Звёзды над Парижем

Чертова жизнь очень несправедлива — когда и так грудью лезешь на амбразуру и ломаешь стены, выстроенные обществом или законом, — подкидывает ещё проблему, которая по всей своей сути не может даже ею быть — ну что, казалось бы, может быть опасного в бывшем любовнике человека, который в данный момент строит отношения с тобой? Колетт тоже в первые мгновения отнеслась к Сорелю спокойнее, чем следовало — она вообще вдруг подумала, что он на самом деле ошибся адресом и сейчас уйдет. Но нет — он не торопился уходить. Тату уговаривала саму себя не паниковать. И не злиться. Только — как? Как это может быть возможным, если раздражитель стоит в нескольких метрах и наглеет с каждой секундой?! А паника, помноженная на злобу — это адская смесь. И любая женщина знает это. Колетт не хотела бы появляться в таком свете перед незнакомыми ей людьми. И вообще — есть у этого Сореля хоть какое-то понятие «вежливости»? Похоже, он его потерял по дороге. — Что здесь происходит? — Розенкранц показался из гостиной, закатывая рукава перед уборкой. — Мадмуаз… Колетт обернулась — стало ясно, что и Розенкранц не готов к такому повороту. Никто не был готов. А Жан Сорель приперся. И считает, что прав. — Розенкранц, — протянул Сорель, кисло улыбаясь. — Что ж ты, старик, так сдал-то? Бледный, как обморок… кошмар… Антуан такой же? Хотя… не удивлюсь… с такими-то… Колетт вспыхнула от негодования — не хватало, чтоб Сорель начал поливать её грязью. При детях и Розенкранце. — Так, кто это? — снова спросил Сорель у дворецкого, указывая на неё. — Мне кажется, что вам стоит… пойти подышать воздухом. — Розенкранц чуть скривился, а Колетт только сейчас учуяла запах спиртного, исходящий от незваного гостя. Дорогого, судя по всему, рома или виски. Горько-сладкий. Забивающий ноздри. Смешивающийся с парфюмом. И оттого более острый. — Мсье Сорель, вы пьяны. — Да ладно тебе, скряга! — Жан Сорель, не слушая его, прошел дальше и потянулся к дворецкому. — Иди сюда! Ворчун! Розенкранц не успел отойти. Его сжали в объятиях. Колетт, видя это, поморщилась, представляя, каково ему. Зато Сорель, похоже, кайфовал. — Ох, как же я скучал! По Парижу, по этому месту, и по тебе, Розенкранц, да! — Не представляете, как я… счастлив, — дворецкий едва сумел вырваться. — Правда. Только вот… не стоило вам заявляться без приглашения. — Без приглашения? — рассмеялся Сорель, а Колетт отметила, что под расстегнутым пуховиком он выглядит очень подтянутым и даже мускулистым. Хоть и не таким высоким, каким казался ей там, на стадионе. Да и вообще — то, что он хорош собой она уже давно поняла. — Старик! Я снова дома! Какое, нахер, приглашение?! Колетт не могла заговорить. Хоть и понимала — она должна что-то сказать. Поставить себя. Показать Сорелю, что он здесь… гость. Да, именно так. А — она? Кто здесь она? Кто?! Тоже гость? Имеет ли она право говорить ему что-то? Но Колетт знала — нельзя молчать, иначе это воспримется как капитуляция. А этого невозможно было допустить — Сорель не должен думать, что Антуан все ещё ждет его у окошечка и слезы льет. Нет. Не должен. Ни за что. — А когда мы будем собирать елку? — Колетт вздрогнула, когда её руки коснулась теплая детская ладошка. Это Беня подошёл. — Когда? — Так, стопэ, ребята, — помотал головой Сорель. — Их что, двое? Розенкранц непонимающе уставился на Колетт. Она сверлила взглядом Сореля. — Вы тут, чё, детский сад открыли, а, Розик?! — Колетт едва не вывернуло от этого слова, которое, ну, никак не могло быть образовано от красивой французской фамилии «Розенкранц». — А это тогда — нянька? — Многоуважаемый мсье Сорель, вам же ясно дали понять, что того, кого вы ищете, дома нет. Неужели нужно было вваливаться в чужой дом, чтобы в этом удостовериться? — Колетт наконец-то смогла справиться с эмоциями. И