Зависть

На улице моросил мелкий дождь. Прибивая пыль, он понемногу мочил асфальт. Маленькие капельки, ударяясь о свежую мелкую листву деревьев, падали на папку для бумаг, которой прикрывала голову молодая девушка, стоявшая у ворот в поместье Алисейнов. К ней спешила одна из служанок. Отворив ворота, она проводила ее до кабинета Микадо, отца Микуни. – Не самая лучшая погода для последних дней марта, не находите? – обратился к гостье мужчина, не отрывая взгляда от большого окна, на стекло которого оседала морось. – Смотря, с какой стороны посмотреть, – нежным голосом, ответила она. Он, отвернувшись от окна, посмотрел на пришедшую гостью. У нее была мягкая и теплая улыбка. Милые, немного детские черты лица. Невысокий рост и тонкая фигурка придавали ее образу хрупкость. По ее плечам спадали шелковистые волосы цвета вороного крыла с пурпурным отливом, немного намокшие от начинающегося дождя. Их оттенок смотрелся весьма гармонично с необычным и редким аметистовым цветом глаз. Микадо невольно ею залюбовался. – Может, начнем? – прервала затянувшуюся паузу девушка. – А? Что? – выйдя из своих мыслей, растерялся Микадо. – Собеседование на должность репетитора иностранных языков, – видя замешательство мужчины, улыбаясь, пояснила она. – Да. Да, конечно, – прочистив горло, он начал разъяснять особенности работы, – с начала нового учебного года у моего сына сменится учебная программа, в которую будут включены английский, французский и немецкий языки, поэтому бы мне хотелось, чтобы его дополнительно обучали им на дому... Собеседование затянулось почти на час, но в конце Микадо решил, что девушка идеально подходит на роль учителя Микуни. За окном тем временем мелкий дождь успел превратиться в проливной ливень. Мужчина предложил девушке остаться на ужин, чтобы переждать непогоду, а также поближе познакомиться с семьей, на что она согласилась. За ужином Микадо представил ее своей жене и сыну, а также отцу и сервампу Похоти. Последнего назвали другом семьи, избегая упоминания о его нечеловеческой сущности. Мальчику новая учительница понравилась сразу. Он засыпал ее вопросами, на которые она порой не успевала отвечать, тараторя, рассказывал о жизни в поместье, иногда запинался на темах, которые касались вампиров, о них пока решили не рассказывать девушке. Она любезно отвечала как на вопросы мальчика, так и других членов семьи, и только госпожа Алисейн не проявляла заинтересованности, а даже напротив была отчужденной и кажется чем-то недовольной. Ее странное поведение не скрылось от глаз Микадо. После окончания ужина он распорядился отвезти гостью домой, так как дождь так и не закончился, а сам направился в комнату к жене. – Дорогая, что-то случилось? – обратился Микадо к супруге, стоявшей в неосвещенной комнате у окна, пристально наблюдавшей за покидающей их дом темноволосой девушкой. Она не ответила. И только включившийся свет в комнате, да щелчок закрывающейся двери отвлекли ее от мыслей. Переведя взгляд на вошедшего, она прочитала беспокойство в глазах мужа. – Что-то не так? За ужином ты странно себя вела, – взяв с кровати плед, Микадо подошел к супруге, накинув ей его на плечи, – вот, а то в доме похолодало из-за дождя. – Все в порядке, – соврала она. Но видя сомнение во взгляде мужа, добавила: – Просто неважно себя чувствую, наверное, это из-за погоды. – Ложись спать пораньше, хорошо, – обнял ее Микадо. – Скажи… – тихим голосом начала говорить женщина. – Что? – Ты меня любишь? – смотря прямо в глаза, спросила она. Ее губы немного дрожали. – Ну, конечно же, люблю, – Микадо нежно поцеловал ее в лоб. Чуткий поцелуй и чужое тепло отогнали тревожные мысли, терзавшие ее весь вечер. Постояв еще немного в объятьях, женщина сказала, что собирается последовать совету супруга и лечь спать. Микадо погасил свет и покинул комнату, у него еще была незавершенная работа. Оставшись в одиночестве, она устремила взгляд в потолок, сон не шел. Отступившая тревога, словно испугавшись света и чужого присутствия, лишь спряталась в укромных уголках комнаты, но в наступившей темноте медленно тягучим холодом возвращалась к ее обладательнице. За стенами поместья гремели раскаты грома, комнату периодически освещали вспышки молний. Всполохи