Звёзды над Парижем

Утро субботы началось для Колетт со звонка. Она, потянувшись за телефоном, обнаружила, что Антуана рядом нет. И судя по тому, что простынь остыла и почти не смята, — давно нет. На дисплее высветился незнакомый номер. Но какое-то шестое чувство подсказало ей взять трубку. — Алло? — Колетт с трудом подавила зевоту. — Колли? — Франс?! — Колетт не могла поверить в то, что слышит его. — Ты… — Да, Колли, это я. — Франсуа явно был на взводе. С утра-то пораньше. Впрочем, после того, как не него пытались повесить убийство — ничего удивительного. — Скажи мне — дети у тебя? — Франс, а ты… — Просто ответь — да или нет! Колетт устроилась в кровати чуть удобнее, морщась от яркого зимнего солнца, что заглядывало в окно. Судя по всему, Эго решил ненавязчиво так разбудить её, не закрыв шторы. — Да, я взяла их к себе… ну то есть — не совсем уж к себе, но… в общем, они со мной, на время… потому что… — Ты уверена?! Ты можешь позвать их к телефону? — Франс, с тобой там всё нормально? — Колетт тоже забеспокоилась. — Я хочу услышать детей. Со мной всё отлично. Колли, прошу. Колетт не знала, как на подобное реагировать, и предпочла смолчать. Но всё же выбралась из постели и попросила Франса подождать пару минут. Он всё время спрашивал, на самом ли деле дети у неё. Складывалось ощущение, что ему снова угрожают, и вот он, загнанный в угол, пытается что-то предпринять. Бьется по ту сторону линии как рыба об лед. У Тату неприятно кольнуло в груди. — Франс, скажи, ты точно… в порядке? — Да, — чувствовалось, что ни черта Байо не в порядке. — Может, тебе помощь нужна? — Да, и ты мне уже помогаешь. — Франс! Я серьезно! — разозлилась Тату. — Прекрати шутить! — Никто не шутит. — Ты где вообще?! В изоляторе? — Нет. Я не в изоляторе. И никогда, надеюсь, туда больше не вернусь. — Франс! — Тату хотелось знать всё и сразу. — Колли, всё после. Правда. Ну, вот что за дурная привычка — не говорить абсолютно ничего, да потом ещё взвинчивать до предела?! Где этому учатся? Колетт внутреннее негодовала — Франсуа мог бы хоть в двух словах сказать, что с ним и как он. — Колли, ты идешь к детям? Они на Северном полюсе что ли?! Чего так долго? — нарушил молчание Байо. — А? — Да иду я, — Колетт одной рукой пыталась завязать пояс халата. — Уже иду. Я, между прочим, только из царства Морфея… а тут ты… Франс, знаешь, ещё такая рань, оказывается… — Восемь утра! Рань! Я и так не стал беспокоиться ночью. Прости. Едва дождался утра. Колетт стало стыдно — раньше она в это время вовсю делала зарядку и спешила на работу. А теперь? — Угу… вот что делает отсутствие работы… Черт возьми… я стала такой соней… хотя… с такими заскоками как у Эго… разве выспишься… — Колли, ради всего святого — давай об этом чуть попозже. Об Эго и о его заскоках… кстати, вы с ним снова сошлись? В смысле — ты опять живешь у него? — Да. я живу у него, и знаешь, мне всё чаще кажется, что пора… Колетт, приложив телефон к уху поближе, взялась за ручку, повернула её, и толкнула двери в спальню, где обосновались дети. Они спали, и ей пришлось говорит намного тише. — … что пора съезжать. А то я ему весь мозг, очевидно, вынесла. — Есть за что? — поинтересовался Франсуа. Он был бы не Байо, если бы спросил что-то другое. — Выносить-то? — Ну — когда как, Франс… Колетт увидела, что малышня спит. Так как могут спать только они — сладко и беззащитно. Будить, ну, никак не хотелось. Однако Франсуа вот-вот готов был снова спросить, идет ли она к детям. Пришлось растормошить сперва эмоционального