, он Тодай как раз заканчивает и сможет позаниматься со мной. Кстати, уже определился, куда поступать будешь? — Ну… — Тсуна прикусил губу. Ложь друзьям являлась больной темой, однако сказать им о пламени он не мог. Пока. Ведь сам еще не определился с местом в жизни и своим дальнейшим путем. Кто знает, как повернется судьба мафиозного босса. — Хочу попробовать где-нибудь в Европе… — он поймал странный взгляд Тсунаеши и отвернулся, что не осталось незамеченным Ханой. Девушка бросила настолько презрительный взгляд на старшего Саваду, что тот покраснел до корней волос и поспешил со звонком выбежать из класса. — Хана! — Что? — возмутилась одноклассница. — У нас свободная страна, я могу смотреть на кого захочу как пожелаю. — Хана-чан, прекрати запугивать Тсунаеши, пожалуйста, — тихо, едва слышно попросил Тсуна. Ханой-чан Курокаву звали только два человека на свете: ее бабушка, которая едва могла ходить и жила на Окинаве, и Савада Иетсуна. Даже родители вынуждены были отступить, столкнувшись с тяжелым, категоричным нравом повзрослевшей дочери. Тсуна старался своей привилегией не злоупотреблять, используя ласковое обращение только в крайних случаях. Как всегда в подобных ситуациях, лицо Ханы смягчилось, она откинула волосы за спину, словно поднимая белый флаг. — Ладно. Пойдем перекусим? — Давай. Обычно они всей компанией предпочитали обедать во дворе, под деревом, но сегодня, на удивление, никто из ребят в школу не пришел, поэтому Тсуна вместе с Ханой отправились туда, куда ходили лишь вдвоем, чтобы провести время в тишине — в музыкальный кабинет, обычно пустующий в течение дня. Тсуна не мог в совершенстве овладеть каким-нибудь сложным инструментом, вроде скрипки или фортепиано, для этого требовалось посвящать тренировкам все время, предназначенное для других занятий. Однако Кора-сенсей считала музыкальное образование важным и не приняла бы ничего, кроме совершенства в игре, поэтому Тсуна выбрал гитару. Временами, когда никого рядом не было, он исполнял несколько незатейливых мелодий для Ханы. Вообще, Курокава знала о нем больше, чем все остальные друзья. Грохот взрывов привлек внимание, когда они проходили мимо окна, выглядывавшего во внутренний двор. Снова клуб химиков решил попробовать создать собственные фейерверки на продажу? — Нет, — как всегда легко прочитала его Хана, подойдя ко окну. — Твой старший братец сцепился с новичком. — С каким новичком? — Перевелся к нам пару дней назад из Италии. За высокие достижения в учебе был послан в класс к Хибари. — Это ведь твоих рук дело? — раздался внезапно писклявый голос. Реборн появился, как чертик из табакерки, запрыгнув на руки к девушке. Тсуну он проигнорировал. Пусть киллер говорил, что не любит чужие прикосновения, к Тсунаеши он шел охотно. — Нам не нужен в классе цундере, — не посчитала нужным скрывать правду Курокава. — Но ведь это не вся правда? И тут что-то изменилось в Хане, что-то внутреннее, обширное. В сузившихся глазах полыхнула тьма, яростная, глубинная, с долей жестокости, которую Савада никогда не наблюдал в подруге. — Знаешь, ребенок, как говорят? Любопытство кошку сгубило. Держи свой маленький носик подальше от моих дел. Реборн хмыкнул, проигнорировав тот факт, что ему, лучшему киллеру мира, угрожала ученица средней школы из японской глубинки, и скрыл глаза под тенью от полей шляпы. Даже Леон выглядел до жути довольным. Что бы ни выяснил Реборн о Хане, он задел девушку своими словами за живое. — Хана-чан? — Тсуна, полыхая ушами, прикоснулся к руке подруги, с ужасом ощутив, насколько та прохладна. Курокава подняла на него сверкающие глаза, взгляд которых постепенно смягчился, остыл до прежнего спокойного цинизма. — Все в порядке. Твой милый репетитор просто слишком много болтает, — она приблизилась к окну, выглянув во внутренний двор. — Что эти придурки делают? Тсуна присоединился к подруге. Новенький, блестя многочисленными кольцами и цепочками, разбрасывал вокруг себя горящий динамит, стараясь убить Тсунаеши, бегающего вокруг него и тушащего фитили. Брат выглядел на удивление собранным, серьезным, и Тсуна