Тсунаеши с удовольствием поедает
его завтрак, хитро щуря глаза. На поверхности золота, почти закрывая могильный холод, пляшут оранжевые искры веселья. Лицо её будто светится, теряет свою мертвенную бледность, создавая иллюзию жизни.
Делая её
человечней.
За прошедшие годы Виндиче почти не изменилась - лишь подросла на пару сантиметров, да перестала напоминать обтянутый кожей скелет. По её словам - это удивительно, ведь расти она перестала столетия назад, и, шутливо злясь, обвиняет в этом Изуку и свою сущность Неба.
- Даже если Небо падёт, отринет себя и обратится в Бездну, оно все равно останется Небом, - говорит как-то раз Тсунаеши, привалившись к боку Изуку и устремив нечитаемый взгляд куда-то вдаль, - такова наша судьба, - её губы превращаются в кривую изломанную линию, и Изуку тянется пальцами, что бы её разгладить, но останавливает руку на пол пути. Она ещё не закончила.
- Ты Солнце, - тянет загадочно, и изломанная линия губ превращается в слабую ухмылку, - моё драгоценное Солнце, - она тихо смеётся и взгляд её приобретает нотки уже хорошо знакомого безумия, - и именно из-за связи с тобой моё время вновь начинает свой ход...
Мидория не понимает
не хочет понимать её слов. Его пугает странное чувство в груди и почти щенячья преданность, желание быть рядом, защищать, оберегать.
Присвоить себе и ни с кем не делиться.
Тсунаеши - безумное, неправильное, искаженное Небо, а Изуку - такое же неправильное затухшее Солнце, что не умеет согревать, а может лишь обжигать.
И есть в этом что-то до ужаса правильное.
Изуку усмехается - немного ломано, криво. Философски решает не обращать на Виндиче внимание, и заваривает себе кофе. С некоторых пор встречать у себя на кухне ожившую легенду из старых детских страшилок стало столь же обыденно, как и вечные препирательства с Кацчаном.
Потому что так и должно быть.
