Звёзды над Парижем

Антуан вышел из ванной чуть позже, и застал Колетт уже в кровати. Она, обнажённая, лежала на животе, раскинув руки в стороны. И сладко сопела в подушку. Эго некоторое время просто стоял и любовался, ощущая, что ещё немного, и одного раза ему станет мало, и потому, заботливо укрыв её одеялом, решил, что сможет исчезнуть и побыть в кабинете, но, как только его ладонь задела её спину, Тату тут же открыла глаза и приподняла голову. — Не уходи, эй… — она ловко поймала его пальцы и потянула к себе. — Хочу побыть с тобой… — Мы же только что… — Антуан, — отказать ей стало почему-то совершенно невозможно. — Иди сюда. — Да, но… спать ты хочешь, наверное, больше, чем побыть со мной, и я планировал кое-какие документы убрать… — Потом уберешь. — Колетт отогнула край одеяла, кивая. — Ложись. Он развязал пояс халата, как всегда колеблясь и думая, стоит ли его снимать, но потом всё же оставил сомнения — халат почти бесшумно упал на пол возле кровати, Эго устроился рядом с Колетт, и на её губах появилась довольная улыбка. — …давай поговорим? — неожиданно произнесла Тату. — Ты разве это имела в виду, когда пригласила меня полежать? — Эго заправил прядь её влажных волос за ухо, когда Колетт придвинулась ещё ближе и положила подбородок ему на грудь. — Если да, то… можем и поговорить. — Ты обидишься, если … разговор будет не самым приятным? — Эм, я не очень понял, — моргнул Эго. — Такой замечательный вечер завершать чем-то неприятным — это новый вид садомазохизма что ли? — Ну, вот… потому я и спрашиваю — не обидишься ли ты, — повторила Колетт. — Захочешь ли ты говорить об этом сейчас? Или… утром тебе настроение портить перед работой — тоже не вариант… — Смотря, чего ты этим хочешь добиться, — ответил Антуан, несколько напрягаясь. Он надеялся, что, если они и поговорят, то исключительно на отвлечённые, приятные темы, а углубляться в то, что и так не давало ему покоя, не было ни малейшего желания. — Колетт, объясни — зачем? Неужели тебе хочется обсуждать всякую… грязь? Будто нам больше поговорить не о чем… — А что делать, если этой грязи кругом… тьма просто? — Колетт вытянулась, удобнее утраиваясь у него под боком. Антуан обнял её одной рукой. — И вообще — мне кажется, что если не сейчас, то уже никогда мы… — Тебе кажется, поверь, — Эго внимательно посмотрел ей в глаза. Тусклый свет ночника давал возможность видеть эмоции. — И, боюсь, у меня нет ответов на все твои вопросы. Пока нет. — На все вопросы невозможно ответить. Но на некоторые… — Хорошо, считай, что этот раунд я отдаю тебе, — сказал Антуан, понимая, что Тату не отстанет. А переубеждать её сейчас бесполезно. — Задавай вопросы — я отвечу. Довольна? — Да, — с гордостью заявила она. — Ещё как. Ты впервые не предлагаешь мне забыть и отложить разговор в дальний ящик — ты соглашаешься. Конечно, я довольна. Эго закатил глаза — иногда Колетт была похожа на подростка, добившегося наконец от родителей разрешения на что-то, чего раньше не позволяли. — Но ты сильно-то не обольщайся, — добавил он всё же, — я просто устал и хочу спать. — Устал? — не поверила Тату. — Ты серьезно? — Начнешь уже, провокатор? — Антуан легонько щёлкнул её по носу. Колетт перестала улыбаться и задумалась. — Расскажешь мне что-нибудь о… своей маме? — от вопроса Эго едва не закашлялся. Он ожидал чего угодно, но не этого. — Что посчитаешь нужным. — Я не хотел бы трогать эту тему. — Почему? — Колетт снова приподнялась. — Из-за того, что мне рассказал Фрай? — И что же он тебе рассказал? — Антуан перевел взгляд с потолка на неё. — Про тот случай, когда… Эго сжал одну руку, находящуюся на одеяле, в кулак. — …когда тебя, маленького, душили… и после этого… — Колетт тщательно подбирала слова, но всё равно легче от этого не становилось. Антуан почувствовал, как в груди становится тяжело и больно, будто от сердечного приступа, — твою маму пытались лишить родительских прав, а у тебя обнаружили разные… отклонения… то есть… — Ну, вот — тебя просветили не хуже меня, — он попытался не поддаваться эмоциям. — Что ещё хочешь узнать? — Антуан, не воспринимай это, пожалуйста, в штыки, — Колетт коснулась его костяшек пальцев на сжатой руке, поглаживая и стараясь сделать так, чтоб он успокоился. — Я спрашиваю не потому, что мне очень интересна эта история, и не потому, что я хочу тебя как-то задеть, а потому что… я не верю в то, что твоя мать могла так поступить. И Фрай, который рассказывал мне об этом, явно не знает всей истории, как и ты… — До того момента, как мне об этом напомнили, я… всегда считал эту историю кошмаром. — Эго выдохнул и чуть расслабился. — Я боялся спросить мать об этом — хотя иногда очень хотелось задать ей вопрос… почему вообще я… помню… всё это… — Но потом — спросил? — Спросил. — И что? — Колетт с тревогой посмотрела на него. — Она сказала, что это был припадок, — ответил Эго. — Потом она рассказывала мне про то, что врачи и сами не могут объяснить, что это было. Сперва ж вообще считали меня эпилептиком, я говорил? Колетт отрицательно мотнула головой. — А позже врачи