Звёзды над Парижем

Время движется под музыку в ритме танго — Шаг вперед, шаг назад. То прыжок, то зигзаг. Падай рядышком со мной, мой падший ангел, Не смотри в небеса, посмотри мне в глаза. В их глубине немой вопрос, В их глубине идет один и тот же фильм. О том, как опытный игрок Все проиграл, поверив призрачной любви. (В. Меладзе)

— Розенкранц! — Колетт, выходя из комнаты, услышала оклик Эго. Его опять, судя по всему, раздраконили с утра. И виной всему были дети. — Я же просил — не пускать их на мою территорию! — Мсье Эго — я пытаюсь… Колетт стало жаль Розенкранца и стыдно за себя — она должна была встать пораньше и помочь. Но Антуан не разбудил её, видимо, решив, что выспаться — это большая роскошь по нынешним меркам загруженной современной жизни. Тату вышла в проход между лестницей и небольшим коридором, соединяющим гостиную со столовой. В конце этого коридора располагался кабинет Антуана. — Лучше б ты не пытался, а делал! — Да, мсье Эго… вот ваша папка… — Так, стоп. А где моя ручка? — Э-э-э… Так вот, молодой человек приватизировал… кажется… Колетт поняла, что пора вмешаться. — А молодому человеку не говорили, что нельзя без спроса брать чужие вещи? — голос Эго становился чётче по мере того, как Тату приближалась к распахнутым дверям его кабинета. Осталась пара шагов. — Розенкранц, сделай милость: уведи его отсюда. И верни мне мою ручку. — Да, конечно, — Розенкранц произносил это слово всегда с такой подобострастной интонацией, что Колетт становилось страшно: чего так боится дворецкий, что запросто наступает на свою гордость и честь. Или он и сам уже настолько привык, что не видит очевидного. — Матиас, будь так добр, верни ручку… — Я не Матиас, — послышался звонкий детский голосок. — Я — Бернард! — Мне абсолютно неважно, — Антуан сверлил взглядом растерявшегося Розенкранца, когда Колетт вошла. — Предупреждаю: если кто-то из детей ещё раз пересечет порог моего кабинета… — Да, я понял, — кивнул Розенкранц, потянувшись в сторону Бернарда, стоящего с ручкой в руке и листком бумаги. — Я всё улажу, мсье Эго. Сей момент. Можно мне? Маленький Байо не захотел отдавать ручку. И более того — решил проверить на прочность нервы всех присутствующих. Громко хохоча, Бернард начал бегать по кабинету, надеясь, что его будут догонять. Конечно же, Розенкранц поддался, и вот уже Колетт наблюдала, как яростно пыхтит Эго, видя всю эту сцену. — Беня! — Колетт удачно встала в проходе и успела поймать ребенка, пока тот не удрал. Она подхватила его на руки и заметила, как благодарно ей улыбается Розенкранц. — Ты чего с утра хулиганишь? — Мадмуазель Тату, как вы вовремя! — О, просто несказанно, — Антуан вздохнул и подошел ближе. — Тебе, Розенкранц, тоже пора бы научиться всё делать вовремя. — Бень, отдай ручку, человек торопится. — Колетт отметила, что Антуан собрался куда-то. И стоял уже практически в верхней одежде. — Давай-давай. Бернард замотал головой. Ещё бы — такая ручка не могла не понравиться — она вся была будто из переливающегося на солнце черного, как нефть, металла. Точнее — она и была не пластмассовой. С тончайшим слоем золотого напыления и выдвижным механизмом замены пишущих перьев. По одной этой ручке уже можно было много сказать о её владельце. — Порисовать хочу. — Бернард цеплялся за плечи Колетт, не выпуская при этом из цепких пальчиков ручку. — Порисовать? — Тату на мгновение встретилась глазами с Эго. Он явно не собирался задерживаться. Пришлось идти на хитрость. — Беня, видишь ли… в чем дело… эта ручка… она не для того, чтобы рисовать… — А для чего? — мальчишка удивлённо заморгал, переключив все внимание на Колетт. А она предполагала, что он взялся