отсюда ощущал веяние его Неба — теплого, ласкового, всеобъемлющего. Оно, пусть слабое, все равно мерцало ярко, было готово принять с распростертыми объятиями кого угодно. Как это отличалось от Небес Тсуны, под которыми еще стоило постараться выжить! Наверное, именно поэтому к старшему брату тянулись люди. Он уже предполагал, что будет дальше, поэтому не особо удивился, увидев, когда развеялся дым, новенького, стоящего на коленях перед смущенным, растерянным, испуганно озирающимся по сторонам Тсунаеши, и бьющегося лбом о взрытую динамитом землю. На старшего брата смотрели, как на божество. — Идем, Иетсуна, — велел репетитор. Тсуна уже знал: Реборн называет его полным именем, когда недоволен, так как в курсе, что ученика это пугает. — Ты должен бросить вызов одному человеку. — Вызов?! — Хана загородила дорогу, уперев руки в бока. Но Тсуна похлопал ее по плечу. — Все в порядке, — он не знал, как сказать, ничего не говоря. Хане врать не хотелось от слова совсем. Но девушка, судя по всему поняла его без слов, так как закатила глаза и освободила путь. — Никогда не думал пригласить ее в семью? — задал вопрос киллер, прыгая по ступенькам. — Нет. Хана… она другая. — Хм… Они вышли во внутренний двор, где новенький уже поднялся с колен. — Реборн-сан! — он засиял, словно маленькое солнышко при виде репетитора, а затем вновь угрожающе помрачнел, стоило заметить Тсуну. — Прошу прощения, но я уже нашел своего босса и не собираюсь подчиняться какому-то отбросу. — Гокудера-кун! — беспомощно вскрикнул Тсунаеши. — Это мой брат! — Он все равно отброс, Джудайме. — Как будто кому-то нужен подрывник-недоучка, не способный удержать собственное оружие в руках, — как всегда Небо болезненно-агрессивно расширилось внутри, словно пытаясь порвать незримые оковы, вынудив Тсуну прибегнуть к урокам Коры-сенсей. — Интересно, как ты выживал на улице, если до сих пор не научился как следует обращаться с собственным оружием? Или тебе помогали? Может, кто-то нашел учителя и опекуна, чуть ли не за руку привел тебя к нему? Папенькин сынок. Каждое слово диктовала интуиция, и Тсуна видел, как насмешливые фразы попадают точно в цель, ранят практически до слез. Лицо этого Гокудеры по цвету сливалось с его серебряными волосами, и только изумрудные глаза полыхали яростной ненавистью. — Ублюдок… Да я тебя… — Я не сражаюсь с теми, кто ниже меня по уровню, — повинуясь наитию, Тсуна подхватил Реборна на руки и ушел обратно в школу, оставляя брата успокаивать полыхающего гневом подрывника. — Гокудера Хаято мог бы стать твоим Ураганом. Он неплохой киллер. Человек, чье тело покрыто динамитом. — И многих он убил? — устами Тсуны говорило его раненое Небо. В ответ репетитор хмыкнул, удобнее устраиваясь на руках. Вес теплого, почти горячего, живого, тяжелого тельца казался таким естественным! Иетсуна искренне наслаждался этой неожиданной близостью. — И все-таки? — Мне не нужен в подчиненных человек, желающий убить, а через мгновение клянущийся в верности. Как такому неуравновешенному типу доверить спину? — Тогда кого ты выберешь себе в Хранители? Тсуна прикусил губу. Он не хотел, не желал втягивать ребят, но во всем целом свете мог доверять только им одним. И они тоже обладали пламенем. — Моих друзей. — Ту компанию, с которой ты проводишь время? Ты настолько им доверяешь? Небо погасло, глаза утратили янтарный оттенок, вновь вернувшись к безмятежному, больному карему. И говорил уже сам Иетсуна. — Да. Кому доверять, если не им? Вечером он подошел к комнате брата, чтобы сообщить Реборну о выполненном задании по этике и дипломатии, когда услышал собственное имя. В комнате Тсунаеши собралась замечательная компания, состоящая из Реборна, Ямамото Такеши, Сасагавы Рехея, Гокудеры Хаято и давнего приятеля Ирие Шоичи. Что удивительно — особенно по отношению к экстремальному Сасагаве-семпаю — все сидели тихо, лишь изредка раздавалось позвякивание чашек, не нарушавшее, впрочем, исповеди Савады-старшего. —… всегда любили больше. Отец забрал его с собой в Италию, а мама относилась снисходительнее, всегда ждала звонка, чтобы узнать новости, но