Звёзды над Парижем

Мой корабль в огне, мой корабль терпит бедствие, И принёс в письме плохие вести буревестник — О том, что нам с тобой не свидеться, С тобой не встретиться; Ни берега, ни дна — только на небо лестница… Я замерзаю, будто зимой — нутро на излом. Жара и зной, но меня морозит и бьёт озноб. И непонятно, почему судьбой связан я с тобой, Я люблю тебя тебе назло… Бог нам дал любовь, с ней — словно крылья за спину — И сошла с ума Маргарита вслед за Мастером; Но людская зависть захотела украсть её. Но навсегда осталась в сердце Мастера часть её. (Баста)

Уже выйдя из подъезда, Франсуа осознал, как отвратительно себя повел. Но на удивление — стыда не было. Была только жгучая злость. А ведь он давал себе слово, что будет сдерживаться, если даже увидит Эго рядом с Тату. И не ничего пикнет против, даже если будет точно знать, что у его нынешней-почти-подруги и уже-бывшего-друга-товарища наклевывается «любовь-морковь и все дела». Франсуа Байо давал себе слово, что не будет пытаться воплотить в жизнь одну из самых невоплотимых, казалось бы, идей — завоевать сердце Колетт Тату. Эту мысль ему в голову вложила, как ни странно, Люси. Хоть он и считал её недалёкой, но быстро понял — она права. Она видит куда больше него, потому что — видит со стороны. После их поездки к Адсорбт, Франсуа начал всё чаще думать над тем, чтобы привести совет, данный стервой-Дассо, в действие — начать ухаживать за Тату. По-настоящему. Сделать всё, чтобы она поняла: рядом не просто друг, а надёжный мужчина. Любящий, готовый ради неё на многое, мужчина. Франсуа не помнил, кто именно изрек слово о том, что «стоит какой-либо идее завладеть вашим мозгом — избавиться от неё уже невозможно», но отчетливо понимал — это правда. Самая настоящая правда. А для него правда была в том, что Колетт — это единственный человек, которого он не хотел терять. И не мог потерять — иначе, это бы означало, что ему больше и жить-то, в общем, незачем. Нет, конечно, Франсуа чувствовал ответственность за своих детей. И за Элоизу. Кстати, о ней… Байо уже почти перестал удивляться самому себе, что вспоминал про Элоизу в самую последнюю очередь. Или — почти в последнюю. Раньше ему казалось, что он иногда даже скучает по ней, вспоминая об их отношениях, но теперь — он был рад сбежать куда угодно. Из душащей его своей обреченностью, белой и, оттого, наверное, вызывающей жжение в глазах, больничной палаты. Дело осложняли ещё и её постоянные истерики. Истерики, приводящие к капельницам и тоннам успокоительного. Нет, Байо вполне мог понять Элоизу, которая, едва дожив до тридцати, медленно, но всё равно неизменно, умирала, — однако же, всему должен быть предел. И терпению тоже. Особенно, мужскому. Байо, конечно, сильно нервничал из-за состояния её здоровья, нервничал из-за того, что ничем, по сути, не может помочь. Нервничал, оттого, что всё, что у него есть сейчас, — это деньги, которые он украл, — да, блядь, — позорно украл у Антуана Эго. Но даже они грозились скоро закончиться. Лучший во Франции онкологический центр — это не только лучший медицинский сервис, но ещё и огромные деньги. Нет, просто нереальные деньги. И даже не ежедневно — ежечасно. А денег у Байо оставалось с каждым днем всё меньше… — Ты что, нахер, таксистом подрабатываешь?! — набросился на водителя Франсуа. — Я тебя жду двадцать минут! Забыл, кто тебе платит? — Прошу прощения, босс, — водитель выскочил, открыл дверцу, и, злой, как черт, Байо уселся в салон. — Вы же сами меня отправляли к мадмуазель Лантен… Я передал продукты. И ещё она… просила вас срочно заехать. — Что, мать