за неё лишь потому, что другой альтернативы не нашел, — карандаши или фломастеры, — да и откуда у Эго это. — Вот ты, когда вырастешь, кем хочешь стать? Бернард вдруг задумался и смешно наморщил лоб, на который спадали завитки светлых, почти белых волос. — Шоуменом! — О, ничего себе, — присвистнула Колетт. — Так вот — когда ты станешь шоуменом, большим и известным, ты поймешь, что эти ручки для раздачи автографов. Рисовать ими неудобно. — Да? — мальчик ещё раз повертел в руке, скорее, аксессуар, а не предмет бытовой канцелярии, и замолк, явно поражённый новым фактом, который ему сообщили. — Угу, — кивнула со всей серьезностью Колетт. — Розенкранц найдет, чем порисовать. А эту ты отдай. Она для работы. Бернард чуть поерзал на руках Тату. И, наконец, выпустил ручку из пальцев. — Беня, что нужно сказать взрослым людям, если ты взял какую-то вещь без их на то разрешения? — Извините, — пробубнил мальчонка, кусая губы. Колетт поймала ручку в раскрытую ладонь и протянула Антуану, который, сердито фыркнув, качнул головой, и поспешил на выход. — А почему он на Дракулу похож? — выдал вдруг Бернард, провожая взглядом Эго. Колетт едва удержалась от того, чтоб не рассмеяться. — Не ты один его с ним сравниваешь, — тихо заметил Розенкранц и сделал осторожный шаг по направлению к дверному проему, желая, очевидно, удостовериться, что Эго действительно ушел далеко и не слышит этого. — Кровь пьет так — всякий Дракула позавидует. — А ты почему на пингвина похож? — снова спросил Бернард, безо всякого стеснения разглядывая теперь Розенкранца. Вот теперь Колетт засмеялась. — И ходишь также… — Да, Розенкранц. — Эго вдруг вернулся. — А почему ты на пингвина у нас похож? Розенкранц, явно обиженный, но не до предела, пробубнил что-то вроде «чертов дресс-код — стараешься выглядеть рентабельно, а все — зря», удалился, прихватив с собой маленького почемучку. — Ты куда? — Колетт обратилась к Эго, который что-то забыл и рылся в ящике письменного стола, заматывая шарф и стараясь сделать это всё быстро и одновременно. — Надолго? — А что? — Мне нужно… заглянуть домой… я ж даже двери не закрыла вчера… кто знает — что там. — На пару часов отскочу, — Эго нашел то, что искал и удовлетворённо улыбнулся. — Дождись меня. И съездим вместе. И даже не вздумай мне сказать, что ты сама справишься. Колетт поняла — Эго на самом деле научился читать её мысли. Или — ему просто повезло. Такой очевидный факт любой бы мог подметить. — Антуан я не хочу тебя втягивать в эти неприятности. — Не забывай, кто кого втянул в эти неприятности… Колетт качнула головой. — Охранник справится… — С таким лицом как у тебя, лучше не произносить таких фраз. А то я буду думать, что ты только этого и ждёшь. Колетт не вполне поняла ход его мыслей. — Ты о чем? — Вот скажи: тебе нравится, если я нервничаю? — Нет. — Тогда, может, когда я ревную? — Антуан вопросительно приподнял одну бровь. — Нет. — Тогда, может быть… — Антуан, ты не так понял. — Колетт выставила одну руку вперед. — Стоп. Ты… сказал, что… ревнуешь? — Да, может и ревную… — К кому? — К тому же Байо, — фыркнул Эго, понемногу заводясь. — Но это ещё цветочки — охранник ведь у тебя теперь двадцать четыре на семь гостить будет — вот это класс! И мужа на час не надо — всё сделает, верно? Колетт стало смешно — Эго иногда выглядел куда как забавно, если злился. Но она испугалась показывать улыбку. Ей абсолютно не хотелось, чтобы Эго думал, будто это всё — хихоньки. Совсем нет. Но узнать то, что ему оказывается, небезразлично, с кем она проводит время, если они не вместе — дорогого стоило. — Только вот — если он такой лузер, что еле успел вчера тебя спасти, то… где, мать