Звёзды над Парижем

Мы живём во сне своих желаний, Смотрим в прошлое на расстоянии. Губы шепчут фразы, признания — Все в надеждах, все в ожидании, Мы такие разные, но мы созданы Со своими шипами и розами… (Master Spensor)

Колетт было непросто уехать от Эго. И она признавала то, что сама устроила эту почти-ссору. Точнее — всё же ссору. Да. По взгляду Антуана можно было определить, что это уже не просто «аля-разговор-на-повышенном-тоне». Нет. Он был зол. И, кажется, даже равнодушен к тому, что она вызвала такси. Во всяком случае, когда Колетт выходила, то он не проронил ни слова. Не сделал и движения. Всё, как он и говорил — «не стал удерживать». Антуан Эго… человек слова? Или садомазохист? Черт бы его побрал — Колетт очень бы хотелось, чтобы на несколько минут они поменялись ролями. Чтобы он ощутил на себе всё то, чем так щедро наградил её. Безразличие. Или это лишь маска отстраненности? Из-за страха показаться слабым? Всё вышло на самом деле паршиво. Колетт винила в этом Эго. Ну и себя, отчасти. Наверное, ей стоило быть мудрее. А ему — сдержаннее? Но что теперь гадать как было бы лучше — поздно. Колетт, садясь в машину, всё же с надеждой подняла глаза на окно его кабинета. Жалюзи были опущены, света не было. Однако она не сомневалась, — едва она скроется за поворотом, — Эго засядет в свою «берлогу». Хорошо, если не до утра. Колетт всю дорогу размышляла над тем, что теперь, возможно, Эго сам не сделает шага ей навстречу. Не будет сам звонить, приходить к ней домой и говорить, что «волновался». Не будет. И что, блядь, делать дальше?! Как они смогут уладить этот конфликт? А если — не смогут? От одного этого обстоятельства хотелось забиться в панике. Конечно, она очень ценила его поступок. Очень взрослый поступок. Когда он, не смотря на её заскок, сумел перешагнуть через свою гордость и прийти поговорить. И, может, не стоит винить его, что он не в силах пока рассказать ей о Сореле? Может, нужно время? И он созреет для этого? Колетт очень хотелось, чтобы это оказалось правдой. Но она знала — сама довела до того, что он назвал её «кем попало». Однако же, Тату отчетливо понимала — молчать она не сможет. Делать вид, что не ревнует Эго к его прошлому — тоже. И лучше, если всё закончится, едва начавшись, чем будет тянуться год, и после — больно, как бумеранг, ударит её по лицу? Серьезно? Колетт сама не поверила в то, что крутилось в её голове. Это было также как удар наотмашь. И снова вспомнился тот леденящий кровь ужас, когда она на несколько мгновений представила, что с ним что-то случилось. Тогда, в больнице. Да, она боялась этого. Тогда. И сейчас. Боялась также. До трясучки. Ещё как, — того, что у них с Эго всё закончится, — но ещё больше боялась того, что Антуана снова накроет собой прошлое. Прошлые отношения. Память. О том, что могло бы быть, но по вине мудилы-Сореля рухнуло. Боль. Та самая, которая и не дала ему сказать правду. Очевидно, ложь, насчет рубашки, была почти неосознанная. Это, своего рода, защитная реакция. Колетт хотелось оправдать Эго хотя бы этим. А чем она могла оправдать себя? Тем, что влюбилась по уши? Так, как никогда до этого? Или женским эгоизмом? Или тем, что она уловила слабость Эго, и теперь предупреждающе бьет копытом как норовистый жеребец всякий раз, когда чувствует, что объект обожания смотрит налево? А ещё Колетт думала над тем, что не есть хорошо, что именно Байо позвонил ей. И попросил приехать. Эго может понять неправильно. И, учитывая, при