Трансильванская ночь, или Капкан для охотника

— О боже… нет… — наконец сорвалось с губ обессилевшего героя, находящегося в яростном борении с собой и проигрывающего самому себе, бывшего словно в бреду от постигшего его. Он из последних сил постарался избежать ласк вампира, но эти попытки лишь вылились в страстные изгибания в его объятиях… Оказалось, что доселе мужчина не знал о настоящей природе своей натуры и том, что ей нравилось… Таящаяся в великом воине страстность, неведомая ему самому и долго неосознанно подавляемая его несгибаемой волей, разорвав её путы, вдруг вырвалась на свободу, упрямо следуя своим собственным желаниям и не обращая никакого внимания на приказы и увещевания рассудка, словно только и ждала момента, чтобы отдаться пиру чувственности… Ей надоело бесконечно голодать, подчиняясь аскетическому образу жизни борца с нечистью, она желала получить удовольствие, насладиться красотой и любовью. И, как оказалось, сын Сатаны подходил ей для удовлетворения этого желания лучше всего… — О дьявол… да… — издеваясь, передразнил ватиканского эмиссара, изнемогающего от греховного желания, торжествующий Дракула, продолжая свои неистовые, пылкие ласки. Четыре столетия он бессознательно ждал этого, без надежды надеясь, что его безотчётная мечта когда-то осуществится. И вот это стало явью! Архангел Габриэль, Левая рука Господа, великий Ван Хельсинг, святой-убийца, предавший и убивший его любовник — в его руках и полностью в его власти! Изнемогающий от желания… Стань он повелителем мироздания, он не испытал бы такого упоения и торжества! Покорить архангела Габриэля! Не желающего любить его и испытывать противоестественное, недозволенное желание, но ничего не могущего поделать с этим! Как ни пытался Ван Хельсинг противиться самому себе, как ни старался подавить реакции своего тела и усилием воли погасить вспыхнувший в нём чувственный огонь, это было совершенно бесполезно. Он попал в плен к чарам графа, что должны были действовать лишь на женщин, — тело и душа победили безнадёжно сопротивляющихся им разум и волю. Особая, необычная красота сына Дьявола, его чертовская неотразимая сексуальность воспламенили кровь служителя Господа и Церкви, и он не мог справиться с охватившим его пламенем. Укутанный ими, как жарким, душным одеялом, охотник задыхался. Тщетно сжимаемые, красиво очерченные, мужественные, но при этом обладающие чувственным рисунком и яркостью краски губы, сообщая этим о внутренней пылкости сурового воина, не могли удержать горячее дыхание, шумным потоком вырывавшееся из его задыхающейся от возбуждения груди. Вожделение накатывало волна за волной, выбивая из мозга все мысли, кроме захлёстывающего желания… Нервное напряжение, которое испытывал потрясённый мужчина, грозило свести с ума… Он не помнил, но чувствовал всем своим существом (каждая клеточка его тела убеждала его в этом), что утверждения Дракулы об их прошлой противоестественной близости, желание которой родилось из истинной любви, что не подчинялась ничьим установлениям, а лишь своей собственной божественной сути, — правда. И как ни было это сознание неприятно ему, как ни шокировало оно его, противореча всему, что он знал и думал о себе, вигилант был не в состоянии подавить в себе восторг, с каким вопреки его воле его взбунтовавшееся против диктата разума и сбросившее его иго тело отдавалось ласкам обольстительного вампира, отвечая дрожью и то и дело прорывающимися стонами наслаждения, которые он безуспешно старался сдержать, на каждое прикосновение красавца-графа. Плоть сурового воина жаждала этого, и он был не в силах превозмочь свою нежеланную реакцию на то, чему подвергся. Совместное действие возбуждения и стыда превратило его красивое лицо в рдеющую пунцовую розу. — Нравится, Габриэль? — как довольный кот удовлетворённо мурлыкал демон, ни на миг не прекращая ласкать свою ошеломлённую жертву. — Как тебе мои аргументы? Убедительны, правда? — улыбался граф. — Но не стоит быть таким стыдливым, как-никак мы же всё-таки с тобой не чужие, — продолжил он, рассмеявшись, блеснув белоснежным жемчугом идеальных зубов в свете факелов; а затем прижал свои бёдра к бёдрам охотника, застонал и ухмыльнулся, сильнее почувствовав эрекцию своего прекрасного Габриэля. У Ван Хельсинга перехватило дыхание. Он судорожно выдохнул, впился ногтями в ладони и до крови закусил губы, из последних сил удержав рвущийся из тяжело поднимающейся и опускающейся груди, словно на ней лежала могильная плита, громкий стон. Граф торжествующе расхохотался: — О Габриэль, какие муки, а ведь это только увертюра к нашей с тобой пьесе… Кстати, ты мне подал отличную идею… — С этими словами вампир наклонился и с урчанием облизал окровавленные губы Ван Хельсинга, потом