его, гарантия, что он успеет сегодня?! — Да, ты прав, — пробормотала Тату и стала серьёзной. — Я не подумала… — Пора привыкать это делать. — Эго обошел её, оглядываясь на выходе. — Подумай и над тем, что ты скажешь отцу Байо. Там у тебя время будет ограничено, а убедить его защищать сыночка — дело не из легких. — Ты тоже со мной пойдешь? — удивилась Колетт. — Да, я абсолютно точно не хочу, чтоб с тобой что-то случилось. Колетт смущенно улыбнулась и сделала движение к нему. — Провожать меня не надо, и если не трудно — объясни Розенкранцу, что и как с этими спиногрызами делается… а то я чувствую, к моему приходу тут камня на камне не останется. — Ну, если Беня забежит — это ничего, а вот если Мотя — суши сухари. — Как ты их различаешь вообще? — удивился Эго. — Для меня оба — одинаковы. — Чужих детей воспитывать всегда проще, чем своих. Да и различать тоже. Беня — спокойный, а Мотька — как вихрь, кстати, он тебе там вазу, похоже, навернул — я видела осколки в мусорке. Эго нахмурился, качнув головой и поправляя очки. — Вот только Байо выйдет из мест не столь отдаленных — я ему счет пришлю за каждую вазу, которую навернут его замечательные отпрыски! Чтоб их… — Тогда я, пожалуй, займусь ими. — Колетт многозначительно кивнула. — Вплотную. — Деньги, которые украл у меня Байо, жалеешь? — Его жалею, — грустно усмехнулась Колетт. — Почему это? — Потому, что он — дурак. Кто ещё за него так переживать будет? — Он и сам за себя так не волнуется, держу пари… — А ты за себя волнуешься? — спросила вдруг Колетт, внимательно посмотрев в глаза Эго. Антуан непонимающе уставился на неё — будто это не он только что говорил ей, что нужно думать головой и держаться подальше от неприятностей. — Будь осторожен, ладно? — Колетт коснулась его рукава. — Ну да… будь я на месте Байо — не переживал бы — ты и сама справилась бы, но — лучше буду осторожен. — Эго, быстро глянув на часы, засобирался на выход. — Я не слишком скромно оделся? Если лягу на рельсы отдохнуть — узнают? — Очень смешно, — скривила губы в подобие улыбки Колетт. На самом деле — едва она представляла, что и за Эго могут следить — её трясло. А уж когда она только начинала думать о том, что у Эго нет даже банальной охраны, как у неё, — и вовсе хотелось пристегнуть его, хоть и к батарее, дома и не выпускать никуда. — Да уж — люблю я пошутить… — Да, чёрный юмор — наше всё? Эго слегка усмехнулся. — А я другого не признаю. — Я заметила, — сказала Колетт. — Жаль, что не все его понимают. — Ну, с тобой-то мы найдем общий язык, а не найдем — так приготовим… да? — Антуан! — Колетт, сдавленно прыснув со смеху, пихнула его куда-то в живот. — Иди уже! Иначе мы точно будем искать «общий язык», вместо того, чтоб делами заняться. — Ну, а чем не дело — поиск языка? Эго посмотрел на Колетт весьма плотоядным взглядом и добавил: — Во рту у другого… — Напрашиваешься на поцелуй? — Колетт прищурилась. — Нет, я, скорее, боюсь, что ты воспримешь мои слова насчет языка буквально… Колетт подошла вплотную и привстала на носочки, потянувшись к его гладко выбритому лицу. Эго наклонился и одна его рука легла куда-то на её лопатки, сминая ткань футболки. Он явно хотел её поцеловать. Но Колетт, широко улыбаясь, в последнюю секунду прошептала вместо поцелуя: — Опоздаешь, шутник. — Шутки-шутками, но… про поход в адвокатуру — я серьёзно, хорошо подумай, надо ли это делать? — Эго чмокнул её в висок и скрылся в дверях. Как только Антуан окончательно вышел, Колетт развернулась, чтоб выйти следом, но зазвонил стационарный телефон. И что было делать? Ждать, пока Розенкранц ответит? Но не факт, что он успеет. А она имеет право отвечать на звонки