Плеер, шерсть и магия крови

Голод Это бездна, что разверзлась под ребрами, требуя человеческой жертвы. Это клыки, что царапают язык, это с силой прокушенная губа — сейчас, вот сейчас я его настигну, сейчас, вот сейчас я вопьюсь ему в шею, сейчас, вот сейчас я снова буду жить… Это беспамятство больного лихорадкой, от которой никогда не будет лекарства, это взгляд, который не отвести от бьющейся жилки, это Зверь, который рычит и царапается в грудной клетке, стремясь вырваться и обрести желанную свободу. Это проклятая ледяная вечность, что заканчивается лишь в миг, когда по глотке начинает течь жгучая, как солнечный свет, кровь. Специализация Фенрис лучше всего умеет бегать и драться. Она еще до смерти носилась по крышам, как безумный подросток, училась выделывать кульбиты, балансировать на самом краю, пролетать город насквозь так, чтобы ее никто не сумел обогнать. Могла ли она в те времена подумать, что училась этому искусству у кого-то более сильного и ловкого, чем человек? Грейс преподала им всем несколько весьма важных уроков — немудрено, что в Дитя она приняла лучшую ученицу, хотя награду, конечно, избрала сомнительную. Гангрел, если хочет выжить, должен уметь сражаться. Кулаками, клыками, когтями, оружием — всем, чем угодно, если это означает победу. Отогнать прожорливого конкурента от своей добычи, набить морду наглецу (и не важно, смертный это или Сородич), бросить на землю раненого зверя, чтобы тот тут же показал брюхо в знак подчинения… Страх и покорность — вот что должен внушать Гангрел вне зависимости от обличья. Пусть словами грозят Вентру — репутация строится на делах, и Фенрис это отлично знает. Слабокровка Они, раздраженные и голодные, толпятся на песке возле бочки с огнем и будто бы совсем не боятся. Неужели ужас Ротшрека их совсем не затронул, не заставил держаться настороже? Или они просто привыкли? Или огонь не так страшен, как возникший из темноты силуэт настоящего вампира — того, кем ни одному из них никогда не стать, если только не переплести невероятную удачу с невероятным же отчаянием, от которого захочется провалиться на самое дно проклятия? Князь Князья Камарильи предпочитают все лучшее. Если эти князья — Вентру, то они еще и любят, чтобы это самое «лучшее» морально давило на любых посетителей. По крайней мере, они обставляют свои Элизиумы так, чтобы пытаться вызвать такое ощущение. Нынешняя хозяйка города расположилась в пентхаусе одного из небоскребов делового центра: одно огромное панорамное окно на всю стену, пол из серого камня, несколько белоснежных диванчиков с обивкой из натуральной кожи, расставленных у входа. Еще на левой стене висело несколько дорогущих зеркал в серебристых оправах, да еще среди них красовалась большая, метра три на четыре картина с пейзажем заснеженных гор… больше в зале не было ничего — не считая широкого стола цвета слоновой кости чуть ли не под самым окном, за которым восседала, сложив пальцы домиком, светловолосая девушка — казалось бы, ей всего лет двадцать, да только взгляд стальных глаз резал. — Княгиня Элейн, — негромко позвал шериф, войдя в зал последним. — В чем причина вашего визита, Коул? — ледяные глаза оглядели компанию без особого интереса. — Этой ночью у меня еще много дел. — Княгиня, — шериф на мгновение замялся, не зная, как начать. — У клуба, которым владеет этот Тореадор, — он кивнул на Алекса, который за время дороги уже успокоился и выглядел даже полным чувства собственного достоинства, — был убит смертный. Двумя ударами в шею — или же не ударами, а укусом. Мне своевременно сообщили, и я застал всю эту компанию на месте преступления, причем двое, — он указал на Анну и Алекса, — явно собирались избавиться от трупа. Налицо нарушение Маскарада. — И? На мгновение повисла оглушающая тишина. Шериф и Фенрис казались явно удивленными реакцией княгини. Алекс же серьезно напрягся. — Коул, — процедила Элейн, откинувшись на спинку кресла и продолжая буравить шерифа взглядом, — почему вы не дали им просто избавиться от тела? Мы блюдем сохранение Маскарада, а не библейские