каких обстоятельствах они «попрощались», то, скорее всего, так и будет. Колетт никак не хотелось, чтобы Эго ревновал её. Но судя по его недовольному тону, с которым Антуан всегда говорил о Франсе в последнее время, — мысли в его голове могут уйти в сторону ревности. Если уже не ушли. Колетт пожалела, что не сказала Эго, что у Байо дела совсем плохи и нужно спасать человека. О том, что дружба — явление круглосуточное. И в ней тоже есть доля любви. Но не такой, о которой все сразу думают. Вид Франсуа отвлек её от около-философских мыслей. И заставил вернуться в реальность. В жестокую реальность, где все люди — не более, чем приспособленцы. Жалкие существа. Хотя, о самой себе и своих близких такого говорить не хотелось. Колетт могла бы взрываться негодованием или жалостливо начать оправдывать людские слабости тем, что жизнь дается лишь раз, и каждый тратит её как хочет, но она решила, что всё это подождет. Сперва надо было понять, что такого могло случиться, чтоб Франсуа, которому, по идее, вообще нельзя пить, умудрился так надраться. Он же в последние дни все время говорил о Элоизе. И о том, что не хочет её огорчать. Что он должен показать пример. Детям. И вообще — что ему стоит заняться работой. И поднимать семью. Сделать всё, чтобы будущее не казалось туманным необитаемым островом в океане жизни. Колетт поблагодарила ветеринара за то, что та не выставила Байо на мороз. Что спросила и смогла вытрясти из него её номер. И правда — когда видишь человека в таком состоянии, первой эмоцией бывает отторжение. Злость. Желание послать на три буквы. И ведь помогают пьяным людям единицы. А иногда это может спасти чью-то жизнь. Тату сама очень не любила пьяных. Но она повидала разных алкашей. В дорогой «Гюсто» они тоже захаживали. И в тот день, когда они с Байо познакомились, он не оттолкнул её от себя только каким-то чудом. Во всяком случае, тем, что был не агрессивным. — Колли! — Байо встретил её стоя, прислонившись, правда, к ближайшей стене. Колетт уловила, что он едва стоит на ногах. — Мне так… херово… ты даже… не представляешь… — Ох, Франс, — Колетт качнула головой. — Херово, извини за выражение, тебе будет завтра. Утром. Так, что я точно не смогу представить. А сейчас, по-моему, тебе весьма так… неплохо. Да? — Колли, я… мне… пиздец, ты понимаешь? — Франсуа развел руками. — Я в жопе. Понимаешь? В огромной! На улице Колетт пришлось застегивать на Байо куртку. И следить, чтоб он не нырнул носом в ближайшей сугроб. Такси, которое она умудрилась не задержать, теперь пришлось ждать. Байо отказался дёргать водителя. Мол, скоро тому вообще придется не на него работать. — Франс, ну чего ты опять раскис? — Колетт попыталась посмотреть ему в глаза. Только где там — он принялся ещё больше распаляться и орать на всю улицу о том, какой он «конченный урод». — Ты толком можешь сказать? — Операции… этой операции… чтоб этих сук вывернуло, не будет! — Стой, ты про что? — Колетт не сразу поняла. — Какой операции? — Элоизу… выписывают! — Байо размахнулся и швырнул в снег бутылку из-под коньяка. — С нарушением блядского режима! Ага! На смерть домой выпинывают! И это люди?! Колетт не могла поверить. Байо, хоть и был пьяным, но смог кое-что рассказать, когда они уселись в такси. А когда она спросила, что он делал здесь, в ветеринарной клинике, то ответил, что ходил усыплять собаку. Тату не стала уточнять, удалось ли это, — у неё ком в горле встал с тех самых слов. — Колли, ты… останешься