резко обхватил его голову и впился поцелуем взасос. Легко справившись с дрожащими губами охотника, он глубоко ввёл ему в рот свой покрытый его кровью язык и, страстно лаская, захватил в умопомрачительный плен язык своего противника, при этом размазывая по нему кровь, а затем втянул его в свой рот и стал жадно сосать, блаженно стеная. Свет померк перед Ван Хельсингом, голова со звоном пошла кругом, трепещущие, словно крылья пойманной бабочки, веки, с пушистой бахромой ресниц, закрыли глаза, тело стала бить дикая лихорадка возбуждения, а под ритм его громко бьющегося сердца, давно забывшего о своей обычной невозмутимости (и никто в целом мире не смог бы догадаться, что послужило причиной утраты героем самообладания), уже можно было исполнять самый зажигательный танец. Горячая сладость затопила его. «Боже! Я не могу противиться этому…» смутно мелькнуло в сознании охотника, угодившего в капкан, который ему расставило собственное тело, сговорившись с предательницей душой… Дракула ещё сильнее прижал свои бёдра к бёдрам охотника и стал интенсивно тереться своим возбуждённым членом об эрегированный член Ван Хельсинга. Как ни силился вигилант удержаться, в этот раз это ему не удалось. Его словно пронзил ток высочайшего напряжения и побежал огнём по всем жилам. Задрожав с головы до ног, он непроизвольно выгнулся под Владом, сжал его бёдра своими и инстинктивно повторил движения графа, откинув голову и сладко застонав, не в силах больше противиться желанию своего возбуждённого тела, сливая свои стоны острого наслаждения с такими же страстными стонами вампира… — Ну, Габриэль, как тебе истязания, которым тебя подвергает старый друг-монстр? — триумфально заиздевался Дракула. — Теперь ты видишь, как я был прав, когда говорил, что твоё тело помнит, как оно должно реагировать на мои ласки? — прекратив ласкать своими бёдрами бёдра вигиланта, продолжил довольный вампир. Положив теперь красивую руку на пах Ван Хельсинга, он, поглаживая, сжал его вставший твёрдый член. Охотник задохнулся, с его губ сорвался новый судорожный стон. — Чувствуешь, Габриэль, как сильно ты хочешь меня? Анна вызывает у тебя такую же реакцию? — самодовольно ухмыляется Дракула, продолжая гладить через ткань пах врага, вызывая у своей жертвы непроизвольные движения бёдер и тщетно удерживаемые задыхающиеся стоны. — За эти четыреста лет ничего не изменилось — ты хочешь меня так же, как и прежде, если не сильнее… Хочешь вопреки твоей воле, вопреки твоей Церкви, вопреки твоему Богу… О чём только думали эти идиоты, бросая тебя прямо в мои объятия? Я повторю тебе то, что говорил в Средневековье: не борись со своими чувствами! Ради чего это делать? Какой в этом смысл? Отдайся им. Отринь эти жалкие предрассудки, — следовать которым нет нужды существам высшим, коими мы с тобой являемся, — и вернись ко мне. Последуй за желанием своего тела, которое, как ты видишь, жаждет меня, — низким, обволакивающим, сбивающимся от страсти голосом с сексуально хриплым тембром пламенно шепчет Дракула в ухо Ван Хельсинга, обдавая его горячим дыханием. Кончиком языка проводит по раковине его уха, лижет, нежно покусывая мочку, в то время как рука Влада скользит под свитер охотника, лаская его пылающее, вспотевшее тело. Прерывисто дышащий, непроизвольно изгибающийся от ласк вампира, зардевшийся от стыда и возбуждения, с разметавшимися волнистыми шелковистыми волосами, с раскрасневшимися и припухшими от неистовых поцелуев графа губами легендарный рыцарь Святого Ордена представлял собой поистине обворожительное зрелище. Его замечательно красивое лицо, на котором особой прелестью выделялись чарующие глаза, — однажды увидев эти глаза, уже нельзя было забыть, — засияло особенной привлекательностью. — Видишь, мой прекрасный ангел, ты весь взмок от любви… — страстно искушает воина Церкви демонический аристократ, продолжая ласкать его влажную бархатистую кожу. — Ты хочешь меня, потому что любишь меня… даже если не желаешь любить… Любишь вопреки всему… вопреки самому себе… Как и я люблю тебя… Любви подчиняется всё и все! Ничто не может уничтожить наше чувство, наше взаимное влечение друг к другу! Даже то, что мы находимся по разные стороны во время вселенской игры, не в силах этого сделать — мы были связаны с тобой Судьбой ещё до начала времён. Уступи же своему желанию… Ты всегда был моим! Только моим, любовь моя… Мы всегда были с тобой одним целым, почти не расставаясь. Ты знаешь, что ни с кем в целом мире тебе не испытать такого наслаждения, как со мной. Я — единственный для тебя… Я ждал тебя столько веков, и ты вернулся ко мне, мой ангел, — продолжает искусительный бархатный голос, звучащий сейчас глубоким, насыщенным контральто. Демон нежно гладит грудь и рельефный пресс