Звёзды над Парижем

Знаешь сам, высоко — За спиной твое крыло, как огонь… Я вся пылаю, как огонь. Открывай все порезы — Выпускай тело лезвий на ладонь… Это любовь! Между тобой и мной. И эта боль, но не хочу другой. Это любовь! Между тобой и мной. И эта боль, но не прошу другой. (Наргиз)

Колетт приснился кошмар. Нет, там не было упырей, каких-то монстров, нереальных погонь, падений с огромной высоты и прочего, что в обычном смысле может кого-то напугать. Напротив, всё выглядело обыденно-спокойно, и сперва этот сон не вызывал никаких опасений. Однако, по мере развития «сюжета», всё сильнее нагнеталась тревога. И, может, проснись она именно в тот момент — всё было бы нормально. Но нет. Всё было до одури ненормально. Ей пришлось выдержать гораздо больше, чем испытывает человек во время «стандартного» кошмара, где монстры либо догоняют тебя и сжирают, а ты тут же просыпаешься, либо — тебе удаётся сбежать, и снова всё становится обычно. Она долго не понимала, где находится — всё же в реальности или во сне. Это самое ужасное состояние. Потому что, обстановка была реальной. Чувства были реальными — хоть они буквально и обрели форму, форму игл… разрывающих ей голову на сотни кусков. Всё началось в декорациях, подозрительно напоминающих кухню в «Гюсто» — Колетт тогда ещё мельком подумала, что это, скорее всего, сон, однако, затем, при появлении Альфредо Лингвини и Микро-шефа, увы, нестоящего на лапах, а волочащих их за собой, она поняла, что это — кухня «Рататуй». По ощущениям, это был её первый рабочий день в новом коллективе, в котором, почему-то, оказались люди, которых там быть не должно было. Тату кое-как пришлось смириться с этими «нововведениями», ведь нужно было работать: к слову, вся внутренняя «кухня» — в виде разговоров между собой во время приготовления, вида продуктов, даже ссадин и ожогов от плиты на руках, — была прорисована до мелочей. Колетт была напряжена, но списывала всё на нервы. Но вот у неё не получилось с первого раза сделать новое блюдо, на что она получила нехилый нагоняй от шефа-Лалу — Колетт была несказанно рада его увидеть, только… где-то там, на задворках сознания, она понимала — это полный бред. Как он, черт побери, мог пробиться в шефы, ведь у него не было даже аттестата об окончании старшей школы. Он много лет выступал в бродячем цирке! А представление, разворачивающееся перед ней, продолжилось ещё круче: вместо официанта, в котором она уже была готова увидеть ещё кого-то из старых коллег, появился… Огюст Гюсто. Тут она начала твердить сама себе — это сон. Точно сон. Она же ясно помнила его похороны: промозглую осеннюю погоду, глубокий шок, едва не вызвавший у неё депрессию, и… раскрытый гроб, куда она лично положила цветы, прощаясь. Неимоверно начало пугать то, что Гюсто выглядел снова слишком уж реальным. Он даже подошел и дотронулся до неё — она принялась орать и бегать по кухне, надеясь, что проснется… Но снова нет — её успокаивали долго, упорно объясняя, что Гюсто не умирал. Стало ещё тревожнее, когда воскресший вдруг объявил, что следующий заказ для «специального гостя». Колетт моментально выглянула в круглое окошко, и едва не лишилась сознания. Да. За единственным во всем зале столом, освещенном будто уличным фонарем, — таким холодным и мертвенным был тот свет, — прожектором, сидел Антуан Эго. Тут она ощутила будто укол в самое сердце. В предлагаемых обстоятельствах выбора не было — да и в других, Колетт обязательно сказала бы, — тоже. И она, закатив скандал, за который её вполне могли бы уволить, выбила себе право готовить ему. Не допуская никого. Не допуская даже малейшей возможности этого. Потому, что в голове зашевелись все те ужасающие своей холодностью мысли: все эти люди могут просто отравить Антуана. Ей сделалось ещё больше не по себе, когда Гюсто принял у неё тарелку и, накрыв крышкой, — чего по правилам, делать не полагается, ведь конденсат от пара превратит еду в суп, если вовремя не снять крышку, — исключением тут являлись только блюда, сохранять температуру которых требовалось довольно долгое время. Она будто в замедленной съемке следила за тем, как тарелка опустилась перед Антуаном. И тогда безумно хотелось выскочить, закрыть его собой, отшвырнуть к черту эту тарелку, лишь бы… Колетт проснулась с диким криком, когда ещё не начало светать. Перед глазами отчетливо стояла картина, ужаснее которой она не смогла бы и вообразить: Антуан снимает крышку, а там — Микро-шеф, протягивающий ему наколотый на вилку рататуй… И затем, под утробный смех Гюсто, Эго, сделав всего укус, падает и корчится в судорогах. Всё происходит за мгновение. Она же пытается заорать, вырваться из невидимых пут и подбежать к нему, но декорации резко рушатся, сменяются, как кадр в фильме, на другие — и вот она уже на холодном кладбище, — смотрит в разрытую могилу, куда опускают Антуана. Причем, священная повязка — венчик, которую кладут строго покойнику на лоб, почему-то, закрывает тому рот… А рядом — Альфредо Лингвини, с абсолютно не выражающим ничего лицом, вкапывает табличку с надписью, — запомнившуюся ей, кажется, навсегда, — «Крысы должны умирать быстро и молча». Её, бьющуюся в истерике и уже готовую прыгнуть следом за стремительно тонущем в вязкой земле гробом, хватает отец. Волочет назад и без конца повторяет: «Я же говорил тебе! Я предупреждал!». Все утро выходив за Антуаном по пятам, — который, при всем её, да и своём, наверное, желании, не мог отложить работу, — Колетт пыталась убедить себя, что это — идиотский сон. Сон, который никогда и ни за что не станет реальностью. И на все вопросы отвечала, что всё в норме. Она всё ещё надеялась, что это просто последствия похищения. Тем более, что многие психологи и сомнологи уверяют, будто кошмары вовсе не так бесполезны, они делают нас сильнее, предлагая пережить самые ужасные возможные события и даже — заставляют организм вырабатывать определенного рода «иммунитет». Только легче от этих знаний Колетт не становилось. Наоборот — день растянулся просто до размеров года. Чем бы она ни пробовала отвлечься — тревожные мысли настойчиво скреблись в голове. Однако, если бы она только знала, что случится вечером, то сказала бы, что утро и день прошли, пожалуй, приемлемо. — Розенкранц, скажите… — обратилась к дворецкому Колетт, сидя за завтраком, от которого её почти сразу начало подташнивать, — у вас, случаем, сонника не найдется? Мужчина недоуменно поглядел на неё и, выгнув брови, помотал головой. — …ох, сомневаюсь… а что такое? Тату сперва отмахнулась, но взгляд Розенкранца умел забираться в самые потаённые уголки, и потому она поняла — проще сказать, чем отмалчиваться. — …мне приснился плохой сон, хочу глянуть, что это… может означать… — …что — совсем плохой? — напрягся дворецкий. Она кивнула. — Ну, если сонника в переплете нет, то… можно, в общем-то, в интернете посмотреть, если вас не очень волнует тот факт, что там много ерунды… — …а вам когда-нибудь снились… вещие сны? — продолжила Колетт, хотя и понимала, что это — бред. — Знаете, такие… до жути реальные…? — …знаю, но не припомню… — сказал Розенкранц, и полез за своим мобильным, — я уже в таком возрасте, что сны, да ещё и яркие, ну… в смысле — реалистичные… стали роскошью… не запоминаю обычно ничего. Колетт покивала, рассеянно ковырнула вилкой омлет, но тут же вспомнила о моменте из сна. Она резко сложила приборы и потянулась за гаджетом. — …диктуйте, мадмуазель Тату, — ответил на её немой вопрос дворецкий, будто боялся ей дать свой телефон. — …нет, я сама, извините… — сказала она, едва найдя в себе силы улыбнуться. — Можно? В глазах мужчины она отчетливо увидела тревогу. И сомнения. — Розенкранц, — и пришлось привстать, — что с вами? — …да всё нормально, не обращайте внимания, — он выдохнул и, наконец, дал ей воспользоваться интернетом, — всё более-менее… Тут Колетт, ещё со вчерашнего дня желавшая узнать хоть что-то, поняла — он ничего не скажет. И придётся копать самой. Пусть и так — залезая в чужой телефон. Она быстро кивнула, уселась поудобнее и ткнула для начала на значок браузера. Розенкранц, как оказалось, каким-то шестым чувством всё понял, и как бы невзначай прошёл к ней за спину, после чего уставился в экран. Колетт вдохнула полной грудью и, посомневавшись, всё же набрала в строке два слова, которые заставили похолодеть все её пальцы — «смерть от отравления». — …эм, ничего себе, вам приснилось, что… — начал Розенкранц, выдав своё волнение по одному только вздоху, вырвавшемуся сразу, едва она дописала «сонник» и ткнула по значку лупы, чтобы начать искать информацию, — кто-то отравился? — …не кто-то, — шёпотом сказала