Иетсуна так ни разу и не позвонил. А когда вернулся, отец в свои редкие звонки всегда звал только его, — в голосе брата слышалась нешуточная обида. — Он не плохой, просто мне кажется, связался с дурной компанией. Помнится, он не раз подговаривал школьников, чтобы те запугивали или избивали меня… — Джудайме, хотите я его взорву?! — Ма-ма, Гокудера, успокойся, ведь можно решить вопрос по-другому, — звезда школьного бейсбола, Ямамото Такеши, звенел сталью нешуточной угрозы. — Нет-нет, Гокудера-кун, не стоит. Он же мой брат. — Джудайме, вы так добры! Он не заслуживает этого! Этот выскочка! Всегда такой высокомерный, ни с кем не разговаривает! — К тому же это давно закончилось, — словно не слыша, задумчиво произнес брат. — Сейчас Иетсуна где-то пропадает целыми днями, а то и ночами, иногда возвращается поздно… или наоборот рано? Мне кажется, у него просто нет времени на козни. Меня вполне это устраивает. Мы… уже чужие люди… Только… — он говорил так, словно в горле встал комок, — обидно, что мама начала видеть лишь его. После возвращения Иетсуны она совсем перестала заходить в мою комнату. Да и в школе все замечают лишь его, он ведь отличник. — Джудайме, вы самый лучший… Не переживайте! — Точно, точно, Тсунаеши. — Экстремально, Савада! Судя по звукам, брат растроганно шмыгнул носом. — Спасибо вам, ребята, вы самые замечательные! Простите, что так вывалил на вас свои переживания… — Ничего, Джудайме, мы же сами просили рассказать! Тсуна, пошатнувшись, вернулся в свою комнату, держась за стену, чувствуя, как на Небе внутри рождаются новые извивы болезненных цепей. Пламя всегда являлось неотъемлемой частью сути, он привык дышать им, жить с теплом внутри. С той поддержкой, что дарил крохотный янтарный огонек с карминовыми отблесками. Невидящими глазами он уставился на стол, куда бросил немного смятое задание. Так вот, как на самом деле думает о нем брат… Но… разве Иетсуна просил, чтобы его выбирали? Он вообще не знал, что отец разговаривал с мамой — ему запретили даже мечтать о подобном, чтобы «не отвлекаться». И домой возвращается поздно из-за тренировок. А к Тсунаеши больше не пристают, потому что остальных забил до смерти испытывающий странную привязанность к старшему из близнецов Савада Хибари-сан, или победил сам Иетсуна. И мама перестала заходить, потому что, увидев навыки младшего сына в уборке и глажке, посчитала старшего достаточно взрослым, чтобы заботиться о себе самому. Только предупредить, кажется, забыла. Дурная компания… Ребята странные, чужие, но они — его единственные друзья… Тсуна привык к непониманию, привык к отчужденности, холодности окружающих, отстраненности собственной семьи. Только к ним теперь добавился Реборн, слышавший неправду. А Тсуна даже не мог нормально объяснить, чтобы это не выглядело глупым, нелепым оправданием после подслушивания. Похоже, у него больше нет репетитора. Или скоро не станет. От этой мысли почему-то сделалось так холодно, словно в комнату пробрался зимний ветер. Тсуна поежился, рассматривая в мониторе компьютера часть собственного невозмутимого лица. Он всегда невозмутим, «парализован», так почему заглянуть под маску себе дала труд одна лишь Хана?! Рано или поздно Реборн должен был уйти к брату, все к нему уходят, поддаваясь зову чистого, мягкого Неба, Тсуна знал это. Но столкновение с реальностью все равно произошло неожиданно. Он-то думал, что у него есть еще немного времени. Нет, надо остановиться! Жалость к себе не поможет! Тсуна помотал головой, похлопал себя по щекам. Как бы ни трактовали его действия, он знает, что все сделал правильно. И если Реборн настолько проницателен, как хвалится, он поймет. Хотя это вряд ли — никто не сможет противостоять обаянию Небес Тсунаеши. Нет, надо прекратить плакаться и продолжать двигаться. Ничего еще не закончено, у него есть время до перехода репетитора на сторону брата. За это время он должен успеть выучить как можно больше. Когда Реборн пришел с проверкой, Тсуна более-менее вернул спокойное расположение духа, хотя Небо внутри рыдало хлопьями пепла, карминовыми каплями, так похожими