Звёзды над Парижем

Если вдруг тебя не станет, То моя любовь растает. Если вдруг тебя не будет, Кто тогда меня полюбит? Прости, прости, прошу, прости, Всего шаг от любви до ненависти. Знаешь, сердцу покоя не обрести, Одному мне брести по дну пропасти. Прости, прошу, прости, прошу, Я тебя наберу, я тебе напишу, Я тебе позвоню, я тебя позову, Я тебе расскажу, как люблю. (Потап и Настя)

Когда Колетт проснулась, то Антуана рядом не было. Её состояние понемногу улучшалось: голова хоть и побаливала, но температуры, скорее всего, не было — Тату мыслила куда яснее. Стало легче. Ночь прошла на удивление быстро — Колетт даже не помнила, как уснула. Судя по всему, едва Эго лег рядом, она отключилась, потому что не помнила даже, разговаривали ли они. Если и да, то, скорее всего, ограничились парой банальных фраз, вроде: «Спокойной ночи». Да, Колетт не помнила, как усыпала, но зато сейчас отчетливо осознала — вчерашний инцидент не исчерпан. В голове все ещё куча мыслей. А на душе гадко. Наверняка, и Эго до сих пор ходит на взводе. Колетт поняла — он явно не желает разговаривать на тему своего прошлого. А она, несмотря на то, что сумела запихнуть свою обиду поглубже и даже старалась улыбаться, всё равно думает над тем, чтобы вытащить Эго и панциря и задать ему ряд интересующих ее вопросов. Напряжение. Вот, что чувствовала сейчас Колетт. Напряжение, которое повисло между ними с той самой минуты, когда руки Колетт обнаружили эту треклятую рубашку. И надо ж было ей так «удачно» слазать в его шкаф. Колетт корила себя за это. Можно же было просто спросить. Хотя — почему она должна была спрашивать? Что такого случилось? Кроме того, что Эго получил повод расстраиваться и вспоминать любовника, а она, дура такая, получила порцию неуверенности в себе, да и головной боли вагон и маленькую тележку, — ничего не случилось. Ничего. Ах, да — ещё попало Розенкранцу. Больше всего в этой ситуации Колетт жалела именно его. Но ведь это всё ещё полбеды. Верно? Да. Колетт знала, что, чаще всего, в подобных случаях люди начинают медленно, но верно отдаляться. День за днем. Час за часом. Хоть и не говорят об этом вслух. Никогда не говорят. А потом, когда опомнятся — всё. Руины. Чем неустойчивее отношения — тем проще их разрушить. Сломать как карточный домик. Колетт совершенно не представляла, что теперь будет. Как ей себя вести, что говорить и что, — главное, мать его, — теперь делать. Она не представляла, как смотреть Эго в глаза. Смотреть в глаза человеку, с которым она хочет быть всю оставшуюся жизнь, но, — вот в чем дело, — она не знает, надо ли ему это. Нет ничего хуже. А ещё она ведь знает всю правду, но вынуждена изображать наивную дурочку. Возможно, что Эго догадается раньше, но, разве, он решится сказать об этом? Но Колетт уже поняла — нет. Ещё вчера, смотря в его глаза, она поняла, что ни черта он не скажет. Даже под дулом пистолета. Больше всего её беспокоил вопрос: «Почему?» Потому, что он боится осуждения с её стороны? Или, потому, что на самом деле те отношения для него больше ничего не значат? А может, Эго боится её, Колетт, потому, что все ещё любит Сореля? Может, он боится самому себе признаться в этом? Или просто играет с ней как кот с мышкой? Почему он не хочет с ней поговорить — это так сложно? Он думает, что она откажется даже вслушаться? Колетт усмехнулась — вряд ли Эго нужен был «слушатель» когда-то. Ему было плевать на мнение окружающих. Тогда. Когда он только заводил эти непростые отношения. Эго не такой. Он не пасует перед трудностями. Ну или — не показывает этого. Колетт не понимала, почему