Матиаса, а потом — Бернарда, который долго не мог понять, чего от него хотят. Но когда Мотя с криком «Папочка!» вырвал телефон из рук Колетт, Бернард тоже вмиг проснулся. — Ты планируешь их забирать, папаша? — Тату наконец получила телефон назад, когда Бенька в подробностях обрисовал отцу жизнь «в доме у высокого очкастого дяди с пингвином». Каждый раз, когда дети звали Розенкранца пингвином, Колетт улыбалась. Всё же — устами младенца глаголет истина — дворецкий, казалось, и правда некоторые повадки перенял от этих милых нелетающих птиц. Лучшие повадки — стоит добавить. — Франс, я, конечно, всё понимаю, но и ты пойми… — Колли, я не могу сейчас… прости меня, но… может, ещё несколько дней они побудут с тобой? — Франс! — зашипела Колетт, выходя из комнаты и велев малышам одеваться и умываться. Раз уж она встала, то сама приготовит им завтрак. Чего Розенкранца гонять. — Что это значит?! — Колли, во-первых, мне их некуда забирать… — Как это — некуда? А дом? — Нет у меня больше дома. — Франсуа тяжко вздохнул. — Колли, давай при личной встрече. Ладно? — Стой-стой… Франс, что это… за новости? — Колетт ожидала чего угодно, но не этого. — Как так?! Куда девался твой особняк? — Его… в общем, Колли, я прошу тебя — никому об этом… его продал мой отец… — Что?! — Колетт чуть трубку не выронила. — Франс! Да как это?! — Это наши с ним дела — я разберусь с этим, но не сейчас. — Франс, давай начистоту: ты точно сейчас в порядке? — Колли… я же сказал… настолько, насколько это возможно — да. — Тебе там дуло пистолета к виску не приставили? — Как ты думаешь, если бы приставили — я бы смог так открыто с тобой общаться? — с усмешкой вставил Франсуа. — Колли, ты там успокойся, ок? — Успокоишься тут с тобой! — Ну, ты сразу о самом плохом… а если честно, то, такое говно, как я, Колли, не тонет. Во всяком случае, не с первой попытки. Тату не могла не согласиться. Циничное суждение, но оно срабатывало. Чаще всего. В случае с Байо уже много раз. Как он сам ей признавался порой — было много раз, когда его запросто могли убрать, но почему-то всегда оставляли в живых. Быть может, дело было в фамилии или в его отце — Колетт не знала наверняка. — И вообще, даже без приставленного дула пистолета, я бы тебе кое-что сказал… — И что же? — Сомневаюсь, что ты правильно поймёшь. Решишь, что я… идиот. — Ну, уж нет — говори! — запротестовала Тату. — Франс! Байо какое-то время молчал, и Колетт уже нафантазировала себе чего-то невообразимого. Однако его следующая реплика повергла её в состояние легкого шока. — Колли, я тебя люблю… Теперь она молчала, будто эта фраза была трудна для понимания по причине незнакомых ей слов. Сказанных будто на другом языке. — Ты не добавил, Франс… — Что я должен добавить? — глухо спросил Байо. Он и сам, кажется, пожалел о своем признании. — Что любишь меня… как друга, — сглотнула Колетт, прижимая телефон к уху так, словно кто-то мог услышать и разговор. — Верно? — Ты же знаешь, что это не так. — Ох, черт, единственное, что я так и знала — что ты… — Идиот? — досказал Франсуа. — Всё. Молчи. — Колли! — Нет, молчи! — Тату прислонилась спиной к стене. — Пожалуйста. Молчи. У меня и так голова пухнет. — Я бы хотел быть сейчас рядом… с тобой… и с детьми… Колетт снова отчего-то стало невыносимо больно. И за себя, и за Байо. Видимо, он застал её врасплох. Особенно с такими заявлениями. Безумно захотелось прервать разговор. Бросить трубку. Но она чудом сдержалась. — Ты… уже… знаешь… — Про Элоизу? — голос Байо снова стал безнадёжным. — Да, я знаю. Сейчас