на кровь, потому что… только сейчас парень осознал, что по привычке всегда тянулся пламенем к сочному, пустынному, горячему, обжигающе-горячему Солнцу Реборна. Он понял это только сейчас, поймав Небо практически за руку, если можно так сказать, остановив его на половине пути. То, как поморщился репетитор… Неужели он всегда чувствовал? И ему было противно… Нельзя. Нельзя привязываться. Потом будет больно. — Ты стал еще усерднее, Тсуна, — довольно заметил Реборн, когда около полуночи они отложили ручки и тетрадки. — Столько вопросов… Тсуна поднял на него пустой взгляд. Взгляд куклы-марионетки, снова и снова восстанавливающей оборванные нити. — Мне надо успеть перенять у тебя как можно больше до того, как ты уйдешь к моему брату, — голос тоже звучал безжизненно, грубовато и насмешливо. Неправильного, чужого звучания Тсуна уже выдержать не мог. Поднявшись, он резко вышел из комнаты, направившись к лесу Намимори, к знакомой скале. В конце пути он практически бежал, почти теряя легкую обувь. В город медленно приходило жаркое лето, вскоре должны были начаться каникулы с сочными арбузами, шезлонгами на домашних участках, лимонадом и маленькими надувными бассейнами. По лбу градом катился пот, но Тсуна бежал, пока не достиг подножия скалы. Обычно они с Реборном забирались на нее без страховки. Кому как ни ему знать, что пламя убережет от смерти при падении? Облизнув пересохшие губы, полагаясь лишь на интуицию в ночной темноте, Тсуна полез привычным маршрутом. Мышцы приятно ныли от нагрузки, и получалось не думать об оставленном в комнате репетиторе. Тот не следил — интуиция не замечала слежки. С вершины открывался чудесный вид на лес, водопад с мелким озером, город, кажущийся таким маленьким и далеким. Тсуна сел на самый край, свесив ноги, чувствуя, как ветер холодит влажную от пота спину, отмеченную Х-образным шрамом. Вся его жизнь в сплошной насмешке, отец оставил этот шрам, не подозревая, что сын станет Десятым. Которого никто не может выносить. Небеса, как же мучительно! Тсуна запрокинул голову, подставил влажные щеки тому самому ветру. Это пот, не слезы, вовсе не слезы. Ему нельзя плакать. Иначе отец будет ругаться. Ветер ласковой ладонью тронул кожу, ущипнул за нос, растрепал длинные волосы. На горизонте занимался закат, пока еще робкий, нежно-розовый, но постепенно золотисто-малиновые лучи наливались силой, захватывая небосклон. Все в порядке. Тсуна улыбнулся рождающемуся закату. Физические усилия свели на нет душевные страдания, зажженный на ладони язычок пламени позволил разуму вновь стать кристально чистым. У него ведь еще есть друзья, которые станут его Хранителями. Мафия ни за что не пропустит столь сильных пламенных — а они сильны, теперь, получив возможность для сравнения, Тсуна ясно видел это. Значит, должность Хранителей при боссе могущественной семьи для них являлась самой безопасной. Джотто Вонгола явно что-то намудрил, Иетсуна вовсе не подходит на роль Десятого, лучше бы это был брат, всеми любимый старший брат, завоевывающий доверие других людей. По слухам, именно таким был Джотто. Но что-то не давало выдать Тсунаеши. Шрам на спине начинал ныть, стоило лишь подумать о том, что брата будут ждать такие же тренировки. Нет, только не это. Пусть Тсуна завидовал, пусть порой хотел дать по башке этому гениальному идиоту, но… он все равно любил его. Способен ли человек вообще выдерживать столько чувств? Тсуне казалось, его разорвет на части бушующим в груди противоречием. Ничего, все в порядке. Пока у него есть друзья… Встреча с Рокудо Мукуро разбила его надежды…