света бросали угловатые тени по всему помещению, кидали холодные блики на лицо женщины. Хмурые светлые брови, злость в глазах и ломаная линия губ выражали ее недовольство. В голове ее копошились змеиным клубом самые тревожные мысли и вопросы, которые она не хотела замечать и на которые она не знала ответов: «Как он на нее смотрел… С таким теплом во взгляде… Почему она так сильно понравилась Микуни? Почему вся семья встретила ее с таким радушием? Считает ли Микадо ее красивой? С какой стати она так мило улыбается ему?!» – женщина села в кровати. Ее раздирало ранее неведанное ей чувство. Переполняя душу, ее терзали самые разные эмоции: презрение и отвращение, обида и негодование, раздражение и возмущение. И все эти эмоции вызваны одним единственным человеком, появившимся в их доме. Чем больше она об этом думала, тем сильнее одолевали эмоции, приходило осознание, что за чувство грызло ее. Ревность. Наутро это неприятное чувство так и не отпустило, а лишь сильнее укоренилось в сердце. Масла в огонь подлило первое занятие Микуни с новой учительницей, что рассказывала об отличиях и схожестях английского, французского и немецкого языков, и о некоторых хитростях, которые помогут их быстрее выучить и запомнить. Мальчик искренне удивлялся простоте и гениальности подходов изучения, казалось бы, совершенно разных языков, и откровенно радовался новым полученным знаниям. Молоденькая преподавательница улыбалась, видя любопытство и сияние в глазах ученика. За этой идиллией их и застала госпожа Алисейн. Эй, уже долгое время не удавалось чем-либо удивить сына, мальчик он был смышленый, то и дело черпавший знания о мире отовсюду, откуда можно. Если это были сложные для него слова в книге, то он обращался к словарям, а узнав о занятном неизвестном ему эксперименте, он обязательно проверял его на практике. Сколько он испытал счастья за последним таким опытом, залив уксусом полную салатницу соды, перемешанной с пищевыми красителями. Служанки еще долго после этого прибирали кухню. Он перестал ходить к матери за советами или объяснениями, старался справляться со своими вопросами сам. Ее сын с каждым днем становился все взрослее, осознавая это, он старался выглядеть серьезнее, больше читать, чаще играть в шахматы, а не в игрушки. Ей не хватало детского озорства, трепетного восторга, неуклюжих действий и забавных фраз, придуманных детским небогатым словарным запасом, которые Микуни показывал все реже в присутствии взрослых. Но как оказалось не всех. Исключением стала новая преподавательница. Видя как легко этой девушке достается, искренне детское удивление и открытая радость сына, она стиснула зубы, душу ее вновь терзали гнев и злоба, но от чего-то они также были направлены и на нее саму. Эти чувства все усиливались с каждым занятием, проводимом для Микуни, с каждым новым днем, когда темноволосая девушка приходила в их дом, с каждой ее милой улыбкой и словом, адресованных Микадо. Одним погожим майским днем, сразу после окончания занятия Микуни, Микадо попросил преподавательницу немного задержаться, дабы обсудить с ней за чашкой чая результаты обучения сына. Та, согласившись, последовала за ним в его кабинет. Микуни, оставшийся предоставленный самому себе, решил наведаться к старшему сервампу, и заученным ходом направился в подвал. Не застав мужчину в своей комнате, он недоуменно почесал лохматую голову, гадая, где он может пропадать в полдень солнечного дня. Это крайне насторожило Микуни, знавшего, что вампир не любит бывать на солнце. Он, конечно, мог это сделать, светило не могло убить его, как подклассов сервампа, но за то время, которое они знакомы, он ни разу не выходил на улицу при дневном свете. Микуни даже никогда не видел, в какое животное его обращают солнечные лучи, а задать этот вопрос в третий раз, потому как в первые два раза ему ответили неясным бормотанием, который как ни старайся расслышать невозможно, он не решался. Погрузившись в раздумья, Микуни брел по длинному освещенному солнцем коридору. Яркие лучи, проходя через стекло больших окон, разогревали воздух, в доме становилось душно. На улице же легкий ветерок покачивал макушки деревьев, ласкал прикосновением свежую весеннюю листву. Вдали