в чужом доме? И больше — в кабинете Антуана? Но ведь, он сам её здесь оставил. Она — не ребёнок, которому запрещено пересекать порог его кабинета. Верно? Значит, можно и ответить… — Да? — Колетт поборола последние сомнения, снимая трубку. На какое-то время воцарилась тишина. — Доброе утро… Прошу прощения… Антуана Эго можно пригласить? — А кто спрашивает? — Колетт вдруг поняла, что мужской голос ей до боли знаком. — Зачем он вам? — Хорошо, если я спрошу, мсье Гильденстера Розенкранца, вы тоже будете спрашивать: зачем? — Колетт стало не по себе — тон собеседника резко ушел в сторону насмешливости. — Вы-то сами, позвольте узнать, кто? — Мсье Эго дома нет, а если вам нужен Розенкранц, то… — Да нет — не нужен, — сразу ответили на том конце провода. — Я всё-таки не услышал ответа — вы кто? — А вам какое дело? — Колетт уже поняла, что нельзя было хватать трубку. — Вы и себя не назвали… — Могу назвать, если вам это о чем-нибудь вообще скажет — Жан Сорель. Колетт замерла и почти выронила трубку из рук, когда вбежал Розенкранц. Весь в поту и мыле — он почти приказным тоном отправил её к детям, а сам быстро взялся за телефонную трубку, постоянно извиняясь. Колетт так и не смогла понять: перед кем — перед ней или перед… Сорелем? Колетт шла будто на автопилоте — никакие внешние раздражители не действовали. Бернард и Матиас кинулись к ней с визгами — один у другого забрал карандаши — едва не началась драка, но Тату не могла сейчас сконцентрироваться ни на чем, кроме двух последних слов, услышанных по телефону: «Жан Сорель». Ей казалось, что это невозможно — не могло это произойти именно сейчас. Сейчас, когда голова просто взрывается от обилия проблем. Нет — ещё и Сорель нарисовался. С другой стороны — чего она хотела? Думала, что он успокоится, после того, как Эго, якобы «сбросил» его звонок на мобильный? — Мадмуазель Тату, вы как? — Розенкранц подошел к ней, деликатно кашляя и трогая за плечо. — Вы… то есть я… виноват, но… не надо было вам брать трубку… я бы сам с ним переговорил… — Не в этом дело. — Колетт мотнула головой. — Всё равно он бы рано или поздно… объявился. Так что — никто не виноват, но расплачиваться за мою глупость будем все. — Мадмуазель Тату… — Чего он хотел? — Колетт отвела полутупой взгляд от детского рисунка, лежащего на столе. — Хотя… я и так знаю — Антуана, да? — Ну вы же сказали, что мсье Эго дома нет. Думаю, что он понял. — Смотря, что он там понял, Розенкранц. — Колетт тяжело опустилась на стул и подперла голову рукой. От её приподнятого настроения не осталось и следа. Снова вернулось ощущение тревоги и страха. А ещё — зудящей ревности. — Он перезвонит, я уверена. И перезвонит не раз, и не два — пока не добьется своего. В конце концов — они встретятся… — Ох-ох-хо, мадмуазель Тату, — протянул Розенкранц, тоже явно расстроенный. — Я бы на вашем месте не боялся так их встречи, тем более, что её, как вы говорите, уже не избежать — лучше бы вы опасались того, что последует за этой встречей… не сорвёт ли мсье Эго… крышу… и не ударится ли он… в прежние… отношения… Колетт тут же вспомнила слова Франсуа: «У тебя нет шансов, Колли!» — именно этого и он тоже опасался, — того, что Эго начнет закончившиеся отношения заново. Правда, Байо был уверен, что инициатором возобновления этого абсурда будет именно Сорель. — Что мне делать? — тихо спросила Тату, скорее, у самой себя. — Вам нужно поговорить с мсье Эго. Колетт заморгала, стараясь не плакать, и подняла глаза на Розенкранца. — Откровенно. Ничего не тая. — А не вы ли, Розенкранц, недавно советовали мне не лезть туда? — она уже не боялась, что слезы польются из глаз — всё равно не удержишь. — Не