изгнанного с Небес архангела именно такими прикосновениями, какие доставляют ему наибольшее удовольствие, что стало для Ван Хельсинга открытием того, чего он до этого не знал, а вернее, не помнил о себе и что явилось новым подтверждением их былой связи. Вампир же, лаская его, в свою очередь наслаждается ощущением гладкой кожи и стальных мускулов под ней. Затем рука графа опускается ниже, смело проникает в брюки мужчины и обвивает его возбуждённый член. Вновь, спустя века, почувствовав нежную, шелковистую кожу, покрывающую упругую твёрдость и пульсацию набухших вен интимной части тела любимого, в которой билось пробуждённое им желание, наполнившее его ладонь и жаждущее его ласк, Дракула застонал от наслаждения и, не заставляя охотника долго ждать, начал мастерски дарить их. От дикого шока Ван Хельсинг едва не задыхается. Закипевшая кровь молотом бьёт в его виски, вышибая остатки соображения, перед глазами всё расплылось в разноцветном тумане, сердце колотится как сумасшедшее, словно собираясь вырваться из грудной клетки на волю. И в каком-то припадке неверия в реальность происходящего с ним он широко раскрывает свои очаровательные растерянные, лихорадочно сверкающие авантюриновые глаза, чтобы встретиться взглядом с искрящимися сапфировыми глазами, затенёнными чёрными стрелами невероятно густых и длинных ресниц, и увидеть нежную и слегка издевательскую улыбку, играющую на тонких влажных карминных, почти до неприличия чувственных устах словно выточенного из слоновой кости незабываемого лица пленительного демона. — Ну же, Габриэль, мне наскучили твои героическо-благочестивые терзания, — объявляет вампир охотнику, прервав ласку и сжигая его пламенным взглядом. — Я совсем не собираюсь тебя насиловать. Ты сам хочешь заняться со мной любовью. Получить наслаждение. Я всего лишь помогаю тебе принять правильное решение. Ты хочешь меня так же, как и я тебя. Тебе давно пора прервать твой затянувшийся «целибат», друг мой. Ты жаждешь нашей близости, ты истосковался по ней. Твоё тело умнее тебя и не хочет упускать представившейся ему возможности, зная, что тебе больше ни с кем не испытать ничего подобного — не получить того наслаждения, что мы можем подарить друг другу, ни с одной женщиной. О других мужчинах, конечно же, и речи быть не может — я — твой необыкновенный, твой совершенно исключительный случай. Ведь я особенный!.. — блистает самолюбивой улыбкой демон. — Мы равны и достойны друг друга, и это наслаждение мы можем найти только и единственно в объятиях друг друга. Наша любовь прекрасна и уникальна, Габриэль! — патетически возглашает Дракула. — Ни у кого больше нет того, что есть у нас! Так отдайся же своему желанию, отдайся самому себе, мой ангел… Разве ты не заслужил немного удовольствия?.. Так что же, Габриэль, да или нет? — граф, слегка отстранившись, с едва уловимой насмешкой в лукаво сощуренных синих глазах вопросительно смотрит на Ван Хельсинга, ожидая ответа. Святой и убийца пылает. Властитель Трансильвании поднял в нём целый ураган страсти. Не в силах больше противиться охватившему его бешеному желанию, не помня себя и забыв обо всём на свете, Ван Хельсинг жаждет только одного — любви обольстительного красавца, что находится перед ним… Его объятое огнём тело само собой изгибается от захватившего над ним власть вожделения, а дрожащие губы еле слышно шепчут: — Да… — Что? Я не расслышал, Габриэль, — издевательски допытывается граф у до предела распалённого охотника. Стон. Немного громче: — Да… — Повинуясь желанию своего тела, Ван Хельсинг, приподнявшись, бессознательно придвигается к отодвинувшемуся вампиру. Дракула, ухмыляясь, отодвигается дальше.  — Ещё немного громче, Габриэль. Я боюсь неправильно истолковать твои желания. — Иди же ко мне… — находясь словно в полубессознательном состоянии, то ли рычит, то ли выстанывает Ван Хельсинг. Он, снова придвинувшись к Дракуле, сам крепко обнимает вампира… Сладкая дрожь пробегает по телу графа от этой победы! Снова победа! Как и четыреста лет назад! Невзирая на то, что произошло между ними, невзирая на то, что тогда он был человеком, а теперь демон — его прекрасный небесный принц, архангел Габриэль, вновь не смог устоять перед ним… Что может быть слаще, что может быть приятнее для самолюбия, что может быть упоительнее этой победы — завоевать Левую руку Господа?! Заставить его полюбить себя вопреки всему! Любовь, обожание и преклонение всех женщин мира и в малой степени не сравнится с её сладостью… Эго аристократа-вампира — которое, как и полагалось достойному сыну Сатаны, было непомерно — мурлыкало, как ласкаемый котёнок. — Скажи, что хочешь меня… — дрожа от наслаждения, требует Дракула у Ван Хельсинга, добиваясь вершины своего триумфа. — Я хочу тебя!