её, за срочность?! — нахмурился Байо. — Я должен на работе хоть иногда бывать, как считаешь? — Да, босс, сто пудов, должны, — кивнул водитель, заводя машину. — Так куда — в офис? Или сперва к мадмуазель Лантен? — Мне плевать, ты вкурил? — усмехнулся вдруг совершенно безразлично Франсуа. — Поехали. Куда отвезешь — там и буду. — Понял, босс… Байо уставился в окно, вставив в уши наушники. Водитель не смел пререкаться. Но всё же, долго смотрел в зеркало заднего вида и даже сожалеюще качнул головой. Если бы хоть кто-нибудь сказал Франсуа Байо, хотя бы полгода назад, что всё в его ультра-шоколадной жизни окажется так стрёмно, он бы, наверное, посмеялся. Или послал на три буквы. Франсуа не был циником чистой воды, но слишком часто реагировал на проблемы ближних своих — коллег, друзей, — отстраненно. Так, словно они его никак не касались. Вообще. Никак. С одной стороны — так и было. Он же не обязан всем и каждому? А с другой — теперь он пожинал плоды своего безразличия, когда другим резко «перехотелось» помогать ему. Франсуа почти на автомате дошёл до своего кабинета. Его стационарный телефон разрывался — секретарша то и дело бегала с докладами, мол, очередной постоянный клиент сказал, что «сваливает». Байо не реагировал, ведь знал — это цветочки. А иные ещё и требовали неустойку за не вовремя оказанные услуги. Байо не отрицал — он сильно сдал. И времени у него на работу почти не было. Он ездил в больницу, потом — к детям. И так по кругу. — Мсье Байо, вам почта. — Спасибо, положи тут, — он даже не смотрел на конверты, где, наверняка, были иски в суд. — Я потом разберу. — Мсье Байо, извините, но… ваш контракт с фирмой «Свенс» истекает через два дня… вы не провели переговоры по продлению… — Я потом проведу, — отвечал Франсуа всё также — без тени эмоций. — Спасибо. — Мсье Байо, но как же дело мадам… — Пошли её к черту. — Байо порвал лист, на котором что-то писал. — Пошли к черту всех. Мне нужно подумать. В одиночестве. Ладно? Час, второй, третий. Тишина чуть успокоила его. Секретарша больше не появлялась. Видимо, наконец-то поняла — дохлый номер. Что он придумал за целый рабочий день? Франсуа только усмехнулся — нихера. Он лишь выпил несколько кружек кофе и до тошноты засмотрелся в окно. А потом ему на глаза попалась старая фотография… Хорошо, что с помощью фотографий люди умеют запечатлеть самые счастливые и значимые, а иногда, — не очень, — моменты. Франсуа помнил тот день, словно он был вчера. Хотя, прошло уже два года. И почему он раньше не натыкался на этот снимок? Где он лежал? Ах, да: в столе. Сейчас Байо выгреб оттуда все свои старые контракты, пытаясь навести порядок, но лишь ещё раз убедился, что эта работа его достала. И будь у него хоть какие-то средства в свободном доступе — он бы с радостью снова подался в ресторанный бизнес. На фото — та самая презентация нового меню в знаменитом «Гюсто». Франсуа помнил тот день не просто потому, что тогда он познакомился с Колетт, но и потому что он заключил тогда одну из важнейших сделок в своей жизни. Но сейчас, смотря на свой снимок, в окружении таких же «золотых» прожигателей жизни, он вдруг осознал, насколько кардинально человек может поменять взгляды на мир за довольно короткий срок. Сейчас ему было бы плевать на то, сколько у кого денег и кто с кем спит — сейчас он обращал внимание на другие вещи. Франсуа благодарил судьбу за то, что она свела его с Колетт. Так вышло, что именно она была в смене, обслуживающей фуршет, за шеф-повара. А он, естественно, перебрав на радостях, заблудился и перепутал кухню с уборной. Будь на его