вот собираюсь к ней. В больницу. В реанимацию. Вернее… — Франс, прошу тебя, скажи, что эти твои слова… они… ни на что не повлияют между нами, правда? — не выдержав, всё же затараторила Колетт. — Да, конечно — не повлияют. — Забудем? — она явно сомневалась в правдивости его слов. — Тебе так неприятно это слышать? От меня? — будто обиделся Байо. — Дело не в этом, Франс… просто… — Да, я знаю, Колли, в чем дело. Точнее — в ком. Колетт не могла понять, что с её другом. Именно с другом. И никак иначе. Она боялась, что Франсуа может напридумывать себе несуществующих иллюзий и чувств. Это очень опасно. Она по себе уже знает. Почему он вдруг выбрал именно этот день для чертового признания?! Да и зачем оно? В чем подвох? Это после изолятора у него так крышу рвет? Или она снова чего-то не знает? — Ты мне вот что скажи, Колли, если я сегодня вечером приеду… повидаться с детьми… то твой… долговязый возлюбленный примет меня? Или с лестницы спустит? — Вечером не получится, Франс. Мы с Антуаном идем на мероприятие. Кулинарный конкурс. — Ох, как загнули! В качестве кого? Секунду! Эго снова подался в критики? — Нет, то есть — как бы… ему намекали, что ждут возращения… в общем, я буду участвовать в финальном забеге мировых поваров… вот… — И ты молчала?! — Колетт услышала, как Байо абсолютно точно начал сказать до потолка как ребенок, которому подарили подарок. — Колли! — Ну, раньше как-то повода не было. Для всяких там пустяков. Ты был в тюрьме… когда, кстати, тебя выпустили? — Вчера. — И ты молчал? — скопировала интонацию Байо Колетт. — Нужно было кое-что уладить. Да уж — если бы в сутках было больше двадцати четырех часов, я бы, непременно, к тебе успел. — Но ты можешь… приехать к детям. — И Эго не будет против? Я сомневаюсь, Колли. — Нас не будет после шести. Я договорюсь с Розенкранцем. Антуану можно не говорить, если ты так не хочешь… Колетт прослушала, что именно ответил Франсуа. Она, повернувшись, увидела Эго, стоящего прямо за спиной. Затем дети выскочили из комнаты. — Колли? — Байо позвал её, и пришлось снова прижимать телефон к уху. — Ты на связи? Что там у тебя? — Ничего, — Колетт улыбнулась Антуану, который стоял невозмутимый, но явно подозревающий что-то. Если слышал последние слова, то тем более. — Я перезвоню. Позже. Рада была пообщаться. Пока. — И с кем это ты? — Эго кивнул на мобильный. — Это… просто… Колетт лихорадочно соображала — сказать, как есть, или соврать. — …это мой старый знакомый. И тут же прокляла себя за эти слова — нужно было всё же озвучить, что звонил Байо. И не было бы никакой неловкости. Черт её побери. — Настолько старый, что ты решила скрывать его от меня? — Ты про что? — Вы говорили о том, что «меня можно в известность и не ставить», — Антуан деловито поправил очки. — Правда, мне и дела-то особого нет, но всё же… я так понял — этот твой «знакомый» собирается навестить тебя. В моём доме. Верно я всё расшифровал? — Боже, Антуан… ты вообще о чем? — Колетт закатила глаза, хорошо улавливая ноты ревности собственника. — Это был Франсуа. Байо. — Ты сказала, что это… — Прости. — Колетт мотнула головой. — Я не хотела… тебе говорить… поскольку у вас напряженные отношения… — Это мягко сказано, — Антуан, однако, заметно успокоился. — Напряженные. Они критические. — Да уж — приятного мало, но он хочет повидать детей. — Повидать? — удивился Антуан. — А забрать их он не хочет? — У него временные трудности. — У него они пожизненные, — Эго засопел, всё больше мрачнея. — И что — опять всё на тебя повесит, и ножки