Die Geschichte kennt kein Wort "wenn"

      А времени-то на долгие раздумья у нас и не было. Где-то со стороны города уже слышался шум военных машин. И это напоминало о том, что немцы скоро обнаружат наш отряд самоубийц.       — Коля, надо разбегаться, пока ещё есть время — я с некоторым опасением наблюдала за его реакцией. — Вы должны уходить к границе, а я – своим путём.       Он посмотрел на меня с сомнением, но, видимо, понимал, что сейчас требуется уводить экипаж, тащить раненого Волчка, искать Аню. А если при этом странная девица желает себе приключений на одно место – то и чёрт с ней. Не на аркане же меня тащить, в самом деле.       Он вернулся к тридцатьчетвёрочке, и они с Серафимом осторожно вытащили Демьяна. Я тоже подошла забрать рюкзак, который подал мне Савельич.       — Точно не пойдёшь с нами, Санёк? Ото бы уже не рыпалась никуда, а?       — Каждый должен оставаться на своем месте — покачала я головой, подумав, что ни за какие коврижки бы не осталась жить в этом времени. На мой взгляд это ужасно – следить за каждым словом, чтобы не стать жертвой доноса, полная бытовая неустроенность, сплошные рамки, в которые впихивают людей. Но это не значило, что я без сожалений прощалась с экипажем. Обняла всех, даже Ивушкина.       Ну вот, ребята по идее должны добраться домой. Пора и мне начать шевелиться в этом направлении. Я всё же подошла к Ягеру в сомнениях, стоит ли оказывать первую помощь. Аргументом за было опасение, что если у него есть какие-то не видимые на первый взгляд раны, то время работает против. На вид у него были многочисленные ссадины и царапины на лице, плюс видимо обожжённые ладони. Ну и, скорее всего, перелом одной или даже обеих ног, потому что он пока не делал попыток подняться. Но время также работало и против меня – если сейчас останусь в доктора играть, то попадусь немецкой пехоте. Я присела рядом с ним, и, перейдя на английский, сказала:       — Тебя скоро найдут, ваши уже рядом. Мне нужно уходить.       Я подцепила рюкзак, отвернувшись меньше, чем на минуту, и заорала от неожиданности, когда мой локоть стиснула его ладонь. Причём это не было дружеским рукопожатием, Ягер сильно дёрнул меня назад, прошипев:       — Не так быстро, Александра.       Я изо всех сил вырывала свою руку из его пальцев, но он уже успел меня свалить на каменную поверхность.       — Пусти, зараза неблагодарная! — орала я, ужом выворачиваясь из его рук. С чего я вообще взяла, что он, бедняжка, раненый и слабый? Вроде бы так и должно было быть, однако, сжимал он меня сейчас далеко не слабо.       — А кто тебя просил тащить меня с танка? — Ягер тяжело навалился, придавливая мои руки, правда поморщился, когда я пнула его коленкой. Раз такое дело, я как-то резко перестала жалеть раненого бойца, пиналась и брыкалась, как могла. Но Ягер всё-таки не хрупкая феечка, а сильный, пусть и раненый мужик. Не с моей весовой категорией одолеть его, учитывая, что боевыми приёмами бабы-Рембо я не владела. Он со злостью смотрел мне в глаза, продолжая рычать:       — Чёртовы русские! Что не так с Ивушкиным, патрон пожалел? Или это у вас месть такая – оставить меня военному трибуналу? Вы, сволочи, отобрали у меня достойную смерть!       Я устало прекратила свои бесполезные попытки и ответила:       — Хорош ныть. Выхода нет только из гроба. Как-нибудь выкрутишься, королева драмы.       — Ты издеваешься?! — Нда. А в фильме, помнится, кто-то пропагандировал спокойствие и контроль над эмоциями. — Да я придушу тебя сейчас, мелкая дрянь!       Чёрт, надо как-то успокаивать этого истерика.       — Ну, во-первых, у тебя же был вроде мужик, который может прикрыть. Во-вторых, что мешает сказать, что танкисты уничтожены, вместе с твоим танком пошли на дно, рыб кормить. В-третьих, найди тех идиотов, которые пригнали с фронта советский танк, не озаботившись осмотреть его на наличие снарядов, и заставь ответить по всей строгости. Ну, конечно, повышение тебе в ближайший год, боюсь, не светит, но расстрела можно избежать.       Ягер, видно, задумался, затем хитро улыбнулся.       — Как ты умудрилась выбраться?       — Ну это же очевидно – через стены даже шпионы проходить пока не могут — я попыталась чуть сдвинуться, всё-таки не тот сейчас случай, когда лежащий на тебе мужик приносит удовольствие. — Есть такая удобная вещь, штандартенфюрер, называется слепок ключа. Ну а дальше делаете дубликат, дожидаетесь удобного момента, когда никто не ждёт подобного фокуса, и вот она, свобода.       — Ты вроде бы и хитрая, и в то же время глупая, как маленький ребёнок — Ягер не сдвинулся ни на сантиметр, продолжая сжимать мои руки. И, прищурившись, снова рассматривал меня с какой-то досадой, что ли. — Ты разве не знала, что к врагу никогда не стоит подходить близко? Тем более без оружия. Тем более поворачиваться спиной.       — Ну да, я протупила — честно признала я свой промах. — Не ожидала от тебя такой прыти.       — Ты протупила не один раз — напомнил Ягер. — Почему не ушла сразу с людьми Ивушкина?       — Так было нужно — отрезала я. Пусть теперь ломает голову над отсутствующей логикой русских.       К нам подъехали несколько военных грузовиков, откуда бодро спрыгнули солдаты и подбежали к нам. Ягер о чём-то переговаривался с ними, затем они погрузили его в машину, где уже лежали другие раненые. Один солдат задержался, связал мне руки, и, взяв, как нашкодившего кота, за шкирку, отправил туда же, в грузовик. Следом за мной на пол шлёпнулся рюкзак. Так получилось, что мы с Ягером оказались практически рядом. Он продолжал сверлить меня нечитаемым взглядом. "Ну, чего ты уставился? Что ещё хочешь рассмотреть?" – раздражённо подумала я. Ещё два солдата запрыгнули в кузов. Я устало закрыла глаза – похоже, кто-то доигрался. Если бы меньше тормозила, уже была бы на полпути к крепости. А сейчас... Сейчас моё счастье, если просто показательно расстреляют, чтоб другим неповадно было. Но хер там. Зная коменданта, убивать будут медленно и болезненно. Ох, как же мне вытерпеть предстоящую, скорее всего, жуткую боль?       — Уже жалеешь, что полезла спасать меня? — услышала я хриплый голос Ягера.       — Жалею, что простояла с тобой дольше, чем надо — я невесело усмехнулась — чуть было не полезла ещё раны тебе перевязывать. Что поделать, вот такая мы неисправимая нация. Ничему по ходу жизнь не учит.       — И всё-таки, зачем ты спасла меня? Ведь не настолько же ты глупа, чтобы не понимать, как опасен выживший враг — Ягер с непониманием смотрел на меня. — Ты не могла не знать, что я всё равно сделаю то, что должен.       — Да делай, и чёрт с тобой! — я с досадой отбросила волосы, падающие на лицо. — Вы все – бездушные машины для убийств. И вы проиграете именно потому, что не понимаете, почему мы не можем добить беззащитного человека, даже если он враг!       — Пока что проигрываете вы! Жалкие, наивные, готовые жертвовать собой ради кого-то. Ваша жалость вас и губит — жёстко бросил мне Ягер. — Рано или поздно вы все подчинитесь нам или умрёте.       — Зато мы умрём людьми, не превратившись в морально прогнивших выродков — отпарировала я, решив, что сейчас уже бессмысленно строить из себя тихую овечку. — Именно эти жалкие и наивные люди после своей победы не будут мстить своим врагам, а дадут вам шанс на искупление.       