Our love is God

Отражение Пасифики в зеркале... О, нет, где-то изнутри, совсем-совсем глубоко, я понимал, что нет никакой Пасифики. И сейчас всё в порядке. А Мэйбл... Я пришёл в себя, когда эхом по комнате прошёлся шлепок. Щёку зажгло, а глаз рефлекторно прикрылся. Боль коснулась носа, что буквально почти вырвало из меня негромкий вскрик. Мы с Мэйбл сидели на моей кровати, и она одной рукой крепко сжимала мою (даже кровь отошла). — Диппер, ты слышишь меня? — она, кажется, пыталась достучаться до меня уже давно. Или пару минут. Не знаю, я ушёл слишком глубоко в себя, чтобы различать что-либо. Я запоздало кивнул на её вопрос. Мэйбл облегчённо выдохнула и разжала мою руку, отчего ту тут же начало колоть. Возможно, останутся синяки. Ну у неё и хватка, конечно. — Расскажешь, что произошло? — во взгляде её было, кажется, всё сострадание мира, и я, не желая её больше, чем есть, нагружать, только и просипел: — Н... Нет, не сейчас. — А голос мой сел, наверняка, из-за отдыха на свежей природе. Она пригладила мою шевелюру, будто оставляя в себе надежды на её выравнивание, и, подрагивая уголками губ, улыбнулась понимающе. Она будто бы безмолвно говорила, мол, всё супер, потом расскажешь, не утруждайся. — Хорошо. Тогда подожди тут, я сейчас принесу холодненького, — Мэйбл за плечи удержала меня сидящим на кровати, чтобы не думал вдруг пойти за ней, и побежала на кухню, а я старался не выплюнуть желудок, сверля взглядом пол, по которому метнулось что-то чёрное. *** Я всё-таки простыл. Когда сестра прибежала ко мне в комнату, чтобы разбудить и оповестить о пришедшем дне, я почувствовал неестественную морозь по коже. — Господи, Диппер! — она ахнула, доставая градусник, — я к маме, а ты не вздумай вставать! С тем и убежала, оставляя меня пялиться в потолок, разбавляя ничегонеделание мыслями. Билл — демон. И теперь мне надо было полностью осознать эту мысль, привыкнуть к звучанию этих слов, что теперь стоят так непозволительно близко. Билл — не человек. Он не страдает скачками меланина. Его клычки, возможно, не достояние матушки-природы. Всё, что есть он, не является таковым, в принципе. И что теперь делать? Просто... Что? Голова расходилась крупнейшим пульсом, и мышление было непростой, вообще-то задачей, но я пересиливал себя. Пытался. Потому что это важнее какой-то там простуды. Это Билл. В комнату вбежали, уже вдвоём, Мэйбл с мамой, и у последней в руках были какие-то таблетки да стакан с водой. Мне их благополучно пропихнули, заставив выпить, и я, не без труда, справился, чудом не вернув воду наружу тем же путём, каким она и пришла. — Всё, Мэйси, лежи теперь, тебе нужен покой. Ты только проснулся, но все равно постарайся подремать по возможности, — прошептала мама, стараясь не говорить громко, и провела ладонью мне по лбу, как бы сверяясь с диагнозом. Мне как-то трудновато дался кивок, но я справился, ещё и вяло улыбаясь впридачу. Мама попытку оценила по достоинству, повторяя действие, и потрепала меня по голове перед тем, как уйти из комнаты. Мэйбл посидела безмолвно ещё с минуту, смотря в стенку, но не видя её, очевидно, и отмерла с маминым окликом. Теперь в школу одной идти настал её черёд. Было как-то даже стыдно, что заставляю Мэй так волноваться, но теперь мы квиты. С хлопком входной двери ушли и мои потуги в более или менее нормальный вид. Я выдохнул через рот, прикрывая глаза. Ушибленный нос тревожить не решался даже дыханием. Болезнь путала мысли, и трудно было как следует проанализировать ситуацию. И, тяжким довеском, полная тишина. Всё вокруг будто бы замерло, погрязло в моменте ухода сестры с матерью, а мне оставило