сказали, что этот припадок характерен для пациентов с тяжелой формой сердечной недостаточности. Меня едва не взялись оперировать. Но тут мы нашли одного врача, который поставил-таки инсомнию, вызванную, по его словам, слишком большой активностью мозга… ещё он сказал, что случай тяжелый. И, в какой-то степени, уникальный. Лекарства тогда не было особо, только симптоматическое, в виде специальных сеансов психотерапии для разгрузки… ну и если бы я не начал спать хотя бы по несколько часов подряд, меня бы пришлось вводить в искусственную кому, и там — пятьдесят на пятьдесят… — …и тогда твоя мама сама изобрела «лекарство» в виде сказок и непрерывного чтения тебе параграфов из учебников? — Антуан вспомнил, как впервые Колетт рассказала ему сказку, после того, как он трое суток не спал. — Или кроме этого было ещё какое-то средство? — Снотворное. Не такое, как обычно, а с чуть другими свойствами. Максимально грузящее. Схожее с фенозепамом. Правда, с годами оно мне всё меньше помогало. Колетт набрала в грудь побольше воздуха — Эго уловил это по тому, как долго она вдыхала. — Прости, что я… спрошу ещё, но… твоя мать тебя… била когда-нибудь? — Я не помню такого, — сказал Антуан, отмечая, что Тату тоже сразу расслабилась. — Я спросила это, чтобы понять… Фрай сказал, когда тебя тогда привезли в больницу, то… нашли следы побоев… а если твоя мать тебя не трогала, то… это как-то странно, и не вяжется с версией следствия, согласен? Антуан неопределенно пожал плечами. — До четырех-пяти лет мы жили в доме родителей моей матери… до того, как мой папаша разорил поместье. И пустил нас по миру. Там за мной присматривала… её тётка… я, на удивление, плохо это всё помню, однако… мы с ней не очень-то ладили — скандальная была бабка, к тому же — страшно завидовавшая моей матери. — А её дочь — это мать Розенкранца? — Да, но… откуда ты всё знаешь? — Антуан приподнял брови. — Фрай мне рассказывал о Розенкранце и о том, что он стал сиротой из-за того, что его мать не могла определиться, чей же он сын — твоего отца или… какого-там знатного графа… — Да уж, я тоже слышал эту версию. — А ты не думал, что если все это — правда, то… Розенкранц тебе вовсе не далёкий родственник, а очень даже близкий…? — Не думал. Я вообще не люблю думать об этом. — Очень зря… — Почему ты так за него переживаешь? — спросил Эго, напрягаясь и проводя кончиками пальцев по её плечу. — За Розенкранца? — Колетт, казалось, не поняла, что ему не нравится. — А почему я не могу за него переживать? Мы с ним в нормальных дружеских отношениях. И вообще… он — хороший дворецкий. Он помогал тебе столько лет. Он любил твою мать. — Слушай, ты… — Что? — она перебила, и снова посмотрела так, будто это он нес чушь. — Я имела в виду, любил как близкого человека, Антуан. — …я хотел сказать, что ты… слишком его идеализируешь. Если бы он и «любил», как ты сказала, мою мать, то вряд ли бы стал главным подозреваемым в деле об убийстве. — Хр-р-р! — прорычала Колетт. — Мы ведь говорили об этом — я уверена, что его подставили. Понимаешь? Просто всё так неудачно сложилось для него. Не исключено, кстати, что это всё устроил… твой отец. — Почему вы все пытаетесь обвинить именно моего отца? — Нет — почему ты пытаешься его выгородить? — опять задала этот вопрос Колетт. — Антуан, ты ведь не знаешь его. Ты не знаешь ничего о нем. А он весит тебе лапшу на уши, и ты запросто ведешься? Эго замолчал, смущаясь, ведь совершенно не представлял, что ей сказать — он и сам не понимал, почему ищет любые варианты и любых подозреваемых, лишь бы не думать на своего вдруг явившегося извиняться папочку. Но один ответ у него всё же был — и Антуан колебался, стоит ли озвучивать его, — вероятно, он просто подсознательно, не анализируя, тянулся к единственному своему живому родственнику. «Близкому человеку» — как сказали бы другие. К человеку, который готов ответить на его вопросы, сколь странными бы они ни были. Который, может, даже готов принять его таким, какой он есть. Не переделывая «под себя». Эго знал, что он одинок. Всегда знал. Как только кончилось его детство, кончилось во всех смыслах, — а это случилось, примерно, в шестнадцать, — кончилась и довольно наивная, конечно, вера в то, что он сможет нормально адаптироваться во взрослой жизни. Они с матерью начали медленно, но верно отдаляться. Шаг за шагом, и буквально через пару лет Антуан в полной мере ощутил, как разрушительно одиночество. Не столько бытовое, — в плане быта он стал самостоятельным очень рано, — сколько душевное. Они не могли больше сесть рядом и поговорить, о чем бы то ни было — мешал Клаус, но это было меньшей из проблем сначала. Настоящие проблемы начались тогда, когда Антуан впервые осознал — настолько ясно, слишком пугающе, будто до этого он был слепым, — что Анна прекрасно знает о том, что её любовничек поколачивает и всячески унижает, день за днем, его, её единственного сына, но ничего не предпринимает, чтобы исправить ситуацию. Вот тогда понятие «одиночество» и приобрело для него форму — такую, в которую он влез, будто в