с детьми? — спросил вдруг Франсуа. — Так, давай ты не будешь сейчас разговаривать со мной так, словно не сегодня-завтра тоже на тот свет путевку заказываешь. — Колетт щелкнула пальцами перед лицом Байо. — Что значит «останешься»? На днях уедет мой отец… тебе придется забирать их, Франс. Извини… — Меня самого… скоро заберут. — Куда? — В кутузку, — Франсуа хохотнул. — За убийство. — За что?! — Колетт тряхнула его, разворачивая к себе. — Франс! — Виннера замочили… а я… был у него… последним… — Кто такой Виннер? — Неважно — мой знакомый, — Франсуа помотал головой, чтобы немного протрезветь. И открыл окно. Колетт поежилась — пришлось ограничиваться холодным кондиционером. — Кто-то его грохнул… и теперь Фрай считает, что я… — Черт возьми, Франс… так не бывает… — У них — бывает! Колетт нахмурилась. — Колли, прости меня… — Как дала бы! — Колетт в отчаянии замахнулась на друга. — Чем ты вообще думаешь, Байо?! Чем? Задницей?! Пора, может, повзрослеть? Ты же отец! Ну и что дальше? Тебя завтра в отделение, а детей с Элоизой — куда?! Байо запустил руки в светлые волосы. — Я не знаю, что делать… если не явлюсь к Фраю… он меня… посадит… — Без доказательств что ли?! — Колли… я могу тебя… попросить… не бросать… их… то есть… Элоизу. Её завтра выпихнут… я скажу охране, но… надо ещё сиделку искать… — Франс, я… ты хоть понимаешь, о чем просишь… я же… не… — Колли, пожалуйста. У меня кроме тебя никого нет… Колетт захотелось поспорить и назвать ещё, как минимум, его отца, но она промолчала. Франсуа едва не заплакал. И хоть пьяные слезы не могут быть искренними, — так считают многие, — однако же и в них есть чувства. У Байо, по крайней мере, были. — Стоп-стоп-стоп. — Колетт понадобилось несколько минут, чтобы отдышаться. Будто она кросс сбегала. — Франс, ты пойми: я не смогу быть за тебя… и отцом, и любящим мужем… и кем ты там ещё бываешь… черт возьми! Я… даже… не знаю… — Ты… останешься с ними… пока меня не будет? Колетт посмотрела на Байо — ну что она могла ответить? — Как ты в это вляпался, Франс? Ну скажи мне — как?! — Я не хочу тебя потерять, Колли, — Байо стал трезветь. Стремительно. — Поэтому — промолчу. — Либо ты скажешь всё как есть, либо… Байо только помотал головой. И зажмурился. — Нет. Ты меня не простишь. — Франс, допустим, что ты на самом деле украл деньги у Эго, я до сих пор пытаюсь понять, как ты это смог сделать, как у тебя рука поднялась, но… боже… Франс, но неужели… я не знаю тебя настолько, что ты… и на убийство стал способен? А? Франс? — Нет, я никого не убивал. — Байо серьёзно посмотрел Колетт в глаза. — Ты считаешь, что я настолько… мразь? — Я уже не знаю, Франс, — голос у Колетт дрогнул. — Если я и тебя… потеряю, то… больше не верну… так? — Франс, давай не будем бросаться такими словами, — попросила Колетт, нервничая всё больше. — Я… правда не знаю, что ты недоговариваешь. Почему ты недоговариваешь. Не знаю, какого черта ты темнишь… и мне очень неприятно, что ты скрываешь от меня что-то… но… Колетт много думала над этой темой, пока лежала в больнице. В тот момент, когда Байо сказал ей, что спас им с Эго жизни, и тем самым получил хоть какое-то «право на помилование», Колетт поняла — она бы не переживала за него, не будь он ей по-настоящему дорогим. Ей было всё равно. И она не стала молчать обо всем, что узнала. Она бы стала его презирать. Но только представить свою жизнь без Байо, было для неё уже чем-то странным. Неестественным. Ненужным. Колетт давно поняла — Франсуа Байо — это тоже часть её жизни. Уже почти три года он является лучшим её другом. Близким ей человеком. Да, с некоторыми своими тараканами, но куда без этого? Колетт до этого не приходилось сомневаться в Байо. И никак не хотелось начинать. Она тоже не была настроена его терять. И порой даже думала над тем, что, если Франс с Эго не наладят контакта, то как она будет смотреть на Байо — также? И будет ли вообще с ним общаться? Или тоже отстранится? Сможет ли? — Я не должен надолго… оказаться за решеткой. Колетт услышала его слова, когда, наконец, чуть очнулась от мыслей. Они уже почти приехали. Байо всё ещё пытался ей объяснить, как так вышло с Фраем и Виннером, и что он сумеет доказать свою непричастность за считанные дни. И что всё, что ему нужно, — чтобы она, Колетт, не бросала его детей. — Откуда знаешь?! Мало ли что там Фраю приспичит! — Я никого не убивал… так что… ему придется меня отпускать… доказательств же обратных нет? — Франс, если всё так серьёзно, то… — Я не знаю, как… но… меня подставили. — Ты хочешь сказать, что… этого Виннера убили… Клаус с Де-Троем? — Не исключено, — сказал Байо, отводя глаза. — Франс, посмотри-ка на меня… — Колли… — Я чувствую, что ты что-то знаешь! И не говоришь! — Колли, давай всё потом, ладно? — устало закрыл глаза Байо. — Я… должен сам сперва узнать… — Угу, узнать! — Колетт возмутилась. — Сколько я уже это слышу?! Хорст вон тоже хотел расследование провести и что? — Жаль мужика… и сына его… Колетт почувствовала, что эта тема давит на неё, как пресс. — Франс, ответь мне только на один вопрос… — Нет, Колли, — сказал он. — Я хочу тебя кое-о-чем ещё попросить сперва… ты сможешь? Пообещать? Колетт недоверчиво поджала губы — как будто мало было ей всякой ерунды, так теперь будет она ему «обещать» что-то. Как в детском садике. — Ты не будешь лезть на рожон. Не будешь пытаться разузнать что-то сама. Не будешь ходить по улицам одна. И не будешь подвергать себя опасности. Да? — А если бы я стала брать с тебя обещания не пить больше, ты бы… смог? Франс? — Колли, ну ты и сравнила! — А что? — Тату усмехнулась. — Равноценно. — Вряд ли, Колли, — выдал хмурый Байо. — Твоя жизнь и мой развивающийся алкоголизм — рядом не валялись. — Ты думаешь, что Де-Трой захотел тебя убрать и потом меня под шумок… в угол загнать? — Я не знаю, — Байо нашарил деньги и протянул их водителю, когда машина остановилась перед воротами его особняка. — И не хочу даже думать об этом. Я прошу тебя пообещать мне быть предельно осторожной. Колетт не стала давать обещаний. И хоть Байо настаивал — она ухитрилась откреститься от этого. Просто потому, что считала, что никто не может знать наверняка — чем обернётся подобное. К примеру, Розенкранц, давший обещание матери Эго… что хорошего получил? Только головную боль. — Ты сказал, что Элоизу завтра… выпишут… но… куда? К тебе? А не станет хуже? — Колетт тяжело вздохнула, увидев, какой бардак дома. — Франс? — Ты думаешь, что я не спрашивал об этом? — И что сказали? — Нихера! Сказали — всё равно помирать! Спустя пару часов хотя бы несколько основных комнат стали похожи на дело. Помогал и охранник, и вернувшийся, на удивление совестливый, водитель. Байо принял душ, таблетки от похмелья, и даже стал похожим на человека. Хотя, глаза всё равно были пьяными. Да и сам он пребывал в некой прострации. Колетт предпочла не разговаривать с ним ни об Элоизе, ни о преступлении, которое Фрай решил на него повесить. Во-первых, она не