Колетт и застыла, не решаясь перейти на вылезшую ссылку, — Антуан… На сайте «Большой сонник для всех» пришлось повторить запрос — Колетт едва попадала трясущимися пальцами по маленьким буковкам, — наконец, ей вылезли толкования. Их было больше пяти. Самым первым шло очень короткое, умещающееся в одну строчку. Она чуть успокоилась, не найдя там слова «смерть», и листнула дальше. Вторым толкованием подобного сна было: «Если вам снится, будто вас отравили умышленно, подсыпав в еду или питье какого-то яда, — значит, в действительности следует опасаться быть втянутым в компанию ненадежных и сомнительных людей…», и чего греха таить — это было крайне похоже на правду. Антуана же сейчас окружали самые что ни на есть отвратительные люди — взять хоть Адсорбт. Но Колетт, помня сон и его детали, вдруг решила искать по другому признаку. И она ещё раз провела по экрану вниз. Следующим, что она увидела, было: «Если кто-то из ваших близких приснился вам мёртвым, то этот сон является предупреждением…». Сердце немедленно пошло в дикий, загнанный ритм, будто она пробежала огромную дистанцию, стало трудно дышать. — …нет-нет, не принимайте это всё близко к сердцу, — заговорил Розенкранц, всё ещё взволнованный дальше некуда, — мадмуазель Тату, посмотрите на меня! Она с трудом оторвала взгляд от экрана, где буквы уже начали расплываться. — …есть и другое толкование подобных снов, — Розенкранц успокаивающе положил руку ей на плечо, — если вы увидели кого-то близкого мёртвым, значит, он будет жить очень долго! — …угу, но я слышала, что это применимо только к собственной смерти, увиденной во сне! — усмехнулась она, а слезы всё равно потекли из глаз. — …ну, сегодня же не четверг! — …в смысле? — …да в прямом! Сегодня среда! Вещими бывают лишь сны, увиденные в ночь на четверг! — Розенкранц, хватит, — Колетт качнула головой, — вы мне долго зубы будете заговаривать или всё же — скажете, что… Договорить она не успела — раздался дверной звонок. Розенкранц, видимо, от переживаний, совершенно забыл забрать у неё телефон. А она не стала ему напоминать. Он скрылся в проёме, и Колетт, чувствуя себя ещё более отвратительно, нажала на расположившуюся внизу экрана круглую кнопку «домой». Ей крайне повезло, что отпечатка пальца здесь не стояло, иначе все действия мог бы проводить лишь владелец. Когда её встретило небогатое на иконки меню, она первым делом тронула «белое облачко в зелёной рамке», обозначающее сообщения. Что она там хотела увидеть — Колетт не смогла бы ответить на этот вопрос внятно, но… то, что увидела, повергло в шок. В ступор. В неописуемый ужас. Несколько десятков сообщений от неизвестных либо скрытых номеров. Она успела нажать на два. Каждое содержало угрозы. Начиная от: «Ты, сука, видимо, забыл кому служишь?!» И заканчивая: «Я убью тебя, тварь, если ты вздумаешь вставать на моём пути!». В одном вообще была прикреплена фотография, где Розенкранц стоит рядом с Антуаном возле метро… — …мадмуазель Тату! — Колетт, почти забыв, как дышать, быстро закрыла окно с сообщением и оттолкнула от себя «айфон» по столешнице — экран погас, слава богу, до того, как вошел Розенкранц. — Ваш отец здесь… Её затрясло. Она даже не услышала его слов. И чтобы хоть как-то скрыть это, тупо кивнула, утыкаясь в чашку с чаем. — …вы же хотели с ним поговорить, — напомнил Розенкранц, убирая мобильник в карман пиджака. Колетт с трудом смогла поднять глаза. Теперь она поняла, почему дворецкий так странно себя ведёт. И от этого захотелось заорать, собирая все возможные маты, а после — кинуться к нему, и — совсем странно, наверное, — то ли ударить, то ли — обнять. Она поёжилась, будто здесь было холодно. И снова кивнула. Но в голове было до смешного пусто. Только звон, как если бы внутри кто-то поместил гигантский колокол — звон, закладывающий уши. Новость о том, что Розенкранцу угрожают, перебила, похоже, даже воспоминания о кошмаре. Потому что это происходило в реальности. И не было никакой возможности — даже крошечной, даже гипотетической, — проснуться. — Колли! — когда вошел её отец, они оба вздрогнули, а Розенкранц смутился её взгляда, — в котором запросто мог бы прочитать о том, что она теперь всё знает, — и поспешил заняться делами. — Тебе лучше? Наконец-то! Колетт молча изо всех сил вцепилась в ручку чашки, будто это могло как-то помочь собраться с мыслями. Отец, тяжко вздохнув, сел напротив. Он выглядел невыспавшимся. И крайне мрачным. Даже — болезненно-мрачным. Таким она его редко видела — если вообще когда-либо видела. — …что ты смотришь? Теперь мы сможем спокойно поговорить? — Колетт на его вопрос лишь мотнула головой. — Твоего защитничка-Эго нет, я надеюсь? Славно. Тату дёрнулась на этих словах, будто от них било током. — …он крайне плохо на тебя влияет, я успел заметить! — произнёс отец, и ей снова стало не хватать воздуха. — Колли, я знаю, что ты сейчас начнешь мне доказывать, что ты уже взрослая и так далее… но я тоже хочу тебе кое-что сказать! Я прожил на свете немаленько, и знаю людей! — …папа, пожалуйста, не надо, — простонала она, держась за голову, грозящуюся просто лопнуть, — Антуан не может на меня плохо влиять… потому что я… — …всё! — отец перебил её довольно грубо. — Хватит мне тут этих подростковых соплей! Он тебе мозги запудрил, а ты ведёшься! Колли! Сколько ещё раз говорить, что этот… Эго тебе не подходит! Точка! — …да? — усмехнулась Колетт, глянув в глаза, что источали неподдельную злость. — Это ты так решил? Какой молодец! — …ну, скажи мне, — начал отец так, словно собирался любым способом расшатать её уверенность, — у тебя чего — проблемы с мужиками?! С нормальными мужиками? Что ж тебя тянет то на малолеток, то на гомиков! А! Колетт подавилась чаем, который решила допить. — …да-да-да, нечего на меня пялиться! — пока она кашляла, махнул рукой отец. — Ты на что рассчитывала-то? Думала, что никто не прознает?! А чего тут не прознавать — всё как на ладони! Оказывается! На, читай! И тут на стол приземлилась газета — судя по дате — вчерашняя. И Колетт, едва придя в себя, осторожно подтянула к себе грязные цветные листы. Газета была далеко не рейтинговой. Однако, всяким там бабулькам — вполне могла подкинуть парочку шокирующих вестей. С первой полосы на неё смотрел Антуан. На фото он стоял не один, а с Сорелем. Фото явно было давним, но… — …ты вот об этом пришёл со мной поговорить? — вскипела Колетт, вскакивая и раздирая газетёнку на клочки. — Так мне не интересно, знаешь! — …не интересно тебе? — в этих словах она уловила едкую, как кислота, насмешку. Стало невыносимо больно. — А мне вот, знаешь, интересно: этот парень рядом с ним на фото — который мне тут представился другом семьи… они с ним… любовники, да? Тоже мне — друг! Я ж сразу заподозрил неладное! — …всё уже в прошлом! — …и ты веришь в это? Я — нет! Он сто процентов… — …хватит! — рыкнула Колетт, но вся её злость уже отходила, уступая место зреющей истерике. — …нет, не хватит! Ты во что вляпалась?! — заорал отец ещё громче. — Точно башкой не думаешь! — …я не собираюсь больше об этом говорить, ты не понял? — …а ты со своим Эго хоть спишь, или так — просто богатой и сытой жизни захотелось?! Колетт захлебнулась словами, которые собиралась сказать. Будь на месте отца кто-то другой — он уже получил бы по морде. И хорошо, если только раз. — …ну, да ладно — это ваше дело, как говорится… — старик, скривившись, снова посмотрел на неё, — мой долг, как отца — тебя уберечь, и даже неважно, нравится тебе это или нет! Так что — я ставлю вопрос ребром! Колетт пыталась нормально дышать — выходило плохо. Кто бы мог подумать, что её отец так сразу поверит тому, что написано в жёлтой прессе! И ладно он бы просто прочитал и забыл — хотя, убедительными эти газетки быть умели, — но ведь всё это было правдой! Пусть в прошлом, но Антуан действительно был тем, кем его назвал отец. Её и саму передёрнуло от этого слова. А ведь совсем недавно её также метало — Колетт четко увидела в глазах отца огромное разочарование, — из стороны в сторону, и она не знала, стоит ли вообще начинать с ним серьёзные отношения. — …либо мы сегодня же едем домой… — из раздумий её вывели слова, от которых внутренности опять едва узлом не завязались, — и ты раз и навсегда забываешь об этом старом козлине, либо… — …либо — что?! — и она подскочила к стулу, где сидел отец. — Договаривай! Давай, раз уж так хочешь меня добить! Говори всё! — …либо его посадят! — Колетт знала, что он скажет это. — Я этого добьюсь, слышишь?! Не шучу! — …только попробуй! — закричала она, сжимая кулаки. Выбирать тон не пришлось — отец сам задал его. — Знай, если ты хоть что-то сделаешь с Антуаном — потеряешь меня! Навсегда! Слышишь?! Я тоже не шучу! — …не будь дурой! — фыркнул старик, впрочем, сразу сбавляя градус. — Ты что думаешь — у него к тебе серьёзно? Колли! — …прекрати! — Тату замотала головой, едва держа себя в руках. — Не тебе судить, серьёзно у него ко мне или нет! Ясно?! — …ага, тешь себя бессмысленными надеждами и ожиданиями! — хохотнул отец, и ей снова захотелось его ударить. — …а почему это ты таким заботливым-то стал? Потому что меня похитили? Подумаешь! Вы с мамой не лезли прежде в мою жизнь! А чего ж сейчас начинать? — истерически усмехнулась она, и чувствовала, что вот-вот заревет. — …лучше поздно, чем никогда, — не остался в долгу старик, — и ты пока просто не понимаешь… вот станешь родителем — тогда, может быть… — …у-ой, папа! — Колетт принялась кривляться, хоть и понимала, что это глупо. — Как ты у нас заговорил… а не вы ли с мамой недавно мне советовали найти уже хоть кого-нибудь и сделать вам внуков, м? Я нашла! Чем не устраивает?! — …ага, внуков! — опять заорал он. — Дождёшься тут… от тебя! Да и от твоего ненаглядного Эго! Тебе самой не противно?! Колетт считала про себя, чтобы не заматериться. — …о, не бойся так — голубизна, слава богам, не передается с молоком матери! Лицо отца резко вытянулось — он застыл с открытым ртом, — явно не ожидал от неё такого ответа. — …и что с тобой этот критик сделал? Ты такой никогда не была, Колли! — …папа, прошу тебя, — она выставила руки вперед, желая хоть как-нибудь защититься, — не будем больше об этом. Умоляю. Я уже всё сказала. И всё решила, между прочим. — …и что ж ты решила? — прямого взгляда в глаза она не вынесла и отошла обратно, плюхаясь на стул. — …я остаюсь с Антуаном! — Колетт знала, что сейчас либо выиграет этот словесный поединок, либо — проиграет. И начнется скандал похлеще. — Я хочу быть с ним. Ты слышишь? Хочу. Быть. С ним. Точка. — …а я хочу, чтобы ты меня услышала — он же тебя погубит, — гнул свою линию отец, — учитывая, сколько раз ты уже была на волоске! — …забери заявление, — тогда Колетт решила изменить ход разговора, — папа, ты же не считаешь, что Антуан мог быть соучастником! Это же полная идиотия! Пап! — …я хочу, чтобы полицейские разобрались, в чем он там может быть замешан… — …но если ты заберешь заявление… — начала она, а он замотал головой, — дело сдвинется, пап! Антуан не замешан ни в чем, что ему пытаются приписать! Пойми! Это другой человек! Опасный человек! И пока все с какого-то черта думают на Антуана он… творит страшные вещи! А его должны поймать! Как можно скорее! Папа! — …угу, другой человек! — буркнул мужчина. — Да видел я уже по телевизору этого… другого! Он что — его папаша?! Колетт в этот момент хотела лишь одного — дать себе по лицу. — …да, но… он его не воспитывал! Антуан не знает его! — …а я и заметил, что в жизни твоего Эго не было настоящего мужчины! Иначе, выбрал бы он себе такую бабскую профессию! Сидеть и критиковать на пустом месте! Тьфу! — …папа! — Колетт снова поднялась, и голос задрожал. — Остановись, сейчас же! — …ты себе это скажи! — выплюнул старик, и вытащил из кармана её паспорт с вложенным в него билетом. — Поехали домой, я тебе предупреждаю — пока не стало поздно! Когда он произнёс «предупреждаю», она снова явственно вспомнила кошмар. Вновь стало жутко не хватать воздуха. Голова закружилась. Руки вспотели. — …мой дом здесь, — едва шевеля языком, сказала Колетт, — я никуда не поеду. — …как миленькая поедешь, — и во взгляде отца она разглядела угрозу, — а иначе твой драгоценный Эго… — …не смей!!! — завизжала она, уже не контролируя себя. — Убирайся отсюда! — …мда, дожил! — усмехнулся он, даже не среагировав на крик. — Выгоняет собственная дочь! Тут прибежал Розенкранц. Перепуганный донельзя. — …мадмуазель Тату, что… происходит? Она не могла ответить — слёзы уже полностью захватили власть над всеми другими эмоциями. — …разговариваем, не видишь! — Розенкранц выдохнул, чуть нахмурившись, посмотрел на её отца, потом — снова на неё. — И без твоих ушей тошно! — …уж простите, что я вмешиваюсь, — процедил побагровевший дворецкий, и Колетт, чуть ли не впервые за всё время их знакомства, услышала в его голосе командный, властный тон, — но смею напомнить — вы находитесь в чужом доме, и я бы очень попросил не повышать голос, а особенно… — …ох, ты смотри! — отец, казалось, не желал прислушаться вообще ни к чему — его словно подменили. — В чужом доме! Молодец, что напомнил! Да больно надо! Мы сейчас же уезжаем! Собирайся, Колли! — …я никуда не… — она кое-как смогла выкроить секунду, чтобы не всхлипнуть, — не п-поеду! — …поедешь! — вскочил со стула отец и ткнул едва ли не в нос картонку, где значилась её фамилия и инициалы. — Ты мне потом ещё спасибо скажешь! Давай, собирай вещи! Хочешь, я помогу? — …мадмуазель Тату, кажется, всё сказала… — Розенкранц встал за его спиной, — и я бы попросил вас перестать давить на неё. Пока не началась новая перепалка, Колетт поспешила исчезнуть. Ей хотелось спрятаться так глубоко, чтобы не доносилось ни шороха. Одеяло не сильно помогало, но когда она плюхнула на голову большую подушку, стало, вроде, легче. Время будто остановилось. Стрелки на часах замерли — она не видела, чтобы они хоть как-то двигались. Только тиканье, возросшее по децибелам до максимума, давило на слух. И усиливало головокружение. — …мадмуазель Тату… — она с трудом разлепила горячие после слёз глаза — состояние было отвратительным, — простите, если разбудил… Розенкранц в верхней одежде заглянул в комнату. — …вы к-куда? — изумилась Колетт, стряхивая с себя комок из одеяла. — Стойте, что-то случилось?! — …нет-нет, я просто должен отлучиться ненадолго, отвезу мсье Эго костюм… всё нормально, слышите… Колетт едва не кинулась к нему и не начала убеждать, что ему нельзя выходить из дома. Страх, после того, как она увидела угрозы у него в телефоне, сделался неконтролируемым. — …это обязательно? — сморщилась она. — Розенкранц, может не… — …я ненадолго, — повторил он и даже улыбнулся, — а вы присмотрите, пожалуйста, за обедом… простите, если напрягаю… я должен сам, только… — …да, хорошо, — кивнула Колетт, слезая с кровати — ей нужно было хоть чем-то себя занять, — вы только Антуану ничего не рассказывайте! Розенкранц оглянулся и какое-то время внимательно смотрел на неё, явно борясь с сомнениями. — …отец ещё здесь? — спросила тогда Колетт, смущенно отворачиваясь и застегиваясь под горло — старая пижама была сейчас куда удобнее всякой прочей одежды. — …да, он внизу… И Колетт резко расхотелось выходить из спальни. Но в одиночестве теперь было слишком страшно. — …простите, я краем уха зацепил ваш разговор, — тихо молвил Розенкранц, пока они спускались, — похоже, что ваш отец… узнал о связи мсье Эго и… — …да, — Колетт прикусила губу, стараясь не зареветь снова. — …это плохо, — выдал Розенкранц, и ей захотелось ёрнически воскликнуть «Да неужели!», — в том смысле, что… если без этих сведений у вашего отца были шансы хоть как-то наладить контакт с мсье Эго, то теперь… всё в разы усложнилось! Вы так не думаете? Колетт оставила фразу без какого-либо ответа — она не могла и не хотела думать ещё и об этом. Несколько минут проведя в ванной и подставляя лицо под ледяную струю, она пыталась прийти в себя. Хоть как-то успокоить жгучую изнутри злость. Но только придя на кухню, едва взглянув на отца, — который тут же принялся спрашивать, собрала ли она вещи, — поняла, что всё вернулось. И злость, и обида, и… страх. Мысли буквально врезались в её сознание, как ножи в щит, терзая его ещё больше. — …откуда ты узнал? — спросила она, принимаясь возиться с овощами, когда в кастрюле сварилось мясо. — Про Антуана и… Сореля? — …а чего тут узнавать — всё написано! — …ты же меня понял, — Колетт обернулась, смерив отца строгим взглядом, — я не верю, что всё это только из-за слухов! Идиотских статеек! Антуан — лицо известное, особенно сейчас, и про него не такого понаписать могут! Что — всему верить?! — …нет, не всему, только тому, что лежит на поверхности! — она, казалось, впервые услышала, что отец научился язвить. — А некоторые настолько слепы… да, правильно — я на тебя намекаю… — …откуда ты узнал?! — и Колетт с силой рубанула по бедной картофелине, та чуть не улетела с доски. — …у меня есть свои источники, — также резко ответил он, — и отчитываться перед тобой, уж извини, не стану! Колетт дорезала картофель, и с каждым новым кусочком всё больше убеждалась в правдивости слов Розенкранца — она знала своего отца слишком хорошо. Упрямством ведь она пошла именно в него. И уж если он что-то втемяшил в голову — пиши пропало. Теперь Антуан, что бы ни сделал, ни