месте кто другой — завязался бы скандал. И не поздоровилось бы, конечно, персоналу ресторана. Ведь клиенты, какими бы свиньями ни были, — всегда в «правых». Если бы на месте Колетт был Живодэр или кто другой — тоже мало не показалось бы. Колетт сумела «доходчиво» объяснить ему, в стельку пьяному, куда он попал. И больше того — она даже его проводила до туалета. Не злорадствуя и не требуя чаевых. Он приходил извиняться на следующее утро. С букетом. Хотя, точно не знал, к кому обращаться. Он помнил только то, что это была девушка. А официанток тогда у Гюсто работало навалом. Позднее он их сократил, ведь те занимались только тем, что выуживали у пьяных клиентов портмоне. Хорошо, если всё обходилось без полиции. Гюсто заботился о репутации ресторана, хоть и брал на работу всех — кто ни попросится. Этим он и привлек к себе внимание — ажиотаж не спадал. А «произведения кулинарного искусства», что он скармливал многим критикам, хорошо рекламировались. Вот и формула успеха. Так Огюст Гюсто сделал себе имя. Франсуа пришлось идти на хитрость — он снова притворился пьяным и спросил: «Где здесь туалет?», заглянув на кухню. Кто-то из поваров окликнул Колетт Тату, мол, «Вон твой вчерашний страшный сон нарисовался!». Так Франсуа понял, кто именно с ним отваживался. Сперва она ни в какую не шла на контакт — отговаривалась служебными фразами и не брала цветы. Она вообще сперва подумала, что он — алкаш. Где-то надыбавший костюм за не одну тысячу долларов и катающийся на дорогом авто. Хотя — позднее, призналась, что сморозила глупость. А Байо ответил, что он иногда тоже может сглупить. Так завязался их первый разговор… Сейчас Франсуа жалел только о том, что он тогда ещё не сгреб её в охапку и не увез куда-нибудь. Куда-нибудь далеко. Подальше от других. От тех, кто её недостоин. От таких, как Эго. Байо не мог спокойно реагировать на их заходящее всё дальше общение. Злился. Бесился. Пытался не думать. Но всё равно приходил к выводу, что именно он подтолкнул Колетт к Эго. С его подачи она посмотрела на Антуана с другой стороны. Он, Байо, поступил правильно? Он — молодец? Конечно, вашу мать, ещё какой молодец. Франсуа готов был в голос заорать от такой несправедливости. Ну, на кого, она должна была обратить внимание? На Эго, который был мрачнее тучи? Не умеющий уступать, не знающий обычных человеческих радостей, закомплексованный сорокалетний мужик, с весьма темным, скандальным прошлым — это предел мечтаний? Как, мать вашу за ногу, устроены мозги у женщин?! И рядом он — веселый, богатый, свободный, готовый весь мир сложить к её ногам — только попроси… Но что, черт побери, имеется в итоге? Он — только друг, а Эго — любовник и мужчина на всю оставшуюся жизнь?! Какая чушь. И ведь самое обидное — это правда. Байо хотелось раздавить эту чертову «правду» как лимон в руке. Раздавить, вытеснить, стереть. Он сильно сомневался в том, что Эго, с кучей своих тараканов в башке, сможет соответствовать запросам Колетт. Немного зная Тату, и её личные предпочтения в плане мужчин, Байо мог с точностью сказать, что Антуану придется несладко, едва они начнут жить вместе. И строить планы на будущее. Последние два пункта особенно выводили из равновесия. Байо хотелось материться отборным трехэтажным каждый раз, когда он только думал о том, что у Колетт и Эго был секс. Байо знал, что инициатором, скорее всего, выступила Колетт, потому что у Эго — кишка тонка просто взять женщину, если захотелось. Франсуа усмехнулся — конечно, и он недалеко от Антуана ушел именно в этом плане — он тоже не мог запросто уложить Колетт в постель, как