футляр, и даже думал, что сможет смирится с таким положением дел. Но смириться не получалось — было адски больно всегда и везде быть «не таким как все». И когда он почти отчаялся, в его жизни появился Сорель, который и научил «перерабатывать» эту боль, получать из неё взрывоопасный, ядовитый концентрат, состоящий из интеллектуальной желчи, нахального эгоизма и невероятных амбиций. И, конечно, научил использовать всё это себе во благо. — …твой отец… он пытался тебе внушить, что в той ситуации виновата мать? — Колетт вырвала его из пучины раздумий. — Не специально ли он это делал, а? Ты виделся с ним для того, чтобы… прояснить это? — Да, наверное, — Эго снова поднял глаза к потолку. Почему-то стало трудно говорить. — А ты… как… узнала, о чем мы с ним… — Неужели, ты ни разу не задумывался, что он, настраивая тебя против матери и не только, преследует определенную цель? — Цель? — Колетт оказалась очень проницательной. Эго сразу вспомнил, как точно такие же слова говорил, глядя в глаза отцу. — Не понял, о чем ты? Тату тяжело вздохнула. И Антуан понимал, что долго строить идиота не получится. Но надеялся ещё какое-то время потянуть резину. — Фрай мне рассказал, что алмазы под вашим домом спрятал Звездочёт. Рассказал, что твой отец и наш бывший «смотритель» были друзьями, в последствии, естественно, эта криминальная дружба дала трещину, и твой отец сделал всё возможное, чтобы заполучить алмазы… Звездочёт это узнал, похоже, и как-то сумел их перепрятать, ну, а дальше… ты и сам в курсе. Твой отец убил его и всех, кто хоть как-то был замешан, и хоть что-то знал, и теперь охотится исключительно за алмазами, настоящий путь к которым знаешь… только ты. Антуан, до этого слушавший с большой долей внимания, едва не расхохотался, когда она сказала, что именно он знает местоположение алмазов. — Фрай ещё и не такие байки натравить может. я ему больше не верю. И, Колетт, ты, конечно, извини, но… лучше не развешивай уши, где попало. — Самое удивительное, что всё это же, почти слово в слово, мне повторил и Розенкранц. Ага? — Ох, но ты мне так и не ответила внятно вчера — что конкретно вы с ним успели обсудить до приезда наряда полиции? — Антуан подправил подушку свободной рукой. — Как ты вообще у него оказалась? Зачем? — Розенкранц сам мне позвонил и попросил встретиться. Он сказал, что его преследуют. Твой отец. Вот тут Эго удивился. — Почему он сообщил об этом тебе? — Скорее всего, потому что… он хочет помочь тебе, но, поскольку вы с ним в напряженных отношениях, он решил поговорить со мной. — Колетт странно замялась. — Ну или… может, потому что… — Ну-ну? — Антуан повернулся голову, не позволяя ей избегать его глазами. — Если я скажу, как есть, ты обещаешь не выдавать меня Розенкранцу? — Так, стоп, что у вас там вообще за тайны, м? — Эго приготовился услышать что-то из ряда вон выходящее и вдруг неожиданно поразился своему относительному спокойствию. Обычно в такой ситуации, когда от него скрыли что-то важное, он бы уже вышел из себя и принялся строить самые невозможные догадки. А тут — нет. Либо это секс на него так подействовал, либо то, что Тату в этот раз ничего не требовала, а просто спрашивала. — Мне пора тебя ревновать ещё и к нему? — Какой ты ревнивый-то стал, — шутливо произнесла Колетт. — Мне пора опасаться общения с другими мужчинами? Эго молча дожидался, когда она снова станет серьезной. — Ты обещаешь не рассказывать ему? — Хорошо, обещаю. Буду молчать как рыба. — Угу, когда ты забрал меня к себе, ну, когда я заболела, помнишь? Я потом немного времени провела с Розенкранцем, пока ты отдыхал, — он кивнул. Чувствовалось, что Тату борется сама с собой. Видимо, раскрывать эту тайну ей запретили. — Мы успели поговорить, когда я… случайно нашла в пачке из-под сигарет кольцо, которое тебе подарил Сорель. Тогда он мне и сказал, что… Эго вдруг подумал, что кольцо надо бы вернуть. И полностью отпустить всякие, даже крохотные мысли о том, что у них с Сорелем снова что-то будет. И, кажется, зря он до сих пор не сделал этого. — …твоя мама попросила его присматривать за тобой, быть рядом, и не оставлять до тех пор, пока не появится человек, на которого можно положиться, верный, любящий, который будет принимать тебя таким, какой ты есть… Розенкранц дал ей слово. Это началось давно, ещё когда вы встречались с Сорелем, и он… как бы это сказать помягче… начал дурить. Сорель с твоей мамой общался куда больше тебя самого. Об этом ты знал? После этих слов Эго почувствовал себя не в своей тарелке — он до последнего считал, что Розенкранц просто присосался к нему, жаждая наживы и каких-никаких подачек, ссылаясь на хорошие отношения с его матерью. А сейчас вдруг услышал то, что перевернуло всё. — Ты… не веришь? — Колетт дотронулась до его щеки. — Нет, я… верю, просто… — Антуан не мог связать и двух слов — настолько его ошеломила такая новость. — Я бы никогда не подумал, что… — Розенкранц ни с кем это не обсуждал. Не знаю, почему он выбрал меня, но… — Наверное, потому что разглядел в тебе ту самую серьезность, которая должна