знала, что можно сказать. Чтобы не задеть. А, во-вторых, голова у неё была забита мыслями об Антуане. — Как тебе у Эго? — Франсуа в очередной раз доказал способности телепата. — Сколько ты у него была? Три дня? Не надоело? — А ты просто так спросил? — прищурилась Колетт. — Ну мало ли — может, Сорель объявился? Нет? — Франс, ты сейчас поиздеваться решил? — Нет, Колли. — Байо качнул головой. — Прости… а что… всё-таки… эта тема поднималась? Как Эго отреагировал? — Болезненно, — сказала Колетт, твердо решив ограничиться только этим. Без подробностей. — Извини, не хочу продолжать… — Да, я понимаю. — Байо явно не желал так просто отступать. — Но ты хорошо подумала: надо оно тебе? Колли? Колетт была рада, что ей не придётся отвечать — раздался звонок. Теперь звонил отец. Он вдруг сообщил, что снимается с якоря и срочно уезжает. Дескать, засиделся. Да и поезда не было в выходные. А значит, ехать на неделе — лучший выход. Колетт не могла поверить — ей предстояло срочно ехать и помогать ему собраться. А там ещё двое детей. — Точно не хочешь остаться? — предложил Байо. — Завтра вместе его отвезем на вокзал… — Нет, Франс, — Колетт качнула головой. — Тебе отдохнуть надо. Это раз. И завтра рано утром ты едешь к Фраю. Это два. Колетт волновалась, оставляя Байо одного, только за то, что он снова напьется. Потому попросила охранника убрать всё спиртное. И вообще — проведывать иногда. Даже ночью. Охранник только усмехнулся… Большой чемодан никак не желал застегиваться. Колетт поняла, что переборщила с банками — она теперь так редко притрагивалась к соленьям и вареньям, что пришлось всё сбагривать отцу. — Пап, ты уверен, что поедешь сегодня? — Да, сегодня, — ответил он, улыбаясь. Колетт только понимающе вздохнула. — Но мы ещё приедем. Мама считает, что когда ты под присмотром, то меньше глупостей творишь. — Неужели? — хмыкнула Колетт. — Сомневаюсь… — Всё бы тебе шутки шутить, — нахмурился отец, а Колетт только закатила глаза. — Мы же переживаем. — Пап, знаю. Но я — взрослая девочка. Разберусь. — Да-да, — он не стал спорить, чем обрадовал Колетт. — Можно только один совет дам? — Пап, не надо. — Почему ж не надо? — удивился отец. Колетт только недоверчиво качнула головой. — Пап, правда, я разберусь… — Слушай, Колли, а Франсуа… он… — Он мне только друг, папа, — в очередной раз отчеканила Колетт. — Ничего у нас быть не может. Слышишь? — Ну ты всё равно… присмотрись. Мужик он, вроде, нормальный. И что самое главное — любит ведь тебя. — И я его люблю. Как друга. — Колли, всё-таки, я должен это сказать… ты извини меня, но… Эго… он… как бы это… помягче… — Пап, говори прямо. — Хорошо… Колетт напряглась, когда отец на мгновение потупил глаза. — Он тебе не подходит. Ну ты сама посуди — тебе всего-то… — Тридцать пять, ага. А ему — сорок с небольшим. И чем же он мне может не подходить, позволь спросить? — Дело не только в возрасте. — А в чем? — А в том, что… ты детей-то собираешься рожать? — Пап, а вам одного внучка мало? — Колетт раздраженно фыркнула. — Это моё дело, когда рожать. И рожать ли. — Так, — отец нахмурился. — Не смей хоть говорить матери. Она же с ума сойдет. — Да, пап, мы живем в двадцать первом веке. Так ей и передай, пожалуйста… — Колли, ну всё равно… я не уверен, что твой Эго будет «за» детей. — Почему ты так думаешь? — тут же спросила Колетт. — Пап, вы его совсем не знаете. То, что про него пишут и говорят — это лишь… малая доля истины. Нельзя думать о человеке плохо, пока ты лично