Эго не может дойти до такой простой истины, что намного лучше поговорить до того, как один поймет второго неправильно. Ведь они это уже, кажется, прошли… Колетт много думала также и о том, что сказал ей Розенкранц. Насчет того, что время всё расставит по местам. Другой вопрос — что этого самого «времени» у неё не было. Колетт понимала, как никогда ясно — это её последний шанс. Да, грустная тенденция у женщин после тридцати пяти оставаться в одиночках, не могла её обойти стороной. Увы. Да и глупо было бы отрицать очевидное: если не с Эго, то с кем? Да ни с кем. Колетт проклинала себя за то, что она, как ни пыталась, но не умела выбирать себе мужчин. Никогда не умела. А тут — такой подарок судьбы. Да, подарок, конечно, с подвохом, но… Колетт была рада хотя бы тому, что с Эго она не притворяется — ей впервые не хочется этого. Больше того — она не задумывается над этим. Она доверяет сердцу. Хороший знак? Возможно. Только за искренность придется платить… дорого платить. Колетт преследовало угнетающее чувство вины. Она не могла внятно его сформулировать словесно, но внутри что-то будто ныло. Днем и ночью. Постоянно. Как дупло от вырванного зуба. Или старая рана. Она чувствовала себя как охотник. Загоняющий добычу. Будто она — это хищник, сидящий в засаде, а Эго — бедный, ничего не подозревающий травоядный. Колетт понимала: вечно так продолжаться не может. Рано или поздно — придется поговорить. Откровенно. И не факт, что она выйдет из этого поединка победительницей. Или Эго окажется в правых. Нет. Всё может быть прозаичнее — они просто не поймут друг друга. Не смогут. Каждый смотрит ведь со своей колокольни. Колетт, хоть и выглядела куда увереннее в этих отношениях, но в глубине души и она боялась. Во-первых, она боялась показаться навязчивой. Колетт считала, что люди не имеют права цепляться друг за друга если хотя бы одному из них некомфортно. А уж если некомфортно обоим — и подавно нужно разбегаться. Во-вторых, она боялась, что чёртов Сорель объявится, а она не сможет отстоять свои позиции. Жан Сорель — это же не швабра-Люси, которую Антуан терпеть не может. Тут всё по-другому. И что ей делать, если этот фотограф на самом деле решит вернуть Антуана — неясно. У Сореля же за плечами почти пятнадцать лет рядом с Эго, а у неё? Колетт не хотела даже мысли такой допускать, но разве мысли спрашивают? Нет. Не спрашивают. И это самое противное. В-третьих, она боялась, что сама сломается или перегорит раньше, чем Эго вообще сообразит, что и к чему. Колетт почему-то была уверена, что Антуан является в отношениях больше ведомым, нежели ведущим. Да и по характеру он весьма сильно смахивает на печального и ранимого меланхолика. Иногда, конечно, в нем просыпается и дерзкий холерик, или, скажем, пофигистичный флегматик, но… Ну и, конечно, Колетт, как и всякий человек, боялась общества. Мнения, которое оно навязывает всем. Не объясняя, кто прав, а кто — виноват. Просто швыряет в лицо факты. И требует неукоснительного подчинения мнению большинства от каждого отдельного индивида. Колетт всегда знала — это стереотип. Устойчивый и живучий. «Общество» и его «единственно-правильное мнение» — это стена. Стена, которую нужно ломать. Но не у всех получается. Она не была уверена в себе настолько, чтоб смело идти вперед. Какое-то время Тату лежала и просто думала о том, как можно накрутить себя до ручки. И, вроде бы, — это простые мысли. Но только дай им волю — сожрут. Колетт порадовалась тому, что она пока ещё не конченный пессимист. А потому, она сумела взять себя в ласты и подняться с кровати. Она чувствовала