трогать эту тему, ведь я могу… сделать больно Антуану? Розенкранц ненадолго замолчал. Он думал. — Лучше вы сделаете ему больно один раз, чем Сорель — уже второй, — выдал наконец мужчина, поворачивая голову и смотря на детей, увлеченно что-то карябающих на бумаге. — Или — сто второй… если вспомнить всех их… скандалы… — И что я скажу? — Колетт уже еле сдерживалась. — Правду. — Розенкранц повернулся к ней. — Всё то, что у вас сидит внутри. — А дальше? — Колетт почувствовала, как первая горячая дорожка катится по лицу. — Я… боюсь, что… моя речь будет неубедительна… и что… Антуан… уйдет… что я его потеряю… а я… не смогу без него… я… — Возможно, нужно будет время, чтоб он всё обдумал — да. Чтобы сделал выбор. Не отрицаю. Но… вы же сможете… немного подождать? — Знаете, Розенкранц. — Колетт опустила голову, и слезы теперь капали на столешницу. — У меня есть одна больша-а-а-ая проблема… как говорят все, кто меня давно знает — я, кажется, не умею ждать. С детства. Вместо того, чтобы чего-то там ждать — я шла и делала. Как получалось — это не мне судить. Иногда — удачно, иногда — нет. Потом — когда выросла, почти также вела себя и с мужчинами… да, там были ошибки… одна, вторая, третья… Колетт почувствовала, что у нет больше сил молчать. Она должна сказать всё. Хотя бы сейчас. Если не Эго, так хоть Розенкранцу. Он не перебивал и вообще — был благодарным слушателем. Тактичным. В высшей степени. — … и я, возможно, впервые понимаю, что… ещё одной моей ошибкой будет… потеря Антуана… но я не знаю — дорожит ли он мной… то есть… мы, вроде как, пытаемся с ним поговорить, но либо я пасую, либо он переводит тему… и что мне с этим делать? А если я ошибаюсь и на самом деле… Антуану этого всего не нужно — моей заботы? Может, он не знает, как мне лучше сказать, чтоб я отвалила? — Кто из нас не совершал ошибок, мадмуазель Тату? Неправ лишь тот, кто не умеет их признавать. Вот как я считаю, — мягко ответил ей Розенкранц. — Но вот я вас знаю… уже… прилично… и могу сказать: вы учитесь ждать. А мсье Эго у нас товарищ такой… нескорый, скажем прямо, и потому, вам ещё придется его подождать. Ох, придется. Поверьте. — Да, лишь бы не пятнадцать лет, как у них с Сорелем… до первого предательства… — Иронизируете? — Розенкранц сел рядом. — Хороший признак. — А вы сейчас серьезно сказали? — Абсолютно серьёзно. — Розенкранц, я… очень боюсь, что… Антуан на самом деле… может вернуться к прошлому. Это меня больше всего нервирует. Вы думаете, если я озвучу ему свои страхи, он… поймет? — Постарается, надеюсь. Ведь мы все чего-то да боимся. А у мсье Эго страхов тоже предостаточно. Вы сможете понять друг друга, если будете честны. До конца. — Я не хочу, чтоб этот наш разговор стал конечным пунктом в отношениях, — Тату, отдышавшись, вытерла слезы. — Если я начну ему что-то говорить про Сореля, выдавая какие-то тайны, которые, в принципе, не предназначены для моих ушей, то… Антуан, даю сто процентов, закроется. А я этого не хочу. Я лишь хочу, чтоб мы… поговорили… чтобы он пошел на контакт… добровольно. — В таких ситуациях, мадмуазель Тату, «добровольно» не получится. Разве что — добровольно-принудительно. — Розенкранц цокнул языком, снова глубоко задумываясь. — Мсье Эго очень оберегает всё, что связано с Сорелем. — А если… поставить его перед фактом? — Перед каким? — Пусть сделает выбор: я или Сорель… — Мадмуазель Тату, я думаю, что вы сами понимаете — это… нереально… — Угу, вы тоже скажете, что у меня нет шансов против Сореля? — усмехнулась Колетт. — Да? — Вас нельзя сравнивать — это неправильно. Вы — женщина, а Сорель — мужчина. И с этим нужно смириться. Понимаете? Просто смириться. И всё. — Вы