его не узнаешь! — А ты не заводись, — сказал мужчина, и щелкнул Колетт по носу. — Просто прислушайся. Мы — родители, и плохого не советуем. — Вы судите по себе. — И ничего, — назидательно сказал отец. — Мы жизнь прожили. Можем себе позволить поучить теперь вас, пустоголовых. И кстати, прожили-то счастливую жизнь. А ведь… твоя мама помолвлена была, когда мы встретились. — Да что ты? — Колетт подумала, что это лишь отговорка. — Ты её из-под венца свистнул? Не беременную хоть? — Очень смешно. Мы, вообще-то, заводили детей только после брака… — Неудивительно, что мы с Тео такие бракованные вышли. — Колетт широко улыбнулась. — Как он, кстати, дела с работой утряс? Не выгоняют его? — Нет, слава богу, кое-как удержались. У них в фирме так нестабильно… прямо как в вашей высокой кухне. Я вот всю жизнь на заводе — и ничего. А вам — престиж подавай. Привереды. — Это я-то привереда? Пап, я где только не поработала. Бр-р-р! Некоторые забегаловки и вспоминать страшно! — ответила, поморщившись, Колетт. — А как так всё же вышло, что ваш пятизвездочный «Гюсто» закрыли? — Я же рассказывала… — Ты говорила так обрывочно, что я вот ничего не понял. Мама твоя как испорченный телефон передает. Если честно. — После смерти Гюсто у нас и так всё к этому шло, — сказала помрачневшая Колетт. — Это был вопрос времени — раньше или позже. А потом Лингвини нарисовался… с того всё и началось. — Мне нравился этот Гюсто, — хмыкнул отец. — По нему видно было, что он любит жизнь и людей любит. Такие сейчас редкость. А то, что сердце слабое — так понятно всё. Ожирение… какая стадия? — Пап, — Колетт резко расхотелось продолжать разговор. — Трубили все местные телеканалы, я помню — мол, критик Антуан Эго пришёл, в пух и прах растрепал его новое блюдо. И понеслось. Нашла коса на камень. Так? — Да уж, — грустно вздохнула Колетт. — Но в той истории Антуан меньше всего виноват. — Ну конечно — выгораживать будешь? — Нет, пап, не выгораживать, а просто… — Ладно, чего уж теперь, — мужчина махнул рукой. — Сделанного не воротишь. Скажи мне только: твой Эго хоть раскаивается? Он не мог не знать, что у того сердце шалит. И все равно учинил скандал… надо ж головой думать… иногда. И гонор подальше убирать. — Да, я думаю, что Антуан… — Ты думаешь, или он сказал? — прищурился отец. Колетт не знала, как отвечать. — Колли? — Папа, давай оставим эту тему, — попросила Колетт. — Мы не знаем, как было на самом деле. Газетчикам верить — последнее дело. — Видишь ли, лисёнок, — Колетт снова напряглась, когда отец заговорил полушёпотом и даже ласково. Так, словно она — маленький ребёнок. — Если он не сделал выводов, то не факт, что такая ситуация не повторится. Понимаешь? С такими, как Эго, связываться бывает опасно. И подпускать к себе шибко близко тоже… — Я поняла тебя, но тогда тоже скажу кое-что в защиту Антуана, ладно? — нахмурилась Тату. — Колли, ты пойми, что с резвым темпераментом и амбициями, такие, как Эго, могут запросто закидать словами, словно камнями, и близких людей — просто попадись ему под горячую руку… и всё. Он же на эмоциях и разбираться не будет — взрыв может быть пострашнее чем… — Папа, нет, — Колетт отрицательно мотнула головой. — Антуан не такой. Он же не сумасшедший. И так просто на людей не кидается. — А ты-то откуда можешь знать его, лисёнок? — устало вздохнул отец. — Только оттого что вы с ним встречаетесь… сколько? Колетт возмущенно запыхтела — разговор всё меньше нравился ей. — Вот, значит, каким