себя разбитой: тело неприятно ломило, глаза слегка слезились — насморк ещё давал о себе знать. Но стало куда лучше, чем было — это уже прогресс. Конечно, после температуры и не так, бывает, штормит, но Колетт было важно, как можно раньше встать на ноги. Она не хотела сидеть на шее Эго. Она даже не знала, как на самом деле он отреагировал бы на то, что она осталась у него на несколько дней. Если бы она не слегла с болезнью. Да скорее всего — он бы и не пригласил её. Колетт только грустно усмехнулась. Она знала, что ей пора срочно заниматься делами: устраиваться на работу, решать вопросы с детьми Байо, решать вопросы с собственной безопасностью. Колетт едва представляла, сколько ещё предстоит — ей уже ничего не хотелось. А всё почему — потому что она не была уверена, будет ли рядом Антуан… Пытаясь не думать о плохом и не накручивать себя, Колетт взялась за мобильный. Первым делом. Конечно, вот тебе и двадцать первый век — глаза не успеваешь открыть, сразу хватай гаджет. В телефоне обнаружилась куча сообщений от Франсуа. Колетт поражалась ему: он вёл себя так, словно у него всё лучше некуда. А ведь его ситуация была настолько паршивой, что хоть в петлю лезь. Но нет — Франсуа Байо демонстрировал как раз истинное жизнелюбие. Колетт знала, как непросто ему это даётся. И потому даже злиться на него долго не могла. Колетт улыбнулась, когда прочитала его сообщение, где он писал, что «слегка прифигел от новости, что её увез к себе Эго», затем — желал скорейшего выздоровления и просил позвонить, так как переживает. Однако Колетт решила, что всё это подождет. Хотя бы до того момента, пока она не позавтракает. Тату с удовольствием поймала себя на мысли, что она проголодалась. Ещё один хороший знак — появившийся аппетит всегда сигнализирует, что дело движется к поправке. Вот только… Розенкранц не отреагировал на её приветствие. Он вообще стоял как истукан и смотрел в одну точку. Колетт покосилась на него раз и другой, пока он находился возле обеденного стола и будто на автомате раскладывал столовые приборы. Антуана нигде не было видно. И слышно. Колетт неприятно резанула по ушам эта тишина. Она хотела спросить, где Эго, но потом поняла — не стоит. В крайнем случае — она сама пройдется до его кабинета. И попробует выманить. Кошмар. Как двоечница ходит в кабинет к директору, так и Колетт теперь будет нарезать круги вокруг Эго? От этой мысли аппетит снова чуть не пропал. А потом опять пришло странное чувство вины. Перед Розенкранцем. Колетт не хотелось даже и думать о том, что Антуан успел с утра пораньше расстроить человека. Оскорбить. Наорать на него будто тот — раб. Обязанный, не покладая рук, работать, почти, — на износ, — на Эго, словно снова ввели крепостное право. — Розенкранц, — Колетт позвала его. — Извините меня, если я лезу не в свое дело, но… что с вами? — Всё в порядке, — отозвался тот, отмирая. — Всё в полном… — Нет, не врите, — качнула головой Тату. — Антуан на вас снова наехал? Из-за чего? — Мадмуазель Тату. — Розенкранц со всем присущим ему тактом склонил голову. — Спасибо вам за заботу обо мне. Правда. Огромное. Спасибо. Но давайте лучше будем соблюдать дистанцию. Тогда у мсье Эго не будет повода… Розенкранц резко замолчал. Колетт сразу поняла — Эго здесь. Она уловила его присутствие спиной. Когда по той побежали мурашки. Отнюдь не те, которые бывают, когда ласково или неожиданно прикасаются к телу. Это были другие мурашки. От них становится не по себе. Антуан смотрел на неё. И это она тоже чувствовала. Ситуация была максимально неловкой. И каждый, наверное, понимал всю её