была быть, по определению моей матери, у человека, на которого меня можно оставить, — нервно усмехнулся Эго, он всё ещё пытался прийти в себя. — И, кажется, теперь я начинаю понимать, почему она так… заботилась о Розенкранце — есть же пословица: относись к другим так, как хочешь, чтобы относились к тебе… Она убеждала меня, что он — лучший вариант, что другого такого я не найду, оказывается, вот в чем было дело… они заключили сделку… — Да. Поэтому она и отписала ему половину имущества, которое ты ей подарил, — Колетт выдохнула. — Это, своего рода, было благодарностью за то, что он… в любой ситуации оставался с тобой не только ради денег. И если бы ты прислушивался ко мне, хотя бы… — Угу, сейчас ты будешь меня стыдить за то, что я, ничего не зная, был не слишком-то вежливым с Розенкранцем, так? — Нет, вообще-то, я хочу сказать, что… теперь, когда ты всё знаешь, то, может, передумаешь гнать его навсегда? Он не виноват в смерти твоей матери, и скоро это выяснят. — Да, если он не виноват, кто тогда виноват? — Антуан, Розенкранц рассказал в мой визит к нему ещё и о том, что… твоя мать с самого начала знала об алмазах. И она, вероятно, видела… ну я не знаю — прежнее место их хранения или карту, по которой их можно откопать… — Всё это похоже на какой-то дешевый криминальный боевик с кучей преступников, какими-то сокровищами, за которыми охотятся все, кому не лень, однако, их не существует, и так далее по списку. — Эго прикрыл глаза и вытер со лба пот. — Я правда не очень в это верю. — А ещё он мне сказал, что ты, — Колетт сделала акцент на этом местоимении, — знаешь место, где находятся эти алмазы. Они существуют. Во всяком случае, когда-то существовали. До того, как кто-то затеял всю эту «перестановку». Но дело даже не в этом, понимаешь? Антуан, ты слушаешь? — Я слушаю, — кивнул он. — Но не могу понять, неужели ты или кто-то ещё, вроде Розенкранца, считаете, что я знаю, где лежат огромные деньги в виде драгоценных камушков, но молчу в тряпочку? Тем более, когда из-за этого гибнут люди, а другие находятся в опасности. Близкие мне люди, между прочим… — Ты правда ничего об этом не знаешь? Эго посмотрел на неё максимально доходчиво. — Ты сомневаешься? — Нет, но… твоя мать передала эти слова Розенкранцу, чтоб он в нужный момент передал их тебе, — после паузы сказала Колетт. — Это, кстати, может объяснить ещё и тот момент, что вы на самом деле с Розенкранцем — близкие родственники. Сводные братья, быть может. Постороннему человеку вряд ли можно доверять такую информацию, нет разве? — Да уж — теория просто блеск, — хохотнул Эго, не понимая, как именно он должен на это реагировать. — Тогда бери выше — всё было спланировано заранее, и потому моя мать сошлась не с кем иным как с Клаусом — бывшим телохранителем сыночка самого Звездочёта, а, как тебя такая версия? — Вполне себе правдоподобная. — Знаешь, вчера Фрай мне тоже что-то подобное пытался сказать, но я… был так… взбудоражен, что… пропустил всё мимо ушей, — признался Эго, помолчав. — А ещё он… рассказал, как именно кровь Розенкранца оказалась под ногтями у моей матери — они разругались, когда она попросила его о чем-то… и теперь мне, кажется, ясно, о чем именно. Розенкранц при Фрае не стал озвучивать причину конфликта, но теперь, если сопоставить всё то, что ты сказала, о преследовании, и то, что он говорил на допросе, то… — Подожди. — Тату резко села. — Ты хочешь сказать, что… причиной их скандала, случившегося незадолго до смерти твоей матери, стал разговор… об алмазах? И о том, что Розенкранц должен будет… рассказать тебе всё, когда придет время? — …если допустить мысль, — продолжал Эго, охваченный внезапной обжигающей его догадкой, — что их во время этого разговора подслушал чёртов Клаус, и ещё, вероятно, крыса моего отца, которую ранил пёс, когда та утащила ключи у Розенкранца… то всё, вроде, складывается, и всё закономерно — после смерти моей матери Клаус начал шантажировать Байо, потому что узнал о том, что того я попросил вести дело… — …а потом в Париж приехал твой отец, и навел шороху, убив партнера Байо, с которым тот, видимо, собирался провернуть сделку по продаже твоего дома… потому что, они все были уверены, что алмазы там! — подхватила Колетт, и сказала, ровным счетом всё то, о чем и он только что подумал. — Антуан! Мы же раскрыли это дело! И чего там Фрай так долго копается?! — Охо-хо-хо, какая ты резвая. — Эго опять скептически усмехнулся. — Это же только наши домыслы. И всё может оказаться иначе. Торнтона же они отпустили… — Кого? Что? — Виктора Торнтона. — Антуан только сейчас понял, что не стоило бы так откровенничать. — Скорее всего, что его… похищали люди моего папаши. Торнтон, кстати, снова приступил к своим обязанностям. Если точнее — занял место Фрая в расследовании. — Как это — занял место Фрая? — Фраю влетело за то, что он не взял моего отца во время налета. И за очередной труп. — Серьезно? — не поверила Колетт. Антуан кивнул. — И ты хочешь сказать, что Торнтона отпустили, чтобы он… — Из самого штаба им сообщал, как продвигается