Скрульи пряности

      Женские руки заботливо перебирали вещи: встряхивали, складывали, укладывали на заранее протёртые полки. Сегодня её почти насильно выперли со службы. «Меч» оказался непреклонен: отдых Монике был жизненно необходим.*       Отдых… а до этого она чем занималась? Чем занимаются мёртвые? Да и кто им всем внушил, что тишина и бездействие помогут ей оправиться от смерти матери? Щелчок Старка вернул их обеих к жизни, но век Марии Рамбо был предрешён гораздо большей силой, а ей не обладали Камни. Смертельный диагноз Марии вернулся вместе с ней из мира теней.       Моника смотрела на всё в доме, как на потенциальное содержимое мусорного контейнера. Всё перестало иметь смысл, цвет, запах. Она ведь даже не оплакала маму, а та, в свою очередь, успела наказать «Мечу» никуда её не пускать. Как же это было похоже на неё. Она всегда стремилась оградить дочь от любой опасности, но Моника не была бы её дочерью, если бы всегда слушалась.       Моника смахнула слезу: плакать она не любила, даже если находилась одна. Взгляд опустился на коробку из-под обуви, заботливо обклеенную вырезками из цветной бумаги, разными наклейками и блёстками. Моника подняла её и, сев на край постели, долго не решалась открыть.       Содержимое этой коробки умело говорить. И разговаривало голосом мамы и голосами самых близких друзей, которых было не так уж и много. Моника провела ладонью по крышке, смахивая тонкий слой пыли, и аккуратно открыла.       — Что это? — «спросил», оказавшийся в ладони, рисунок голосом одноклассницы.       Моника тогда сильно увлеклась и не сразу заметила, как разговоры за спиной и справа от неё стихли. Боковое зрение уловило удивленный взгляд, от которого захотелось смеяться. Одноклассница не моргала, казалось, даже не дышала, будто увидела саму Смерть, хотя на рисунке ничего такого не было.       Моника закрыла тетрадь:       — Фантазии.       — О твоих ящерицах? — просияла одноклассница.       Моника загадочно улыбнулась:       — Осторожно, они могут заползти и в твои мозги.       Она рисовала в тот день Талоса. Точнее, стремилась наиболее верно передать его невозможные глаза. Не выходило, будто бы нужный цвет прятался от неё на большой палитре, так же, как умел это делать Талос. Моника и сама ловила себя на мысли, что не понимает, какого цвета у него глаза.       — Что? — Талос настороженно осмотрел всех собравшихся за столом. Особенно его заинтересовала реакция Марии Рамбо, которая почему-то раскраснелась и зацепила на вилку немного тушеного перца.       — Очень стильно смотритесь, — с улыбкой произнесла Моника, на что мама тихо кашлянула, а Кэрол согласно закивала.       — В смысле, старомодно? — зацепился Талос, но его лукавый взгляд говорил о том, что реакцию женщин он понял правильно.       — Мужчины в помещении головные уборы не носят, — сказал Фьюри почему-то с обидой, а потом добавил, что курить при детях — признак дурного тона.       Талос смерил Фьюри непроницаемым синим взглядом, в котором вдруг блеснул фиолетовый всполох, прищурился и, картинно сняв бежевую шляпу, погасил трубку. Ему очень шли тёмные волосы, вьющиеся на концах у самых плеч.       Одет он был в темно-коричневый костюм, белую рубашку с галстуком и белые ботинки с лаковыми носами. Образ дополняла длинная поблескивающая трость, которую он с легким раздражением перехватил здоровой рукой.       Нет, это не называлось влюблённостью в детской голове Моники. Уважение, таинственность, сила, крепкий, магнетический союз с тётей Сорен — всё вызывало в ней трепет. Моника мечтала о том, что когда-нибудь и у неё будет так же. И всё же, Талоса ей не хватало.       Все влюблялись, влюблялись болезненно, открыто, искренне. Моника тоже не была исключением, но была из тех, кто нормально воспринимал слово «аутсайдер» в свой адрес и легко, без тени сожаления, гнала прицепившееся чувство.       Впрочем, пара ударов ухажеру в нос ведь не считается, правда?       Её сторонились, завидовали, набивались в друзья, чтобы получить заветную высокую оценку по предмету, который не понимали. Но и подруги с большой буквы тоже приходили в жизнь, правда, уходили столь же внезапно, как появлялись. Это тоже нормально. Стрессовые ситуации, как нельзя лучше, показывают, кто ты есть на самом деле.       