свесит?! — Он просил ещё несколько дней. — А я так надеялся, что скоро смогу побыть в тишине. Без этих… На первом этаже что-то разбилось, и послышались громкие детские голоса. — Ещё одна ваза. — Эго произнес это спокойно, но Колетт, успевшая изучить его, поняла — внутри буря. — Хорошо, что не раритет. Их я убрал. Вовремя, как вижу. Тату почувствовала себя максимально неловко — получается, что она, привезшая детей сюда, несет ответственность за них. И за каждую раскоканную вещь — тоже. Что толку спрашивать с Байо, если его здесь нет? В голову сразу закрались нехорошие мысли о том, что она не зря произнесла в разговоре с Байо слова «надо съезжать», ведь злоупотреблять гостеприимством и терпением Эго ей не хотелось. И даже не в этом было дело — напряжение между ними росло с каждым днем. Хоть она не озвучивала этого вслух, а он — отмалчивался, заминался, говорил, что «всё в норме», однако Колетт кожей чувствовала — нет. — Я всё сейчас уберу. Извини, — Колетт обошла Эго, и с поникшей головой пошла вниз. Она снова и снова прокручивала в памяти разговор с Антуаном, который состоялся ночью. Она ведь сама начала его, и глупо было пасовать на полпути. Но нечаянная мысль, что порез на шее у Эго получен в результате неудачного сексуального контакта, к примеру, с Сорелем, к которому, судя по всему, он бегает, — как она и догадывалась, — окончательно вывела её из строя. Да, она сразу сказала об этом Эго. И в результате — они едва не рассорились окончательно. Эго полночи опять не спал и курил. Курил и бродил взад-вперед по комнате. Нет, он не уходил в кабинет на сей раз, но и желания спать с ней в одной постели не демонстрировал. Колетт вынуждена была улечься на самый краешек, отвернуться, взять себе отдельное одеяло и замолчать. Антуан лег также молча. И даже в одежде. Не шевелясь, задремал. Потом — пару часов поспал. Колетт слышала его дыхание. И тоже не шевелилась… — Завтраком может заняться и Розенкранц. Слышишь? — Антуан прошел на кухню следом. Дети всё ещё наперебой доказывали, что ваза упала сама по себе. А Колетт на автомате нарезала бутерброды. — Мне не трудно. — Заметно — у тебя такое выражение лица, словно это танталовы муки. — Я просто очень нервничаю… — Не стоит. Колетт внутренне усмехнулась — как легко ему говорить. — Не тебе же сегодня готовить в присутствии мировых звезд кухни… — Говоришь, как девочка-школьница. — Антуан категорично качнул головой, садясь. — Колетт, соберись. — Пытаюсь, — она не смогла даже посмотреть на него. — Оставь — Розенкранц справится быстрее. — Эго имел в виду приготовление завтрака. Но Колетт была бы очень рада, если бы он также безболезненно освободил её от участия. Теперь вдруг этот конкурс стал ещё более неважным, чем был в начале. — Где он? Колетт замялась, не зная, как сказать, что Розенкранцу она негласно позволила поспать подольше. — Он, что, до сих пор дрыхнет? — Пусть отдохнет. — Прошу прощения, но здесь пока ещё я решаю, сколько и кто отдыхает. За те деньги, которые я плачу — тем более! — Эго побагровел и глянул на часы. — Ну, я ему устрою! — Антуан! Колетт пыталась задержать Эго, только куда там — он быстро вскочил со стула и направился будить Розенкранца. И переваливать свою злобу на неё, — именно на неё, и ни на кого другого, — на бедного дворецкого. В очередной раз. И опять она виновата. Тату, не стесняясь даже детей, выругалась матом. Нож лежал в руке так, словно был чужеродным предметом. Впервые. Пальцы стали деревянными. Не было и малой доли желания что-либо делать. Перед