***

В старом кинотеатре пахло пылью, затхлостью, тени сгущались под потолком, оборванные занавеси свисали унылыми тенетами, обломки рам и балок торчали неровными клыками. В отличие от темноты помещения, мысли Тсуны были светлыми, заполненными самыми счастливыми воспоминаниями. Фуута с его забавными рейтингами и полетами под потолком, И-Пин с ее паровыми булочками, смешными очками и тоненькой косицей, забавно торчащей вверх, Дино-сан… который почти сразу переметнулся к брату, но это не важно, потому что Ромарио-сан с его удивительно мудрым взглядом многое рассказал о мафии, об общем прошлом семей Каваллоне и Вонголы. Мафия-лэнд… Там было по-настоящему солнечно, тепло и весело, хотя бы потому, что он не понравился Колонелло, но довел до заикания мужчину, которому нужно было дать взятку, одним лишь взглядом. И Оодако… И Череп… Им, кажется, он все-таки понравился. Череп еще бормотал о Перевернутом Облаке… Мысли, расплывчатые, вяжущие язык, растекались, их никак не получалось удержать. Спиной Тсуна ощущал холодную стену, а руки и ноги бессильно лежали на полу. Все-таки он потерял слишком много крови. Сначала со звероподобным блондином Кеном, потом с Чикусой и его отравленными иглами… Кажется, бывший сильнейший человек Италии Ланчия сломал ему несколько ребер, а Птичник заставил проткнуть себя кинжалом с ядом, и теперь отрава распространялась по организму… Но разве мог он поступить иначе, если опасность угрожала Хане? Если эти уродливые близнецы оказались поблизости от той единственной, что он мог назвать другом? Какое счастье, что Шамал оказался неподалеку! Раньше люди отказывались от него. По-видимому, пришла пора ему отказаться от кого-то. Если это спасет подругу… Он просто не ожидал увидеть вместо опасного врага своего ровесника. Брюнет с забавным хохолком казался безобидным, и, хотя Тсуна не обманывался, глядя в разноцветные глаза, он видел пустоту, оставленную очень нелегкой судьбой. Победить Рокудо Мукуро было его задачей, как Десятого босса Вонголы, и он не сумел даже выполнить толком этот простейший приказ. Подопытные оказались слишком сильны, а он… он один… Одиночество навалилось с новой силой, раздавило ослабшие руки и ноги, только пламя… пламя пульсировало вместе с сердцем, еще горело во лбу. Тсуна хотел сражаться… Но не мог. Грудь болела при каждом вздохе, в голове кружилось… — Иетсуна! — на грудь запрыгнул Реборн, что-то хрустнуло под начищенными до блеска ботиночками. Взгляд у репетитора был поистине страшный. — Где твои Хранители? — Реборн… Маленькие ручки крепко схватились за ворот рубашки, тряханули изо всех сил, ударив затылком о стену. — Где твои проклятые Хранители?! Неужели надо напоминать? Почему всем надо постоянно тыкать его носом в его одиночество? — Они не пошли… Сказали, что им пришли письма… от Девятого… Это испытание только для босса… Не для Хранителей… — Я выпотрошу их… — клятвенно заверил киллер. На Реборна было страшно смотреть. За его спиной с Рокудо Мукуро сражался, пылая оранжевым светом, Тсунаеши при поддержке динамита Гокудеры и катаны Ямамото. Гибкая тень иллюзиониста металась между ними, создавая все новые и новые видения, через которые брат прорывался легко, как нож через бумагу для седзи. Репетитор не обращал на происходящее ни малейшего внимания. — Не было никаких писем Хранителям, Тсуна, — тихо произнес он. — Девятый прислал приказ только тебе. Щелчок. Тсуна засмеялся… словно сломалось что-то внутри, окончательно и бесповоротно. Захлебываясь собственной кровью, он смеялся, оплакивая свою глупость, наивность, доверчивость. Не было никаких писем. Друзья просто не захотели рисковать. Соврали, чтобы не поддерживать. Чтобы не идти, даже зная, как это важно для него… А друзья Тсунаеши легко откликнулись, пошли с братом на смертельно опасного врага… Смех превратился в короткий вой, прервавшийся очень скоро. Тсуна серьезно взглянул на репетитора, пока внутри сворачивалось, пульсировало, надрываясь Небо. — Там мама, Реборн… У них в подвале. Они усыпили ее… я не знал, что она там… Он с самого начала не мог сражаться с Мукуро в полную силу, боясь навредить зданию и матери. А тот, по какой-то причине не сумев подчинить его сознание, предпочел развлекаться, приказывая то бить всерьез, то застыть на месте и не мешать избивать себя. В голове Тсуны пульсировал только образ Наны, ее улыбка, смех, доверчивый взгляд. Как она переживет сегодняшнее событие? — А еще у них Фуута… — Спи, ученик, я обо всем позабочусь. Тсуна слабо, криво, горько улыбнулся — Реборн пришел сюда вместе с Тсунаеши, а значит, репетитора у него тоже нет. У него больше никого нет.