слышалось пение птиц. Мальчик выглянул на улицу, его взору открылся сад поместья. Мощенные белым камнем дорожки петляли по сочным зеленым лужайкам. Молодые побеги кустов роз отливали красным. Усыпанные гроздьями мелких соцветий гортензии набирали цвет. На каменной насыпи недалеко от крыльца дома стелилась только-только начинающая цвести обриета. По всему саду подлетая то к одним цветам, то к другим порхала черно-розовая бабочка – сервамп Похоти. В шкафу для садовых принадлежностей что-то искал старый садовник, рядом с ним на земле лежали пакеты с удобрениями и различными луковицами да ростками цветов. В центре сада возвышался каменный фонтан, на нем спиной к мальчику сидела его мать. Она смотрела ввысь на голубое небо, ветер развивал ее светлое платье и длинные пшеничного цвета волосы, которые были такими же непослушными, как и у мальчика, густыми торчащими во все стороны. В последнее время она вовсе перестала за ними ухаживать, от чего они топорщились еще сильнее, а местами были спутаны. Золотисто-карие глаза направленные в небо отражали холодный лазурный цвет, из-за чего казались серыми и в некоторой степени безжизненными, под глазами залегли тени от плохого сна. Женщина находилась в прострации, сидела и смотрела на небосвод уже несколько часов. Садовник изредка кидал обеспокоенный взгляд в ее сторону, но подойти так и не решался. Микуни, остановившийся у окна, наблюдал за матерью, гадая, о чем она может думать. Вдруг он заметил, как поблескивая чешуйками к ней подползала черная змея. Перепугавшись не на шутку, мальчик попытался открыть окно – безуспешно, щеколды находились слишком высоко для него, а искать табурет или стул слишком долго. Затарабанив по стеклам, он закричал: «Осторожно, змея!», но мать на него ни как не реагировала. На шум, издаваемый мальчиком, обратил внимание садовник. Он непонимающе глазел на, что-то кричавшего и стучавшего по окнам юного господина, слов разобрать он не мог. Микуни, увидев, что его заметил хоть кто-то, начал указывать в сторону матери. Пожилой мужчина перевел взгляд на белокурую женщину, и спустя пару секунд заметил подбирающуюся к ней змею. Мальчик со всех ног ринулся в сад. – Госпожа Алисейн, осторожно! – довольно резво для своих лет старик-садовник бежал в сторону женщины. Она непонимающе посмотрела на старика, бегущего к ней с граблями в руках. Садовник ловким движением инструмента отшвырнул змею на несколько метров, та сильно ударившись о мощеную камнем дорожку, извивалась черными волнами, злобно шипя. – Вот зараза! – воскликнув, старик подошел к ней, замахиваясь для удара. – Стойте! – к садовнику подлетела черно-розовая бабочка, – не бейте его! – Его? – старик непонимающе уставился на сервампа Похоти. К его миниатюрному облику бабочки, он привык даже больше, чем к человеческому. – В каком смысле «его»? – Этот змей – мой брат, сервамп Зависти, – объяснил Любовник. Садовник с удивлением покосился на змея. Успевший добежать до матери маленький Микуни обнял ее за талию, та лишь растерянно наблюдала за происходящим. – Сомнение? – Микуни округлил глаза, глядя на змея. – Юный господин, Вы знали, что это сервамп? – обратился к мальчику старик-садовник. – Э-э… Нет, не знал. Сомнение на это раздраженно зашипел: – Я же говорил тебе и не раз, что обращаюсь в черного змея при свете солнца, – низким тихим голосом сердито обратился он к мальчику. – Что за представление, ты тут устроил? Микуни густо покраснел. Ведь действительно, он такой шум поднял, еще и Зависти досталось от садовника. – Да ты так тихо и непонятно говоришь, что тебя едва можно понять! – найдя, что ответить, грубо воскликнул мальчик, нахмурив светлые брови. Зависть прошипел что-то еще. – Не слышу-у-у! – кривляясь, крикнул мальчишка, взбеленившись дурной привычке сервампа говорить тихо и неясно. Старший сервамп ничего не ответил на это ребячество, гневно фыркнув, направился в сторону особняка. Старик-садовник лишь зло смотрел ему вслед, прокручивая в голове все варианты недобрых намерений этого ползучего гада, ругая его последними бранными словами, давая фору любому сапожнику. Мать Микуни, выйдя из ступора, в котором пребывала все это время, поняла, что ее сын общается с этим страшным сервампом