Звёзды над Парижем

Побереги свою печаль — она нужна мне будет очень, Когда утонут корабли и парус мой порвётся в клочья. Побереги мою любовь — она научит не бояться, Побереги мою ладонь — тебе её не раз касаться. Побереги свои мечты. Иди вперёд — тебе так надо. Я позади оставлю сны. Я не боюсь с тобой быть рядом. Побереги свои слова — ты мне их скажешь на прощание. Я так устала без тепла. Побереги — дай обещание. (Е. Майер)

Колетт, чтобы хоть чем-то себя занять и отвлечься от мрачных мыслей, помогала Розенкранцу. Он сперва отказывался, но потом согласился, правда, с условием, что она не станет рассказывать об этом Эго. Колетт ответила согласием, понимая, как может отреагировать Антуан. И всё-таки, понять до конца, что именно так злит его в Розенкранце, Колетт не смогла. Она помнила, как дворецкий рассказывал ей о том, что они с Эго дальние родственники. И, может быть, в этом было всё дело, но Тату неоднократно уже смогла убедиться, что Розенкранц — порядочный, и не имеет никаких претензий к имуществу Антуана или, — упаси боже, — к деньгам. Но может ли быть так, что Эго подозревает его в сговоре с тем же Клаусом? Нет, это уж точно бред. Ведь думать исключительно на то, что Розенкранц представляет угрозу, для Колетт было абсурдно. Колетт хотелось поговорить об этом с Розенкранцем, но она понятливо прикусила язык, когда тот выразил явное неудобство от этих бесед. Зато — сам начал спрашивать её, о том, что она собирается делать, есть ли у неё четкий план на случай, если вдруг появится Сорель. Колетт смутилась ещё больше — что она должна была отвечать? Бахвалиться и фыркать, мол, ничего не случится? Или душу изливать? Она выбрала что-то среднее — ответила, что будет действовать по обстоятельствам. На что Розенкранц лишь грустно улыбнулся: — Вы на самом деле хотите знать, почему я остаюсь с мсье Эго, не смотря на всё, что приходится терпеть? — Очевидно, что у вас есть причины, — сказала Колетт. Ей не хотелось, чтобы Розенкранц думал, будто она заставляет его выдавать какие-то тайны. — Вы имеете право не рассказывать… — Да, одна точно есть, — кивнул Розенкранц. — Я давал обещание его матери. Ещё восемь лет назад. Мсье Эго ничего об этом не знает, конечно… — Какое обещание? — нахмурилась Колетт. — Всю оставшуюся жизнь провести в роли золушки? Розенкранц, но ведь это… неправильно… — Нет, я обещал ей, что… буду оставаться рядом с мсье Эго до тех пор, пока он не встретит своего человека. Того, который на самом деле сможет о нем позаботиться. Который полюбит его… Колетт, поражённая таким фактом, качнула головой. И поудобнее перехватила полотенце, которым протирала хрустальные посудины. Розенкранц затеял грандиозную уборку. Он подавал ей вымытые салатницы, хлебницы, бокалы, — она протирала и ставила назад в старый сервант. Колетт отметила, что раритетные вещи есть в доме Эго. Пусть их и не так много. Но каждая из них сейчас была на вес золота. — Не слишком ли… серьёзное обещание? — Я тогда не задумался об этом, — Розенкранц усмехнулся. — Так бывает — ты просто говоришь то, что хотят от тебя слышать. Чтобы не расстраивать больного человека. Чтобы сделать всё, чтобы не винить потом себя… — Вы были рядом с его матерью, когда она заболела? — Мы общались время от времени. — Она знала об отношениях… — Хоть мсье Эго тщательнейшим образом скрывал свои отношения с Сорелем, его мать всё знала, — кивнул Розенкранц. — И кстати: Клаус — это лишь одна из причин их затянувшегося конфликта. Увы. Ещё одна — это как раз Жан Сорель. Колетт только вздохнула — стоило ли говорить, что она подозревала, что всё так и было? Чем больше она думала об отношениях Эго с Сорелем, тем больше убеждалась — просто так ничего не бывает. Только не у таких, как Антуан Эго. — Как его мать реагировала на Сореля? — всё же решилась спросить Колетт. Хотя и так знала ответ. — Мадам Де-Ришаль, царство ей небесное, была женщиной вполне свободной от предрассудков, — сказал Розенкранц. — Она лишь хотела, чтоб её сын был счастлив. А уж с кем — с мужчиной или с женщиной, — не так и важно. — То есть, его мать не верила в чувства Сореля к Антуану? — уточнила Колетт. — Раз они из-за него ссорились? — Нет почему же — вполне верила, наверное, — пожал плечами Розенкранц. — Но её не устраивало другое… — Она думала, что Антуан вцепился в Сореля в отместку ей за отношения с Клаусом? — Да, сперва я тоже склонялся к этому… Но нет — она сама сказала, что всё не так. — А как же тогда? — Сорель, скорее всего, действительно любил мсье Эго, но был ветреным. Есть такой тип людей. Мда уж. Им постоянно нужно гореть, чтоб не впадать в хандру. Сорель — такой человек. Увлекающийся. Но, однако же, способный и на сильные чувства, только не умеющий себя контролировать. И поддающийся на чужие влияния… Колетт не поверила своим ушам — она не думала даже, что Сорель, оказывается, частенько изменял Эго. И потом кто-то будет удивляться, что от него залетела какая-то там девка?! Похоже, что Байо не знал всей картины. Как и она. — А Антуан, разве, не такой? Разве ему не нужно всё время гореть, чтобы… — А вот мсье Эго горит лишь рядом с тем человеком, которого выбрал. И если вдруг так случается, что человек… исчезает, уходит, перегорает… то исчезает и запал мсье Эго. Он гаснет. Он хоть и пытается делать вид, что всё в норме, но… я-то знаю, как трудно это. — Антуан был не в курсе, что Сорель… гуляет от него? — еле выговорила эту фразу Колетт. — Розенкранц? — До последнего инцидента — нет. У Колетт в груди всё потяжелело. Будто сердце стало камнем. И теперь тянуло её вниз. На дно. На холодное дно, когда даже ноги сводит. Тату поняла, что зря она вывела Розенкранца на откровения. Теперь она не сможет молчать. Теперь её будет преследовать это чувство недоговорённости. А ещё будет нарастать дискомфорт между ними с Эго. — Сорель сам выявил желание познакомиться с матерью мсье Эго. У них тогда были весьма серьезные планы, стоит заметить, — произнес Розенкранц, мрачнея. — И да: Сорель частенько приезжал к ней, после того, как набедокурит где-нибудь, и просил прощения, слезы лил, клялся, что больше не сделает так… Он ведь прекрасно знал, как мсье Эго к нему относится… что не сможет без него… — Может, нужно было прекратить всё раньше? — Каким образом? — осведомился Розенкранц, прикрывая от усталости глаза. — Мсье Эго бы не поверил без доказательств. Пришлось бы тогда… ловить Сореля с поличным. Кому захочется мараться? — После ухода Сореля… Антуан с матерью не смогли найти общего языка? Всё равно никак? — Всё только усугубилось. Мадам Де-Ришаль с головой ушла в отношения с Клаусом — старалась удержать молодого любовника возле себя, тоже испугавшись, очевидно, измен, а Антуан закрылся в себе… они ненавидели друг друга показной ненавистью, но не могли найти сил чтобы встретиться и поговорить… — Антуан очень упрямый. И если бы он чаще уступал, то… — То он не был бы собой, — сказал Розенкранц, закрывая дверцу серванта. — Его мать знала это. И я уверен, что она его простила. Давно простила. — Другой вопрос, Розенкранц, простит ли он сам себя, — грустно ответила