лишь белый потолок комнаты. На бок пытался не переворачиваться, опять же, из-за носа. Оставалось лишь смотреть в однотонную белизну, люстру и кусок стены. А это было не интереснейшим в мире занятием, так что глаза сами закрылись, а мозг упал в черноту сна без моего на то желания. *** Несколько дней прошли, когда я начал осознавать себя. Болезнь неплохо так подкосила, что я перестал особо попытки в определение точного времени, и просто то засыпал, то просыпался, разбуженный ради приёма таблеток или еды. Но теперь, когда я шёл на поправку, а потоку мыслей ничего не мешало... Я начал думать. Мэйбл была в школе, мама — на работе. Можно было позволить себе размышлять чуть ли не вслух. Но пользоваться я этим не стал: мало ли. На самом деле, за это время, пока я пытался собрать поток мыслей воедино, страх потупился. Он не ушёл, нет. Он просто стал немного... Слабее. Особенно — когда память услужливо подбрасывала все те моменты... Вот я, шестиклассник, смотрю на незнакомого ещё паренька, а вот — он предлагает мне дружить, спустя мучительно долгие годы. А вот Мэйбл попадает в больницу, и он... Он рядом. А потом он предлагает мне встречаться. И он рядом всегда, когда это надо. Поддерживает меня. Проявляет дружбу. Любовь. Не бросает меня, несмотря ни на что. И, наконец, открывается мне. А я убегаю, чуть ли не до смерти напуганный. И тем самым... Предаю его? Оу, под этим углом ситуация заставляет меня просто-таки во всей мере ощутить, какой же я говнюк. Потому что да, он — мерзкая тварь с клоком шерсти меж зубов и единственным глазом, покрытая слизью и похожая на псину, но... Но это ведь Билл, да? Разве я тогда не должен был бы принять его таким, какой он есть? Разве не должен был броситься ему на шею прямо там, восклицая о том, как это круто? Тогда почему я так сбежал? И почему я всё ещё не нахожу в себе сил даже взять в руки телефон? Это ведь Билл. Тот самый Билл. Пусть и не человек, но... Билл. Это Билл. Билл. Б. И. Л. Л. Нет. Моей решимости всё-таки мало, как бы я ни пытался. Судорожный импульс сводит суставы при одной мысли о том, что я сейчас пойду к нему, заговорю с ним... Я не могу. Я просто не могу. Не могу глянуть в сторону телефона, ведь боюсь светового индикатора, что говорил бы о входящем сообщении. Боюсь, что сейчас в дверь постучат, а на пороге будет он... С улыбкой, полностью режущей лицо. И просто-напросто прихлопнет на месте, как муху. Или вырвет все зубы. Или сожрёт живьём. Но как же тогда те моменты, то, что было между нами? Стоит лишь вспомнить мягкую улыбку, золото глаз, едва ли ощутимые губы на своих... И сердце бьётся скворцом в клетке, вовсе не от страха. Потому что я люблю Билла. А он... Меня? Но ведь я даже не знаю, можно ли верить его словам. Но ведь вид его был так искренен. Всегда. Он просто не мог водить меня за нос всё это время. Я окончательно и бесповоротно запутался и не имею ни малейшего понятия, что мне делать. *** Через пару недель, в понедельник, мой больничный подходил к концу, и надо было идти в школу. А знаете, какой сегодня день недели? Понедельник. Мэйбл, счастливая тем, что сегодня мы наконец-то вдвоём пойдём в школу и уверенная в том, что этот день будет просто суперским, за пару минут до будильника ворвалась ко мне в комнату, открывая дверь с ноги, и перебудила своим зовом весь квартал, наверное: — Дип-Дип, подъём! — я полуприкрытым взглядом смотрел, как она ещё несколько секунд, ожидая реакции, стояла, недвижимая, в позе супергероя. Когда же ей надоело, сестра рванула в мою сторону, и я, предчувствуя гибель минимум, подорвался первым, заставляя Мэйбл резко затормозить и чуть ли не