бы сильно не хотелось. А всё почему? Потому, что он испытывал к ней нечто посерьёзнее простого недотраха. Посерьезнее удовлетворения плотского желания. И скажи ему сейчас Колетт, мол, «подожди лет десять — и я твоя», — Франсуа не сомневался, — он бы ждал. Как Хатико, мать его. Как так получилось, что Колетт сумела совместить в себе все те качества, которые он искал в женщинах? Да, она не была супермоделью, но ему этого и не нужно было. Может, самую малость. Хотя, все мужчины уверены, что нет предела совершенству. И всегда стремятся завладеть женщинами самыми красивыми. Иногда совершенно забывая о внутреннем мире. Красивая, вылизанная до блеска, женщина рядом с успешным мужчиной — некий стандарт качества. Для общества. Нарушать его нельзя — это дурной тон. И даже если мужчина женат на верной серой мышке, то в люди он ведет разодетую любовницу. Факт? Ещё какой. Только печальная статистика показывает, что большинство таких «кукол» резко сдуваются: начинают изменять, жиреть, скандалить из-за денег. И вот тогда ко многим миллионерам приходит, — иногда вместе с банкротством или вообще — с белочкой, простая мысль: «А не долбоеб ли я, часом? Может, надо было присмотреться?» Байо также не сомневался и в том, что, если Антуан Эго вдруг решит возобновить свою деятельность, как кулинарного и не только критика, то Колетт нужно будет опасаться — в такой ситуации уже она не будет соответствовать его запросам. Любовь-любовью, но Антуан Эго — птица высокого полета. И Колетт Тату, с её средне-специальным образованием повара второй категории, будет трудновато летать наравне с ним. Байо переживал на этот счет. Ещё как переживал. Он жалел, что не сказал ей всего этого раньше. Про Эго. Про его прошлые отношения с мужчиной. Он ограничивался намеками. Но Колетт не обращала внимания — влюбленные, они такие. Нет, конечно, было бы полным эгоизмом запретить ей общаться с Эго, но Байо почему-то подумывал над тем, чтобы устроить очную ставку при Колетт, желательно, Антуану и его бывшему любовнику — Жану Сорелю. Эта мысль обожгла, как огнем — Байо вдруг понял, что так просто на такие подлости не идут. Нужна крайне веская причина. Она у него есть? Конечно, есть — он любит Колетт. Да. Именно так. Ещё раз посмотрев на фотографию, Байо убрал её обратно. Того Байо больше не было. Зато был другой. Но тот же — по сути. Франсуа не думал, что сильно поменялся. Разве что — стал внимательнее. Ведь дремать некогда. Жизнь любит преподносить сюрпризы. Не всегда приятные: ещё вчера ты был счастлив, а сегодня — хочется вырвать сердце. Жизнь — это лабиринт, в одиночку из которого не выбраться. Но мы сами делаем выбор: уйти или остаться, любить или ненавидеть, просто смотреть на звезды или попробовать дотянуться до них… Мыслей стало больше. Одна сменяла другую. Как в калейдоскопе. С детства Франсуа Байо знал только одну истину — нельзя сдаваться. Никогда. Ни за что. Нужно идти вперед. Сжать зубы и терпеть любую боль. Нужно. Именно это и помогло ему выбраться из того болота, где они оказались. Пьющая мать не так часто интересовалась делами мальчишки. А отец — ему было плевать. И только спустя годы Байо решился пойти с ним на контакт, потому что по-другому не мог. Ему нужны были деньги. Франсуа уже не замечал, что происходит — он просто сидел, смотря в одну точку. — Ах, ты, чертов ублюдок… Где-то за дверями послышалась возня. И шаги, стремительно приближающиеся. — Ах, мать твою, ты, неблагодарный ушлепок… Франсуа сразу узнал голос — это его отец. И не было сомнений — он идет сюда со скандалом. Было бы из-за чего. Хотя, Франсуа