Колетт. — Он слишком сильно травит себя воспоминаниями и сожалениями. Как и никотином… эта пачка, в которой мы нашли кольцо… она же совсем свежая… ему нельзя столько курить! — Совершенно согласен, — отреагировал Розенкранц. — Вот когда пойдете его будить… попробуйте поговорить на эту тему, только, если можно — аккуратнее. Не с места в карьер. Колетт захотелось сказать Розенкранцу огромное спасибо. Не только за то, что он рассказал ей столько всего личного, но и за то, что он заботится об Эго. На самом деле — редко можно найти человека, который из-за данного когда-то обещания будет, не жалея себя, помогать. Чужому, по сути, человеку. И теперь вообще нельзя было говорить о каких-то там деньгах и наживе. Нельзя. Тату поняла — Розенкранц помогал Эго от сердца. Да, он получал зарплату. За своевременный труд. За стирку, уборку, готовку… Но за то, что он думает о благополучии Антуана, о его здоровье — за это никто ему не доплачивает. И вряд ли станет. Но Колетт считала, что за все его нервы, можно было бы и солидную прибавку дать. И выходные. И всё, что ни попросит. И будь она на месте Эго, то не орала бы на беднягу, а лучше бы просто похвалила… Но она решила, что стоит промолчать. Пока. Колетт надеялась, что у неё ещё будет случай как следует открыть Эго глаза на Розенкранца. Погода устаканилась: всюду лежал снег, температура стремительно понизилась. Зима была готова вступить в свои законные права. Колетт выглянула на улицу — красный солнечный шар готовился скрыться за линией горизонта. Вечер в центре Парижа особенно радовал красками. Чуть приоткрывая окно в его спальне, Колетт надеялась, что так Антуану будет легче проснуться — свежий воздух ещё никому не вредил. Бодрящая порция. Шум от машин, конечно, чуть портил общее настроение. Хотя… оно у Колетт было совсем даже неспокойным. Наоборот — нервничала она так, словно ей завтра экзамены сдавать. — Антуан, эй, — Колетт пришлось позвать Эго, который только плотнее закутался в одеяло и повернулся на другой бок. — Антуан… просыпайся… Колетт знала, что если спать слишком долго, то голова будет настолько загруженной, что может стать ещё хуже, чем было до того, как ты лег. Эго же думал иначе — он старательно укрывался и морщился. Явно не желая вставать. — Ну ты, жук. — Колетт снова стащила с него одеяло. — Антуан! Эго недовольно засопел и приоткрыл один глаз. — Я думал… это Розенкранцу нечего делать — окна раскрывает среди зимы, и меня заодно… — Антуан покосился на Колетт. — Сколько сейчас? — Около пяти. — Так… а уснул я когда? — В одиннадцать, кажется… Антуан чертыхнулся и резко сел. Колетт поняла, что он не хотел так долго спать. И обычно Розенкранц всегда блюдет его режим. — Как ты? — Колетт присела на край кровати. — Бывало и хуже, — Эго размял затекшую шею. — Чувство как с хорошего похмелья. Да. Определенно. — Зато ты поспал. Антуан глянул на Колетт с обеспокоенностью. — Ты здесь все это время сидела? — Нет, — Тату мотнула головой. — Я… а если бы и сидела, то что? Эго явно смутился. Он снова весь съежился. Колетт усмехнулась и закрыла окно, убедившись, что холод окончательно привел его в чувство. — Я хотела разбудить тебя чуть поласковее, но… подумала, что… — …что у нас ещё будет для этого время, — закончил за неё Антуан, потянувшись за своей рубашкой. — Спасибо тебе. Колетт кивнула. — Нет, я серьезно, — снова заговорил Эго. — То, что ты… сделала… то, что настояла на своем и… помогла мне… это… очень много для меня значит. Правда. Спасибо. — Не за что, — Колетт старалась избегать