«Ты окончить школу не сможешь нормально. А чтобы поступить хотя бы ту же самую школу искусств, нужен хороший аттестат.»
— Не смогу, и вас это касаться не должно.
Родители не станут оплачивать учёбу. Чонгук уже знает, что судьба лежит исключительно на его плечах. Никто не поможет, не поддержит, не даст совет. Как хочет, так пусть и выкорабкывается. Никого не должно касаться благополучие парня. Разве что кроме мамы. Только вот она уже тоже скоро не сможет помогать, будучи ограниченной в своих правах мужем. — Чонгук. Мне нужно идти. — Неуверенно так, боясь будто чего-то, говорит Хосок и убирает чужую ладонь со своего колена. — Я знаю, что ты не хочешь, чтобы я уходил.«Да, поэтому не уходи.»
Чонгук очень привык к такому человеку, как Чон Хосок. Солнечному парню, который вечно пытается поднять настроение и говорит порой такие смешные или нелепые вещи, что просто начинаешь думать, какого родителям этого парня. Они же, наверное, всегда краснеют из-за поступков своего ребёнка, стыдливо прикрывая ладонью глаза. Хосок единственный человек (не считая матери), который верит в то, что у младшего всё получится, если он поверит в себя. У Чонгука уже как два месяца сердце бьётся чаще, стоит только Хосока увидеть. Эту улыбку, эти движения, когда старший на эмоциях хочет поделиться тем, что он проходил с учениками в школе танцев. На это всё хочется смотреть подолгу, не отрываясь. Чонгук просто вляпался. По самые гланды. Он не разрешал отменять занятия репетиторства только потому, что боялся, что будет видеть хёна реже. А так, три раза в неделю, в семь часов вечера. Понедельник, четверг и воскресенье. Воскресенье сам Хосок предложил поставить в качестве дня занятия. Чонгук не против. У него — больше времени, чтобы рядом побыть со старшим. Они даже пару раз гуляли. Хосок показал, где он работает, внутрь провёл, они и потанцевали минут тридцать. Чонгук заявил своё желание ходить на уроки к Хосоку. Тот лишь посмеялся. У Чонгука в тот момент сердце совершило несколько десятков кульбитов и плюхнулось куда-то в озеро карамели, завязнув там, словно в болоте. Он не против. — Не уходи, хён. Прошу. — Младший выпрямляется, поворачиваясь к человеку рядом лицом. Не решительно берёт его ладони в свои и сжимает, чувствуя явную разницу. Которой практически нет. — Но…«Не смей отказываться…»
— крутится вихрем в мыслях Чонгука… … и он, не дав договорить, целует, переместившись с кресла на колени своего хёна, держа чужие руки так же в своих ладонях, но сильнее сжимая. Не позволяя уйти. Потому что Хосок всегда уходит, когда что-то идёт не так. Чонгук не уверен, но, по всей видимости, старший давно понял, какие именно чувства питает к нему этот мелкий неумеха. Хосок наивный для своего возраста, но не слепой. Он всё видел. Взгляды восхищения и подростковой влюблённости. Попытки коснуться невзначай. Хосок сам был таким. Методы никогда не менялись. — Чонгук, перестань, стой, — старший аккурат отнимает от себя раскрасневшегося ученика, воспользовавшись тем, что тот расслабился, и уму не может приложить, как до такого докатился. Как он докатился до того, что позволил своему же ученику себя поцеловать. И почему не оттолкнул сразу же. Но Чонгук всё ещё — на чужих коленях, обнимает Хосока за шею и тычется лицом в щёку. — Ты мне нравишься. Сильно. Хён, пожалуйста, не уходи. — И жмётся всем телом, томно дышит на ухо, выгибается в спине показательно, чтобы пах к паху, жар к жару. Чонгук дьявольски красив и он этим пользуется. Но пользуется, лишь чтобы приманить одного единственного человека. — Останься…сегодня… — снова говорит, запинаясь, — со мной… Хосок жуёт собственные губы и ведёт борьбу с мыслями и противоречиями. Он должен уйти. Должен разрушить всякие надежды младшего. Просто