знал — из-за заклада особняка. Глупо было надеяться, что коллеги не растреплют эту новость его папочке, который теперь, благодаря гребанной реорганизации адвокатуры, работает этажом выше. — Отвали! Я занят, черт побери! — теперь старик, судя по всему, орал на секретаршу. На свою секретаршу, которая таскалась за ним хвостом. Франсуа вспомнил её — молоденькая и наивная девочка, только-только выпустившаяся из универа. — Отвалите все! Сперва я покажу этому сукиному сыну, где раки зимуют! Открывай дверь, щенок! Франсуа потянулся и постарался, до того, как откроется дверь, принять рабочую позу. Хотя бы. Сделать вид, что он не прозябает, а пашет. Боялся ли он отца? И да. И нет. Байо знал — его отцу, в принципе, и сейчас на него плевать, разве что, он собирается «выдоить» из него все свои потраченные когда-то деньги. — Сидишь, идиота кусок?! — И тебе здравия, папа, — с ехидцей протянул Байо. — Поседел ещё больше… От переживаний что ли? — Ты поговори мне ещё! — старик замахнулся на Франсуа и захлопнул двери. У Байо аж уши заложило. — Ты что, в могилу меня загнать решил?! — Да чего — недолго и осталось. По лицу старшего заходили желваки. Байо ещё больше развеселился — он знал, что никакого разговора не получится. С такими-то наездами. Пусть папаша осознает — нечего пальцы в рот класть. Откусить могут. — Как ты, придурок, додумался заложить особняк?! Потом и кровью нажитый! Отвечай! — от старческого визга отца Байо снова сморщился. — Сукин сын! Хоть бы мне сказал! Я бы в твою башку парочку умных мыслей вложил! — Этот дом, между прочим, папа, — выделил голосом слова Байо, — я купил сам. — А деньги ты брал у меня!!! — Черта с два, — Байо нахмурился. — Я купил его после сделки. На свои! — Не об этом сейчас речь! Ты не должен был этого делать! Закладывать дом! — Может, ты мне тогда скажешь, что я должен был делать? — Байо привстал и развел руками. — Может, ты мне хоть раз помог за всё это время? Нет? — Иди, забирай бумаги, — рыкнул старик. — Я договорился. Франсуа фыркнул и сел обратно. — Так и знал, что этот дебил всё расскажет… — Ты по дешевке решил дом сбагрить, да ещё моему приятелю?! — усмехнулся Байо-старший. — Ну, молодец, сынок — мозгов нет, так уже не будет! Иди за бумагами! — Я не пойду. — Что?! — Франсуа смотрел на отца, и не узнавал его. Тот едва не бросился на него с кулаками. — Как ты сказал, щенок? — Ещё раз назовешь меня… — Да я тебя сейчас здесь похороню! — Это угроза? — уточнил Байо. — Ты себя в зеркало давно видел?! Слюной тут брызжешь — не захлебнись смотри. И вообще — я сам буду решать, что и как мне делать в моей, сука, жизни! Франсуа отдышался — отец, хвала всем богам, закрыл рот. На лице у того читалось недоумение. Он не ожидал такого отпора. Вытер пот со лба, стянул галстук-бабочку, которая душила, наверняка, не хуже удавки, и плюхнулся в кресло для посетителей. — Когда ты успел влезть в такое дерьмо, что тебе пришлось закладывать особняк? — этот вопрос от отца прозвучал уже спокойнее. Байо перестал смотреть волком. — Почему ты не пришел с проблемой ко мне? Раньше же тебя это не смущало. Насколько я помню… — Наверное, я повзрослел. — Я в этом сомневаюсь, — с усмешкой выдал старик, а Байо сжал руки в кулаки. — Ну-ну, правду нужно уметь принимать. Слышал? — Это долгая история, — теперь Байо сказал истинную правду. — Начни с главного. Какой хороший, однако, совет — Франсуа прикрыл глаза, чтобы не сорваться. Только этого ему и не хватало — пересказывать отцу, который всё равно не поймет, в чем дело, всю ту мутную историю с Эго и Клаусом. С Колетт. С Элоизой. С её