Дети относились к Монике по-разному, но она так убедительно рассказывала страшилки про скруллов, что желание смеяться над её рисунками сразу отпадало. Вызвать обиду на лице «странной» Моники никак никому не удавалось.       Это было в ней от мамы и Кэрол: желание двигаться и нежелание растрачиваться на бессмысленные вещи.       Моника широко улыбнулась. Темные глаза заблестели, а в памяти пронеслась удивительная история, которую она, возможно, не провернула бы без дочери Талоса. Моника и предположить не могла, что в подобное выльется невинная шутка в адрес Эбигейл: «Давай сбежим».       Эбигейл чувствовала: без внимания отца ничего не останется. В конце концов, крейсер не пустовал, но путешествие в компании девочки с планеты Земля обещало быть действительно интересным.       Стоило ли акцентировать детское внимание на том, что на крейсере они в итоге оказались вместе с родителями и Кэрол? Когда паришь в открытом космосе, всё теряло смысл, забывалось, возвращаться не хотелось. Моника даже не сразу отреагировала на оклик.       — Моника, подойди ко мне, пожалуйста, — подозвал Талос, рассматривая на пульте управления бесконечно мигающие кнопочки и рычажки. — Твоя работа?       Моника с виноватой улыбкой послушно встала рядом и кивнула.       — Если ты действительно инициатор побега на крейсер, рассказывай, на что ты здесь нажимала?       Моника шустро набрала нужную комбинацию, но едва коснулась последней в ряду кнопки, как вдруг вокруг тревожно замигал красный цвет и чей-то голос возвестил, что запущен режим самоликвидации.       — Такого не было! — испугалась Моника и тут же попробовала исправить ситуацию с помощью кнопок, которые не заблокировались её предыдущими действиями. В тёмно-красных мерцаниях она не обратила внимания на невозмутимость Талоса, а особенно на левую ладонь, которой он прижал злополучный рычажок.       Фьюри оказался одним из первых, кто заметил, что на самом деле всё под контролем и молчаливым жестом призвал остальных не поддаваться панике.       — Вот бы так, — наконец, Моника зажмурилась и рванула самый незаметный рычажок со своей стороны. Талос явно удивился, а таймер самоликвидации остановился в тридцати секундах.       — Правильно, — кивнул Талос. — Думаю, есть в кого, — он взглянул на окаменевшую от ужаса Марию. — Больше без разрешения сюда не подходи.       — Обещаю, генерал! — отрапортовала Моника.       — Кстати, когда вы сюда вошли, здесь был хоть кто-нибудь? — он обратился к Эбигейл, но та лишь пожала плечами. Этого Талосу хватило, чтобы помрачнеть и быстрым шагом направиться к выходу.       Воцарившееся молчание первой прервала Сорен.       — Пошёл раздавать… — засмеялась она, не договорив. — Девочки, закройте ушки.       — Ну, ты даёшь, Моника, — наконец, подала голос Мария Рамбо.       — Кажется, на пенсию мне ещё рано, — одобрительно констатировал Фьюри.       — А я почти план по спасению разработала, — с лёгкой досадой прошептала Кэрол и села на ящик с инструментами.       Моника тихо рассмеялась, положив рисунок на место. Определённо, тишина мучила её, но поговорить здесь можно было только с ней. В руку лёг засохший, но так и не утративший изящества цветок. Бежевого цвета, с остроконечными лепестками, словно усыпанными сахаром.       Моника завороженно наблюдала, как маленькие зелёные пальцы-ветви трогают её ладонь и обвивают мизинец.       — У него есть имя? Или это она?       — Они не носят имён. Это представитель расы Котати. Он может творить чудеса даже во сне, — ответила Эбигейл, когда они оказались в одной из пещер Нового Скруллоса.       В руках Моники появилась зелёная лилия.       — Папа рассказывал, что Крии соперничали с Котати, а наш народ судил их, продолжила Эбигейл. — Крии трудились всю ночь, чтобы заслужить звание лучших, зная что Котати в это время крепко спят. Их творение было прекрасным, но когда настал черед соперников давать ответ, оказалось, что Котати взрастили огромный красивый сад, не открыв и глаз. Крии рассвирепели и расстреляли их вместе со скруллами, отдавших им победу. Так началась наша война много-много сотен лет назад.       Маленький Котати ловко забрался на плечо Эбигейл и прижался к щеке.       — Ещё папа говорил, что не все Крии такие. Есть ещё те, у кого своя вера. Их не касается Высший Разум с его стремлениями. Они до сих пор прячут Котати под своими залами от верной смерти. Тебе здесь нравится? — она слабо улыбнулась, унимая нахлынувшую печаль.       — Здесь чудесно, — вздохнула Моника. — Нам не попадёт за то, что мы снова сбежали?       — Наверное, папа уже знает. Ты не видишь, как за нами наблюдают, а я вижу. Мы можем потеряться, но страх не будет долгим.       — Здорово. Значит, вы в полной безопасности?       — Нет, — усмехнулась Эбигейл. Её ласковый голос казался сейчас таким взрослым и откликался эхом. — Таких миров не бывает. Чем мир огромнее, тем больше в нём тайн. Не всегда приятных. Но здесь нам легче дышать.       Эбигейл тянула Монику всё дальше, вглубь. Стало заметно прохладнее, воздух сделался сухим и колючим. Под ногами появился лёд, под ним плескались существа, которых нигде больше не встретишь, а над головой разгорелся настоящий пожар из разных цветов.       — У нас это называется северным сиянием, — восхищённо произнесла Моника. — Никогда не видела так близко.       — Для нас там находится вход в царство Теней. Только живому туда не войти.       Эбигейл кружилась, снова утягивая за собой Монику. Её сильные тонкие руки не позволяли упасть на лёд.       Сугробы здесь напоминали белоснежные облака, совсем не таяли. На них было так здорово лежать и смотреть на чёрное небо, надевшее лиловую, зеленую, синюю, золотую, бирюзовую вуаль.       Моника украдкой взглянула на столь же зачарованную Эбигейл, в чьих больших тёмно-фиолетовых глазах так красиво переливались все эти краски.       — Я так не хочу назад…       — Дом у каждого один.       В ладонь легли бусы из чёрного опала и минерала, похожего на многогранную, столь же тёмную звезду, отливающую перламутром и серебром.       Моника тогда вернулась домой поздно, очень устала. Идея встретить собственный День Рождения в компании подруг оказалась не такой приятной, как могло показаться на первый взгляд. Моника чувствовала себя виноватой. Она не должна была так рьяно доказывать матери, что уже «взрослая и самостоятельная». В окно она видела, как мама приготовила к её приходу ужин, на столе даже стоял торт, правда, свечи на нём не горели. Внутри ощущалась неприятная пустота. И что самое забавное, из головы никак не выходила девушка, которая сидела в кафе за соседним столиком, когда Моника ждала «друзей» на праздник. Их взгляды периодически встречались, и Монике казалось, та искренне сочувствует и будто хочет защитить.       Моника набралась смелости и открыла дверь. На лестнице сидела большущая панда, а на шее у неё висели бусы из опала. Моника несколько раз моргнула, растеряв разом все слова и, не успев толком обернуться и задать матери самый логичный вопрос, оказалась вдруг у Талоса на руках.       — У вас это, кажется, называется День Рождения? Что же, поздравляю от всего шпионского сердца.       Он, верно, почувствовал, как она мелко задрожала, уткнувшись в его плечо, но ничем не выдал её слабости.       Надо же было додуматься… устроить скандал и едва не потерять этот вечер. Таких может больше никогда не быть.       — В этом ожерелье, — сказал Талос, когда застал Монику, сидящей в одиночестве на крыше и разглядывающей подарок — частички трёх планет. Опал — это Земля. Перламутром переливается Скруллос, которого больше нет. Серебром — наше новое. Он принесёт тебе удачу, — ладонь мягко коснулась «звезды».       Какими яркими в ту ночь были свечи, каким чистым было желание, чтобы она никогда не заканчивалась, как тепло было от материнских губ…       В доме пахло вереском. Моника всерьёз решила, что девушкой в кафе была Сорен, и всё стремилась раскрыть секрет, но это была Эбигейл. Другая, всё больше напоминающая своего отца. И лишь когда смотрела на Монику, превращалась в ту самую непоседу, с которой они обошли вдвоём чуть ли не весь Новый Скруллос однажды.       Моника надела бусы на шею и вышла во двор. Легла на траву, как в детстве, и застыла, вглядываясь в звездную ночь.       — Буря из черного песка сливалась с небом, — тихо проговорил голос Сорен в её голове. — То тут, то там вспыхивало голубое и сиреневое пламя. Когда же всё стихло, и всё стало единым, образовалась большая туманность, в которой при правильном преломлении света, можно увидеть ожившие тени. Там осталось детство, юность, старость. Там осталась память. Там живёт надежда, безграничное чувство, исполняющее сокровенное желание тем, кто чист душой и сердцем. Кто однажды сбился с пути, кто не может найти смыслов и ответов. Он может найти это место, и оно подскажет ему дорогу домой.