сказал, — будет для её отца просто пустым местом. В потяжелевшей голове щёлкнула мысль, тоже обронённая во время предыдущего разговора — она вспомнила, что дворецкий также упомянул и о том, что Байо разговаривал с отцом. Видимо, не раз и не два. — …не хочу, чтобы ты и дальше пачкалась в этой грязи, — она медленно обернулась, когда отец сказал это совершено спокойно и даже небрежно, — я — твой отец, слышишь, и я имею право желать тебе лучшего в жизни! Имею! — …но это моя жизнь, папа, — выдавила Тату — от подобного тона снова стало больно, — ты уже не помнишь, как сам сказал мне, что неисполненные мечты — это занозы, которые никогда не вытащить! И они будут гнить внутри, пока всё не разрушат! — Колли, лисёнок, прошу тебя… поехали домой! — он безошибочно определил, что она сейчас слаба спорить. — Ради матери, ради меня! — …ты ведь хочешь, чтобы я была счастлива, или я ошибаюсь? — Колетт казалось, что этот, последний пришедший ей в голову аргумент, хоть как-то повлияет на отца. — …да, только боюсь, ты выбрала себе не того человека, Колли! — и снова — словами, будто ножом по сердцу. — Ну, куда ему твои мечты исполнять — он и свои-то не сможет! Посмотри на него! Колетт зажмурилась — по щеке снова потекла слеза, — её нервы шатало из стороны в сторону. Без какого-либо баланса. — …мне лично он напоминает гигантского палочника! Аж противно! — выплюнул мужчина и снова смял и так измятую газетку. — Ну и чего ты в нём нашла? А если послушать, чего про него говорят — это ж вообще! Сколько у него болезней? — …я не собираюсь выслушивать гадости про любимого человека! — Тату решила, что это будет точкой в их диалоге. — …про любимого? — усмехнулся отец. — …да, я его люблю! Колетт смотрела на отца прямо. Кажется, она впервые произнесла это вслух. И больше не сомневалась. — …скажешь ещё хоть слово — я за себя не отвечаю! — …ну-ну, а ему-то нужна твоя любовь? Спросила? — старик, испугавшись, кажется, её последнего взгляда, не стал больше ничего говорить — только усмехнувшись, отвернулся. Суп уже доваривался, а Розенкранца не было. Добавляя специи, Колетт отметила, как начало трясти руки. И как всё сдавило в груди. Хотелось орать и метаться — выносить к чертям двери, окна, стены. Хотелось сделать хоть что-нибудь, чтобы эта удушающая паника отступила. — …поезд в восемь, — сказал тут отец, вставая и снова суя ей билет, — я закажу такси… — …мы же закрыли эту тему, разве нет? — после нескольких глубоких вдохов, смогла посмотреть ему в глаза Колетт. — …ничего мы не закрывали! — Колетт, закусив губу, наблюдала, как перед ней раскрылся её же паспорт и билет с тихим шорохом упал на столешницу. — А на допросы ты и из дома съездишь! Я договорюсь, в виду особых обстоятельств! Её пронзило надеждой на то, что, хотя бы, полиция, пока идёт следствие, не позволит ей покидать город. И уж тут ничего её отец сделать точно не сможет. — …никуда я не поеду! — в который раз повторила Колетт. — Сдай билет, пап, и езжай домой… — …ага, разбежался! — он тоже был не намерен отступать, и это пугало. — Я тебе уже всё сказал — собирай-ка вещи, я зайду вечером! — Я! Никуда! Не поеду! — прокричала ему в спину Колетт, и от избытка чувств схватила билет. Недолго думая, она порвала его на мелкие куски и швырнула в сторону отца. Он остановился, обернулся и, недоуменно моргая, уставился на неё. — Услышал?! — …успокоилась? — осведомился он ледяным тоном спустя минуту. — Опомнись! И попей успокоительных! А то ведёшь себя как… истеричка! Колетт пыталась выдержать обрушившуюся на неё зрительную атаку, но не смогла — в глазах снова защипало. — …ну и чего ты этим добилась? — продолжал отец, решивший её добить. — Есть электронная копия билета! Всё, разговор окончен! Колетт из последних сил надеялась, что это правда. И отец сейчас уйдет. И, желательно, насовсем. Нет, она была рада его видеть, но сейчас — перед ней стоял вовсе не тот человек, которого она очень любила в детстве. Это был не тот человек, что покупал сладкую вату и водил на мотогонки, даже не подозревая, что его дочь сама сядет на мотоцикл спустя пару десятков лет. Это был даже не тот человек, что старался понимать её, хоть и бывал порой строг. Нет. Сейчас это был абсолютно чужой человек. Который, кажется, ненавидел её. — …только вот реветь мне тут не надо! — она уже не пыталась сдерживаться — от этого становилось лишь хуже. — Как маленькая девочка! Я тебе о серьёзных вещах говорю! Колетт на самом деле чувствовала себя маленьким ребёнком. Загнанным в угол ребёнком. И искала защиты хоть у кого-нибудь. Благо, что Розенкранц вернулся. И увёл её в другой конец квартиры, пытаясь выяснить, что такого могло случиться, раз она плачет навзрыд. Колетт едва успокоившись, упросила его не вмешиваться — она никак не хотела, чтобы ещё и с ним у её отца возникли недопонимания. — …в-вы в-в-видели Антуана? — …нет, я не дождался, он как раз был на конференции, — качнул головой Розенкранц, — журналисты его осадили будь здоров… и я подумал, что вам тут не очень-то… сидеть одной… — …он д-долго? Может, он сможет пораньше…? — Колетт старалась взять себя в руки, но выходило откровенно никак. Её всё ещё трясло, и она боязливо смотрела на двери, боясь, что войдет отец и всё начнется по новой. — …хотите, я ему позвоню? — …нет-нет-нет! — сразу пошла на попятную она. — Не надо! — …мадмуазель Тату, — с укором посмотрел на неё дворецкий. — …нет, не надо, Розенкранц, прошу… — взмолилась она. — Я не хочу, чтобы они сталкивались! — …сомневаюсь, что ваш отец уйдет без вас, — вздохнул он. — Так что — к приходу мсье Эго… Колетт боялась подумать, что может случиться. Она испугалась не столько их встречи — напротив, Тату мечтала, чтобы Антуан скорее пришел, и она чувствовала себя хоть сколько-нибудь в безопасности, — а того, что Эго явно не станет терпеть скандалы от её отца и может… наворотить дел. — …принести вам успокоительного? — спросил Розенкранц, помолчав. — …да, посильнее… — выдавила она, снова зарываясь лицом в промокнувший рукав пижамы, — такого, чтобы… я сделалась как удав… — …ну, перебарщивать тоже не есть хорошо, — дворецкий хмыкнул, задумавшись, — ох, я и мсье Эго всё время это говорю, только… если уж его затрясет, то он тоже сразу накидывает гору таблеток… а потом — не может в себя прийти! Горький и горячий, сильно пахнущий травами раствор, что наболтал ей Розенкранц, показался сперва вообще бесполезным. Однако, через какое-то время она почувствовала — сознание, правда, было заторможенным, но, хотя бы, не таким туманным, как раньше, — что стало легче. Слезы высохли, и выводящая на истерики тревога тоже поотошла. Голова перестала невыносимо разламываться. А ещё через полчаса Колетт поняла, что дико проголодалась. И когда Розенкранц возился у плиты, она неожиданно начала думать о том, почему этот человек, имея такие огромные познания в психологии, кулинарии, лекарствах, да и вообще — кажется, в любой отрасли, — вынужден быть простым дворецким. Или это прикрытие? Кто же этот человек на самом деле? Колетт и до этого задавалась вопросами, подобным этому. Но сейчас они полезли в голову с удвоенной силой. Какую на самом деле роль играет Розенкранц во всей этой истории? Почему именно его мать Антуана выбрала в качестве «хранителя» каких-то там семейных и не очень тайн? Что может случиться, если, не дай бог — тут она даже переплюнула через левое плечо и постучала по дереву, — с Розенкранцем что-то произойдёт? Пока она доедала огромную — Колетт нисколько не удивилась размеру порции, ведь со вчерашнего вечера у неё был в желудке, разве что, чай, — тарелку супа, Розенкранц отходил к звонящему телефону дважды. И каждый раз она вздрагивала и принималась прислушиваться, но, естественно, ничего из тех разговоров не могла услышать. И потому, едва дворецкий сообщил, что идет убираться в кабинете Антуана, не до конца зная, зачем, но включила маленький телевизор, висящий под потолком кухни. Первым попавшимся был канал новостей. Наряду с какими-то мировыми происшествиями вдруг показали их Париж. Сюжетный заголовок, что был размазан едва ли не во весь экран, гласил: «Столица Франции может спать спокойно?». Правда, с каждым новым словом диктора Колетт понимала — этот вопрос остаётся без конкретного ответа, — мельком рассказав про череду странных смертей, побегов из изолятора, краж, и угонов вертолётов, которые позднее упали в Сену, — никаких конкретных, активных действий, судя по показанному, никто и не предпринимал. Да, Париж, судя по новостям, всполошился. Но копы по-прежнему «не могут назвать того, кто стоит за всем этим». Наконец, после нескольких минут бессмысленных пустословий, явилась