смертельным диагнозом. С его, истинно-байовской, жадностью, которая и сыграла злую шутку… — Ради чего ты сейчас живешь? Франсуа внимательно смотрел на отца, который потерялся. От такого вопроса кто угодно бы сидел с открытым ртом. — Ответь мне на вопрос, папа, — попросил Франсуа. — Что тобой движет? С какими мыслями ты встаешь по утрам? Чего ждешь? Куда стремишься? — Не понимаю, о чем ты… — Всё ты понимаешь, — Байо закивал. — Да-да. Не спорь. Ты всё понял. — Какого ответа ты ждёшь, сын? — старший покачал головой. — Я скажу, что для меня важно, чтобы ты… — А кроме меня ты кого-нибудь признаёшь? — В смысле? — Байо уловил, как дёрнулся отец. — Кого ещё я должен признавать? Франсуа не стал отвечать. Он просто полез в свой телефон. — Вот, смотри. — Байо протянул мобильный отцу. — Франс, послушай, если ты опять хочешь мне показать… — Это не инопланетяне, это мои дети, пап, — сказал Байо, чуть улыбнувшись. Нервно. — Посмотри на них. Прошу. — Твои ли? — скептично усмехнулся старик. — Франс, не накручивай. — У меня есть дома экспертиза, — Байо вдруг так занервничал, что почувствовал, что вот-вот слезы закапают из глаз. Пришлось замолчать и опустить взгляд. — Я тебе покажу. Потом. Но — это мои дети. И твои внуки. Слышишь? Байо-старший сперва замер, а потом всё же дотронулся пальцем до экрана смартфона, чтобы посмотреть на фото. Какое-то время он рассматривал мальчишек, а потом вздохнул. Это впервые был не раздраженный вздох. Усталый. Грустный. Удивленный. Какой угодно. Но не раздраженный. Франсуа готов был поклясться, что он никогда не слышал такого от отца. Неужели, есть шанс, что и у него, у старого циника, зацикленного на деньгах, что-то дрогнет? — Зачем ты мне это показал? — телефон снова вернулся к Байо. — Чтобы ты был в курсе, — усмехнулся Франсуа, доставая сигареты. — Может, ты захочешь с ними познакомиться… — Видишь ли, сын, я, в отличие от тебя, баклуши не бью. И даже на выходных пашу в хвост и в гриву. Ага? — Конечно, — кивнул Байо, затягиваясь. — Только бабки ты на тот свет не заберешь. Помни об этом. — А ты сам давно начал интересоваться судьбой своих, как ты пытаешься мне доказать, детишек? — Не так давно, — не стал врать Франсуа. — Но — признал их. И теперь — это моя ответственность. — Надо же, — хмыкнул Байо-старший. — Взрослые и умные мысли озвучиваешь. А почему же ведешь себя как пятилетний? — Если ты снова о закладе особняка, то… — Да плевать мне, — отмахнулся старик. — Делай, как хочешь. Останешься на улице. Вот тогда и поговорим. — Тогда, зачем ты пришел? Нервы мне в край выматывать? — Я думал, что этот разговор состоится чуть попозже, но раз ты… не желаешь уступать, то я скажу сейчас. Байо даже интересно стало. — Ты хоть что-то о нашем городе знаешь? Кроме того, где можно от души нажраться или потрахаться? — Блин, пап, и после этого меня кто-то называет кобелем? С чего бы это? Верно? — Не об этом речь. Слушай, сейчас в нашем Париже происходит революция. Нет, не на виду. Там — в тени. Там, где обитают люди повыше нас властью. — В полиции? — сделал предположение Байо. — Ты в своём уме — полиция — пешки! В чужой игре! — Ты можешь конкретнее? — напрягся Байо. — Есть же три власти. Об этом-то ты должен знать, сынок. Ну же? — Судебная, исполнительная… — Ты идиот! — охнул адвокат. — Точно идиот, что ты несёшь?! — Просветишь тогда? — Байо потушил бычок в пепельнице. — Пап? — Первая власть — Тот, который сверху. Смотрит за нами. Да, никуда от него, мать-перемать, не денешься, — с кислой миной сообщил Байо отец. — Вторая власть — криминальная. Третья — власть нашей совести. Но