глазами всё расплывалось. Когда, черт возьми, она успела так раскиснуть?! — Напоминаю снова, — в который раз, считай сам, — я плачу тебе деньги, а ты выполняешь работу. Вовремя. Ты мой будильник, а не наоборот! Ясно?! — гневный голос Эго донесся до ушей Колетт. — Нахождение в доме ещё кого-то, способного выполнить это за тебя, не даёт, напоминаю, ни малейшего права на прохладительные паузы! — Да, мсье Эго, — теперь отвечал Розенкранц. Как всегда — тихо. Подобострастно, с терпением и страхом. — Прошу прощения, мсье Эго. Такого больше не повторится. — Ещё раз — и ты будешь получать зарплату у кого угодно, но не у меня! Антуана Эго не понять — он может за минуту поменяться. Полностью. Сменить пряник на кнут. Ещё какой кнут. И, вроде, с Розенкранцем у них начали налаживаться отношения — и на тебе, снова ор. Колетт только вздохнула. — Розенкранц. — Антуан снова появился в поле видимости. — Забери у неё нож, ради всех святых, я не могу этого видеть! Сегодня не затмение, часом? Колетт, что с тобой? — Мадмуазель Тату… Колетт хотела было протестовать, но вдруг она неосторожно дернула рукой, и лезвие соскочило с толстого куска ветчины, задевая её по пальцу. Боли почти не было. Только кровь хлынула как из артерии. — Доигралась! Антуану, казалось, даже видеть это больно. В десять раз больнее, чем ей испытать. Колетт вспомнила про его фобию — боязнь боли, и теперь наконец-то почувствовала, каково это — полоснуть по пальцу острым ножом. Сколько она не работала — неужели навыки нарезки мяса могли так внезапно уйти? — Черт… я не хотела… Розенкранц сразу полез за аптечкой с зеленкой и прочими принадлежностями, пригождающимися при таких травмах. — Если бы ты не хотела, то оставила бы это занятие ещё когда я тебя просил. — Антуан, морщась, подошел к ней и убрал подальше нож вместе с разделочной доской, залитой кровью. — Колетт, ты соображаешь, что теперь будет? — А что будет? — Колетт старалась не смотреть на рану, всё же — зрелище не из приятных. Хоть она и не боится крови — мало ли. — Я несильно. Кажется. — Как ты с такой рукой готовить сегодня вечером будешь? — тёмно-голубые глаза Антуана прожигали насквозь. До Колетт только теперь дошло — Эго прав. Как ей готовить? — Ну, если аккуратно забинтовать, или… наклеить пластырь бактерицидный… может, не заметно будет? — Колетт, там нельзя готовить в перчатках. Это нарушение. Ты и сама знаешь. А явиться с такой рукой — это вынести себе смертный приговор! — Эго сжал зубы. — Недаром же поваров просят беречь как зеницу ока — руки! Не головы, не глаза, а руки! — Антуан… — Если такая травма случается во время приготовления пищи в хороших ресторанах, то повара временно отстраняют от работы, и ты тоже знаешь! Розенкранц осторожно промокнул рану перекисью, потом принялся обрабатывать зеленкой. Под неодобрительные взгляды Эго. Колетт прикусила губу — теперь стало больно. И ещё больше — обидно. — Почему именно сегодня?! — Эго нервно прошелся по кухне. — Не вчера, не завтра, а сегодня? Колетт, ты это специально? Тату вспыхнула как подожжённый фитиль. Резко. — Специально?! Да как ты смеешь? — Смею! — Антуан вышел из себя тоже за пару секунд. — С твоим практически нулевым уровнем заинтересованности в этом конкурсе — смею! Ещё как! — Кажется, мне становится понятно… Эго выжидающе глядел на неё. — Тебя беспокоит на этом конкурсе вовсе не моё участие и даже не моя победа. Тебя заботит лишь перспектива вернуться в число кулинарных критиков. Так? — Колетт решила, что больше не будет молчать. Скажет, как