фотография с Астором, а рядом с ней — и Колетт не сразу поверила своим глазам, смотря на фотографию, от которой снова затошнило и сердце начало выпрыгивать из груди, ведь там был человек, когда-то для неё очень близкий, — Франсуа Байо. — …слушай, — она подпрыгнула на стуле, когда неслышно к ней подошел отец, — я не хотел ругаться… прости, если я… задел тебя за больное… Колетт не глянула в его сторону, делая вид, что сосредоточена на новостях. — …но ты посмотри, чего этот твой… — она резко повернулась, и отец не стал говорить ничего грубого, — Эго сделал с Байо? Был же рубаха-парень! А теперь?! — …ты считаешь, что в этом… — Тату указала пультом на экран, где всё ещё висела фотография, и постаралась говорить спокойно, — Антуан виноват? Ты совсем что ли, папа? — …да, он виноват! Ещё как виноват! И в этих словах Колетт уловила какую-то очень странную интонацию. Какой-то очень уж странный оттенок. Будто Антуан сделал нечто ужасное именно её отцу, а вовсе не Байо. — …а-а-а, я поняла, — протянула она, пытаясь не позволить отцу сказать ещё что-то, — вот теперь я всё поняла! И чего ж ты раньше молчал, м? Вся её только установившаяся спокойная оболочка начала трескаться. Она без конца твердила сама себе: «Не заводись!», но это мало, чем помогало. Особенно теперь. Она должна была сразу понять, что нападки на Антуана у её отца случились не просто так. Всему виной чёртов Байо. — …ты всё никак не можешь понять одной вещи, да? Пап? — она смотрела в глаза отцу, и увидела, как он напрягся. И явно потому, что не представлял, что именно она скажет дальше. — Я тебе сто раз, кажется, говорила, что я не буду с Байо. Это же бред! — …далеко не бред! — …очнись — папа, я не люблю его! — горло при этих словах обожгло, будто огнём. — И никогда не любила. Даже не была в него влюблена! О чем ты вообще! — …ой, да причем тут твоя любовь! — махнул рукой отец. — Не любила — подумаешь! — …угу, и правда, действительно… — она нашла в себе силы ухмыльнуться, — всё дело в том, что ты его очень сильно полюбил! Верно? Лицо старика изменилось. Он сжал губы и едва не сплюнул. — …нет, не верно! — рявкнул он. — Ты просто слишком наивная, и не понимаешь, что важнее, когда тебя мужик готов на руках носить, а не наоборот! Я тебе тоже сто раз говорил! С Байо ты была бы как за каменной стеной! Колетт, закрыв глаза, принялась считать про себя. — …ты и ему мозги этим запудрил? Да? — …пытался! — вынужден был признаться отец. — Да он туп оказался слегка! Колетт надрывно рассмеялась. — …но я очень сомневаюсь, что Байо бы допустил всё это дерьмо, и будь ты с ним — тебя бы никто не преследовал и уж тем более — не похитил! — …ясно — пустой разговор, — Колетт качнулась вперед и ткнула на кнопку выключения телевизора, — пустой. Всё. Оставь меня. — …с кем оставить? — продолжал издеваться отец. — Не то с мужиком, не то — с бабой?! — …а хочешь, папуля, я тебе кое-что скажу… — она знала, что этот путь не приведет к добру, но уже было нереально затормозить. — Про твоего дорогого Байо! Что ты думаешь — он такой благородный и милый, взял и, ни с того ни с сего, связался с преступниками?! Ха! Этого и следовало ожидать! После того, как он обокрал Антуана! Да! Нагло обокрал! А потом и меня помог похитить! Это всё от избытка благородства, не так ли? Думаешь, что Байо лучше его только потому, что он не замечен в связи с мужчинами?! Да у Байо мать алкашиха последняя была, а папаша — оторви и брось! Сообщник всех этих… уродов! Как тебе?! Какое-то время они молчали, чтобы переварить информацию. — …каким бы он там ни был… — Колетт снова вздрогнула — показалось, что этот разговор и не заканчивался, а лишь без конца начинался, только с разных реплик, — но он тебя, дуру такую, любил! Любил, да так, как редко мужики любят! Больше жизни! Да! А твой Эго — ни рыба, ни мясо, поматросит и бросит! Сегодня с тобой, а завтра — стрельнет ему в башку какой-нибудь мальчик с обложки, — и всё! А ты — смотри ему в рот и дальше! Останешься в старых девах, вот тогда и… — …тебя не касается моя личная жизнь! — взвизгнула Колетт. — Не касается! — …если не меня, то кого и касается! — теперь она убедилась, что слова перестали действовать. И нужно объясняться по-другому. — Живо собирайся! Немедленно, я сказал! — …если я и выйду отсюда, то только затем, чтобы проводить тебя! — …ох, и где я так провинился? — вдохнул побольше старик, потирая вспотевший лоб. — Мда, видать, надо было настаивать на аборте! Не было бы сейчас печали! Колетт замерла в пол-оборота, сперва не очень поняв, что именно он сказал. Ей хватило трёх секунд, растянувшихся едва ли не в вечность, когда рука взметнулась и ударила отца по лицу. Внутри будто что-то оборвалось. С диким треском. Взгляд в глаза напротив тоже оборвался почти мгновенно — она лихо развернулась и выскочила из кухни, крепко хлопнув дверью. — …стоять! — она не успела скрыться. — Ты всё равно ничего своими закидонами не добьёшься! Колетт рванула вперёд, но рука отца схватила её и дёрнула обратно. — …совсем с головой туго, доченька? К врачу сводить? — его глаза метали молнии. Того и гляди, мог достать ремень и отхлестать, чем нередко грозился в детстве. Слава богу, что лишь грозился. — Так я свожу! Как приедем! — …сам сперва сходи, нахер! — сквозь зубы бросила она, стараясь вырваться. — Пусти! — …ох, мать будет довольна… — прорычал старик, — ох, я и велю ей запустить тебя в оборот по дому! — …а я тебя ненавижу! Ненавижу, слышишь?! Теперь они, кажется, поменялись местами. В глазах отца застыло нечто. Такое, что невозможно было описать. Будто бетонная плита придавила его, он разжал руку. Колетт с трудом удалось выдержать эти мгновения. И снова на выручку пришёл Розенкранц. На этот раз, он, увидев, что всё уже вышло из-под какого-либо контроля, отправил её в кабинет Антуана, а сам взялся поговорить. Колетт даже оттуда слышала их «беседу», тщетно закрывая уши, и уже начав бояться того, что это всё ещё — продолжение того ужасного сна. Хотелось просто удариться башкой о что-нибудь твёрдое и вырубиться, лишь бы больше ничего не видеть, не слышать и не чувствовать. А ещё — не думать. Раздирающие её на клочки мысли об Антуане, о смерти, об отце, — который, похоже, ума лишился, но… вроде бы, до старческого маразма было далеко, — размножались со скоростью света. И сводили с ума. — …что с ним делать, Розенкранц? — спросила Колетт, потому что осознала — больше сталкиваться с отцом нет сил. — …ну, позвонить к вам домой и попросить матушку приехать? — …нет! — она замотала головой, сразу же отогнав эту мысль. — Не хватало ещё маму втягивать! — …тогда — позвонить мсье Эго и… — Розенкранц! Я же серьёзно! — в глазах у неё снова стояли слёзы — Колетт прокляла себя несколько раз за слабость. Дворецкий прикусил язык. — …тогда есть только один вариант… — сказал он после долгого молчания, — езжайте домой. Колетт же захотелось послать его далеко и очень надолго. Она сглотнула и кое как удержала в себе поток матов. — …ну или — пойдите на контакт с полицейским… — Розенкранц вдруг хлопнул себя по лбу. — Точно! Звонил Смит — ваш следователь… просил передать, что завтра в пять он вас ждёт на допрос. — …на какой допрос? — забеспокоилась Колетт. — Зачем? — …вероятно, появились новые подробности, — пожал плечами дворецкий. — Кстати, вы не думали, что всё это — повод, чтобы оставаться здесь? — …да, но меня очень пугает настрой отца! Он уже сказал мне, что… добьётся того, чтобы я ездила на допросы… — она едва смогла говорить — слёзы застилали глаза. — Вы не понимаете?! Он угрожает посадить Антуана! — …это лишь слова… без полноценной доказательной базы никто его не посадит, а на это нужно много времени, — сказал Розенкранц, наконец ставя на стол чашку. — Всё, что смогут в данный момент сделать — это посадить на трое суток, а после — отпустят! Не берите пока в голову. Вот если всё и правда начнет катиться под горку, и полицейские что-то нароют… тогда нужно будет думать, как выпутываться… хотя, зачем думать — есть же адвокаты! От его слов Колетт стало лишь хуже, и она заплакала пуще прежнего. — …мадмуазель Тату, перестаньте, слезами горю мало поможешь… Колетт только стиснула зубы — она и сама пока ещё соображала, что это так. Но эмоции, взявшие её в тиски, не желали отступать, и плач был единственной защитной реакцией. Страх, витавший даже в воздухе, — она готова была поклясться, что ощущает его холодные костлявые пальцы, пытающиеся дотянуться до неё, — встал во главе угла. Он заставлял отказаться от всякой умственной деятельности и лишь накидывал ужасных картинок в сознание. — …ну, давайте вызовем такси вашему отцу… — предложил тут Розенкранц. — …он