Как бы написали Ai no Kusabi разные авторы

Эрих Мария Ремарк Небо было желтым, как латунь; его еще не закоптило дымом. За крышами заброшенных зданий оно светилось особенно сильно. Вот-вот должно было взойти солнце. Я посмотрел на часы — еще не было восьми. Я пришел на четверть часа раньше обычного. Я открыл дверь. В помещении было полутемно. Гай уже пришел домой и глухим голосом напевал какую-то песню. На столе у окна стояли две бутылки стаута. В одной уже почти ничего не оставалось. Накануне вечером она была полна. Я убрал бутылки и сел к столу. Бледный луч солнца, проникавший через окно, освещал мои руки. Странное чувство испытываешь все-таки в день рождения, даже если никакого значения не придаешь ему. Двадцать лет… Было время, когда мне казалось, что я никак не доживу до двадцати, так хотелось поскорее стать взрослым. А потом… Я вытащил из кармана монету-брелок и стал вспоминать. Расцвет «Бизонов», работа у Катце, встреча с Ясоном… Все это так далеко ушло, словно никогда и не было. Что было потом? Что было в последующие годы? Не имело смысла вспоминать дальше. Я уже и не помнил всего достаточно точно. Слишком всё перепуталось. Три года, что я был пэтом у Ясона, казались не жизнью, а существованием. Я закурил сигарету. Собственно говоря, я мог быть вполне доволен. Жилось мне неплохо, я был силен, вынослив и, как говорится, находился в добром здравии; но всё же лучше было не раздумывать слишком много. Особенно наедине с собой. И по вечерам. Не то внезапно возникало прошлое и таращило мертвые глаза. Но для таких случаев существовал стаут. Френсис Скотт Фитцджеральд Летними вечерами везде в Мидасе звучала музыка. Мужские и женские силуэты вились, точно мотыльки, в синеве садов Мистраль-парка, среди приглушенных голосов, шампанского и звезд. На аукционы всегда являлась целая армия поставщиков. Привозили редкостных пэтов, в ресторанах подавали лучшие деликатесы, на витринах магазинов сверкали редкие товары. Обязательно на местах был оркестр — не какие-нибудь жалкие полдюжины музыкантов, а полный состав: и гобои, и тромбоны, и саксофоны, и альты, и корнет-а-пистоны, и флейты-пикколо, и большие и малые барабаны. А в залах, в гостиных, на верандах, пестревших всеми цветами радуги, можно увидеть головы, стриженные по последней причуде моды, и шали, какие не снились даже кастильским сеньоритам. Бар работал вовсю, а по саду там и сям проплывали подносы с коктейлями, наполняя ароматами воздух, уже звонкий от смеха и болтовни, сплетен, прерванных на полуслове, завязывающихся знакомств, которые через минуту будут забыты, и пылких взаимных приветствий дам, никогда и по имени друг дружку не знавших. Огни тем ярче, чем больше земля отворачивается от солнца, вот уже оркестр заиграл золотистую музыку под коктейли, и оперный хор голосов зазвучал тоном выше. Смех с каждой минутой льется все свободней, все расточительней, готов хлынуть потоком от одного шутливого словца. Кружки гостей то и дело меняются, обрастают новыми пополнениями, не успеет один распасться, как уже собрался другой. Рики пленяло это очарование – до того мига, пока он не увидел, что Ясон Минк пристально смотрит на него издалека. Оноре де Бальзак - Тебе бы уехать с Амой, - посоветовал Катце, когда Рики рассказал ему о встрече на аукционе. – Блонди просто одержим тобой и так просто не отступится. Есть же люди, которые уцепятся за какую-нибудь навязчивую идею так, что не отцепишь. Жаждут они воды определенной, из определенного колодца, нередко затхлого, и чтобы напиться из него, они продадут жен и детей, продадут душу черту. Для одних такой колодец азартная игра, биржа, собирание картин или насекомых, музыка; для других женщина, которая умеет их полакомить. Предложите этим людям всех женщин мира, им наплевать: подай им только ту, которая удовлетворяет их страстям. Частенько эта женщина вовсе их не любит, помыкает ими и очень дорого продает им крохи удовлетворения, и что же? — им это не претит: они готовы на любое безумие. Для Ясона такая страсть – ты, Рики. Джеймс Джойс Он. Блонди. Бледное лицо в ореоле светло-золотых локонов. Утонченный и уставший. Совершенное творение генетики, уставшее от замкнутости Эос. Город спит. В подворотнях темных улиц у реки - глаза распутниц вылавливают прелюбодеев. Пять услуг за пять кредитов. Темная волна чувства, еще и еще и еще. Глаза мои во тьме не видят ничего, любовь моя. Еще. Не надо больше. Темная любовь, темное томление. Не надо больше. Тьма. Сердце томится и тоскует. Крестный путь любви? Тонкие томные тайные уста: темнокровные моллюски. Из ночи и ненастья я смотрю туда, на холм, окутанный туманами. Туман повис на унылых деревьях. Свет в спальне. Руки блонди вздрагивают, расстегивая причудливые застежки сьюта. Я тянусь навстречу, помогаю, и тяжелая ткань падает к нашим ногам. Его рубашка медленно падает: гибкое, гладкое голое тело мерцает серебристой чешуей. Прикосновение, прикосновение. Безумное, беспомощное слабое дыхание. А ты нагнись и внемли: голос. Воробей под колесницей Джаггернаута взывает к владыке мира. Прошу тебя, господин Бог, добрый господин Бог! Прощай, большой мир!..