прямого зрительного контакта. Она по-прежнему не могла отойти от того, что Сорель вздумал обрывать Эго телефон. После трехлетнего отсутствия. — Я боялась тебя разбудить, поэтому… помогла Розенкранцу. — А он сам уже не справляется? — нахмурился Эго. — Он справляется. Но мне хотелось себя чем-то занять. — Надеюсь, мне никто не звонил? — Эго обернулся и посмотрел на свой мобильный, лежащий рядом с телефоном Колетт. — Я жду один важный звонок от одного важного человека. У Колетт что-то ёкнуло в груди. Она вдруг представила, что Эго не спал. И видел, как она тут шарахалась. Представила так ясно, что захотелось зажмуриться и прогнать навязчивую картинку из памяти. — Что за человек? — спросила Тату. — Знакомый, — Эго свесил ноги с кровати. — Я потом тебе расскажу. — А что у вас за дела? — Не беги впереди паровоза, ладно? — Эго чуть улыбнулся, надевая очки. — Как только — так сразу. Я тебе всё скажу. Колетт постаралась придать лицу невинное выражение. Но не смогла. Она даже улыбнуться искренне не смогла. Когда Эго надевал штаны, то из кармана выпала чертова пачка. Колетт сидела, не шевелясь. И даже постаралась сделать вид, что не увидела её. Ждала, что скажет Антуан. — Я стараюсь не курить. — Эго заметил её взгляд. — Не всегда получается. Колетт почувствовала, что внутри она вот-вот вскипит. От негодования, — она же прекрасно знает, что в пачке из-под сигарет вовсе не сигареты, — даже выругаться захотелось. В голос. А Эго, похоже, держит её за идиотку. Раз с таким лицом объясняет, что у него «не всегда получается». — Тебе же врачи запретили, — с укором сказала Колетт. — Да я знаю, — сквозь зубы ответил он. — Знаю. — Антуан, ты пойми: специалисты они… врать не будут — говорят, как есть. И твое дело — прислушиваться или нет, но… потом же последствия могут быть непредсказуемыми. — Ну, несколько сигарет меня точно не убьют. После двадцати-то лет курения. — Как раз наоборот — после двадцати лет тебе и одна сигарета может жизнь здорово укоротить! — Ты не голодная? — Эго попробовал перевести тему. Впрочем, Колетт не могла не согласиться — поесть бы не мешало. — Что там Розенкранц состряпал? — А ты когда-нибудь готовишь? — Очень редко, — сказал Эго, щелкая по дисплею мобильного и проверяя, нет ли чего важного. — У меня не имеется ни времени, ни желания. А если есть желание, то, как правило, некому это есть… — Ты можешь угостить, например, Розенкранца. — Много чести, — проронил Эго, выходя из спальни. И пропуская Колетт вперед. — Он слишком плохо разбирается в высокой кухне. — Зато я помню твою кашу, — Колетт, только представив еду, уже почувствовала, как рот наполняется тягучей слюной. — Расскажешь секрет? Может, и я как-нибудь дойду до того, чтоб её готовить по утрам… Хотя — бесит жутко. Не получается… — Да нет там секрета… просто каша… с маслом… и сливками, — смущенно ответил Эго. — Не всем дано её готовить. Только и всего. Тебе, я думаю, не дано… Пока Эго умывался, Колетт успела подумать о том, что ей срочно нужно научиться изображать спокойствие и равнодушие. Иначе дойдет до того, что любые его слова будут восприниматься ею в штыки. — Но не стоит вешать нос. — Антуан заставил Колетт вздрогнуть, когда подошёл неслышно. — Ты ведь можешь готовить другие блюда. А каша — её оставим мне… Антуан потянулся к ней, но Колетт отстранилась. И сама почти не поверила в это — она не успела проанализировать, но, всё-таки, чуть отвернула голову, чтоб губы Эго не успели коснуться её губ. Колетт вдруг испугалась — она представила, как всё выглядит со стороны, и