следствие — да. — Эго всё больше жалел, что начал говорить об этом, но обратной дороги не было. — А если учесть, что его братца добили прямо в больнице, почти при Фрае, то… его кандидатура первого следователя выглядит очень подозрительно. — Стой-стой, ты считаешь, что он помог им убрать своего брата? — Не исключено. Но вот, почему его не убили в таком случае, как ненужного свидетеля и возможного предателя — неясно. — Ну-у-у-у, так Торнтон — коп. И его убивать напряжно — слишком много шума. Не так? — А, может, они его в долю взяли? — Ты так говоришь — они… — Мой отец и Клаус. — …они объединились?! — глаза у повернувшейся к нему Колетт округлились. — С чего бы! Клаус уже сидит в камере! — …это может быть временное перемирие — просто, пока они грызутся слишком много дел может наворотиться. Ну, или, может, один использует силу и авторитет другого. Я не знаю, — сморщившись, помотал головой Эго. — Слишком всё это запутанно. А ты ещё говоришь, что чего полиция копается… будешь тут копаться… — Кошмар какой-то, — сокрушенно вздохнула Колетт. — Но… ты упомянул, что… у твоего отца есть… крыса? Антуан прикусил язык — и правда, ему стоило повременить и не сообщать Колетт такие подробности. — Да, есть. Но это ещё ничего не значит. Колетт тут же нахмурилась. — Про неё говорил нам Фрай? Когда показывал снимки о том, что «кто-то» стащил перстень с пальца Звездочёта после его смерти от отравления, потом — отравили коллекционера, да? Да и твою мать кто-то отравил, Антуан! Какие ещё доказательства тебе нужны?! — Хотя бы, наличие яда, — спокойно сказал Антуан, не поведя и мускулом, — наличие яда у предполагаемого убийцы. То есть — у моего отца. Ну и раз уж у нас такая пьянка пошла, не знаю, правда, как ты умудрилась так меня разговорить, — он поджал губы, — то скажу тебе ещё кое-что: когда я встречался с отцом, то взял у него один интересный пакетик с белым веществом, похожим на яд, о котором так много говорят, но увы, никто не знает, какой он и откуда взялся… так вот — я отнес вещество из этого пакетика на анализ в лабораторию — это не яд, а всего лишь искусственно-созданный сильный антисептик. — Ну, допустим, — проговорила в задумчивости сидящая Колетт. — А что насчет того, что Лингвини считает, будто ты специально подставил Микро-шефа под удар, чтобы… — Пф! А хочешь я тебе кое-что про этого сосунка расскажу? — теперь и Антуан принял сидячее положение, чтобы было удобнее разговаривать. — Он следил за мной! Идиот безмозглый! Ему уже жить надоело? Колетт не успела и слова вставить. — Между прочим, я едва спас его шкуру! — от спокойствия не осталось и следа. Злость на Лингвини снова царапнула горло. Антуан вспомнил, как душил его, и ладони неприятно вспотели. — Не в первый раз, замечу! — Альфредо следил за тобой, и узнал, что ты… встретился с отцом? Антуан почувствовал, как всё сильнее закипает. — Да. Ему там не очень-то обрадовались, знаешь ли. Совсем не обрадовались. Пытались прикончить без суда и следствия… а он ещё хорохориться вздумал — щенок! Как будто это я втягиваю его в криминальные истории! Да после того, что я для него когда-то сделал, он должен заткнуться нахрен и не лезть туда, куда не надо! А не обвинения на меня строчить! — Да, с заявлением о похищении крысы Альфредо погорячился, это очевидно, но ты-то, можешь быть умнее, — Колетт заговорила тоном учителя, беседующего с нашкодившим учеником. — Ты сам подлил масла в огонь тем, что отказался поговорить с Фраем на эту тему, вскочил и убежал. Так не делается, Антуан. Он же хотел, как лучше… он пытался … — Да, конечно, а вчера он пытался меня арестовать, и вполне мог бы это устроить, если бы не внезапная смена власти в лице Торнтона! — Фрай пытался тебя арестовать? Как это? За что? — За соучастие, — буркнул Эго. — Соучастие в чем? — продолжала спрашивать Колетт. — В делах папаши, — ответил Эго. — Он посчитал, что я в правду замешан в похищении крысы Лингвини и ещё бог знает в чем… — Он с ума сошёл! — Тату негодующе фыркнула. Антуан с раздражением откинул одеяло и свесил ноги с кровати, решив, что на сегодня откровений и шокирующих предположений явно достаточно. Но слова слетели с языка раньше, чем он проанализировал их: — …на какую-то долю секунды я потерял над собой контроль, и от злости попытался этого рыжего щенка придушить… — Что…? — тихо спросила Колетт, явно всё услышавшая, и затем вставшая на колени за его спиной. — Антуан? — …так что, может, Фрай был прав, когда надел на меня наручники и хотел закрыть в клетке подальше от греха? Антуан не спрашивал — глубоко внутри он утверждал. Но для Колетт его фраза прозвучала, скорее всего, с вопросительной интонацией. — Нет, я не верю, что Фрай мог так плохо о тебе думать. Скорее, он пытался тебя уберечь. И арестовал бы он тебя ненадолго — откуда у него хоть какие-нибудь доказательства твоей причастности? — Спасибо, но я и ненадолго за решетку не хочу! — Эго встал и нагнулся за халатом. — Я — пострадавшая сторона, а никак не наоборот! — Да, но… — На этом предлагаю закончить, — отрезал он, хмурясь. — Ты