выдать нечто членораздельное. Хотя бы. И вполне вежливое. — Вам не кажется, что… — Я, кажется, ошибся, — сказал, веселясь, Сорель. — Это не нянька, это — новый домоправитель? Помощница той старой консервной бабки на первом этаже, да? Розенкранц? — Короткая у вас память, — злясь, выдала Тату. — На стадионе виделись. — Не короче, чем у вас, любительница мотофристайла, — Сорель дал понять, что узнал её. Просто придуривался. — Я всё хочу понять: какого лешего вы здесь делаете? Не в тот гараж свою «Ямаху» примостили? Колетт сделала вид, что не услышала последних слов. — А что здесь делаете вы, мне непонятно ещё больше, — она всё равно не могла говорить спокойно. И боялась, что её вот-вот накроет. — Не тот фильтр в аппаратик закрутили? — Приличные люди не отвечают вопросом на вопрос, — заметил Сорель, даже чуть смутившись. Колетт фыркнула и решила пойти его же путем — быть наглой. Авось, чего и выгорит. — Ну, значит, я — неприличная! — Да? — заморгал Сорель, делая вид, что удивлен. — По вам сразу не скажешь… — Серьёзно? — оживилась Колетт, наступая на него. — Да, только вот… футболочка могла бы быть и погламурнее, а так — впрочем, сойдёт. Я надеюсь только, что она не антуанова? — Сорель улыбнулся, явно довольный собой — Колетт замолкла на полуслове. — Обидно будет, если он за время нашей разлуки совсем опустился… раз связывается с такими, как вы. Колетт захотелось послать его куда подальше. Но Сорель лишь засмеялся пьяным смехом и, стащив пуховик, бросил его в руки Розенкранцу. Тоже остолбеневшему. — Шутка, — поспешил добавить Сорель. — Не поняли, что ли? Эх, вы, темнота! — Вы переходите границу, — сквозь зубы сообщил Розенкранц. — Мсье Сорель! — Ну прости, старик, — забыл, что у нас шутит исключительно Тоша, — пожал плечами Сорель. — И в основном — про тебя. Да? Колетт увидела, как Розенкранц резко покраснел и потом — снова побледнел. Он сжимал кулаки, комкая верхнюю одежду Сореля. — Ну ничего — я вернулся, значит, меньше тебя обижать будет. Я заступлюсь, если чего. Колетт не могла поверить своим ушам. — Не нуждаюсь в защите, мсье Сорель… — Ах, да: вон у тебя новая защитница, судя по всему, стоит в футболке из секонд-хенда! Куда деваться! — продолжал изгаляться Сорель. — Эй, а это не ваши, случаем, детишки подрастают? Розик, ты всегда был лошадкой тёмной… недаром, Тоша тебя недолюбливал, колись — успел воспользоваться шансом? Розенкранц бросил на пол пуховик Сореля. Перешагнул через него и оказался совсем близко к гостю. — Ты, сходи-ка, за моим чемоданом — он в машине. — Сорель порылся в кармане и бросил Розенкранцу ещё и ключи от авто. — Что? Дворецкий не стал ловить их и даже не пошевелился. Колетт была уверена, что ещё одно лишнее слово — и Сорель огребет по морде. — Стол накрыть? Или сам справишься? — услужливо поинтересовался Сорель. — В каком смысле?! — Колетт высунулась из-за плеча молчащего Розенкранца. Она была в шоке от наглости Сореля. — Какой стол… вы… — Как «какой» — шикарный — отметить же надо! — А вам разве мало? — Колетт с пренебрежением глянула на Сореля. — Наотмечались уже где-то… видимо… стоит ли добавлять? — Вас, ребятки, не спросил! — Жан сделал попытку пройти дальше, но наткнулся на будто вросшего в пол Розенкранца. И опешил — его, похоже, впервые не пустили дальше прихожей. Теперь явно — не пустили. — Какого… Колетт вдруг поняла, что она сойдёт с ума, если Сорель останется здесь ещё хоть на минуту. Захотелось уйти самой. Только — куда? Да и без ведома Эго нехорошо получится. И что делать?! Терпеть этого типа? Или — помочь Розенкранцу вытолкать его? Не расценит ли это Эго как… вторжение в своё прошлое? Которое так оберегает? Не обернётся ли это скандалом?  — Не надо, Розенкранц. — Колетт и сама от себя такого не ожидала. Она подошла и положила руку на плечо дворецкому, который уже был настроен на «кулачное выяснение» вопроса кто прав, а кто — виноват. — Не надо. Не сейчас… — Пха-ха-ха! — Сорель был в ударе. — Да этот пингвин недоделанный меня бы и пальцем не тронул, но — спасибо вам, мадмуазель, за оказанную помощь. Сорель, оттолкнул плечом Розенкранца и вальяжно прошел в гостиную. — Эго не будет долго? — спросил он обыденным тоном. Будто ничего не случилось. — Я успею вздремнуть? — Долго, — выдавила Колетт. Ей очень хотелось сказать «для тебя — никогда», но она каким-то чудом сдержалась. — Долго, мсье Сорель. — Отлично! — обрадовался Сорель. — Убьем двух зайцев! Ведь чем дольше ждешь — тем острее ощущения потом! Вы понимаете, о чем я? Колетт едва воздухом не подавилась. — Могу дать пару уроков, как надо правильно «дожидаться» любимого человека… если у вас проблемы в личной жизни, то… — Не поверите — до вас всё было отлично, — процедила Колетт. — И опять же — по вам не скажешь, — взгляд Сореля, цепкий, как сорняк-вьюн, прошелся по ней. Раз и другой. Колетт стало неловко. Она никогда не любила обсуждать свои недостатки во внешности. Не считала нужным. Если она захочет похудеть или поправить формы, скажем, губ или груди, — сделает всё и сама. — Вы не подумайте — это у меня профессиональное. Смотрю, как через объектив… — Спасибо, не надо, — Колетт сделала шаг назад. — Мой Тоша, поди, тоже, зарос… плесенью… черт… и как я мог его оставить так надолго? Какой же я осёл… У Колетт в груди снова начала закручиваться пружина негодования. Она смотрела на спину Сореля, который ходил по гостиной и любовно поглаживал спинку дивана, кресел. Дышал полной грудью, будто был на морском побережье. Будто мог учуять все изменения, которые произошли здесь за эти три года. Или — просто хотел показать, что скучал по дому? — Вот же вляпались, — сказал очень тихо Розенкранц, когда подошел к Тату со спины. — Что делать будем? — А что с ним сейчас сделаешь? — пожала плечами Колетт. — Он же пьян. Вряд ли можно достучаться. — Почему вы не дали мне… — Что, расквасить ему табло? — Колетт поджала губы. — Вы бы смогли? Розенкранц помолчал и потом лишь пожал плечами. Колетт уже поняла — нет. Он не смог бы ударить человека. Ну, разве что, в крайней степени агрессии. Но для этого Сорелю надо было бы часами изводить его. А вслух сказала только: — Это же не выход. А как бы отреагировал Антуан? — Вас, мадмуазель Тату, только это сейчас волнует? — Возвращаться и правда плохая примета… верь не верь, а работает же, черт возьми. — Колетт тяжело вздохнула. — Почему я… не вспомнила об этом раньше? — Если бы мсье Эго задержался, то… сам бы ответил на звонок… — Да, но… может, Сорель бы не притащился? — Сомневаюсь. Было бы ещё хуже, — сказал Розенкранц. — Может, сказать Антуану, чтоб он пока не приходил домой? — Колетт готова была ухватиться за любую идею. — Или мне сказать Сорелю, что… мы с Эго… — Не врите — ничем хорошим это не кончится, — предостерег Розенкранц. — Что вам даст ложь о том, что вы с мсье Эго — муж и жена? Колетт задумалась: а что ей даст эта ложь? Призрачную надежду? Даст возможность потянуть время и потешить самолюбие? — Да и отсутствие колец Сорель заметит, я думаю, — подкинул ещё аргументов дворецкий. — Так что — не ставьте себя в неловкое положение. — А если сказать, что я — любовница Эго? Колетт поняла: в этом есть доля истины — она же на самом деле, фактически, любовница Антуана. Она пока не может претендовать на что-то большее, в силу того, что они слишком мало знакомы, но и Сорель не может — у них всё давно закончилось. Значит, они, по сути, в равном положении. — Это его разозлит… — Ну и что — какая мне разница? — Вы переходите к режиму «лучшая защита — нападение»? — уточнил Розенкранц. — Тоже мало вероятности, что сработает. — И что тогда делать? Розенкранц почесал