не знала, что теперь говорить. — Ты обиделась? — сразу спросил Эго. — Нет. — А мне кажется, что да. — Антуан… — Ну извини — я сказал так, как думаю. Что здесь такого? — Ничего, — согласилась Колетт, усаживаясь за ужин. — Дело не в этом… — А в чем? — Я… извини… но… мне нужно… домой… — Что-нибудь случилось? — Эго, на удивление, отнесся более чем спокойно. Или ей просто показалось. — Колетт? — Нет, ничего. — Тату не знала, куда смотреть. Выбрала то-то среднее — иногда переводила взгляд на Эго. Иногда — смотрела в сторону. — Просто я… собиралась заняться делами. Плотно так заняться. — Да уж, — вздохнул Антуан, снова мрачнея и становясь бледным. — Дела… они везде найдут. Я вот тоже собирался, но… ненадолго выбился из колеи. — Из-за меня, — сказала Колетт. — Извини. — За что ты извиняешься? Эго взглянул на неё — Колетт смутилась. — Извини, что доставила тебе столько неудобств… Колетт знала, что всё это выглядит как оправдание или ещё хуже — попытка сбежать. Но ничего другого ей в голову не пришло. — Правда — я поеду домой. Папе помочь надо, да и вообще… Эго молчал, словно ожидая продолжения фразы. — … и вообще, мне болеть долго опасно — ещё привыкну к твоей опеке, — постаралась улыбнуться Колетт, но она уже поняла — Эго не поверил. — В гостях хорошо, но дома, как известно, — лучше. — Начнем с того, что это весьма спорный вопрос — кто и к чьей опеке может привыкнуть, — нахмурился Эго. — И никаких неудобств, за которые ты так старательно сейчас извиняешься, ставя меня, между прочим, в неловкое положение, я не испытывал… — Антуан, я… — …ровно до того момента, пока ты не заговорила об этом, — закончил Эго. — Я, может, чего-то не понимаю, но… у меня складывается ощущение, что ты сейчас сбегаешь. Колетт сглотнула. — Нет, я не сбегаю, — ей пришлось собраться с мыслями и выдать эту фразу на полном серьезе. А далось это, ох, как непросто. — Не хочу лишний раз тревожить тебя. На самом деле — до меня у тебя не бывало таких сбоев. Ты сам говорил. Помнишь? По лицу Эго пробежало недовольство. Он, как и утром, не стал есть. Сложил вилку и нож. Он долго смотрел на Колетт, а она молчала. Говорить стало трудно. Вот теперь — действительно. Любое неосторожное слово сейчас могло бы всё разрушить. Но и молчанием разрушать можно не менее тотально. — Я не хотел, чтобы ты принимала мои слова о сбое в режиме дня на свой счет, — Эго качнул головой. — Это могло произойти и не будь тебя рядом. Я — человек неустойчивый. У меня могут быть подобные проблемы в организме. Я почти к ним привык… Почти. — Антуан, всё нормально… тебе нет нужды… оправдываться. — Это не оправдания. Я лишь хочу, чтобы ты перестала винить себя… — Я и не виню, — ответила Колетт. Эго в удивлении приподнял брови. — Разве? — Антуан… мне кажется, нам лучше закончить этот разговор. — Почему? — Эго ещё больше посмурнел. — Разве не этого ты хотела? Поговорить. Ведь так? Колетт помотала головой. Почему-то только сейчас она осознала, что не выдержит. Какой там разговор? Она еле глаза на него поднимает. Ей уже не хочется никаких выяснений. — Антуан… я… просто… Колетт понимала, что если они продолжат идти в этом же направлении, то кто-то один взорвется. И никакие аргументы уже не помогут. Колетт почему-то была уверена, что Эго именно этого и добивается. Её откровений. И не факт, что всё, сказанное ею, не обернет против неё. Колетт так испугалась своей мимолетной догадки, что Эго не спал, и, черт возьми, знает о том, как она сбросила вызов Сореля, как нашла кольцо в пачке из-под сигарет, — что эти страхи