абсурдность и нелепость, но вот как выкрутиться — вопрос. Ещё какой вопрос. Элегантно и без перехода на личности. Увы. Не всем дано такое искусство. Розенкранц не выдержал и сбежал заниматься домашней работой. Колетт усмехнулась — ей бы тоже было лучше исчезнуть. И оставить Эго в одиночестве. Дабы проучить. — Доброе утро, — фраза прозвучала сухо и буднично. Колетт даже отвечать расхотелось. Она лишь кивнула. — Жаловался тебе? Колетт поняла, что он про Розенкранца. — Нет. С чего ты взял? — Знаю его потому что. — Антуан… Колетт подняла глаза. Эго за эту ночь словно в живой труп превратился. Лицо у него осунулось. Круги под глазами стали ещё заметнее. Цвет лица стал на самом деле такой серый, что был похож на пепел. И ещё Колетт уловила — в его кармане явно лежала пачка сигарет. Просто, мать его, отлично. — Как самочувствие? — Эго опередил её с этим же вопросом. — Почти нормально… — Почти нормально? — Антуан не оценил такого заковыристого оборота. — Это как? — Ну… вот так, — смущаясь, сказала Колетт. — Температуры нет? — Эго взялся за вилку и проткнул кусочек бекона. — Нет, — Колетт соврала — она просто не измеряла. — Уже нет. — Надеюсь, ты не слышала, как я ночью вставал… Колетт подумала, что лучше бы она слышала. И тогда, может, смогла бы отговорить его снова начинать курить. И страдать полной бессонницей. — Не хотел тебя тревожить. У меня на самом деле проблемы со сном. — Да, я знаю, — тихо сказала Колетт, сглатывая сухой и болезненный ком в горле. — Ты меня не тревожил. Я сплю крепко… Колетт хотела сказать совершенно другое. Но почему-то мозг быстрее обработал именно эти команды. И вывалил в речи эту фразу. — Может, тебе… таблетки пить? — Колетт помотала головой. Она не могла понять, какого хрена говорит то, что не собиралась. — То есть, я имела в виду, может, сходить к врачу? Спросить, что делать? — Медикаменты мне помогали лет десять назад, а сейчас — нет. — Антуан, я волнуюсь за тебя, — наконец-то она смогла выдать ровно то, что и хотела. — Ты сам разве не чувствуешь, что уже… опасно… ты сколько не спишь? — Трое суток, — Эго дожевал кусочек и сложил вилку. — Но это — ерунда. Я могу держаться до пяти… — Ты с ума что ли сошел?! — Колетт едва не вскочила. — Антуан! — Я давно не выходил за пределы нормы, — усмехнулся Эго. — А нормой стали в последнее время лишь… двое суток. Потом — ложусь и сплю. Сейчас — что-то щелкнуло. И никак. Колетт обеспокоенно посмотрела на него. — Ты нервничаешь из-за вчерашнего? Эго не ответил. Колетт видела только, что он нервно облизал губы и потянулся к чашке с кофе. Но нельзя было так всё оставить Она понимала — нужно что-то делать. Чем-то помочь. Вопрос — чем? — Ты уверен, что тебе не поможет снотворное? — Нет, — качнул головой Эго. — Я буду сильно заторможенным. Но уснуть — не усну. — Пойдем, я попробую тебя уложить. — Не получится… — Антуан, — Колетт оказалась рядом с ним. — Прошу, пойдем. Ведя Эго за руку, как маленького ребёнка, Колетт вдруг почувствовала, что слезы снова готовятся хлынуть потоком. И когда она успела стать такой плаксой? С чего бы? Да, банальная женская жалость. Куда от неё денешься? Колетт надеялась только, что Антуан Эго не поймет, отчего она прячет глаза. — Ложись, — Колетт скинула покрывало с недавно заправленной ею кровати. — Нет, Антуан, не так… Эго замер, вопросительно смотря на неё. — Нельзя спать в одежде. Ты что. Снимай. — Колетт… — Ложись по-человечески, я тебе говорю, — она сама принялась его раздевать. Он не сопротивлялся. — Как ты раньше справлялся с этим? — С бессонницей? — Да, — Колетт, максимально сосредоточившись, потянула