полететь носом в пол. Кстати, о носе. Опухоль полностью почти сошла, а синяк был незначительным, и оставалась лишь небольшая ранка на бугорке, покрытая корочкой. Соблазн её содрать превышал людские представления о желаниях, и я не знаю, как держал себя в руках. Пластырь смотрелся вполне органично и помогал мне в моей задачке, так что оставалось только на него молиться. — О, ты уже не спишь! Чудесно! Тогда давай, собирайся по-бырику, чтобы я не ждала долго, — Мэйбл мой подскок очень даже порадовал, и она побежала в сторону кухни. Теперь у нас был регулярный готовый завтрак. Не жизнь, а мечта! Я встал, покряхтывая, и пошёл вслед за ней. Насколько я мог судить и сравнивать, единственное, что изменило утро, — моё желание спать. Я выспался, в общем-то. И это было вполне обосновано: я лёг вчера пораньше. А это могло значить, что за всё это время, скорее всего, ко мне, моим эмоциям и снам никто не прикасался. Я не знал, как реагировать на это, и поступил максимально по-человечески: избавился от невыполнимой задачи, забивая голову другими мыслями. Например, что будет на завтрак? Омлет? А может, тосты? Бутерброды? Оладьи? Блинчики? От одних представлений только желудок подгонял поскорее справится с расстоянием. Но, когда я вышел за пределы своей комнаты, в нос ударил лишь горьковатый аромат свежесваренного кофе. Ох-ох, великолепное начало дня. *** Мы пришли вовремя, но всё-таки позднее Джима. Обычно опережаем его минут на десять, поэтому повод для недоумения всё же был. Мы с сестрой разделились: она побежала приветствовать своих многочисленных подружек и дружков, утопая в ответных приветствиях, а я едва ли заметно прошмыгнул к своей парте. Джим повернулся, приподнимая на меня брови и тут же, оставляя их на том же месте, приветственно улыбнулся. — Ну наконец-то ты припёрся, — воскликнул он с некой надменностью. — Я ради тебя конспекты мутил всё это время, так что ты мне должен, как земля колхозу. На последнее высказывание Тайлера я сморщил переносицу, как бы прося просветить. Он иногда любил таким грешить: найдёт какое-то высказывание на другом языке, да так и выпендрится знаниями, не переводя. На мою реакцию он лишь цикнул, закатывая глаза. Ну да, ну да, гения не понимают и не признают. — Ясно всё с тобой, неуч. В общем, потом должен будешь. — Он наклонился к рюкзаку, чтобы дать мне те тетради, что были с собой, и я имел полминуты где-то, чтобы пробежать взглядом по классу. Место Пасифики немо осуждало пустотой, и я поспешил отвернуться. И невольно глянул в сторону Билла... Которого нет? — А Билл чего не пришёл? — спросил, когда Тайлер вернулся к сидячему по-людски положению и бухнул тетрадями об стол. — А? Ты не в курсе? Вы же в последнее время сдружились, я думал, сидите там вдвоём под предлогом болезни, чипсы жрёте, рубитесь в приставку. Ну, и Мэйбл подговорили, чтоб она говорила, что ты болеешь. А он реально тоже заболел, походу. — Он почесал затылок и пожал плечами. — Ну и здоровьечка ему. Прозвенел звонок, но я после сказаного Джимом был слишком далёк от учёбы. То есть, Билл не появлялся в школе всё это время? В глазах так ярко и отчётливо встал тот момент, когда я выбегал прочь, а он лишь смотрел на меня немо, не двигая ни единой мышцей... Хорошо, если только одной, на что я сейчас надеюсь: сердцем. Стало как-то совсем уж плохо, потому что... А вдруг он так и не сдвинулся с места? Умер там же от жажды, например? Или демоны не умирают от такой фигни даже в людском облике? Но он вроде приносил забытые мною вещи. Значит, он не застыл безмолвной статуей, покрытой пылью, будто камень посреди леса. Но что тогда с ним стало?