на миг привели её в дикий ступор. — Зачем вы, женщины, так делаете? — спросил вдруг Эго. — Как — так? — Колетт глянула на него исподлобья. — Сначала доводите воду до кипения, а потом доливаете из крана холодянки. Словно пугаетесь. И вид у вас такой, словно вы не причем. А? — Не понимаю… — Всё ты понимаешь, — буркнул Эго и отвернулся. — Если ты решила сбежать при первой же проблеме, вставшей на пути, то… я не буду тебя удерживать. Колетт хотелось задохнуться от возмущения. Она каким-то чудом сдержала негативные эмоции. И выдохнула. — А будь на её месте вторая проблема, ты бы стал меня удерживать? — Мы говорим не о другой, а именно о той, с которой всё началось ещё вчера, — жестче повторил Эго. — И не надо, пожалуйста, передергивать. — Конечно! — вскочила Тату. — Я теперь и виновата! — Я об этом не заикнулся… — А ничего, что именно ты начал всё это?! — Колетт знала, что ещё пожалеет о таком скоропалительном решении — выяснять отношения на повышенных тонах. — Ты же мне соврал! Эго поправил очки. Медленно повернулся к ней. Его взгляд метал молнии. Колетт поняла, что вывела его из себя. Пусть пока ещё не полностью, но он уже близок к краю. Да и последняя её реплика не могла бы оставить Антуана спокойным. — Что тебе рассказал Розенкранц? — Не надо только его трогать. — Колетт не готова была в этот раз уступать. — Оставь его в покое. Он и так ходит как в воду опущенный. Всё из-за тебя, ты вообще в курсе? — Да, ты знаешь, пожалуй, я прислушаюсь к твоему совету. — Эго оскалился, словно бродячий агрессивный пес. Это была зловещая ухмылка. Фирменная. Та, которую Колетт ненавидела. С тех самых пор как впервые столкнулась с ним в «Гюсто», где он вел себя нахальнее некуда. — Оставлю в покое — он завтра же получит расчет. И пусть катится. Я другого найду. — Антуан! — Колетт даже пришлось снова повысить голос. Эго продолжал смотреть ей в глаза. Не снимая с лица гримасы. Отвратительной для неё. — Ты себя слышишь? — Не так громко, как тебя. Но я повторяю свой вопрос, — тон у Эго тоже изменился. Стал более грубым, почти лающим. — Какого черта он тебе рассказал?! — Не надо повышать на меня голос, — сразу отчеканила Колетт. — Хорошо, я понял — не буду, — Эго снисходительно кивнул и развел руками. — Но тогда давай ты не будешь делать так, чтобы из тебя любое слово надо было клещами вытаскивать? Да? Колетт тяжело вздохнула. — И я всё ещё жду, — напомнил Эго, внимательно смотря не неё. — Что он сказал? — Ничего особенного, — Колетт не могла выдать, что они с Розенкранцем поговорили. — И это, несмотря на то, что ты нагло врешь на него. Антуан… задумайся… Эго какое-то время боролся с собой — Колетт видела это в его глазах. И ей очень хотелось, чтоб он сделал верные выводы. — Ладно — твоя взяла, — сдался Эго. — Да, я соврал, когда сказал, что рубашка его, но… — Да-да, — кивнула, ерничая, Колетт. — Ты считаешь, что врать — это нормально, а когда я пытаюсь защитить Розенкранца, для тебя — это как вызов? — Это вторжение в моё личное пространство… — Мы о тебе не говорили, — вот теперь Колетт пришлось врать. — Вам с ним вообще не о чем говорить, — заключил Эго. — Разве нет? — Да неужели? — Колетт поняла, что остановиться уже не получится. У неё, во всяком случае. — Ты считаешь Розенкранца своей собственностью что ли?! Разговор о нём или с ним — это преступление? — Нет. Но я ещё раз тебе повторяю: мне неприятно, когда вы с ним… любезничаете! — Простой разговор у тебя теперь приравнивается едва ли не к флирту?! — Колетт, — предупредительные нотки в речи Эго