вниз его домашние штаны. Она так хотела, чтобы это не вызвало у него никаких других ассоциаций. Кроме самой прямой — она его просто раздевает. И он просто ложится в кровать. — Что ты делал? — Ничего. Я ждал, — Эго вышагнул из одежды. — Ложись, — Колетт сняла с него рубашку, оставляя в одних трусах. — Ну а, например, что может помочь тебе уснуть? — Обещай, что не станешь… смеяться. Колетт захотелось треснуть Эго чем-нибудь тяжелым. Неужели, он не понимает, что ей можно доверять? Неужели, это не видно? — За кого ты меня принимаешь, Антуан? Эго слабо усмехнулся, устраивая голову на подушке. — В далеком детстве, когда мне только поставили диагноз… мама мне сказки всю ночь напролет читала… потом — параграфы из учебников… потом… — Я знаю только одну сказку… в смысле — хорошо. Наизусть. — Колетт смутилась. — Ту, которую мне на ночь рассказывали. Но я тогда маленькая совсем была. Потом — сама читала. И не могла поверить, что это… такая чушь, если честно… — Ты мне расскажешь? Колетт не думала, что будет так сложно. Оказывается, чтобы уложить Эго, нужно быть, ох, каким хорошим психологом. И ещё — нужно запастись выдержкой. Конечно, если у человека, до кучи, есть проблемы со сном, то задача во много раз усложняется. Колетт никогда не думала, что ей самой будет так сложно справляться с эмоциями. Она не знала, сколько времени прошло с тех пор, как она своим тихим рассказом смогла вогнать Эго в состояние дремы. Он всё ещё не спал — Колетт чувствовала это. Она сидела рядом, как и он с ней ещё два дня назад. Осторожно касалась его руки, мягко поглаживая ту, и ласково уговаривая Антуана поспать. За терпение она оказалась вознаграждена — Эго уснул. Тату боялась и пошевелиться, чтобы не тревожить. Ей казалось, что и слишком громкое дыхание может его разбудить. Наконец, Антуан расслабился, лицо стало выглядеть спокойнее. Она накрыла его одеялом. Повесила на спинку стула одежду, выключая звук на своём и на его мобильном. А ещё решила избавиться от сигарет. Колетт полностью выдохнула только тогда, когда вышла за двери. Хотя, ей казалось, что не стоит надолго оставлять его — мало ли. Проснётся, увидит, что её нет — снова встанет. Ей хотелось посидеть с ним, но боязнь разбудить была сильнее. — Розенкранц, можно с вами поговорить? — Колетт нашла его снова на своём месте — у плиты. Порой хотелось сыронизировать, что Розенкранц — не женщина. А потому — может запросто отказаться от участи стряпухи. — Насчет Антуана… и его проблем… со сном. — Эти проблемы начались не сейчас. Это тянется очень давно. Насколько я знаю — с детства. — Да, я тоже слышала об этом, но не думала, что всё так серьезно, — потупила глаза Колетт. — Раньше он ложился сам? Верно? То есть — не нужно было с ним сидеть и… — Вы его уложили? — Розенкранц посмотрел на неё с некоторым удивлением. — Он уснул? — Да, уснул, — кивнула Колетт. — Как вам удалось? — снова с удивлением спросил Розенкранц. — Вы читали ему что-нибудь? — Нет… я… рассказывала ему… историю, — Колетт тщательно подбирала слова, чтобы не компрометировать Антуана. Такие вопросы, должно быть, очень серьезны для него. Поэтому — лучше молчать о сказке. — Честно признаюсь, была в некотором… замешательстве. Но… это ничего — главное результат. — Вас это не напрягло? — Нет, — Колетт могла бы ответить иначе, но не стала. — Всё нормально. — Хорошо, что вы отнеслись с пониманием, — кивнул Розенкранц, явно успокаиваясь. — Вы — один из первых людей. Кого это не напрягло. — Извините, что я опять в эту тему скатываюсь, но… Сорель разве не знал о проблемах? Не пытался их решить? Сводить