***

Тсуна очнулся в больнице то ли поздней ночью, то ли ранним утром. В полном одиночестве — но разве можно было ожидать иного? В голове мутилось, а в горле пересохло, жажду утолила теплая вода из стакана, стоявшего на тумбе. В ушах позванивала интуиция, печально, обреченно. Осторожно отсоединив датчики, отключив аппаратуру, Тсуна вышел из палаты, туда, куда звало его чутье, предупреждая и одновременно прося, почти умоляя не ходить, чтобы не калечить, не ранить сердце еще больше. Печальное, обреченное, больше не надеющееся. В комнате для посетителей горел свет, оттуда доносились голоса, и Тсуна неслышно остановился неподалеку. Походка истинного убийцы — первое, чему обучил его Реборн. Странно, но имя больше не вызывало боли, как будто там, в заброшенном кинотеатре, перегорело все. А, может, Тсуна просто устал доверять и обжигаться вновь и вновь. Это больно, гораздо больнее, чем лететь со скалы, будучи столкнутым собственным отцом. — Как вы и просили, учитель, мы сказали ему про письма, но… не было ли это слишком жестоко — послать Иетсуну одного против Рокудо Мукуро? В конце концов, того не смогли остановить сильнейшие бойцы Эстранео и Вендиче. Тсуна узнал голос Базиля. С кем разговаривает его друг? Откуда он так много знает о мире мафии? Такие тонкости, которые даже ему Реборн объяснил не сразу. — Все в порядке, он должен был показать себя, стать сильнее, — от второго голоса Тсуна сжал кулаки. Отец! Савада Емитсу разговаривал с Базилем, как со старым знакомым. — Помните: он должен вам доверять безоговорочно. Только вам, никому больше. — Но письма… господин Реборн уже сказал ему… — Я уже позаботился об этом. Скажете Аркобалено, что письма пришли по секретным каналам, тайком. — Понял. Учитель, мне позволено узнать, что случилось с Рокудо Мукуро? — Отпущен на поруки. Вендиче не признаются, кому отдали его, зато сказали, что Реборн настаивал на пожизненном заключении на самом глубоком уровне Вендетты. Причем хотел этого настолько, что не побоялся задействовать Арию. Вендиче отказали ему, из-за чего теперь на еще более плохом счету у Аркобалено. — Но зачем это господину Реборну? — Неважно. Сейчас у вас другая задача. Вы должны быть рядом с Иетсуной, стать его полноценными Хранителями. Не спускайте с него глаз! — Да, учитель, — столько почтения в голосе… — Хорошо… Тсуна механической марионеткой отошел от комнаты, по-прежнему беззвучно, усталый, надломленный. Он мог, как мама, придумать услышанному разговору тысячу и одно оправдание, но не хотел. Больше нет. Розовые очки, которые он старательно удерживал обеими руками, вырвал жестокий порывистый ветер. Он устал. Тсуна переоделся, оставил больничную форму сложенной на кровати, а сам вышел через окно. Бесшумно, незаметно, в лучших традициях наемных убийц, как учил Реборн. Только теперь он ощущал себя не ценным учеником, не будущим Десятым, а птицей, запертой в клетке, создавали которую даже его друзья. Те, кого он считал друзьями. Мелкие недочеты, ранее старательно не замечаемые, вроде слишком уважительного отношения к вроде бы незнакомому Саваде Емитсу, теперь колючим песком бросились в глаза. Все продумано, спланировано давным-давно, его мнение никого не интересует, он всего лишь марионетка. Оказывается, он унаследовал от матери гораздо больше, чем думал вначале. Например, склонность к самообману. Власть не досталась Саваде Емитсу, а случайно попала в руки его сыну. Но, в конце концов, регентство не вчера придумали. Или Емитсу просто так сильно любит проклятую Вонголу, что готов ради ее благополучия на все, в том числе подвергнуть смертельной опасности родного сына. Рано или поздно он сломает его. Емитсу пробует его на прочность вновь и вновь, но только не делает сильнее, отнюдь нет. Тсуна чувствовал, как по внутреннему стержню проходят трещины, одна глубже другой. Он взял такси до леса Намимори, а после привычным маршрутом двинулся к скале, огибая деревья, позволяя ветвям хлестать по лицу. Усталость сковывала разум, его переполняло нездоровое безразличие. Есть предел тому, сколько может вытерпеть человек. Савада Иетсуна своего предела достиг. Забравшись на скалу, он не стал садиться, как делал это всегда. Раскинув руки, спрятав пламя как можно глубже, чтобы то не вздумало его спасать, он спиной упал вниз, бросая последний взгляд в начавшие светлеть небеса. Все пришло к тому, что даже умирает он в одиночестве. Один.