стали проскакивать всё чаще. — Остановись. — А ты знаешь, что мне неприятно? — Тату гневно смотрела на Эго. — Когда ты при мне взрослого человека унижаешь! — Пусть он держит свой рот на замке! — А ты ему его ещё зашей! — Колетт, — Эго побагровел. — Остановись. Прошу. Но где там — поздно уже. Колетт понимала всё, но разве может взбешенная женщина на полном ходу затормозить? Нет. А если и может, то, как минимум, ей нужны другие обстоятельства. И другие уговоры. — Что, и мне теперь рот хочешь зашить? Эго лишь покачал головой. — Я вижу, что вы плотно пообщались… только с чего он взял, что может… — В том и дело, Антуан! Может! Розенкранц может высказывать своё мнение! Он не раб тебе! — У него есть передо мной обязательства! — рявкнул Эго, поднимаясь в полный рост. — Ему не следует о них забывать! Он выполняет работу, я ему плачу! И всё! Баста! Мне нахер не надо, чтоб он откровенничал с кем попало… Колетт замолкла, всё ещё дико злясь. Однако же, её будто ледяной водой окатила его реплика «с кем попало». Конечно, — а что она думала, — может быть иначе? Что Эго будет считать её важной? — Ну да — когда здесь был человек действительно дорогой тебе — Розенкранц же был не нужен. Верно? А теперь, когда вокруг лишь кто попало, вроде меня, — всё изменилось, — Колетт грустно улыбнулась и сразу перешла с крика на полушепот. — Ты от этого так бесишься? Может, просто признаешься? Эго тоже выпустил пар. И посмотрел на Колетт по-другому — уже без прежней остервенелости. Казалось, что он всё понял. — Он рассказал тебе о… Сореле? — Колетт не поверила в то, что Эго сам произнёс эту фамилию. Она, к слову, нравилась Колетт всё меньше. — О моём… хорошем друге? Колетт захотелось сделать сальто вниз головой, чтоб расшибиться ко всем чертям — даже сейчас Эго не сказал, кем приходился ему Жан Сорель. И не скажет, судя по всему. Будет врать. И держать её за дуру. Снова. Или себя — за фантастического труса? — Кто такой этот Сорель? — Колетт сделала ещё одну попытку вызвать Эго на откровения. — И что за дружба у вас такая была? — Сорель — это, всего-навсего, человек. Из моего прошлого. — Спасибо за разъяснение. Я бы не додумалась, наверное… — Колетт, — поморщился, как от съеденного лимона, Эго. — Не надо. — А чего ж не надо? — она распалялась всё больше. — Почему ты так боишься этой темы? Что скрываешь? — А тебе так не терпится порыться в моём шкафу? — Конечно, я ведь только об этом и мечтала! — Извини, но я тебя не обрадую — у меня полно скелетов! — Эго засунул руку в карман и сжал ту в кулак. — Боюсь, как бы ты не пожалела о том, что решила… — Антуан… скажи, будь так добр, а рубашки Байо могли бы оказаться в твоём шкафу? — перебила его Колетт. Ей захотелось поиздеваться. И посмотреть на реакцию. — Ну вы же тоже друзья… были когда-то… — Не суди о том, чего ты не знаешь, — было видно, что Эго задет. Крылья его носа дёрнулись. Руки сжались в кулаки. Он задышал как после пробежки — часто. — И не приплетай своего Байо. О нем я уж точно не намерен разговаривать. В этот самый момент у Колетт завибрировал мобильный. Она, не сводя взгляда с Эго, ответила. Даже не взглянув на номер. — Да, я слушаю… Уже через секунду стало ясно — Франсуа Байо умеет читать мысли. И появляться в самый неподходящий момент. — Франс, ты что… пьян? Что опять?! Колетт не могла понять ни слова из того бреда, что он нес в трубку. Но по истерическому тону и постоянному потоку мата, стало понятно — что-то случилось. — Да, хорошо. — Колетт вздохнула, послушав ещё немного завываний. — Я приеду. Жди.