куда? — спросила Тату, провожая его погрустневшим взглядом. — Покурить. — Антуан, может, обойдешься? — Уже — нет, — он качнул головой, надеясь, что сейчас не последует очередных завываний на тему здоровья. Которое и так уже посажено донельзя — так чего начинать себя жалеть. Но, ведь, не он такой, а чертова жизнь. — Спокойной ночи. Антуан смотрел на снег за окном, и буквально чувствовал, как холод забирается под халат. Он занервничал. От прежнего ощущения, пусть и иллюзорной безопасности, не осталось ничего. Стоило просто «поговорить». Уж лучше бы Тату избрала тактику большинства женщин — добилась того, чего хотела на самом деле — интима, а потом — тихо-мирно отвернулась к стеночке и уснула, безо всяких там вопросов. Лучше бы она не пыталась играть в гениального сыщика. От этого только хуже становилось, ведь столь внезапный «мозговой штурм» просто вынес ему мозг. Эго стряхнул серый пепел в стеклянную пепельницу, и бесцельным взглядом обвел свой кабинет, понимая, что сделал всего две затяжки, но больше в него не полезет. И желание заниматься документами тоже пропало. Стало тошно от одной только мысли, что придется перебирать пыльные бумаги, на которых что-то написано, но беда-то в том, что он больше не знает, чему из этого можно верить, а чему — нет. Было около часа ночи, когда он тихо открыл дверь в спальню, снова изумляясь самому себе — он сделал то, чего не делал ещё никогда. Он вернулся в кровать после того, как уже решил бодрствовать. Раздевшись, Эго юркнул под теплое одеяло, стараясь не потревожить теперь точно спящую Колетт. Он поставил будильник, выключил ночник, повернул голову и посмотрел на её лицо, которое теперь едва различал. То, что Тату рассказала о Розенкранце, не укладывалось в его голове, также, как и то, что дворецкий выбрал именно её, для того, чтобы раскрыть давние тайны, в которые был посвящен его матерью. Как он определил, что пора? Как Колетт смогла завоевать такое безоговорочное доверие Розенкранца всего-то за несколько месяцев, в то время как ни Сорель, ни Люси не смогли этого сделать, — или просто не пытались — находясь здесь куда больше времени? Антуан не слишком верил в заложенную где-то сверху судьбу. Иначе он был бы давно трупом. Он считал, что человек, если действительно захочет, вполне сам сможет решить, как ему жить и что ему нужно. И уж тем более он не верил в людей, предназначенных только друг для друга. Нет, конечно, в период сильной влюбленности в того же Сореля, иногда такие мысли его посещали, но ненадолго. И, признаться, сначала Эго думал, что отношение Колетт к нему моментально изменится, едва он покажет ей свои вредные привычки или она поближе познакомится с его прошлым. А до того, как они стали встречаться, он думал, что у неё просто давно не было мужчины, который мог бы удовлетворить её в определенном смысле. И она принимает физиологические импульсы за настоящие чувства. Помнится, они даже поговорить на эту тему успели, и Колетт почти проиграла ему раунд, когда он сказал, то, что не требовало сложных умозаключений — в качестве любовника ей идеально подошел бы Байо, но она ответила, что тот для неё только друг, и никак иначе. Значит, дело было всё же не только в сексуальном застое. Антуан так и не спросил напрямую, — ограничиваясь какими-то намеками, — о том, что волновало его тогда весьма: всегда ли она такая напористая и даже в чем-то — наглая, как с ним, или предпочитает доверять активные действия мужчинам? Ну и ещё он не спросил её о том, что было бы, если б он не ответил ей взаимностью? Насколько быстро она бы смогла забыть его, смиренно принимая чужое решение, или — наоборот, стала бы напролом добиваться? Хотя, в этом она и так была на высоте: он вспомнил, как Тату беспардонно завалилась к нему и впервые поцеловала, проверяя, не гей ли он. И, скорее всего, что ответ на этот незаданный вопрос был уже тогда очевидным — она всё равно стала бы добиваться его, раз действительно почувствовала что-то глубже, чем поверхностная симпатия. Эго ещё долго лежал и смотрел на Колетт, теперь закутавшуюся по самую макушку в одеяло, и на белый свет полной луны, пробивающийся даже сквозь задернутые шторы. Затем, наконец, повернулся на другой бок, и решил попробовать уснуть, однако, мысли обо всем, что творится кругом и о том, о чем они успели поговорить, не шли из головы. И он снова подумал о Розенкранце и матери. Неужели стоило так долго скрывать правду, чтобы сейчас, в критический момент, вдруг, как снег на голову, рухнули все эти подробности? Подробности, меняющие картину событий, уже сложившихся в определенную цепочку. Его мать не была ясновидящей — Антуан никогда не замечал за ней чего-то подобного. И с чего же она тогда решила, нет, — даже была уверена, — что Розенкранц, работая у него, дождется того «единственного» человека, которому можно будет всё выложить? Да ещё и без последствий в виде огласки. Невероятно. Дворецкий же мог в любой момент уйти. Антуан усмехнулся — он и сам мог его уволить ещё до встречи с Колетт. Не давало покоя ещё и то, что он узнал, будто