затылок. — Знаете, мадмуазель Тату, может, грубость скажу, но… сейчас Сорель на волне эйфории от возвращения и, скорее, предложит вам быть третьей в постели, чем откажется от Эго, только потому, что его место «якобы» занято. Вам оно надо? Колетт на мгновение потупила взгляд. Потом снова посмотрела на Розенкранца. Задумчиво. Стоило ли ей говорить, что она и сама не будет против стать третьей, если других путей не останется? Нет, пожалуй, для дворецкого это будет лишней информацией. Да и она, уважая себя, пока ещё, должна быть куда выше всего этого грязного белья. — Уведите детей, Розенкранц, — выдохнула Тату, потирая глаза. — Пожалуйста. — А вы… что будете делать? — Поговорю с ним. — О чем? — испуганно проронил Розенкранц. — Уж не о том ли, о чем я подумал? — Что вы так на меня смотрите? — Колетт ясно увидела в глазах мужчины укор. И на секунду её обжёг стыд за то, что те пошлые мысли вообще пришли ей в голову. — Розенкранц? — А как я должен смотреть?! — зашипел он. — Вы… хотите… — Ничего я не хочу! — Колетт повысила голос, чем привлекла внимание Сореля. — С чего вы вообще это взяли?! — А я вот хочу в душ! И да — секса ещё хочу. Но больше — наконец-то увидеть… — Так! Всё! — Колетт поняла, что с неё хватит этого балагана. Она вытолкала детей с Розенкранцем из гостиной. Мотька тут же начал спрашивать у бедного дворецкого «что такое секс», и Тату захотелось убить паршивого человека, который стоял перед ней. Зрительная атака затянулась. — Давай откровенно, — начал, как ни странно, Сорель. — Детка… Колетт нахмурилась, но не перебила. Решила, подождать, что же прячется за этим «откровенно». — …я ведь могу тебя так называть, пока мы одни? — Попробуй, — выдохнула Колетт. — Супер, — Сорель щелкнул пальцами и снова прошелся по гостиной. — Ответишь на мои вопросы честно, и я отвечу тебе честно, да? Колетт выжидающе молчала. — Ты спишь с моим Эго? — в глазах Сореля проскочили искры. — С твоим? — Колетт чуть наклонила голову, разглядывая выражение лица Сореля. — Ты в этом уверен? — Я задал вопрос — ты отвечаешь. — Мы, что, на допросе? — Нет, но мы, вроде, только что договорились… — Ни о чем мы не договаривались. — Тату отрицательно качнула головой. — И вообще я… — Ответь на вопрос — ты спишь с ним или нет? — Сплю, — Колетт не врала — они с Антуаном действительно делили кровать. Иногда, конечно, Эго уходил в кабинет, но, по сути, три ночи, — считая две, когда она была в первый раз у него, и сегодняшнюю, — они провели вместе. И ей плевать, что Сорель поймет это неправильно. — Что ещё? — Что это за «двое из ларца одинаковых с лица»? — наседал Сорель, явно заводясь. — Ты — кукушка, мамаша?! — То я — «детка», то — «мамаша»? Определись, ковбой, — усмехнулась Колетт. — И нет — это не мои дети. — А чьи?! — Они тебя так волнуют? — Мне насрать! — Вот это уже ближе к сути, — ехидно вставила Тату. — Что у тебя с Эго?! — не унимался Жан. — Ты же задавал этот вопрос — я ответила. Мы с ним спим! Мало? По лицу Сореля заходили желваки, и Колетт поняла — она сумела задеть его. Может, сработает? Может, ему этого будет достаточно? — А кроме этого? Что. У тебя. С моим. Мужчиной. — А что у тебя с ним? — Колетт отлично почувствовала, как Сорель сдаёт позиции. — Дай подумать — ничего? — Не тебе об этом судить, детка… — Может, закончим этот бесполезный разговор? Сорель на какое-то время замолчал. А потом, резко, не меняя выражение лица, начал: — Ты, наверное, не знаешь всего, что должна бы… но я тебе расскажу… о том, что когда-то я приобрел всё, о чем только мечтал, благодаря Эго, благодаря тому, что я открыл его для всех… а вот теперь — я готов отказаться от всего… и тоже только ради него. Он такого больше не найдет. Слышишь меня? — На подвиги во имя любви потянуло? Не поздно спохватился, романтик? Сорель сжал губы в тонкую линию и