Зависти, и, похоже, уже долгое время. – Микуни, – обратилась женщина к сыну, – как давно ты общаешься с Завистью? – Ну-у… – поняв, что попался, Микуни лихорадочно думал, что бы такого сказать, чтобы избежать наказания или нотаций взрослых. – Ты же знаешь, как он опасен! – женщина, опустившись перед сыном, держала его за плечи. – Никогда, слышишь, никогда больше не подходи к нему! – Но он не опасен! Странный, чудной, но не опасный! – заступился за вампира мальчик. – Микуни! – повысила голос госпожа Алисейн. – Ты слышал, сколько дурных слухов ходит о нем? Не смей больше общаться с ним! Ты понял меня? Возмущению мальчика не было предела, почему ему запрещают общаться с кем-то только из-за каких-то домыслов и слухов? – Да в том-то и дело что это всего лишь слухи! – попытался вновь защитить сервампа Микуни. – Неправда. Я совершенно точно знаю, что именно он испепеляет своим дурным взором мои гортензии! – вставил свое «веское мнение» старик-садовник. – Да причем тут Ваши гортензии? – вспылил Микуни. Не обращая никакого внимания на слова старика, мать ребенка трясла его за плечи: – Микуни, пообещай мне, что больше не приблизишься к нему! Женщина чувствовала, как от нее понемногу отдаляются дорогие ей люди, сначала ее муж, а теперь и сын. Она не могла допустить этого. Ее трясло как в лихорадке. – Пообещай! – Да не буду я ничего обещать! – прикрикнул на мать Микуни. Она опешила. Отпустила сына. Ее глаза расширились, в них застыли слезы. – Юный господин, Вам и правда не следует… – договорить старику не дал Микуни, перебив его. – Не смейте решать за меня, что мне следует, а чего не следует делать! Я буду общаться, с кем захочу! – прокричал на весь сад мальчик, и без оглядки, бросился бежать в свою комнату. На крыльце он, чуть не столкнулся с собственным отцом, провожавшим учительницу иностранных языков. Микадо был в растерянности, а девушка обеспокоена поведением мальчика и состоянием госпожи Алисейн. Пытаясь хоть чем-то помочь, она подошла к сидящей на холодной земле женщине, стараясь убедить ее встать. Но та не сдвинулась с места, а лишь подняла на темноволосую девушку отрешенный взгляд. Глаза ее были пустые и изнеможденные. Спустя несколько секунд осознав, кто стоит перед ней, в ее сердце новым вихрем, превращающимся в ураган, вспыхнули гадкие чувства. «Она еще пытается помогать мне?!» – эхом пронеслось в голове госпожи Алисейн, заглушая все, что говорили ей старик-садовник и преподавательница. Пожилой мужчина, видя, что он не в состоянии привести женщину в чувства, решил хотя бы вывести из остолбенения ее супруга, направился к нему, а потому не видел, как молодая девушка вздрогнула от изменившегося взгляда госпожи Алисейн. Зато видел сервамп Похоти, находившийся рядом в облике бабочки все это время. Чувства, что отразились в ее глазах заставили перепугаться темноволосую. Это была нескрываемая злоба и презрение, и направлены они были на нее, столь пробирающий до самого сердца взгляд заставил девушку отпрянуть. «Неужели она знает?» – пронеслось в ее голове, – «Но откуда? Неужели она видела? Не из-за этого ли кричал Микуни?». Она подняла панический взгляд на подошедшего к ним Микадо. Но тот тоже не особо понимал, что происходит. Единственным кто догадывался о происходящем, был Любовник. Благодаря своему происхождению он мог чувствовать людей, поддавшихся греху, который он носил. Микадо явно изменил своей жене с этой молодой девушкой. А эмоции госпожи Алисейн ему были знакомы лучше кого бы то ни было, он видел их в своей жизни слишком часто, чтобы не суметь отличить. Он сразу понял, что ее гложет ревность. Единственное, что Любовник не знал, так это известно ли госпоже Алисейн об измене. Сервамп решил не предпринимать не каких действий, дабы не усугубить ситуацию. Госпожу Алисейн все же удалось поднять с земли и завести в дом. С Микуни провели несколько профилактических бесед об опасности, которая может исходить от старшего сервампа. Мальчик пообещал, что более не будет с ним общаться, но лишь для того чтобы успокоить взрослых. А сам же с еще большей осторожностью вечерами увиливал в подвал дома. Нервозное состояние своей супруги Микадо списывал на беспокойство за сына. Госпожа Алисейн не спешила