Сорель, оказывается, частенько общался с Анной. Да, они иногда к ней приезжали и вместе, но Антуан до последнего был уверен, что кроме того, что он рассказывал, его мать ничего не знает об их совместной жизни. Оказывается, ошибался. Надо же. Но в то, что, будто только он знает, где лежат алмазы, Эго, естественно, не поверил. Ему хватило и того раза, когда он решил разобрать пол в доме, в поисках этих камней, а получил кучу проблем и пулю. И что бы там Розенкранц ни напел очень наивной в некоторых вопросах Колетт, каких бы там «слов» ни давал его матери перед её смертью — всё это выглядело чушью. Куда логичнее было поверить в то, что таким способом Анна, — как-то, наверняка, совсем случайно узнавшая обо всем этом, — просто хотела защитить своего ребенка от неприятностей. А, придумывая эту легенду, она, похоже, руководствовалась только одним правилом: «Чем ближе прячешь, тем сложнее найти». Антуан почувствовал себя эгоистом, когда, поняв, что сам уснуть не сможет, вдруг решил разбудить Колетт. Он забрался под одеяло, нащупал её, свернувшуюся калачиком, и мягко потянул к себе, стараясь не напугать. — М-м-м? — разочарованно промычала Тату, явно решив, что уже пора вставать. — Прости, — зашептал он, находя губами её лоб. — Я не могу уснуть… расскажешь мне какую-нибудь историю? — Да. Про что…? — сонно спросила Колетт, но, на удивление, не отказала. — Сказочную или другую? — Любую. Я тебе доверяю. — Даже страшилку можно? — она приподняла голову. Антуан на мгновение застыл. — Страшилок нам и в жизни не хватает? — Да, точно, — согласилась она. — Тогда лучше сказку… Сказка вышла весьма неплохой, но последнее, что запомнил Антуан перед звонком будильника, — это стремительно уплывающую реальность, и расслабляющее тепло, разливающееся по его груди, куда ему всю ночь дышала Колетт. — …нет, не вставай. — Антуан нажал на иконку отключения сигнала и аккуратно высвободился из объятий завозившейся Тату. — Я сам соберусь. Спи. — Мерси-и-и, — она потянулась, снова заворачиваясь в одеяло, как начинка в блин. — Ты поздно? — Да, сегодня поздно — фотосессия. — Эго подумал, что Колетт не стоит знать того, что фотографироваться он будет с Адсорбт. — И потом… у меня есть одно дело… так что — устанешь, можешь ложиться, не дожидаясь. Пока. — Антуан, — он обернулся уже в дверях. — Спасибо, что мы поговорили… Из дома он вышел на добрых полчаса раньше положенного и решил прогуляться на свежем воздухе. Но едва сошел с крыльца — из-за поворота выкатилась машина. — Доброе утро, мсье Эго! — Дилан выскочил с самым обеспокоенным выражением на лице, и тут же принялся стрелять глазами в сторону пассажира на переднем сиденье. — Прошу! — Я не докурил, — сказал Антуан, внутренне чертыхаясь, как только можно — в машине сидела Адсорбт и следила за каждым его движением. — Какого дьявола так рано? — Простите, но… мне велели — я обязан исполнять, — тише обычного ответил Дилан. — И ещё… она, кажется… — Что? — Антуан недовольно скривился, бросая только начатую сигарету в урну. — …кажется засекла меня вчера… — Дилан показал жестом, что ему каюк. Адсорбт забарабанила своими костлявыми пальцами с накладными ногтями по стеклу, требуя, чтоб они садились. — Мсье Эго… я не хотел… — …замолчи, — Антуан натянул на лицо улыбку, и проговорил остаток фразы сквозь зубы, — что бы ни было — всё отрицай. Или — вали на меня. Я уж как-нибудь справлюсь… — …да она меня в любом случае уволит… — …не уволит, не паникуй! — зашипел Эго, после забираясь в тесный для него салон и обмениваясь дежурными комплиментами с Адсорбт. Водитель всю дорогу молчал, боясь глаза поднять. То, что парень очень держится за своё место, стало очевидным. И Антуан соображал, как теперь выкручиваться — он чувствовал себя виноватым. Жанна же казалась самим спокойствием, однако, стоило лишь посмотреть на неё — та вся вспыхивала от гнева, и сжимала кулаки до побеления костяшек. По приезду в ресторан все сразу разбежались по своим углам, а Антуан решил, что пока провоцировать старую стерву и гонять Дилана к себе лишний раз не стоит — нужно было выбрать тактику и начать придерживаться её. Поэтому, Эго усиленно занимался разбором нового меню, которое составили повара по его рекомендациям. Но, когда стало казаться, что всё обошлось — Жанна в самом конце рабочего дня вызвала его к себе. Антуан вручил теперь полностью исправленный список блюд су-шефу и велел немедленно приступать к их освоению, а сам явился к на ковер к Адсорбт. Едва переступив порог, он заметил стоящего с опущенной головой Дилана. — Что-нибудь случилось? — он попытался изобразить невинность. — На вас, мадам Адсорбт, лица нет… — Я не разрешала садиться, — отчеканила Жанна, как только Антуан собрался опуститься в кресло напротив её стола. — Это вы мне скажите, многоуважаемый мсье Эго, что такого случилось? Антуан сжал губы, затем выпрямился, педантичным жестом поправил очки и искоса глянул на водителя. Тот не шелохнулся, только по его лицу тек пот, а руки в карманах брюк были сжаты в кулаки. — Я задала вопрос, — повторила