Антуана к врачу? Или… не сидел с ним? — Про Сореля я не знаю — уже говорил, — хмыкнул Розенкранц. — А вот Люси… С ней каши было не сварить. Она не могла реагировать также спокойно. Бесилась сама, бесила этим мсье Эго. В общем — дурдом. Не хочу вспоминать… — Извините, что я вас заставляю вспоминать всё это. — Да нет — всё же познается в сравнении, — улыбнулся Розенкранц. — Раньше я вынужден был в критические моменты сидеть с мсье Эго, а учитывая, что у меня много работы по дому, то на собственный сон оставалось всего ничего. Тоже едва бессонницу не схватил… — Это опасно — не спать по трое суток, — снова заговорила Колетт. — Я боюсь за него, Розенкранц. — Он просто разнервничался. Сперва ваша болезнь, потом эта рубашка, будь она неладна… — Да, между прочим, много ли вещей оставил Сорель? — Колетт чуть нахмурилась. — Может, эта рубашка — не единственный артефакт? Я вот не хочу больше натыкаться на следы его пребывания здесь, чтобы не заставлять Антуана нервничать… — Ну, может, что-то ещё и осталось. — Розенкранц пожал плечами. — Наверное, остальное нам и не найти — оно у мсье Эго в личном кабинете. Я там убираюсь, но по ящикам, вы должны понимать, не имею привычки лазать. — Да, конечно, — кивнула Колетт. — А что насчет его припасов с сигаретами? Она достала пачку и отдала её Розенкранцу. — Бесполезно убирать. Всё равно откуда-нибудь всплывут… — Может, мне с ним поговорить на этот счет? — Рискните, — сказал Розенкранц, берясь за пачку и неся её к мусорному ведру, стоящему под мойкой. — Мсье Эго может послушаться, если вы имеете достаточно авторитета. Когда пачка приземлилась на дно ведра, в котором находился ещё свежий мусорный мешок, Колетт уловила странный звук. Это было словно… пачка не была пустой. Точнее — словно там были вовсе не сигареты. — Розенкранц… простите… но… что это? — Где? — Вы слышали? — Колетт подошла к ведру. — Упало так, будто там… металл… — Не знаю, мадмуазель Тату. — Розенкранц опешил, когда Колетт все же вытащила пачку обратно. — Может… Колетт открыла её, чуть надавив на крышку. Пачка была новой. Даже не помятой. Стало быть, Эго совсем недавно выкурил её. На ладонь Колетт упало кольцо. Мужской перстень. Весьма дорогой на вид. Хотя — глупо было сомневаться в его дороговизне. Эго бижутерию носить не станет. — Что это? — Колетт смотрела на кольцо, но внутри у неё словно волной смыло все здравые мысли. — Розенкранц? Чьё это? — Я не уверен, но… Колетт перевела растерянный взгляд на Розенкранца. И обратно на кольцо. И так несколько раз. Она пыталась сосредоточиться. И попытаться вспомнить, не видела ли его где раньше. Присмотревшись, она поняла — она знает этот перстень. Он знаком ей. Ещё как. Откуда? — Это кольцо мсье Эго, — сказал наконец Розенкранц, понижая голос. — Да? — Колетт ещё раз рассмотрела украшение. — Да, я уверен. — Розенкранц взял из рук Тату кольцо. — Это его. — Почему же оно здесь? В пачке из-под сигарет? Странное место для хранения? Нет? — Это… подарок… Колетт поняла всё. — Подарок Сореля, — добавил Розенкранц. — Гравировка есть. Видите? Колетт поднесла кольцо к глазам, чтобы рассмотреть крохотные буковки. Из них можно было сложить слова по-французски: «Tu es à moi». Перевести не составило труда — «Ты мой». Колетт сглотнула подбирающийся спазм. Она и не думала, что будет так погано. Что ей будет невероятно сложно. Почти невыносимо. Знать, что у Эго до неё были отношения. Ещё какие. Закончившиеся, впрочем, как обычно, — в большинстве случаев вся бурная любовь так и заканчивается, — болезненным расставанием. Но, черт возьми, почему она должна переживать