заповеди. Я провела в Камарилье уже не один десяток лет, чтобы беспокоиться из-за каждого мелкого нарушения, следы которого все равно заметают. Зачем, — ее голос поднялся на два тона выше, — вы отрываете меня от важных дел, если способны разобраться самостоятельно? — Это уже не первое такое убийство в том районе, — буркнул Коул. — И два из них скрыть от внимания смертных так и не удалось. — Что вам мешало разобраться с проблемой на месте? — холодно поинтересовалась княгиня. — Ну как бы он утверждает, что не убивал никого, а остальные просто свидетели, — вмешалась Фенрис, переглянувшись с шерифом. — А высшим правосудием тут являетесь вы, если мне память не изменяет. Элейн одарила ее яростным взглядом; от хрупкой фигурки в кресле вдруг во все стороны разлилась тяжелая давящая аура, и девчонка-гангрел вздрогнула, пытаясь не отвести глаза в сторону. — Только из уважения к шерифу я прощу вам эту дерзость, — тихо сказала княгиня. Затем она встала из-за стола и неторопливо приблизилась к ним. — Итак… свидетели. Кто что может сказать по делу? Хроника Если держать нос по ветру, можно услышать тысячу разных историй: в Лос-Анджелесе гремят взрывы и выстрелы, и даже смертные чувствуют, что что-то не так; в Сиэтле вот-вот (через полтора десятка лет, но разве для Сородичей это время?) грянет буря, и крови прольется столько, что можно навечно окрасить море багряным. Все это — лишь те немногие истории, которые у всех на устах, истории, о которых точно известно, что они были. А сколько еще вплетено в узоры Теллуриана, сколько еще ждут, чтобы о них узнали? Шабаш — Возблагодари небо, что тебя Становили не в Шабаше. Земля, вокруг земля, она забивается в уши и ноздри, скользит под руками, не подчиняется, давит, душит — даже тех, кто уже не должен дышать, — сыплет комьями за одежду. Вокруг тьма, внутри страх, лишь где-то вверху спасение, которое позже обернется проклятием. Подрагивающая рука наконец касается ночного холода… но ненадолго. Подрагивающая рука касается, казалось бы, куска льда — но ты, прорвавшись к воздуху, видишь что-то намного хуже. Подрагивающая рука касается мертвой плоти. Плоти тех, чьи лица, сейчас искаженные смертным ужасом, тебе слишком хорошо знакомы. Ты кричишь, ты воешь, ты звериным рыком проклинаешь небеса, ты жаждешь ослепнуть и окончательно умереть, но ты будешь существовать вечно. И в этой вечности ты уже не захочешь быть человеком — не после того, что натворил, пока был мертв. Дисциплины Нож впивается в бок и останавливается, наткнувшись на невидимую преграду. Фенрис, взглянув в чужие глаза, смеется — Стойкость всегда производит на смертных потрясающий эффект. Как и на часть Сородичей, впрочем. Ирэн просто сжимает кулак, и перед ней падают на колени, прикрывая руками нос и рот, из которых начинает густо течь темная кровь. Тауматургия, наверное, должна быть изящней, но иногда нет времени ни на ритуалы, ни на заклятия. Внутри колдуна всегда живет хаотичная необузданная сила — почему бы не дать ей прорваться наружу? Фенрис издает человеческой глоткой птичий клекот, и через несколько минут в небе звучит шорох крыльев. Перед ней по земле рассаживается множество ворон, еще одна опускается на протянутую руку. «Можете кое-что разведать для меня?» — и они не откажут. Их духи связаны, и Анимализм — лучшее тому доказательство. Ирэн замирает на мгновение, и затем отдаленный шелест шин на дороге оглушительно бьет по ушам. Под ногами, кажется, различима каждая щербинка в асфальте, краем глаза можно рассмотреть силуэт спешащего человека — так четко, словно она и не сводила с него взгляда. Если вдохнуть, то можно, наверное, даже ощутить запах его шампуня. И ведь подобное обострение чувств только начало. Прорицание позволит ей увидеть весь мир — что материальный, что затаившийся за гранью. Фенрис смотрит на звезды, и внутри витэ раскаляется жидким огнем. Она раскидывает руки в стороны, а затем отталкивается от земли — сильно, высоко, и за пару мгновений уже расправляет крылья. Перья ерошит ветер, и громадный орел с каждым взмахом устремляется