Адсорбт, и её тон становился все грубее. — Мне соизволят ответить? — Да, конечно, но… я бы добавил в него чуть больше конкретики, дабы все присутствующие и я, в особенности, — Эго посмотрел на неё в упор, дав понять, что не испугался напора, — понимали, что происходит. — Строить из себя идиота у вас отменно получается, мсье Эго, — вот тут Антуан не смог оставаться столь же хладнокровным — по его лицу заходили желваки. Он почувствовал, что едва сдерживается, чтобы не послать её в голос. — Хотите конкретики? Будет! Я, разве, недостаточно в прошлый раз сказала, что водитель ресторана — это мой подчиненный, а никак не ваш? — Вполне ясно… — Тогда, почему я узнаю, что он катает тебя по городу, в любое удобное тебе, Эго, время, без моего ведома?! — Адсорбт уже не сдерживалась. — За бензин плачу я! И зарплату ему тоже плачу я, и позвольте, любезные, но здесь я буду решать, кто, с кем и куда поедет! — Не стоит раздувать из мухи слона, — Антуан качнул головой. — Платить ему могу и я. Если это вас так напрягает. — Черта-с-два! — Жанна вся покраснела от ора. — Чтобы платить ему, придется сперва нанять его. А сделать этого у тебя не получится, поскольку я решаю, кто будет работать с тобой, работающим на меня. Ясно? Так что — прощайтесь друг с другом, голубки. Сейчас он отвезет тебя на фотосессию и вернётся сюда за расчетом… Дилан вскинул голову, не поверив в то, что услышал. Эго повернул голову и посмотрел на него. Потом — на Адсорбт. В голове был только один вопрос: как эта сука узнала, куда и зачем они ездили? Неужели сам Дилан проболтался? — У меня есть право голоса? — Антуан постарался сохранить самообладание. — Он здесь не при чем. Это была исключительно моя инициатива — мне и отвечать. Оставьте парня на работе. — Не в этом случае, — отбрила Адсорбт, противно усмехаясь. — Как я понимаю, инициатива твоя, но решение потакать ей — его. Да? Вас уже ждут — езжайте. Я присоединюсь чуть позже. — Боюсь, что это я подтолкнул его к принятию такого решения, — не отставал Эго. — Может, всё-таки… — …может, ты хочешь, чтобы я и тебя сейчас уволила? — нарисованные брови Адсорбт съехались на переносице. — Сомневаюсь. Всё — работать марш! Эго кипел от злости. Жанна Адсорбт слишком быстро перекрыла ему всякий кислород, подминая под себя. И на каждое его слово она умудрялась вставить свои десять. Да когда такое было?! Всё, чего теперь ему хотелось, — показать зубы, завалить её, как бойца на ринге, сделать так, чтобы она вспомнила, кто он такой и поняла — Антуан Эго не будет молчать и беспрекословно вылизывать ей задницу. И плевать, сколько сил будет на это положено. И сколько, возможно, человек, полетит со своих мест. — Как она узнала, что ты возишь меня? — наконец он нарушил тягостное молчание в машине. — И ты сам… что, не мог быть поаккуратнее? Не мог не попадаться ей на глаза? — Я вам сразу говорил — на тачке стоит маячок, — Дилан смотрел на дорогу. — Проклятье! — выругался Эго. — Говорил он! Мямлил чего-то там! — А можно не орать на меня?! — рыкнул Дилан. — Я второй раз, если что, из-за вас работы лишился, и ничего… Распаленный Антуан хотел что-то сказать, но после этой фразы резко передумал, отвернулся и уставился в окно. Было несколько обидно, ведь ещё недавно парень заверял его, что не считает виноватым в том, что «Прокопий» закрылся. — Я выплачу тебе пособие по безработице, — Эго отстегнул ремень безопасности, когда свернули на нужной улице. — В тройном размере, верно, если уволили тебя, как ты говоришь, по моей вине? — Благодарю, не надо. — Дилан остановил машину. — В каком-то смысле вы открыли мне глаза. Эго вопросительно глянул на него. — Я устал быть водилой у Адсорбт. Это дорога, похоже, в никуда. У меня на жизнь, вообще-то, и другие планы есть. Пора семью заводить, детей. Деревья сажать и делать добрые дела. Спасибо вам за то, что вовремя мне об этом намекнули. — Да уж — не за что, — чуть смутился Антуан. — Только я… — Вам всё ещё нужны сведения, о том, с кем встречалась Адсорбт? — Они у тебя есть? — Кое-что есть, — Дилан достал свой мобильный. Порылся в изображениях. — Вот с ним. Клоунский тип какой-то, в маске Вендетты. Я сделал один снимок… хотел подобраться поближе — видимо, тогда и засветился… — Ты уверен, что не видел его лица, даже немного? — Эго оживился. — Уверен. Он не снимал маску. — А в том, что он тебя не видел, ты уверен? — с нажимом произнес Эго. — Ну? — Да не знаю я — наверное, нет… Антуан кивнул. — Как долго она пробыла с ним? И вообще — что они делали? — Так, а что обычно делают мужчина и женщина за закрытыми дверями в номерах гостиниц или ночных клубов? — Что за гостиница? — «Ритц Париж», — Дилан посмотрел на него странно. — Зачем вам это? Вы собираетесь… следить за любовниками Адсорбт, чтобы… — Лишний туз в рукаве никогда не помешает. — Антуан сдержанно улыбнулся. — Удали фотографию и не суйся больше в неприятности. Спасибо. — Мсье Эго… — И позвони мне на днях. — Антуан протянул руку. Дилан пожал её. — Я тебя кое-куда отведу и кое-кому представлю. Уверен, что ты ещё не забыл, как готовить.