потому что так неправильно. Но… Чонгук такой слабый, открытый сейчас. Донельзя чувствительный и маленький. Не смотря на то, что даже выше самого Хосока. Он не может его оставить. — Хён… — парень поднимает голову, с полными смущения краснющими глазами смотрит на причину своих неспокойных снов, на причину, из-за которой продолжает упорно трудиться. — Сделай это для меня. Последний раз. Хосок вопросительно вскидывает правую бровь. Позволяет чужим рукам управлять им, поэтому спустя пару мгновений хосоковы ладони располагаются на талии, непроизвольно сжимая её. Чонгук снова льнёт, умело манипулируя. Сокращает расстояние между лицами и дышит тяжело в губы, шепча: — Поцелуй меня. Сам. Хосок не видит смысла сопротивляться. Ему не сбежать. Не от назойливого Чонгука, который своими несмешными шутками заставляет улыбаться. Который по возможности всегда рядом. Хосок не уверен, что делает всё правильно. В какой-то степени, он просто ведётся на поводу у влюблённого мальчишки. Но пусть. Сейчас можно отбросить лишние сомнения. Тем более, если это и правда последний раз… Хосок сжимает волосы на затылке младшего и впивается в сочные губы именно тем поцелуем, которого так жаждет Чонгук. Мокрым, глубоким и слишком развратным. Наверное, только для самого младшего. Хосок ведёт, и Чонгук млеет в его руках, плавится как пломбир под солнцем. Размякает, но смелеет. И пока старший увлёкся поцелуем, сосредоточенно сминая чужие пухлые губы и ведя борьбу с горячим языком, младший в это время уже скользнул руками под излюбленную черную рубашку Хосока. Парень часто её надевает, но каждый раз, при виде обтянутого тканью рельефа тела, Чонгук сглатывает и запихивает свои желания куда подальше. Сейчас появилась возможность потрогать. Наконец-таки полноценно огладить торс, обводя пальцами линии кубиков крепкого пресса, и задыхаться, задыхаться, задыхаться. Здравый смысл обоих парней куда-то улетучился. И если Хосок сдался, позволив желанию охватить тело и разум, то вот Чонгук практически полностью контролировал свои действия и точно знал, чего он хочет, как он хочет и с кем он хочет. А хочет он Хосока. Чонгук разрывает поцелуй, осторожно слезает и приземляется на колени перед старшим, распахнув его рубашку. У Хосока всё ещё плывёт перед глазами, возбуждение бьёт тяжеленной кувалдой по голове, жгучее будоражащее волнение скапливается в животе, скручивается в спираль и сжимается, сжимается. Старший не сопротивляется, даже когда чувствует на шее и груди чужой язык. Хосок уже переступил ту черту, за которую нельзя было. Теперь за его безрассудные действия только расплачиваться. Чонгуку до безумия нравится. Исследовать горячую кожу, слышать приглушённые тяжёлые вздохи. Умирать от того, что он сделает со своим хёном, зная, что родителей не будет дома сегодня и ещё несколько дней. Влажными поцелуями парень спускается по втянутому животу вниз, лижет родимые пятна, получая в награду довольные смущённые постанывания, которые Хосок упорно пытался заглушить, кусая ладонь. И парень вдруг охает, стоит только Чонгуку приложить силы, раздвигая хосоковы ноги в стороны и прижаться губами к выпирающему бугру в штанах, после сжав его остервенело зубами. — Ах… Чонгук… — всё-таки стонет Хосок и тянется рукой к младшему, чтобы отодвинуть его. Младший на такое только усмехается и хватает обе руки за запястье, с силой сжимая, показывая этим, чтобы не рыпался. И Хосок в очередной раз повинуется. Поздно спохватился… Младший звякает бляшкой ремня, растёгивает молнию, чуть приспускает, шлёпая по бедру Хосока. А когда вытаскивает налитый кровью член, то застывает, облизывая губы. — Н-не дел-лай э-этого… Но Чонгук будет корить себя до конца, если не завершит дело до конца. — Прости, хён. Но не в этот раз.