же говорили, что Эго неважно: главное, чтоб он любил… — Я вам такого не говорил. Это глупость! — Ах, это Франс мне говорил, — Колетт прикрыла глаза. — Точно. — Боюсь, что у мсье Байо есть личные интересы в этом деле, мадмуазель Тату, — развел руками дворецкий. — Что? — Колетт почти прослушала его слова. — Простите мне мою бестактность, но… вы, разве, не замечали, что мсье Байо смотрит на вас и облизывается? — Розенкранц, не делайте из меня дуру. Я и сама ею стану скоро, — вздохнула Колетт. — Я знаю, что Франсуа… испытывает ко мне определенные симпатии, но… руки никогда не распускал. Точнее — один раз… но… это неважно. Главное, что я не даю ему никаких поводов — мы друзья. — Но спасать вы его рветесь так, словно он вам — любимый человек. — Он мне — близкий друг, — повторила Колетт, заметив, как Матиас и Бернард начали прислушиваться — всё же, они про их отца заговорили. — Это, во-первых. — Но враг мсье Эго. Это, во-вторых. И не сказать, чтоб… приятель хотя бы для Сореля. — Враг? — Колетт не могла поверить в это. — С чего вы это взяли? — Я слышал про деньги. — Розенкранц… — Простите — вы говорили не тихо, а я вставал попить… — А ничего, что именно Франс спас Антуана? Когда Клаус оставил нас там, возле дома? — Колетт даже встала. — Ничего?! — И откуда он узнал, что вас спасать надо? — едко бросил Розенкранц. Чувствовалось, что тема — больная для него. — Скажите мне на милость? — Папа? — спросил Матиас, внимательно глядя на Колетт, собирающуюся вновь ответить дворецкому. — Спас? Кого? Вас? — Папа — супергерой! — подхватил Бернард, радостно хлопая в ладоши. — Да уж — таких суперспособностей мне бы и задаром не надо было. — Розенкранц намерился оставить последнее слово за собой и ушел в противоположный угол. Колетт замолкла — что было отвечать? Продолжать перепираться с Розекнранцем можно было бы долго — но не факт, что кто-то кому-то что-то бы доказал. — Я всё! — объявил Матиас, откладывая карандаш. — Вот! Колетт выпустила пар и решила посмотреть на художества малышни. На рисунке Матиаса были типичные для его возраста фигуры — четверо людей, нарисованных максимально похожих друг на друга. Двое — в центре, а двое — по краям. Один — высокий и с кучей пружинок на голове, словно после химзавивки, мужчина — папа; рядом — чуть изящнее «завитая» мама в длинном платье и с улыбкой до ушей в прямом смысле этого слова; ну и, наконец, — он с братом — два неуклюжих и почти точь-в-точь срисованных один с другого мальчика. А ещё — где-то рядом, в углу листка, была небольшая кучка непонятной субстанции, но зато с хвостом. И Колетт поняла — это Груня. Бернард рисовал куда дольше. Но в то время, как Тату хвалила рисунок Матиаса, он всё время старательно пыхтел и поглядывал на Розенкранца. Да и на неё, Колетт, тоже. Наконец, он тоже положил карандаш на стол и выдохнул. Рисунок он не торопился показывать. И пока Колетт сама не попросила — не переворачивал. Стоило только глянуть на изображения — стало ясно всё. На его рисунке были другие люди: очень высокий и с большим носом в круглых и заслоняющих собой все на свете очках, — судя по всему, Антуан; рядом с ним — пониже, значительно пониже, — она сама, Колетт, с «отросшими волосами», но всё же — не утратившими первоначальной структуры — прямые и чуть асимметричные; чуть поодаль — Розенкранц, на самом деле напоминающий пингвина, — но на удивление, — были схвачены мельчайшие детали: черно-белая расцветка костюма и острый нос. Колетт не смогла сдержать искренней, такой настоящей улыбки, что и Бернард, сперва приунывший, вдруг заулыбался. Розенкранц, после разговора ставший смурным, не захотел смотреть на себя, отговорившись