есть. — Признайся, Антуан, с самого начала тебя волновало только это! — Смею заметить, что из нас двоих работы нет у тебя. Ровно, как и средств к существованию. — Антуан был оскорблен, и это отразилось во взгляде. — Ещё неизвестно, Колетт, кому этот конкурс больше нужен. Хотя… я и так знаю ответ. Тату выдернула руку из бинтов, которые принялся накладывать Розенкранц. — Ну тогда… я отказываюсь от участия! Дворецкий тихо ойкнул, а Эго, будто не поверил своим ушам — прищурился. Смотрел на неё, как голодный удав на маленького кролика. — Хочешь меня подставить? — А мне всё равно — я отказываюсь. — Колетт понимала, что сейчас она балансирует на грани между тем, чтобы послать Эго с его прихотями далеко и надолго, и тем, чтобы заткнуться, признать, что неправа и молча делать всё, чтобы в дальнейшем у неё была работа. — Так будет лучше. Зато тебе не придется краснеть. — Как мило с твоей стороны, что ты обо этом вспомнила! — зарычал сквозь зубы Эго, сжимая кулаки пуще прежнего. — Приведи руку в порядок немедленно, и готовься к вечеру! Я всё сказал! Антуан бросил ещё один уничтожающий взгляд, но уже на Розенкранца. И исчез с кухни, оставив за собой только стойкий запах сигар. — Да знаешь что?! — Колетт готова была кинуться за ним, словно разъяренная тигрица, но Розенкранц вовремя удержал её. — Ты… ты… — Мадмуазель Тату, прошу вас, давайте без резких слов. Пожалеете потом. Поздно будет. Колетт удивилась тому, что никогда ещё не чувствовала к Эго столько ненависти. Даже когда они были, по сути, чужими людьми. Когда он изредка появлялся в «Гюсто» и обсирал её блюда. Открыто смеялся в лицо. Сейчас она вдруг восприняла его как истинного тирана, который, наплевав на безопасность и всякую тактичность, отправляет её в пекло. Ради своей гребанной выгоды. — Мадмуазель Тату? Не туго? — Розенкранц снова перебинтовал палец. — Нет, спасибо. — Вы… не расстраивайтесь так уж… У Колетт случилось дежавю. Помнится, он точно также в прошлый раз уговаривал её. Только — что изменилось? Ах, да — теперь Эго знает о том, что именно Розекнранц посоветовал ей «поговорить с ним». Идиотская ситуация. Колетт, конечно, не хотела выдавать дворецкого, но так уж вышло. — Да, а как мне расстраиваться? — усмехнулась Колетт. — Помните, я предлагал поговорить с мсье Эго… — Поговорили уже, Розенкранц. Я не смогла сдержать при себе свои наболевшие вопросы, а он отказался отвечать. Как всегда. Поссорились. И сейчас вот подлили масла в огонь. — Единственное, что я скажу — напрасно вы его подозреваете в связи с Сорелем. — Напрасно?! — Колетт подавилась воздухом. — Это бег по замкнутому кругу. Да. Напрасно. — Ну, тогда я набегалась! — выпалила Колетт. — Вы и правда, кажется, не умеете ждать, — выдал Розенкранц. — Но ничего — к вечеру, я надеюсь, у мсье Эго отойдет приступ эгоизма, и он… — Розенкранц, я хотела вас попросить об услуге, — вспомнила Колетт. — Да, я слушаю. — Сегодня вечером придет мсье Байо. К детям. Пустите его? — Я должен спросить разрешения у… — Нет, — качнула головой Тату. — Не надо. Он откажет. Сделайте это втайне. Для меня. — Стойте, я не могу… — Розенкранц. Я вас прошу. Пожалуйста. У Байо особые обстоятельства. Он не может забрать детей сейчас. Но они по нему скучают… Дворецкий посмотрел на неё с долей скепсиса. — За спиной у Мсье Эго… пускать в его дом… постороннего человека… — Постороннего? — Мадмуазель Тату, мы ведь обсуждали персону Байо — я своего мнения не поменял. Если что. — Под моим присмотром, — сказала вдруг Колетт. — Байо побудет с детьми. Сойдет? — Но