все выше и выше. Гангрелов некоторые невежды путают с оборотнями, но это глупость: люпинам не дано летать. Ей, если пожелать, доступно все — города, леса, морские глубины, небо… Превращение многогранно и безгранично — надо лишь укротить силу своей крови. Узы крови Ирэн не сразу понимает, как ей повезло. Ирэн, быть может, не слишком догадлива, но она любит читать, причем читать те книги, что лежат на самых дальних полках. Ирэн уже вошла в клан Тремер, но приветственной церемонии еще не было. Ей повезло — так, как могло повезти девчонке-почти-каитиффу, что лишилась Сира через два часа после Становления. Ирэн смотрит на поблескивающие стекла очков регента Штрауса и не может задать вопрос, который мучит ее; смотрит и неловко потирает запястье, пытаясь представить, какова по ощущениям кровь, что стекает из раны в кубок. Преимущество (Merit) — Я слышу тебя. Ты уже минут десять ошиваешься вокруг. Фенрис мрачно смотрит, как из теней появляется ее сир. — Да ладно? — вскидывает бровь Грейс, отряхивая левую штанину от какой-то грязи. — Что-то не припомню за тобой такой наблюдательности. Фенрис раздраженно потирает большим пальцем кончик клыка — эта привычка укоренилась в ней с самого дня Объятий: — У меня очень хороший слух теперь, знаешь ли. Как у совы. А что, разве обостренные чувства не входят в комплект начинающего вампира? — Насколько мне известно, не особо, — ухмыляется Грейс, явно припомнив какой-то случай; рассказывать о нем она, конечно, не станет. — Витэ играет с нами разные шутки. Кого наградит, кого проклянет, а у кого будет все вместе. Если тебе достались вечные клыки в обмен на острый слух, то это еще выгодная сделка. Фенрис только пожмет плечами. Она еще птенец, который в Сородичах меньше года, и ей приходится верить сиру на слово. До открытия невыгодности этой сделки остается пятнадцать лет. Клан Ирэн медленно листает страницы массивного фолианта в переплете из алой кожи. «Создания сии в бою несокрушимы благодаря свойствам плоти, обращаемой камнем; свойство же это придает изначально заключенная в ней мощь витэ каинитов тех кланов, что отмечены силами метаморфозы — Гангрелов, Цимисхов и Носферату…» Она откладывает книгу на стол, подальше от себя, будто бы расстояние поможет забыть прочитанные слова. Ирэн немигающим взглядом смотрит на мягко мерцающий в полумраке торшер. В стремительно опустевшей голове лишь отдаются эхом слова: «изначально заключенная… изначально заключенная… свойствам плоти… Гангрелов, Цимисхов и Носферату… изначально заключенная…» Ладонь непроизвольно нащупывает маленькую брошку у правой ключицы — квадрат в круге, и пальцы сбоку покалывают углы треугольника. Ирэн хочется кричать. Хочется сорвать брошь, швырнуть на стеллажи горящую свечу с дальнего стола и броситься бежать из капеллы. Но она продолжает сидеть и беззвучно шептать отдельные слова, что теперь словно выжжены в разуме. О чем-то она Фенрис не посмеет рассказать никогда. Охотник Ноги несут вперед сами, ступают бесшумно, мягко; глаза устремлены на затылок и не моргают, будто бы у хищной кошки в засаде. Улица делает поворот. Здесь тише, темнее, народу мало: все остались позади веселиться и гулять под ярким электрическим светом. Но здесь все еще слишком много свидетелей. Человек скоро свернет еще раз, она успела заучить маршрут. Пройдет еще по одной улице, а затем сквозь небольшой парк, чтобы пересечь дворик и войти в дом. Парк будет идеальным местом. Приходится идти в отдалении, чтоб не возбудить подозрения, постоянно то ускоряя, то замедляя шаг: нельзя ни упустить жертву из виду, ни оказаться в пределах ее чутья. А затем… затем начинается лучшая часть охоты. Деревьев мало, но они дают достаточно тени, чтобы позволить перемещаться незаметно и так, как она того хочет. И не будет ни шелеста, ни хруста, ни единого лишнего звука: лишь тихий шорох подошвы, что с травы ступила на асфальт, еще шорох — и человека почти нежно обнимают за плечи. Искусство укуса пришло вместе с Объятиями, так, словно оно было внутри всегда, всю жизнь — и осталось после нее.