из-за этого?! Думать об этом, мириться с этим? Почему? Колетт вернула кольцо обратно в пачку. — Да, это его кольцо, — сказала она, чуть придя в себя. — Я видела именно его на фото. — На фото? — не понял Розенкранц. Колетт всё вспомнила — да, этот перстень был на безымянном пальце Эго. Там, на баннере. Колетт вспомнила, как её взгляд зацепился за кольцо. За бриллиант, который выглядел очень причудливо. И сама форма, и огранка. Явно — ручная работа. — В Париже есть рекламный баннер с изображением Антуана… значит, и то фото… сделал Сорель… — Да, он не одну фотосессию мсье Эго сделал. — Розенкранц обеспокоенно глянул на Колетт. — Вы… только… не… — Нужно вернуть пачку на место. — Колетт поняла, что её на это не хватит. — Розенкранц, будьте так любезны. Только незаметно. — Мадмуазель Тату… я не могу… вы брали её… — Сорель… он… делал Антуану… предложение? — Кхм… что? — Розенкранц закашлялся. — Как вы… сказали? — А иначе, зачем бы Антуан носил кольцо на безымянном пальце? — Ну, если точнее, то… у однополых браков… мужчины носят кольца на мизинцах. — Ага, — вздохнула Колетт. — А ещё они носят серьги в ушах… и не только… — Мадмуазель Тату, вы… напрасно так расстроились. — Кто вам сказал, Розенкранц, что я расстроилась? — нервно усмехнулась Колетт. — Вовсе нет. Розенкранц только кивнул, замолчал и принялся заниматься делами. Но Колетт уже не могла оставаться невозмутимой. Она ходила по кухне туда-сюда. Явно борясь с желанием избавиться от кольца. — У вас успокоительное есть? — вдруг спросила Тату. — Есть, — понимающе сообщил Розенкранц. — Смотря, какое вам… можно… — Любое, — сказала Колетт. — Дадите? Чтоб наверняка «не расстраиваться», да? — Лучше сходите… верните вещь на её место, — кивнул ей Розенкранц. — Пока мсье Эго не проснулся. И не вломил нам с вами по первое число. Он не терпит, когда берут вещи без его ведома. Колетт тихо вошла в спальню. И тут же вспомнила, как она сделала тоже самое в доме его матери. Сразу на утро после того, как они нашли отравленного Адама. Только сейчас ощущения от вида спящего Эго изменились. Колетт смотрела на него не с нежностью и заботой, которую хотела бы дать, а с жадностью и злостью. Злостью на себя, на него. На весь этот мир. Она смотрела на него так, словно видела в последний раз. И от этой мысли ещё больше становилось не по себе. Она смотрела на Эго, ясно осознавая, что этот мужчина — не её. И вряд ли когда-то им станет. Колетт вернула пачку с кольцом обратно в карман его штанов. И остановилась возле стула. Её взгляд чуть задержался на столике, где лежали телефоны. Её тихо-мирно. А вот мобильный Эго вдруг подкинул сюрприз. Колетт сперва подумала, что ей кажется. Но нет — дисплей загорелся и на экране выплыло сообщение о том, что идёт «входящий звонок». Колетт подошла поближе — благо, что звук она успела выключить, иначе бы Эго уже проснулся. Колетт моргнула, когда прочитала имя. Снова и снова. Она не верила своим глазам. Не могла поверить. На экране, переливающемся всеми цветами радуги, по-прежнему торчало сообщение: «Входящий. Жан Сорель». Колетт никогда ещё не хотелось разбить чужой телефон. Никогда. И неважно, что она там видела. А она видела разное. Но вот, видимо, и такое время пришло. Колетт стиснула зубы. Так что заныли челюсти. Взяла телефон Эго и нажала на «сбросить». Потом зашла в «контакты» и без всяких сомнений удалила запись с номером Сореля. Выдумала номер из головы, занесла его в «телефонную книгу» под тем же именем, а потом в «черный список» кинула. Да. На войне как на войне. Колетт снова смотрела на Антуана. Он безмятежно спал.