качнул головой. — Признаться, я… до сих пор не могу поверить, что он смог ужиться с бабой… но… раз уж так вышло и ты… всё же здесь… я скажу… — Это я кое-что скажу, — Колетт переходила в опасную стадию — стадию бешенства. Она давала себе слово, что не будет устраивать скандал, но после всей этой тирады поняла — сдержаться будет трудно. Очень. И если вдруг она не сможет — так Сорелю и надо. — Я знаю о тебе достаточно, чтобы сделать вывод: ты опоздал. Со своими признаниями и подвигами. Да. Представь — опоздал. На три года, примерно. Почему — ты догадываешься. Верно? Так что — советую оставить Антуана в покое. — Ты хочешь сказать, что ты живешь с ним три года? — недоверчиво усмехнулся Сорель. Колетт вдруг почувствовала страшную усталость, будто на ней мешки возили. Они могли бы ещё долго выяснять, кто из них «больше подходит» Эго, если бы не одно обстоятельство, которое заставило их немедленно заткнуться — входная дверь хлопнула. И послышались шаги. И когда успело пролететь два часа?! Колетт не успела и мига запомнить. Были какие-то обрывки — вот она берет трубку, вот слышит имя Сореля… вот Розенкранц пытается её успокоить, а вот — дети рисуют. А дальше? А что дальше… звонок в дверь. И вот — Сорель собственной персоной. Черт бы его побрал. Хотя… да, именно так время и бежит — тем более, что Эго сказал про «пару часов», наверняка, образно. Он вполне мог освободиться раньше. Колетт не знала, что сейчас будет — стало страшно. Но, может, это и не Антуан вовсе? А так — ещё один его любовник? Может, она наивная дура, и думала, что Эго — однолюб? А он на самом деле — совсем не моногам? Колетт сморщилась как от лимона — в горле у неё саднило. Не то от волнения, не то от подступающих-снова-гребанных-слез. Ну уж нет — пускать сопли и слюни в присутствии Сореля — совсем не дело. Колетт еле заставила себя дышать глубже. Она справится. Она должна это сделать. Обязана. Если хочет самой себе, в первую очередь, доказать, что способна побороться. Она должна выстоять, что бы сейчас ни случилось. У неё есть преимущество. Ведь Сорель — прошлое. Она пока ещё — настоящее. И может стать будущим. Надо держаться. Вцепиться зубами, и всем, чем угодно, — надо. Почему-то раньше она такого не ощущала — раньше ей не приходилось испытывать подобных эмоций. Никогда. И это пугало. До чертиков пугало. И оправдание, что она «всего лишь женщина» не канало. Женщины чаще намного бесстрашнее мужиков. Это доказано. Только вся уверенность мигом слетела, когда Колетт осознала — это на самом деле вернулся Антуан. И он вот-вот войдет. Перед глазами тут же замелькали картинки — одна одной противнее. Вещи, брошенные в прихожей… Чужой запах в квартире… И вообще — Антуан мигом схватывает подобные изменения. Она уже знала это. Но Колетт даже представить не могла, что может случиться, когда Эго всё-таки увидит самого Сореля. Всё, что угодно. Да, именно всё… — Антош! …только не то, что случилось — Сорель первым кинулся навстречу. И у Колетт сердце ушло куда-то в пятки. Она принялась мысленно считать секунды до того, как произойдёт непоправимое. Точнее — уже произошло. Раз… Сорель подал голос — Эго явно услышал его. Два… Может, не поздно ещё всё предотвратить? Три… Сорель делает последнее движение — и вот в гостиную входит Антуан. Четыре… Эго замирает, будто перед ним вырастает стена — он резко тормозит. А корпус ведет его по инерции вперед, но ноги уже замерли, и теперь ему приходится контролировать положение своего тела в пространстве. Хорошо, что люди учатся координации и равновесию с детства. Пять… Колетт никогда бы не подумала, что это будут самые долгие пять секунд в её жизни. Самые болезненные. Самые нежеланные. — Антош, привет… Сорель весь подбирается, но не решается сделать последний шаг. Антуан стоит, как вкопанный. — Не узнал? Колетт