разубеждать его в этом. Шли дни, недели, уже близилась середина лета, в доме Алисейнов царил натянуто-лживый мир и покой. Со стороны казалось, что счастливее этой семьи нет на свете: любящие друг друга супруги, замечательный сын. Но на самом деле это были: скрывающий измену муж, жена, делающая вид, что ничего не замечает и сын, обманывающий обоих родителей. Микуни все чаще стал убеждаться в полезности такого искусного умения, как «обман». Будь то прилепленная счастливая улыбка на лице мальчика, дабы к нему не приставали с лишними расспросами назойливые школьные преподаватели, пекущиеся о состоянии дорогих им учеников. Дорогих в плане обеспеченности семьи, добавил бы Микуни, потому как учителям было бесспорно плевать на состояние некоторых, явно страдающих детей из небогатых семей. Взять даже того щуплого черноволосого бледнолицего мальчишку из четвертого класса начальной школы, в которой учился Микуни. За ним каждый день после занятий приходил по видимости его старший брат, и, казалось бы, ребенок должен был несказанно радоваться этому, но нет. Зачастую на следующее утро он приходил с пластырями на лице и руках, скрывающих очередные синяки и ссадины. Микуни, однажды встретившись с его братом лицом к лицу, почувствовал на себе нескрываемое презрение и злобу, а потому считал, что именно этот человек калечил бедного паренька. К счастью Микуни больше не доводилось сталкиваться с этим неприятным человеком, а потому ему быстро позабылись его костлявая высокая фигура, ледяной взгляд и странный шрам под левым глазом. И всем вокруг было без разницы на то, что происходило в семье этого щуплого черноволосого ребенка. Обманывать было удобно. Обещая девчонке, которую ставили с ним в пару для дежурства в классе, что он вымоет доску на другой перемене, а она на этой. А по окончании следующего урока, акцентировать внимание на том, что он не уточнял на какой именно «другой» перемене будет это делать. Девочка пыталась с ним спорить, но тщетно, он пропускал все ее слова мимо ушей. Обманывать становилось все легче, с каждой новой ложью оттачивалось мастерство. Улыбки выходили все натуральнее, прирастая к лицу, ложь становилась естественной, порою мальчик и сам верил в нее, лукавить и водить людей за нос бывало даже весело. А еще Микуни начинал понимать, когда обманывают другие. Так ему удалось понять, что его отец о чем-то врет матери. Это становилось понятно по его бегающему взгляду, прикосновению ладони к шее, наклоненной вбок голове. И все эти действия Микуни замечал за отцом, когда речь заходила о преподавательнице иностранных языков. Вот только в чем именно он ее обманывает, выяснить ему не удавалось, как и его матери. Микуни дописал в дневнике идею о том, что следует спрятаться в кабинете отца и подслушать о чем он разговаривает, оставаясь наедине, с его учительницей, так он мог выяснить, что именно он пытается скрыть. Идея казалась ему гениальной, осталось только придумать, как проскочить туда незамеченным и где укрыться. Но поскольку время было позднее, сил на обдумывание плана у него не осталось. Потому отложив мозговой штурм на завтра, он закрыл дневник, встал из-за стола и направился к книжному шкафу, что стоял у окна в его комнате. Лучшим местом спрятать свой личный дневник, так похожий на обычную книгу было просто не найти. Запрятав записи в самом углу нижней полки, Микуни хотел направиться спать, как заметил одинокую фигуру в саду. Присмотревшись внимательнее, он понял, что это его мать. В последнее время женщина полюбила ночные прогулки. Микадо то и дело засиживался за работой до рассвета, а находиться одной в комнате ей было неприятно, казалось стены давили, распахнутые окна не пропускали воздуха, а светильники не могли разогнать мрак, что таился в укромных уголках. Она знала, что это все всего лишь ее воображение, утомленное плохим сном и постоянными переживаниями, а также фальшью в собственном поведении, необходимой как она думала для сохранения семьи. Ночной ветер ненадолго успокаивал ее, освобождая голову от мыслей и убаюкивая. На небе появлялись первые редкие звезды. Воздух, нагретый жарким июльским днем, постепенно остывал. Где-то в зарослях цветов слышалось одинокое стрекотание сверчка.