ты его видишь? Мама тоже такого мнения? — Куда важнее, чтоб ты не смотрела на него сквозь розовые очки. — Папа, прости меня за грубость, но давай ты не будешь лезть в мою жизнь! — Колетт перешла на повышенные интонации. — Ладно?! — Тш! — шикнул отец. — Малышню поднимешь! Они и так… еле угомонились… переживают ведь… что у них там с матерью-то? — Долгая история, — сказала шепотом Колетт. — Колли, ты не злись, — повторил отец. — Не злись, что я тебе говорю про Эго… — Пап, я не… — Мы с мамой переживаем только за то, чтоб тебя не обидели. — Антуан меня точно не обидит, — отрезала Колетт. — В том смысле, что он абсолютно адекватен. Это ясно? — Колли… — И не смейте больше даже заикаться, о том, что с ним что-то не так в плане… — А что насчёт его разборок, в которых и ты оказалась? — не отступал отец. — Колли, нужно быть… очень глупой, чтоб не понимать, насколько все серьёзно. — Называй вещи своими именами, — Колетт побагровела. — Нужно быть «дурой». Ты это хотел сказать? — Вот видишь — сама ведь понимаешь. — Иногда обстоятельства, папа, диктуют свою волю. И никуда не денешься. Уж прости. — А с Эго ты как сошлась? — сыпал вопросами отец. — Где ж ты его откопала? — Франса спроси, — Колетт выдохнула. — Он тебе расскажет. Кто и как подсунул мне такой деликатес, как Антуан Эго. — Колли, прости меня ещё раз, но… почему ты сделала выбор в пользу Эго? Чем Байо тебя не устраивает-то? — Я должна отвечать? — состроила жалобную мину Колетт. — Пап? — Нет, конечно, но… — Франсуа мне друг. И всё. — А ты попробуй посмотреть на него как на мужчину. В лоб-то никто не даст, — Колетт поразилась, насколько трудно бывает разговаривать с родителями. Раньше она и не спрашивала их. А тут — не отвертеться. — Знаешь, иногда нужно выбирать головушкой, а не сердцем. — Ты на что намекаешь? — А ты подумай, Колли. — Тату пришлось изображать полное недоумение, чтобы довольный отец начал перечислять все заслуги Франса. — И ты увидишь, что Байо — лучший вариант. — Та-а-ак, — протянула Колетт. — Вот тут я скажу: «Стоп». Пап, я не хочу этого слушать. И думать не хочу. Слышишь меня? Я не собираюсь виснуть на Франсе только потому, что он моложе и денег у него больше… кстати… это вообще… дело десятое… — И рожать не надо, — вполголоса вставил отец. — Так? И Колетт сперва не поняла. — В смысле? — заморгала она. — У него ж двое есть. Вон, сопят… Расти себе — до пенсии хватит. — Папа, ты как скажешь… Договорить они не успели. Послышался звонок в дверь. — И кого несёт? — Колетт, быстро выскользнув из-за шкафа, подошла к дверям. — Гостей только не хватало… шесть утра… На пороге стоял Франсуа. — Что ты здесь делаешь? — Колетт не могла поверить. — А следователь?! Франс! — Я успею. — Да куда ты успеешь?! Франс! — Колли, не визжи. Я провожу твоего отца. Решил, что будет невежливо так вот… расставаться… Я ему вообще за мелких должен… Ему же помочь надо? — Франс! — Колетт дала Байо подзатыльник. Он лишь усмехнулся. — Внизу охранник. Детей я отправлю домой. — Ты сиделку нашел? — Ищу… — Франс, у тебя нет времени… ты всё ещё в облаках витаешь… ты пытаешься оттянуть визит к Фраю — я понимаю, но… — Не только, — замялся Байо. — Колли, у меня для тебя не самая приятная… новость… — Что ещё? — Твой двор… спалили… за нами сейчас пристроилась черная мамба… мать её… Колетт непонимающе уставилась на Байо. — Следят, — пояснил Байо. — Проводили меня от дома… почти от дома… суки… — И что делать? — Колетт не была готова к такому повороту.