уже не знает, что её бесит больше: то, что Сорель называет Антуана «Антошей» или то, что Эго, кажется, совсем не удивлен. Или он ещё в шоке? И осознание, кто перед ним, придет позже? Проходит ещё пара секунд, и вот — Колетт видит, что глаза у Эго начинают часто-часто моргать. Потом он снимает очки… какое-то время держит их, опуская руку… потом — снова надевает. И так — несколько раз. С задержкой в несколько мгновений, но всё случилось — они отчетливо увидели друг друга. Теперь не было сомнений — увидели. Сорель всё же сделал ещё шаг и подошёл к Эго на максимально близкое расстояние. Колетт зажмуривается, потому что ей кажется, она не вынесет этого. — Как же я скучал… Колетт услышала, как произносит эти слова Сорель, и её начало подташнивать. Ещё через пару минут, пока Эго молчал, а Сорель разглядывал его, Колетт поняла — она явно перенервничала. Нужно быть спокойнее… Вдох-выдох. Дышать ровно… Вдох-выдох. Всё пройдет… Когда-нибудь она ещё вспомнит это всё и посмеется… Вдох-выдох. Не она первая, не она — последняя… Вдох-выдох. Спокойно. Без истерик. Без плача. Сдержанно. С достоинством. Взять себя в руки. Только — как это сделать?! Изобразить полнейшее безразличие для других она, может быть, и сможет, но для себя? Нет. Не выйдет. Её внутри уже просто уничтожило. Стерло. Как ластиком. Сдуло, как ветром. Она не хочет открывать глаза, потому что боится увидеть то, и так было очевидно, — Эго, который не сможет послать Сореля. Который… с вероятностью до девяноста процентов… примет его. И оставит её. — Ну и долго мы так будем стоять? — Сорель сделал ещё шаг, и хотел обнять Эго, но Колетт, вовремя открывшая глаза, увидела, что Антуан почти отшатнулся. — Как неродные! Антош! — Мать… твою… Сорель… ты… что… пил? Колетт поняла, что не ошиблась насчет обонятельных рецепторов Эго — они были идеальны. Он учуял то, на что её не хватило с первой попытки. Или здесь уже всё провоняло, что любой бы определил безошибочно источник? — Да, блядь! — Сорель всплеснул руками. Чувствовалось, не на такой приём он рассчитывал. Но ничего — пусть обломится. — Да, я пил, курил и трахался, — а для чего ещё мы живем?! Эго! Я тебя не узнаю… что с тобой? — Я всего лишь вижу в этой жизни чуть больше смысла, чем ты, — проронил Антуан, чуть усмехнувшись. — А в остальном — ничего. — А что было делать, когда ты сбросил мой звонок?! Когда у тебя дома… черт знает кто… когда твой пингвин мне едва не врезал?! — заорал Сорель. — Что было делать?! Да, я выпил… Если бы знал, что здесь творится — вообще бы в хламину, нахер, нажрался! Антуан скользнул взглядом по Колетт. Она не смогла выдержать этой «атаки» — опустила глаза, как школьница. — Колетт, оставь нас… Тату кивнула, а в голове уже набатом звучали слова из продолженной её же блядски-услужливой-не-в-тему-фантазией фразы: «Оставь нас навсегда. Уйди. Исчезни. Вот он. Мой человек. Вернулся. И ты — свободна…». Пока она шла на негнущихся ногах мимо Антуана, ей ужасно хотелось броситься на него, крепко обнять и сказать, что она сделает всё, что он ни попросит — лишь бы не гнал. Лишь бы не совершал снова одну и ту же ошибку. Лишь бы не возвращался к Сорелю. Ведь тот его снова предаст. Это ведь тоже закон — единожды солгавший — кто тебе поверит? Вместо этого Колетт молча прошла по направлению к лестнице… — Что ты здесь вообще делаешь?! — теперь Эго выглядел очень обескураженным и даже в какой-то мере — обеспокоенным. — Это я «что делаю»? — передразнил Сорель, подходя ближе. — Это ты, мой родной, что здесь делаешь? Эго не сводил с него глаз. И Колетт увидела, высовываясь из-за косяка, что он сейчас находится в самом что ни на есть уязвимом положении. Хотелось вмешаться. Хотелось увести его подальше от Сореля. Защитить. Грудью встать. Принять весь «удар» на себя. Не позволить сделать