вы же будете на конкурсе… — Нет. На конкурсе будет только мсье Эго, — перебила Колетт. — Не порите горячку, — зазвозражал Розенкранц. — Не отказывайте ему — идти на принцип не есть решение. И он надолго это запомнит. — Ради бога — пусть запомнит. — Чего вы добьетесь этим? Это типичное женское упрямство, мадмуазель Тату! — Можно, я сама разберусь? — Колетт решила оставить последнее слово за собой. — Спасибо. Настроение со вчерашнего вечера у неё нисколько не улучшилось, скорее — наоборот. Ещё больше подпортилось. Колетт давно не ощущала себя загнанной в угол. А теперь, кажется, подошла к той самой грани, из-за которой нет возврата. И единственным выходом сейчас было принять решение. Да, тяжелое для неё. Болезненное. Но — принять его. — Колетт? — стук в дверь раздался, когда часы показывали без двадцати пять. — Можно? Тату отложила газету, где в графе «Требуются на работу», уже обвела парочку объявлений. — Почему ты ещё не готова? Он издевается?! Колетт повернулась, и увидела Антуана в строгом фраке, белоснежной рубашке с галстуком-бабочкой, в шикарных черных брюках со стрелками. Она видела много мужчин, пытающихся изображать из себя кавалеров девятнадцатого века, экспериментирующих со стилем и так далее, но Эго ничего этого не понадобилось — на нём деловые костюмы всегда сидели бы как влитые. По-графски. По-джентльменски. Да как угодно. Всё равно было бы идеально. Она даже забыла, что ещё недавно хотела ему сказать. — Извини, Антуан, но… я не иду… — Колетт, — вздохнул Эго, закрывая дверь. — Мне казалось, что ты — взрослый и разумный человек. А не ребенок, которому нужно разжевывать элементарное. — Да, я знаю, что подвожу тебя, но я приняла решение. Я не буду участвовать в конкурсе. — Ты из-за пореза? Я договорюсь — ты сможешь работать в перчатках. — Антуан, дело не в порезе, будь он трижды неладен! — А в чем? — В тебе. — Колетт снова опустила глаза. — Ты сам не замечаешь этого? — Я прошу у тебя прощения за свой… утренний срыв, — сказал Эго, выпрямляясь и с надеждой смотря на неё. — И снова дело не только в сегодняшнем срыве… — Колетт, давай мы… отложим этот долгий и серьезный разговор на потом. Прошу тебя. А сейчас нам лучше поторопиться. Тебе, особенно. Тату отшвырнула газету. Она старалась не реагировать слишком эмоционально, но не смогла. — Проблема в том, что… ты врешь мне, Антуан. Не первый раз. — В каком месте? — растерялся Эго. — Ты сам знаешь, — фыркнула Тату. — Я делаю это лишь для того, чтобы обезопасить тебя! — Врешь для того, чтобы обезо… — Да! — Антуан сверкнул глазами, которые теперь смотрели на неё без стекол очков. Он надел контактные линзы. И стал выглядеть, чего греха таить, много моложе. — Именно так! И если ты своими женскими мозгами не в состоянии это понять — просто доверься! — Прекрасно — то есть, ты все же считаешь меня тупой! — Колетт опять разозлилась. — Не я это произнес! Но в данном случае — да! Ты ведешь себя отвратительно! — Под стать тебе! — огрызнулась Колетт. — Тем более — из нас выйдет блестящая пара! Собирайся! — Эго начал терять терпение. — Ты можешь и один пойти! Фифы найдутся! Вон у тебя какой костюмчик — только успевай от журналистов отпрыгивать! В клочья порвут — не видели столько времени тебя в обществе! — Я не могу пойти один. — Не утрируй, Антуан. Если ты так не хочешь — тем более, не ходи совсем. — Колетт, давай серьезно. — Эго прикрыл глаза и потер переносицу. — Мы же собирались пойти вместе. Я не могу прийти один. Не могу. Ты должна понимать, как это будет выглядеть…