не поедет, о чем вы! — Колетт мотнула головой. — Если только… — …если только…? — он замер, ожидая окончания фразы. — …если только вызовите такси мне… — трясясь, сказала Колетт. Дворецкий с некоторым испугом глянул на неё. — …собираетесь уехать? — на его лбу залегла морщина. — Без ведома мсье Эго? — …ну, завтра вернусь на допрос… — она вытерла глаза, которые сильно заболели — видимо, слёзы уже вызвали аллергию. Дожила. Ревёт как младенец, у которого зубы режутся. Колетт было стыдно. — Других вариантов ведь нет… — …не очень хорошая идея! Я бы сказал — плохая! — озвучил Розенкранц. — В таком состоянии… Нет, нельзя вам никуда ехать, иначе… — …иначе — что? — она в упор глянула на него, тоже подавленного и явно испытывающего похожий страх. — …вы добавите хлопот и нервов мсье Эго… — отвертелся дворецкий, стараясь не смотреть на неё. Колетт долго изучала нечётким взглядом профиль Розенкранца. В голове вертелась мысль: «А ты ему хлопот не добавляешь тем, что молчишь об угрозах?!». Вслух этого произносить она не решилась. — …и я, конечно, не родитель… — сказал тут он, направляясь к выходу, — но вашего отца, в какой-то степени, понимаю… попробуйте и вы поставить себя на его место. Да, возможно, он выбрал совсем не ту тактику и не совсем тот случай, но… его беспокойство обоснованно. — …э-э-э… вы про что? — Колетт нахмурилась. — …про то — попробуйте поговорить с ним, принимая это, — Розенкранц кивнул ей на чашку, и там Колетт уловила зелёный чай с листиком мяты. Как легко окружающим раздавать советы. Это кажется смешным — вроде, Розенкранц умный мужик, но… сморозил откровенную чушь! Колетт усмехнулась, качая головой — видеть сейчас отца у неё не было сил. Не было. «Даже будь это последняя встреча в моей жизни…», — успела подумать она, но затем снова замотала головой, выкидывая подальше такую идиотскую мысль. Ещё чего не хватало. Что есть сил вцепляясь зубами в край чашки, едва не кроша стекло, Тату попыталась не поддаваться новой волне истерики. Куда подевалась вся её уверенность в себе? Неужели это грёбанное похищение сломало её? Скользнув взглядом по столу, она увидела книгу, от вида которой бросило в пот. «Готовить может каждый» сиротливо лежала на краю. Портрет Гюсто на обложке, вызвал страх — повар, лишь с наслаждением прикрывший глаза, всё равно будто смотрел на неё. И смеялся как во сне… Колетт захотелось всеми способами оградиться от этого взгляда. После того, что она увидела во сне, этот взгляд показался ей нездоровым. Странным. Чужим. Откидываясь на спинку кресла, и устремляя взгляд в потолок, Колетт заметила, что портрет Эго — тот самый, что всегда вызывал у неё непонятные эмоции: от мистического страха, до странной, чисто материнской, жалостливой боли, — исчез. Недаром, едва она вошла, увидела, нет — скорее, почувствовала, что… чего-то не хватает. Такой, уже всем привычной, броской детали — только голая стена. Колетт удивленно повернулась — огромная пустая рама стояла возле стены. Портрет, неаккуратно свернутый, валялся рядом. Задавшись вопросом, что такого случилось, что Антуан решил убрать портрет, она, по своей неосторожности, задела чашку, и остатки чая вылились на стол — потекли к стопке бумаг. Пришлось срочно их схватить. И вопросов стало больше… Она вылетела из кабинета, как ошпаренная. — Розенкранц! — он подпрыгнул от неожиданности, выключая звук на телевизоре. — Что это? Ничего мне сказать не хотите?! Что это значит? Дворецкий с поддельным удивлением взглянул на неё. — …что это такое? — Колетт швырнула на стол бумаги, на одной из которых было написано большими буквами «Завещание». — И только не надо сейчас говорить, что вы ничего не знаете! Розенкранц потупил глаза и с неимоверной тяжестью испустил вздох. — …как вы это… нашли? — …случайно, черт возьми! — взбрыкнула она, чувствуя, что он пытается упрекнуть её в том, что она лазает по чужим вещам. — Опрокинула чай! Чтобы не испортить — взяла документы, а тут… — …да, что я могу ещё сказать — мсье Эго решил написать завещание, что вы удивляетесь? — он развёл руками. — Это естественно… — …чего? — Колетт не поверила своим ушам. Или — не хотела верить. — Естественно?! — …нет, мадмуазель Тату, я имел в виду, что написать завещание — это неотъемлемая часть… — …всё! — Колетт схватилась за голову. — Не хочу ничего слышать! А вы ещё смели говорить мне, что всё в порядке! Я как чувствовала! Боже! Зачем он стал писать завещание?! — …успокойтесь, — Розенкранц собирал бумаги в кучку. — Мсье Эго вам сам всё скажет, когда придет время… — …когда придет время?! — Колетт показалось, что он тоже решил поиздеваться. — …то что он написал завещание, не значит, что он собирается на тот свет! — нахмурившись, выдал Розенкранц. — Слышите?! — …когда люди не собираются на тот свет, они не пишут завещаний!!! — …не пишут, если ничего нет, — согласился дворецкий, суя ей бумаги, — а людям, у которых имеется определенное имущество, заранее написанное завещание помогает… одним словом, это просто перестраховка, понимаете? Мадмуазель Тату, я умоляю — не сейчас… не спрашивайте меня ни о чем, мсье Эго расскажет вам сам, я знаю это… а пока — отнесите на место! — …он знает, что ему угрожает…? — …нет, дело не в этом, — сказал Розенкранц, снова возвращаясь к просмотру новостного канала. — …но знаете вы! — Колетт перегородила ему обзор. — …я знаю? Ох, посмотрите на меня, только внимательно, — он, раздраженно дёргая крыльями маленького носа, повернулся в профиль, — ну, что я могу знать, я вас умоляю! — …молчите сколько угодно, но если вы хоть что-то знаете, а из-за этого с Антуаном что-то случится… — сжимая кулаки, произнесла Колетт, дико злясь на него за это ослиное упрямство, — я вам никогда не прощу! Так и знайте! — …да я сам себе не прощу, — тихо проговорил Розенкранц ей в спину. Время снова остановилось. Нет — оно просто исчезло. Колетт уже не понимала, кончается этот ужасный день или только начинается. И есть ли вообще у этого кошмарища конец. Сколько ещё кругов этого персонального ада ей уготовано? Она вдруг подумала, что ей стоит выпить пару десятков таблеток снотворного, дабы вырубиться, и тогда уж на сто процентов — дождаться конца. Разговаривать с Розенкранцем, мутящим какую-то свою уху, желание также резко отпало. В голове был такой кавардак, что даже начать распутывать этот клубок не представлялось возможным. На город уже опустились густые сумерки. И хотя температура слегка пошла на повышение, а снег больше не сыпал, до весны было крайне далеко. Колетт с тяжёлой, будто булыжник на шее, тоской следила за унылым передвижением транспорта и людьми внизу, сидя на подоконнике. — …и чего я ещё о тебе не знаю? — она выдохнула дым вверх, и, чуть скосив глаза, заметила, как в тёмную гостиную, — горел лишь один небольшой торшер, — вошёл отец. — Давно начала кочегарить? — …мне не пятнадцать лет, вообще-то… — …иногда я об этом забываю… — вздохнул он, садясь на подлокотник дивана. — …лучше вспоминай почаще… — усмехнулась Колетт, сделав ещё затяжку. — Это моя жизнь. И я сама с ней разберусь. Можно? — …я это… чего пришёл-то… скоро начнутся пробки, — как бы невзначай бросил отец, — надо выехать заранее… ты собралась? — …мне завтра на допрос, — Колетт повертела сигарету в руке, решая, стоит ли докуривать — это Антуан забыл пачку, и для неё они были крепковаты, — так что — поездка явно отменяется… — …на какой допрос? — …ответить в рифму? — она свесила ноги, прислоняясь спиной к прохладному стеклу и потушила сигарету об пачку. — Звонил твой ненаглядный Смит — завтра в пять ждет меня. На лице старика залегла тень. Он от души выругался себе под нос и встал. — …ничего — приедешь на этот долбанный допрос! Завтра есть электрички, и я попрошу Тео, чтоб… Колетт с силой толкнулась назад и ударилась затылком об стекло. Благо, что то выдержало. — …я не поеееду! — нараспев протянула она. — …поедешь! Ох, поедешь! — …нет! Не поеду! — …не надоело? — …угу, может, ты хочешь меня силой отсюда вытащить? — …надо будет — вытащу! — …ну, начинай! — Колетт, скрестив руки на груди, исподлобья посмотрела на родителя. — Только аккуратней, а то — бахнусь вниз, и поминай, как звали! А может — инвалидом стану, ещё веселее будет! Да, папа? — …слезь с подоконника, сейчас же! — …а ты — заставь! — …нууу и характерок у тебя, моя родная! — Колетт увидела, что отец зарасхаживал туда-обратно, нервничая. И правильно — не всё же ей тянуть. — Мало кому, знаешь ли, понравится! Ты со своим Эго попробуй так повыделываться! И посмотрим, надолго ли он тебе! Точнее — ты ему! Слезай! — …всё сказал? — Колетт заулыбалась — эта ситуация вдруг стала даже забавлять. — …ну и как с