о ней — позже. Франсуа с некоторой опаской посмотрел на старика. — Вторая — вот та власть, по чьим законам нам стоит жить. — Мда? — Байо уже не был уверен, нормально ли всё с головой у его папочки. — Ты-то откуда это знаешь? — Ты знаешь о том, что наш смотрящий, то есть — его Величество Звездочёт, отошел в мир иной? — Знаю, — сморщился Байо, мгновенно вспоминая угрозы в подворотне. — И что? — Так вот — он был не единственным претендентом на это священное место. Есть и другие. И сейчас, в эту самую минуту, возможно, решается вопрос о назначении нового «Звездочета». Понимаешь? Байо захотелось выругаться. — Единственное, что я понял, так это то, что тебе надо чаще отдыхать. Пап, со здоровьем не шутят. Ты уже заговариваться начинаешь. — Да, я знаю — ты думаешь, что я двинулся. Верно? — Не без этого, — признался Франсуа. — Ты помнишь мы как-то заводили разговор об этом твоем клиенте… Эго? — после этого вопроса у Байо резко кончился в легких воздух. Он закашлялся. — Помнишь, да? — Допустим, но, если ты хочешь сейчас меня накормить историями о том, что Эго — будущий криминальный авторитет Парижа, то забудь! Пап, он и мухи не обидит — я всем это говорю! Откуда у вас эта ложная информация? Вы что, башкой поехали?! — А с чего ты взял, что я говорю о нём? — усмешка отца снова выбила Байо из колеи. — Что, сынок, не хватает ума додуматься? — Ты можешь говорить нормально? А не загадками? — Я тебе начинал рассказывать одну увлекательную байку про его отца, помнишь? — Помню, — фыркнул Байо. — И что же дальше? — Так вот, по одной из версий — его отец имеет большое влияние на криминальный мир. Не только во Франции. Байо лишь закатил глаза. — Напрасно ты так спокоен, сынок, — сказал с явной угрозой отец, и Франсуа подавился воздухом. — Есть слушок, что он направляется сюда. В Париж. Чтобы взять то, что считает, по праву, принадлежит ему. Теперь дошло? — Смешно. Очень даже смешно. — Байо растянул губы в улыбке. — Такой дури я давно не слышал. Пап, ты где травку берешь? Мне оставишь? — Иронизируй сколько влезет… — Нет, ты серьезно? — опять расхохотался Байо. — Черт! Ну, прости — я просто не могу понять: я здесь при чем? Или ты? Может, ты хочешь примазаться к уголовникам? — Не называй их таким низким словом! — Ох, простите любезно! — закипел Байо. — Ты башкой поехал, а я должен слова выбирать?! Уволь нахер! — Тебе лучше держаться за работу, сын, — изрёк пророческим тоном отец, и Франсуа вскочил. Нервы были ни к черту. А тут такие новости. — Иначе, тебе могут быстро найти замену. Я договорюсь. Да? — Пошел ты! Выметайся из моего кабинета! — Бояться — это нормально… — Иди башку проверь! — Ты мне не веришь? — А как ты сам думаешь? А? Я сказал — башку лучше проверь! У тебя маразм! — Франсуа выталкивал отца из кабинета. — Скоро нас всех проверят. И тут уж никакие полиграфы не справятся — либо правда, либо — смерть. — Ага, смерть. Тебе точно можно место на кладбище уже искать! Старый идиот! — Что я? — усмехался старик. — Мне можно. А вот тебе… жить ещё. — Спасибо за предсказание, блядь! — Франс, послушай меня: всё станет очень серьёзно. Уже скоро. Я хочу, чтоб ты пообещал мне кое-что… У Байо всё внутри свернулось в тугой клубок. И желудок подкатил к самому горлу. Он никогда ещё не был так напуган. — Ради своих детей, которых ты мне показывал… ради них, я прошу тебя — не делай глупостей. Слышишь? Только не делай глупостей. — О каких же глупостях ты говоришь? — спросил Байо, чувствуя, как по лбу скатывается холодный пот. — Папа? — Ты и сам всё знаешь… — Что я знаю?! — Мы поговорим ещё. Когда ты будешь готов.