больно. Хотелось, до дрожи, увести его куда-нибудь, где они будут в безопасности. Как будто и Сорель представлял реальную угрозу. Также, как Клаус. — Я тебя спрашиваю: что ты делаешь?! Ебешь какую-то суку?! В нашем доме?! Отвечай! — Этот дом не наш… он — мой… — Заткнись! — А ты заткни! — огрызнулся Эго. В следующую секунду, — Колетт не поняла, как все случилось, — Эго уже был властно прижат к стене. Руки Сореля вцепились в его пальто и встряхнули всего Антуана пару раз. Сам же Сорель находился очень близко от него — почти терся всеми передними местами. Они смотрели друг другу в глаза. Прямо в глаза. Не было сомнений — Антуана порабощает это чертов взгляд карих глаз. Они почти соприкоснулись носами. И Колетт повело в сторону — она не хотела видеть этого. — Меня дважды просить не надо, ты же знаешь… Тош… — Пошел ты… нахер… — О, это приглашение? — Сорель усмехнулся, пытаясь стянуть с Эго пальто. — Хочешь, уединимся прямо сейчас? А то у меня тоже… яйца так сводит… — Знаешь, что?! — осклабился Эго, впрочем, всё ещё никак не отталкивая бывшего любовника. — Если бы ты среди ночи не поехал ебать какую-то суку тогда — мы до сих пор были бы вместе! А теперь — пусть у тебя сводит яйца сколько угодно! А от меня — отвали! — Ой-ой-ой… сразу и отвалить? А чего ж так неуверенно? — Сорель явно готовился. — А чего голосок тогда дрожит? И сердце так бьется… и ручки-то трясутся… и глазки вот-вот забегают… а? Давай, скажи ещё раз, чтоб я тебя услышал! Эго молчал. — Давай, Тоша! Скажи! Колетт прислонилась спиной к стене и съехала по ней на пол. Её саму вот-вот могло начать трясти. Она больше не хотела больше присутствовать при этом «разговоре», и зря не послушалась Розенкранца — нужно было оставаться с ним и детьми. Не слышать всего этого. Не видеть. Не знать. — Черт… как же я тебя хочу… твой запах меня с ума сводит… — Твой тоже. У меня от него тошнота начнется вот-вот… Колетт услышала относительно громкий шлепающий звук и сперва не поняла, что это вообще. Но потом до неё дошло — Сорель вырвал и рук Эго папку. И швырнул её на пол. — Какого хрена ты… пьяный завалился ко мне домой?! — У меня есть повод, Тоша! — Какой, скажи на милость: ты стал полным дегенератом? — Аха-ха-ха! — Сорель кривлялся. Опять. — А ты шутить, смотрю, разучился? — Убирайся из моего дома, — четко сказал Эго. — Когда-то он был «нашим», помнишь? — Нет… — Подожди, не перебивай… — Убери руки… Голос у Эго был сдавленным. И даже — угрожающим. Колетт уж было обрадовалась. — Эти руки… Тоша, могут сделать то, отчего ты котенком замурчишь! — Сорель явно был не из тех, кто быстро сдаётся. — Дай мне немного времени — вспомнишь… каково это… Колетт снова решилась выглянуть. Сорель, окончательно распоясавшись, нагло лез к Эго, а тот уворачивался как мог. Правда, выходило, прямо скажем, неважно. Сразу было видно, кто сильнее. И у кого больше прав. Сорель грудью прижимался к груди Антуана, а руками пытался расстегнуть его брюки. — А я ведь… тебе… не сказал… самого главного… Сорель снова с силой качнулся вперед, вжимая Эго в стену, прикасаясь на этот раз к шее коротким поцелуем. Колетт не уверена была, что выдержит ещё хотя бы минуту этого домашнего «видео», но всё равно что-то внутри у неё не позволяло отвернуться. — …я… теперь… тихо ты! — Сорель ловко поймал руку Эго, которой тот хотел оттащить его от себя, переплетая их пальцы. — Тихо, Тош… я в разводе… да, уже неделю как… в разводе, понимаешь? Мы снова… можем быть… вместе… И вот теперь Колетт ясно осознала — её взгляд не зря сразу зацепился за его руки. За руки Сореля. Она, сама того не подозревая, внимательно изучила каждый их сантиметр глазами, чтобы увидеть… кольцо. Обручальное кольцо. Которого не было. Ещё там, на стадионе. Она заметила это. Но не придала значения. А теперь… Теперь, кажется, всё пропало.