тобой разговаривать! Если ты по-французски понимать разучилась?! — …а не надо со мной разговаривать! Я уже всё решила! И ты тоже! Собирайся и езжай сам, куда хочешь, а меня — оставь в покое!!! Колетт отвернулась и, с силой ухватившись за ручку оконной рамы, повернула её, направив вверх. — …мадмуазель Тату! — Розенкранца будто только и ждали. — Прекратите вопить! Что соседи подумают! Что… вы делаете? Закройте окно! И слезайте! Колетт, наслаждаясь дунувшим внутрь ветром, замолчала. — …вот, послушай хоть одного умного человека! Розенкранц, изображая из себя, ну, просто папочку «номер два», осторожно прогнал её с подоконника и также мягко велел идти помочь ему с ужином. Разозлившаяся Колетт, признаться, не припоминала случая, чтоб он так нуждался в ней. Обычно всегда отправлял куда подальше, — боялся гнева Антуана, — а тут… ни обед, ни ужин ему в одиночку не приготовить, будто здесь — ресторан, и заказы поступают как из пушки. Но она, остудив мозги, всё же допенькала, что он делает это, чтобы исключить новые скандалы. Тем более, что толку от неё было маловато — Тату не могла ни на чем сосредоточиться. — …мадмуазель Тату, сядьте, ради бога… я сам! — Розенкранц наконец не выдержал и отогнал её от противня, где собирался запекать индейку. — Да, можете переключить, я этот боевик уже видел, а вы увидите кое-что поинтереснее… Колетт уставилась на пульт, не понимая, о чем он. Но, щёлкнув по цветной кнопке, всё поняла, едва увидела. Её Антуан под руку со статной испанкой, — обладающей неплохой для своих лет фигурой и широкой, голливудской улыбкой, — позирует многочисленным фотографам. Колетт пришлось напрячь память. Кажется, это мэр Парижа. После — к ним подходит ещё и Адсорбт — размалеванная, словно Барби, но вцепляющаяся в Эго, как львица в добычу, абсолютно собственнически, — дальше она слушала, что говорит какой-то крайне известный журналист, вполуха. — …мда, — Колетт продолжала гипнотизировать телевизор, с каждой новой секундой ощущая, что заговоривший Розенкранц уже во второй раз за день оплошал — на кой, спрашивается, черт он ей это показывает. — Эта старушка знает толк в пиаре… затащить саму Идальго… Колетт не могла выдавить из себя ничего членораздельного. У неё на шее будто стягивалась петля. — …ага, странно только, Колли, что твой палочник до сих пор не воспользовался своими связями! — тут вошёл отец, или он и так был рядом, просто Колетт не замечала ничего вокруг. Она засопела и едва не развернулась — ну, неужели он не понимает, что ей стоит огромных усилий сдерживаться, чтобы не треснуть ему. — Вон, смотри-ка, как мэра полапать на камеру — это запросто, а как тебя надо было спасать — нет! Слишком сложно! Мы будем включать идиота и тянуть кота за яйца… — …многоуважаемый мсье Тату! — Розенкранц резко встал между ними, как рефери на ринге. — Я бы вас очень попросил — не выражаться в подобном тоне и не обсуждать действия мсье Эго… — …ой, брось, — Колетт напряглась сильнее, когда её отец похлопал дворецкого по плечу, — на правду нельзя обижаться, друг! Розенкранц, поджав губы, тут же сбросил чужую руку и вернулся к готовке. — …смотри, какие мы нежные! Хорошо он тебе платит, значит? Розенкранц сглотнул — так шумно, что Колетт четко услышала это. — …а правда, мсье Тату, у каждого своя, и это тоже факт! — …о да, я знаю! — они снова поглядели друг на друга, и стало страшно. — …папа! — рявкнула тогда Колетт, выключая телик и не в силах больше видеть Антуана на экране. — У тебя скоро поезд! — …вот именно, и я тебя прошу — поехали отсюда! Ты не видишь, что ли — здесь нам не рады! — …ух, если кому тут и не рады, то… вам! И не надо обижаться — это правда! — припечатал Розенкранц, вытирая руки о фартук и уходя из кухни. Повисшая тишина — только из духовки доносилось слабое шипение, — раскалывала голову. — …ох, какой же я идиот, — она следила за отцом одними глазами, но всё равно каждое его движение будто молотком по наковальне стучало по башке, — не с того я начал, видимо? Хорошо, раз не выходит сдвинуть тебя, я зайду с другой стороны… И Колетт вскинулась, немо задавая вопрос. — …я сдам билеты и подожду, пожалуй, твоего дорогого и любимого Эго! Колетт едва усидела на стуле. Ей показалось, что земля уходит из-под ног. — …да ты так не пугайся, — вещал он, улыбаясь, — мужик мужика увидит издалека! Хотя, я и забыл, что твой… не слишком-то мужик! Но ладно! Поболтаем с ним по душам — надеюсь, хоть до него дойдет! — …а то, что я против вашей болтовни… — чувствуя, как больно сжимается от подступающих слёз горло, проронила Колетт, — это ничего? — …ну, ты же всё решила, помнишь? Колетт попыталась возразить, но отец категорично выставил вперед руку. — …вот, посиди молча! Теперь мы будем решать! И тогда два часа пролетели, как минута. Колетт даже не успела осознать в полной мере, что же произошло за всё это время, но чётко услышала, как громко хлопнула входная дверь. И Розенкранц, будто лань, удирающая от хищника, выскочил, опережая даже её, в прихожую. — …мсье Эго… наконец-то… мы вас тут ждём как… Тату, сделав вдох, будто перед погружением в воду, шагнула следом. — …я пытался быстрее — не вышло… — сказал Антуан, отдавая Розенкранцу пальто и букет, а затем — тут же смотря на неё. Сдерживать слёзы, которые, казалось, уже не остановить вообще никогда, стало невозможно. — …черт побери! — сквозь зубы выругался Эго, — видимо, имея в виду её состояние, — когда Колетт нырнула в его объятия. — Всё-всё-всё… тихо, я здесь… Тату пыталась перестать трястись, но не получалось. — …где он? — негодуя, спросил Эго у Розенкранца, который тут же принялся что-то болтать. — Разговор будет не самым приятным, я чувствую… — Антуан, нет, — Колетт, с трудом выговаривая, вцепилась в его руку, — не надо, он… он… — …да, мне казалось, что он — взрослый человек, умудренный жизненным опытом! — фыркнул Антуан, вытирая с её лица слезы. — Так, иди-ка с Розенкранцем… он тебя покормит, ты голодная? Можешь поужинать, я чуть позже… — …н-нет, я не хочу… — Колетт изо всех сил удерживала Эго на месте, — не надо… я не выдержу больше, Антуан, прошу тебя… — Колетт, тш-ш, успокойся, — он, чуть наклонившись, уткнулся губами в её лоб, — этого хочу не я один — твой отец тоже очень жаждет поговорить со мной, не так ли? — …да уж! — едва раздался голос отца, Колетт попыталась дёрнуться, чтобы обернуться, но руки Эго лишь сильнее прижали её к себе. — Очень жажду! — …мадмуазель Тату… — Розенкранц, взяв её под локоть, кивнул в сторону кухни. — Пойдемте… — …нет! — она задрала голову, пытаясь поймать взгляд Антуана. — Колетт, прошу… — он глянул на неё и чуть растянул губы в улыбке. — Всё будет в порядке… — …о, я бы не надеялся! — рявкнул её отец, у которого явно зачесались кулаки. — Ты сними-ка свой дорогой костюмчик, а то… не дай боже — испачкаешь! Колетт вся похолодела. И моментально встала между ними, умоляюще глядя на Розенкранца, который смотрел на Эго. Который кивнул дворецкому, на удивление, не дёрнув и мускулом на лице. Колетт знала и так — внутри у него бушует такой ураган, что сметёт на своем пути всё. И жаль, что этого не понимает её отец. — …идите, я присоединюсь позже, мы пока поговорим… — …сейчас тебе не до размазывания своих высокопарных эпитетов будет! — …папа! — Колетт кинулась теперь к нему, но он лишь скривился и чуть не оттолкнул её. — …да что вы? Ха-ха-ха… серьёзно? — наиграно рассмеялся Антуан, сделав шаг к ним. — Мне можно бояться? — …мадмуазель Тату, спокойно, идемте! — Розенкранц, поймав ещё один взгляд Эго, настойчивее схватил её. — Идемте! Они разберутся! — …покрасовался? — она обернулась, увидев, как её отец встал вплотную к Антуану. — Теперь слушай меня… Розенкранц завёл её в кухню и закрыл двери, плотно прижавшись к ним пятой точкой. Поставил букет в большую вазу и, будто ничего не случилось, принялся доставать тарелки для ужина. Колетт не могла сидеть на месте. Её снова заколотило как в лихорадке. — …надеюсь, что всё обойдется, — сказал тут Розенкранц, выдыхая. — …обойдётся?! — взвилась она и намеревалась уже кинуться к выходу. — …так, стойте! — он перехватил её. — Всё будет нормально! Слышите? Мсье Эго не любитель, слава богу, распускать руки! У него другой конёк! Он задавит кого хочешь словами! — …да?! — истерически усмехнулась Колетт. — Зато вы моего отца не знаете! — …я уверен, они найдут общий язык, ну или — будет драка, но… — …никакой драки! — Колетт снова попыталась вырваться. — Пустите! — …но вам пора перестать так уж трястись за мсье Эго! — усмехнулся, заканчивая реплику, дворецкий. — Он же взрослый мальчик. Пусть учится сам разбираться с проблемами. Какими бы они ни были. — …знаете, я