тем, что у него куча дел. Одним словом, оставив детей на Колетт, он показушно ушаркал куда-то вглубь и принялся громыхать пылесосом. Колетт же не могла насмотреться на рисунок — она даже попросила Бернарда отдать ей его — на память. Тот без проблем закивал и забрался к ней на колени. Не требуя ничего, кроме ласки, которой обоим детям так не хватало. Он был намного спокойнее Матиаса, который уже принялся ползать по шкафам и выискивать чего-нибудь, чем можно поиграться. Сперва в ход пошли мотки ниток и пластмассовые садовые горшки. Матиас устроил сам себе соревнование по меткости — забрасывал нитки в горшки, ставя их на разном расстоянии. Потом добрался до посуды. Тут уже Колетт вынуждена была срочно придумывать, чем они все втроем незамедлительно смогут заняться, чтоб не разгрохать, наверняка, дорогущее имущество Эго. Решено было найти игрушки и собрать ёлку. Да, несколько рановато, но Колетт была уверена, что за две с половиной недели искусственная ель не опадет. Ребятня с радостью согласилась. Колетт сумела залезть на стол и выудить большую коробку с елкой с антресолей, предварительно спросив у Розенкранца, где та находится. Однако приступить к сборке не получилось — раздался звонок. На этот раз — в дверь. Дворецкий не услышал его — он пылесосил — Колетт тоже решила, что и она не пойдет открывать. Уже открыла Де-Трою — чем всё кончилось? — Кто там? — Матиас побежал к дверям, Колетт не успела его поймать. Тату, едва не матерясь, велела Бене «сидеть на диване и не рыпаться», а сама, решив дать шлепка непослушному Мотьке, направилась следом. Но едва она начала выговор, и чуть подняла глаза — двери открылись, щелкнув замком. На пороге стоял мужчина. — Не понял… Он выглядел таким же обескураженным, как и она. Колетт молча открывала и закрывала рот. На неё смотрел тот самый Жан Сорель. Тот самый Жан Сорель, который помог ей на стадионе, когда она едва не расшиблась. Тот самый, которого она уже заочно возненавидела. Тот, к которому яростно ревновала Антуана Эго. Тот, которого никак не должно быть здесь. — Вот это… сюрприз… я в шоке… — А уж в каком я шоке, — ответила Колетт, сглатывая. — Нет-нет, я на самом деле… не понимаю — какого чёрта? — Сорель уже перестал быть тем милым человеком, который общался с ней на равных на стадионе. Колетт сразу уловила перемену во взгляде. — Я адресом ошибся или что? — Привет! — Матиас Байо всегда знал, как «разрядить обстановку». Мальчонка подпрыгнул и хлопнул по ладони Сореля, который от неожиданности чуть ключи не выронил. Когда до Колетт наконец дошло, что эти ключи — от квартиры Эго, ей едва не стало дурно. — Ты кто? — А вы… вообще кто? — Сорель неопределенно повел рукой и указал на Колетт, а потом и на него. — Вы уверены, что… мы находимся в одном и том же месте? Может, я реально этаж проехал? — Извиняюсь, а мсье Эго, которого вы так старательно искали по телефону, вообще знает, что у вас есть ключи от его жилья? — Колетт пыталась говорить, как можно миролюбивее. — Что молчите? — А мы… мы разберёмся с мсье Эго как-нибудь. — Сорель кивнул, и бросил уничтожающий взгляд на Матиаса, который нахмурился и ушел обратно в гостиную. — Меня сейчас больше волнует вопрос: знает ли мсье Эго… черт бы его подрал, кто оккупировал его территорию? Или это… его сын? Не похож, что-то, дамочка… не? — Ну, раз мы здесь, — наверное, он в курсе, — Колетт прислонилась к косяку. — Не скажите, — усмехнулся Сорель. — С вами, бабами, опасно связываться. Я по себе знаю. — Знаете что? — Колетт раздула ноздри. — А не пойти бы вам… — Да уж — знать бы тогда, чем все обернется, я бы… простой дрочкой перебился, но не полез в постель к той шалаве…