Butterfly

«Leman Manhattan Preparatory School» — престижная частная школа, где учатся либо очень умные, либо очень богатые дети. Высотное гордое здание, которое всегда притягивало к себе внимание ярко развивающимися флагами как любимой страны, так и частными, голубыми и чистыми, как картинки рая в детских книжках со старинными сказаниями и легендами. Ребенком я пришел туда с большими надеждами на счастье, на дружественный коллектив милых и добрых девочек, и благородных и сильных мальчиков. Настоящей гордости Америки! Я помню, как трепетал, вглядываясь в верхние этажи и позволяя немного задерживать мать, торопившуюся поскорее в класс на первый в моей жизни урок, на первый звонок. Внутри все было уютным, мягким, ласкающим взор детей и притягивающим к себе внимание. Я наблюдал, как первоклашки, да и не только, кувыркались на пуфиках и бегали по ярким коридорам, играя в незатейливые игры. Как любопытно крутили в руках самые разные игрушки. Как сбивались в кружки и, громко смеясь, что-то бурно обсуждали. Мы с мамой спокойно стояли и смотрели на все это… Безобразие. И именно тогда я и увидел таких же детей, как и я сам. Спокойно стоящих под ручку с важными родителями, а впоследствии севшими за поблескивающие новенькие парты (хотя всю начальную школу потом мы редко их использовали: больше резвились и изучали все на полу, зарываясь ладошками в мягкий ворс цветастых ковров). И мне это не понравилось: от них веяло холодом и скрытой ни то опасностью, ни то грустью. «Я тоже… Такой жуткий?» задал маленький мальчик тогда себе такой вопрос. И он тяжелой тучей повис над ним еще на долгие годы, меняя под собой то ужас, то радость подноготной составляющей. Наша учительница — Джуди Этвуд — была по-истине прекрасной женщиной. Она стала мне второй матерью и на долгое время хорошим другом. Она пыталась со всем терпением донести до замкнутого ребенка, как устроен мир, и у нее бы это получилось, если бы мальчишка чуть больше доверял окружающим его людям.  — Билли, солнце, почему ты сидишь там один? Иди к нам играть. Пошли вырезать фигурки, смотри, какая интересная картина уже получается.  — Я не солнце, я мальчик… В тот день мы делали композицию, параллельно изучая различные фигуры и переводя их на реальный мир: «елочка как зеленый треугольник», «а на что похожи наши флаги?». И я никак не мог понять, как можно не знать таких простых вещей! Или… Они занимаются глупостью? Мое подделанное уже тогда под ограниченные рамки восприятие не давало мне с должной ребенку радостью отдаться чему-то веселому и познавательному одновременно. Помните Фауста: «А тот, кто мыслью беден и усидчив, кропает понапрасну пересказ…». Вот-вот. Уже тогда мое понимание учебы было заключено в учебниках, зубрежке и попытки понимания чего-то объемного, серого и скучного. А что-то выходящее за эти границы воспринималось неправильным. К занятию я тогда так и не присоединился, оставшись сидеть в стороне у шкафа. Мне было страшно, неловко, непонятно… Но ничего сделать я с собой не мог. Мне нужна была мама, которая защитила бы и показала верный путь. И стоит ли даже говорить, что я терпеть не мог творческие уроки начальной школы, которых было большинство, пока мои оковы восприятия не стали рушиться под гнетом обстоятельств? Была и еще одна проблема… Из-за моего вечного молчания на уроках или же огрызания на добрые слова, я прослыл странненьким, и никто не хотел со мной общаться. Хотя я сначала этого не замечал: ведь все было как обычно, так? Дети играют в песочнице, а я играю на опушке — привычная реальность. Если бы тогда мне не понравился один мальчик — Алан… Он был брюнетом с пронзительными голубыми глазами, а еще храбрым и высоким, выше всех в классе, когда я ростом был даже ниже девочек. Алан извечно что-то мастерил или читал, и также у него была самая крутая консоль среди всех нас. И мне он казался таким же «хорошим мальчиком», как я сам. Хотя вокруг него всегда вертелся кто-то из других мальчишек.  — Привет, я Билли, — насколько я помню, это был первый раз, когда я решил с кем-то познакомиться самостоятельно. На детских площадках меня другим детям представляла мама, а здесь выбирать не приходилось. Я стоял, переминался с ноги на ногу, пока Алан удивленно меня рассматривал. А после громко засмеялся, да так, что к нам обернулись все остальные.  — С психичками не общаюсь. Послышались смешки ото всюду, а я задрожал, почувствовав, как слезы подступают к глазам, а страх пронзает позвоночник, заставив сгорбиться в несколько раз. Моя неуверенность в себе впервые дала огромную трещину, рваным оглушающим звуком ударив по ушам: «я действительно… жуткий».  — Идиот! — в сердцах закричав, я, развернувшись, бросился прочь. Я мог бы ударить, я мог постоять за себя, как после наказывала мне мать, узнав об этом, но тогда я не чувствовал ничего, кроме предательства моего выдуманного школьного рая, паники и беспомощности. Вот так и рождаются погонялы для изгоев. Весь класс был сплочен, весь класс был против меня. А я забивался по углам и все время молчал, слушая насмешки. Или убегал, не в силах ударить кого-либо и показать, что я тоже не лыком шит. Больше ни с кем дружить я не собирался, мама оказалась права — все дети были ужасны. И я был ужасен в своей слабости вместе с ними.  — Билли — психичка, Девчонка-истеричка. Во дворе гуляла, Штанишки потеряла! — голосили мальчишки, смеясь, когда я заходил в класс.  — Дети, так нельзя! — хмурилась учительница, и постепенно голоса смолкали. Но я уже стоял весь в слезах, перебежками добираясь к своей «опушке» у шкафа. И как она не старалась выделять мои положительные черты, привлекать в коллектив, я натыкался на жестокую стену непонимания, и все повторялось. Так было до конца начальной школы. Так как я жил в интернате, то сосуществовать приходилось вместе 24/7, только вот со мной в одной комнате никто быть не хотел, и, к сожалению или к счастью, я был в одиночестве даже после занятий. Все мое внимание было сконцентрировано на учебе, книгах (насколько вообще на этом может концентрироваться ребенок) и на компьютерных игрушках… Это приносило свои плоды: я, тихоня, раз за разом становился лучшим, и мое серенькое лицо висело на доске почета. Мать была рада, она гордилась мной, и моему сердцу приносили ее улыбки хоть какую-то отраду. Но, к «девочке», «психичке» вскоре прибавились клички «зануда» и «ботан». И я честно не мог понять, что я делаю не так! Ведь все же правильно, я должен быть хорошим мальчиком… Я должен стать Мужчиной.