вас сегодня не узнаю! — воскликнула она. — Это точно вы, Розенкранц?! Что с вами?! — …да ну, перестаньте… я такой же, как обычно, — залепетал он, отводя глаза, — просто не выспался! У Колетт снова едва не вырвались «хорошие» слова по поводу того, что она нашла в его телефоне. Подумать над тем, как бы выведать у Розенкранца правду об этих угрозах, Колетт не успела. Раздался грохот. Они лишь переглянулись, и бросились в прихожую. Пока они бежали, грохот повторился. И теперь было слышно ещё и отборный мат. — …нет! — орал Антуан. — Только, блядь, не по лицу! — …а чего — боишься, что с фингалом хуже выглядеть будешь?! Петушок ебучий! Колетт замерла как вкопанная, когда увидела, что отец повалил Эго и пуфик заодно перевернул — отсюда, кажется, и был грохот, — а теперь готовился врезать. Правда, в тот же миг, как она собиралась дёрнутся в их сторону, Антуан неожиданно сумел вывернуться и опрокинуть её отца. Тоже посылая парочку ударов по ребрам. — …зенраец! — завизжала она не своим голосом, не зная, за кого боится больше. — Разнимите их! Антуан тем временем, вытирая разбитый нос, попытался подняться, но его снова уронили. — …хера с два! — Колетт никогда ещё не видела своего отца в драке. Это было воистину ужасно. — Сейчас я тебе физиономию подправлю — ни одна мэрша не взглянет! Иди сюда! — Розенкранц!!! — …ох, давненько я не лез куда попало… — себе под нос пробубнил дворецкий. Он попытался оттащить мужчин друг от друга, но не вышло. Колетт, снова вскрикнув, увидела, что драка и не думает заканчиваться. Её отец сразу оттолкнул Розенкранца и снова почти достал до Антуана. Тогда она кинулась вперёд. Едва не получив вскинутым кулаком, Колетт схватила Эго в охапку и, повалив на спину, закрыла собой. — …давай, юбка — дерись! — не остывал старик, тоже рванувшийся из рук, наконец сообразившего, что к чему, дворецкого. — За бабу спрятался? Не стыдно морде?! — …эй, пусти меня… — Антуана всего трясло, и она отчаянно замотала головой, — слышишь, Колетт, не лезь! В суматохе никто не заметил, что входная дверь открылась, и впустила внутрь полицейского. — …вечерок добрый! Старший сержант… — начал было Смит, но тут же осекся. Колетт оторвала голову от плеча Антуана и уставилась на него широко распахнутыми глазами. — …так-с я не понял… — протянул он, нахмуриваясь, — что у вас тут за разборки? — …пусти меня! Нахер, лакей! — первым вырвался её отец, и брезгливо скривившись, указал на принявшего сидячее положение Антуана. — Вот, полюбуйтесь, товарищ сержант… этот… палочник уже на людей кидается! И Колетт снова ощутила дрожь. — …мсье Эго? — Смит присел к нему. — Потрудитесь объяснить? — …а я говорил вам, что он опасен! Эго лишь фыркнул и трясущейся рукой приложился к окровавленному носу. — …нет! Не смейте его слушать! — Колетт слишком испугалась. — Антуан здесь ни при чем! Мой отец напал на него! Взгляд, который был послан стариком её в спину, кажется, мог бы расплавить металл. — …охо-хо… — Смит поднялся и покачал головой. — Мадмуазель Тату… давайте сейчас не будем развозить здесь Санту-Барбару! Правда! Я со смены — мне хватило! Я вообще на минутку! — …вот и прекрасно — возьмите этого долговязого с собой! В отделении ему будет лучше всего! — …так, стоп! — сержант прошёл чуть дальше. — Говорю я! Мсье Эго, не знаю, в курсе вы или нет, но… пришла новая информация по вашему папаше… завтра жду вас у себя, также, как и вас… Колетт сразу кивнула, помогая Антуану встать. А Розенкранц, уже собравшийся незаметно исчезнуть, вдруг затормозил. Он во все глаза смотрел на полицая. И она готова была поклясться, что увидела, как дрогнули у него губы. Он был напуган. Это стало столь очевидным, что Колетт внутренне ответила себе матом. Зачем, черт возьми, она столько думала, кто стоит за угрозами? Идиотка. Всё же на ладони. — …что за информация? Что-то, чего я ещё не знаю? — спросил тут Антуан. — Может, сейчас озвучите? — …нет, не при людях, — дёрнув уголком губ, ответил Смит, — конфиденциально — всё завтра… — …скажите, сержант… — взял слово отец, и Колетт, стараясь ни за что не смотреть на него, уткнулась в грудь Антуану. — Что насчёт дела о похищении моей дочери? Есть сдвиги? И зачем она вам, скажите мне на милость, завтра нужна?! — …это решает следствие, уважаемый мсье Тату! — рыкнул Смит. — А что такое? — …да я, вообще-то, хочу её домой забрать! Колетт горько застонала, и ощутила, как гладит её по спине Эго. — …нет, какое домой — пока рано, — мотнул головой Смит, и у неё будто крылья выросли. — Расследование только началось. Вы не переживайте — всё под контро… — …много ты понимаешь! — Колетт не могла поверить, что даже сейчас, отец пошел в наступление. — Контролер, мать твою! — …пап! — она резко обернулась и попробовала успокоить его. — Нет! — …ну, чего вылупился?! Выгораживать эту морду собрался? — заорал он, тыкая пальцем в Эго. — Как знал, что нельзя на вас, оборотни, надеяться! Всё самому разгребать придётся!!! Смит, у которого по лицу уже ходили желваки, молча нажал на красную кнопку рации. — …что-то больно вас волнует моя морда… — не мог не вставить пять копеек Эго, и тогда Колетт самой захотелось добавить ему. — Завидуете, стесняюсь спросить? — …нет, нужен ты мне! Ничтожество! — огрызнулся отец, когда она, подлетев к нему, схватила за руку. — Вот ей больно нужен! Так что сиди пока! Только знай, скоро сидеть придется не в тепле и уюте, а на нарах! — …смотрите, как бы потом извиняться не пришлось, — бросил Антуан, едко оскалившись, — в суде! И выплачивать кругленькую сумму за моральный! — …ты меня судом не пугай! — отец рванулся вперёд, и Колетт едва смогла его сдержать, молясь, чтобы Смит сделал хоть что-то. — …что вы — я предупреждаю! — …ох, въебать бы тебе покрепче, любитель поразглагольствовать! Бесишь! — …я, хотя бы, разглагольствовать люблю, а не ложные показания давать! Антуан, которого никто не держал, сделал шаг вперёд. И отец, оттолкнув её руки, схватил его за грудки. В этот момент в квартире оказался ещё один полицейский — помладше и даже понаглее Смита, — угрожающе щёлкнувший наручниками. — …кого? — безэмоционально поинтересовался он. Колетт, отскочившая в последний момент, с ужасом увидела, как Смит показывает на её отца. — …мсье, не советую рыпаться… — …собаки! — сплюнув, отец бросил на неё взгляд, которого она не смогла вынести и отвернулась. — Довольна?! Но тут Антуан, очень не вовремя улыбнувшийся, тоже попал под раздачу. — …следующий этот! — сказал Смит обыденным тоном, бросая помощнику вторые наручники. — …чего?! — Колетт подумала, что ослышалась. — За что?! — …за всё хорошее! — ухмыльнулся Смит. — Так надёжнее, мадмуазель Тату… в участке уж они друг друга точно не тронут! Все разумные доводы и слова застряли в горле, а паника, чуть не выплеснувшаяся наружу, достигла края. — …тогда забирайте и меня! — вскричала Колетт. — …о-о-о, боюсь, вам там не понравится! — принялся скалиться Смит. — Лучше отсыпайтесь дома! Пошли на выход, красавцы! — …стойте… знаете, мне, как бы, не очень хочется… — скроил жалостную мордашку Антуан. — …да, он же ничего не сделал! — постаралась убедить копа Колетт. — Пожалуйста! Вы же видели! — …что я видел? — Смит усмехнулся. — Уж простите! То, что ваш расквасил ему нос — ну, бывает… рука так легла, как говорится! — …я вам серьёзно — мне не хочется… — выразительно поиграл бровями Эго. Колетт не поверила глазам — неужели, он собирается так, в открытую, подкупить полицая? Не станет ли хуже? — …а кому хочется! Вперёд! — рявкнул Смит. — …так, слушайте, у меня же работа! — …мсье Эго! — Смит поджал губы. — Поздно! Вперёд! Антуан, на которого быстро нацепили наручники, оглянулся на Розенкранца. — …левый карман! — сказал он тому, сперва ничего не понявшему. — Давай быстрее! И Колетт увидела, как дворецкий полез в его пальто. Помощник уже вывел её отца, — по правилам, водить больше одного задержанного было запрещено, чтобы они не задумали побег или ещё чего, — и должен был вернуться за Эго. Смит тоже собрался выйти, но неожиданно пропустил вперёд Антуана. Розенкранц, наконец достав толстый конверт, что-то ещё бросил ей на ходу, и выскочил на лестничную клетку. На какое-то время она осталась совершенно одна. И стало до того невыносимо, что захотелось лечь и помереть. — …ну… как? — едва смогла выдавить Колетт, когда дверь снова распахнулась впуская бледного, как снег, Розенкранца. — Не молчите! Тот ничего не сказал и попытался взять у неё из онемевших пальцев маленькую бумажку, на которую она ещё не посмотрела. — …да, до завтра! — Колетт не могла поверить в такое счастье — Антуан вошел следом, без наручников. — О, что вы — я само спокойствие!