Я замолчала, пытаясь привести в порядок мысли, как-то настроить себя на собственную смерть. Мне оставалось только верить, что, умерев, я всё же вернусь в своё время. Должен же быть у этой грёбаной временной петли хоть какой-то радиус действия? Внутренний голос предательски нашёптывал, что, если бы было так, в нашем времени уже бы толпились десятки умерших в концлагере людей. Так что на этот раз моя смерть будет настоящей и окончательной. Осознать это было дико. Хотелось услышать ещё раз голос мамы или брата, хоть как-то попрощаться. Ну, это я, конечно, размечталась. Они так и не узнают, что со мной случилось. Я почувствовала, как слёзы обжигают глаза, и отвернулась, уткнувшись головой в коленки. Пыталась себя остановить, но призывы: "соберись, тряпка" – на этот раз не работали. Умирать страшно, наверное, всем, но ещё хуже ждать смерти и понимать её неотвратимость.       Я не знала, сколько мы уже ехали, погрузилась в какую-то апатию. Так и сидела, уткнув голову в коленки. Резкий толчок, означавший торможение, заставил меня открыть глаза. Почему-то мы остановились. Что, уже приехали? Боженька, пожалуйста, нет, я ещё не готова к кровавой расправе над своим бренным телом. Ягер снова переговаривался с солдатом. Я бросила на них быстрый взгляд – солдат спрыгнул вниз, а штандартенфюрер тихо сказал:       — Быстро иди сюда.       — Что происходит? — без особой надежды на ответ спросила я.       — Мы недалеко от лагеря. Впереди идущая машина пробила колесо. Есть немного времени, так что давай, двигайся сюда.       Я с удивлением увидела, как в его руке блеснул нож. Дыхание перехватило, я вспомнила, как он когда-то милосердно пообещал мне быструю смерть. Как загипнотизированная, я придвинулась к нему, думая, что такой расклад по-любому лучше возвращения в концлагерь. Видимо, читая мои мысли по выражению глаз, он усмехнулся, и я почувствовала, как лезвие быстро прошлось по верёвке, связывающей мои запястья. Нет, вот же сволочь, не мог сразу сказать! Я быстро схватила рюкзак и двинула вперёд. В спину мне прилетело:       — Не знаю, как далеко ты уйдёшь, но шанс свой ты получила.       Я обернулась перед тем, как спрыгнуть с кузова и усмехнулась, последний раз глядя в хитрющие прозрачно-голубые глаза:       — Осторожнее, штандартенфюрер. Похоже, вам грозит стать человеком.       Я надеялась, что мой побег прошёл пока незаметно, ведь наш грузовик был последним в колонне. Вариантов, куда бежать, было немного – впереди, собственно, сам лагерь, а сбоку дороги был небольшой лесочек, за которым моя цель. Я бежала так быстро, как могла, учитывая бесконечную усталость последних дней. И с ужасом поняла, что мой побег, скорее всего, раскрыли – с дороги доносились резкие выкрики и пошла движуха. Ну да, эти гады ломанулись сюда. Больше бежать-то некуда, это ясно не только мне. Оставалось только надеяться, что деревья как-то помогут мне остаться невидимой, пока я, хотя бы, выбегу на холм. Дальше будет открытая местность. Ох, пристрелят меня опять, чует моё сердце. Мне бы только добежать до той границы, откуда временная петля вернёт меня домой. Мне уже не хватало дыхания, в ушах стоял шум, кровь тяжело стучала в висках. Не знаю, сколько я смогу ещё двигаться, не останавливаясь. Могли же как-то на пределе сил и возможностей организма воевать наши деды, и я смогу. Мне осталось бежать недолго, я уже видела крепость. Позади меня крики, казалось, уже звучали прямо за спиной. Я услышала глухой щелчок выстрела. Блять, они меня видят! Беги, Сашка, беги – это тебе не гламурно-выпендрёжный марафон. От этого забега зависит твоя жизнь. Выбежав к крепости, я поняла, что за это время немцы окружили меня. Да чтоб их! Они уже палили со всех сторон. Но пока что мимо, косоглазые мудилы.       — Halt! Hände hoch!       Хер вам моржовый, а не хенде хох, уроды! Я упрямо рванула ближе к заветной цели. И уже коснулась рукой знакомых камней, когда услышала за спиной приказ:       — Halt! Hände hoch!       Вместо этого я подняла руку, выбросив вверх средний палец:       — Стреляй! Русские не сдаются!       Он не выстрелил, но, видимо, мне сказочно везёт на неожиданные моменты в жизни.       Я почувствовала, как что-то кольнуло меня в грудь. С удивлением перевела взгляд и увидела тонкую струйку крови, сбегающую по толстовке. Всё-таки достала шальная пуля! Боль парализующе расползалась внутри меня, словно холодом сковывая движения. К этому невозможно привыкнуть. Умирать каждый раз по-разному. Я ощущала металлический привкус во рту и поняла, что следующий вдох сделать уже не смогу. Куда я ухожу, я не знаю....

***

      Как же мне херово – с этой мыслью я открыла глаза. Было ощущение, что по мне проехался асфальтовый каток, причём не один раз. Вспомнила, что меня, сука, опять застрелили. Если всё-таки последние дни не моя галлюцинация. Я перевела глаза на грудь – толстовка заляпана кровью, и в ней дыромаха, словно от пули. Я быстро подняла толстовку – майка оказалась примерно в таком же виде. Поднимать майку было как-то страшно, но я должна выяснить, что за чертовщина происходит со мной уже второй по счёту раз. Кожа под майкой оказалась испачканная потёками крови. Я остервенело стирала красные разводы, не веря глазам – на груди, как раз, где заканчивалась чашечка лифона, красовался багрово-красный шрам. Который могла оставить пуля. Но, словив пулю в сердце, каким образом я сейчас жива? И как могла рана затянуться сама по себе без всякого лечения? Это наводило на мысль, что меня выбросило из сорок четвёртого года. Я осмотрела до тошноты знакомый пригорок. Да, меня снова закинуло именно на него. Таак, вот и лагерь. Только ни черта отсюда не видно. Единственное, что бросилось сразу в глаза – вместо колючей проволоки была высокая бетонная стена, и только по верху пущена колючка. Всё равно как-то не так. В моём времени не должно было быть такого ограждения. Но это точно не сорок четвёртый год. Чего я ломаю голову, сейчас достану телефон и проверю сигнал. Я пошарила по карманам и с упавшим сердцем поняла, что телефона нет. Схватила рюкзак, перерыла всё там – нет. Бляять, я что, посеяла мобилу в сорок четвёртом году?? Острая тревога сжала всё внутри. Вот что мне делать? Идти к крепости и биться головой, поменяйте мне год? Или я действительно хер знает сколько путешествовала по временам Второй мировой, а в моём времени прошёл не один год, и эти изменения декора забора – норма? Пока я рефлексировала, успела проморгать появление каких-то мужиков. Сердце пропустило удар – если я снова увижу нацисткую форму, то лучше сразу сдохнуть прямо здесь. Но парни были одеты вполне привычно для меня – камуфляжные штаны и куртки, тяжёлые берцы. На пробу я прибегла снова к международному английскому:       — Простите, я заблудилась. Если здесь не положено находиться, то я уже ухожу.       Они как-то странно переглянулись и двинули ко мне. Мне не понравился такой энтузиазм. Я резко вскочила, смутно догадываясь, что, кажется, пора линять подальше. Ага, далеко я ушла! Нет, это какое-то дурацкое дежавю – меня снова хватают за шкварник и тащат к воротам. Только что за ними? Лагерь или что-то другое? Теперь, когда меня бесцеремонно притащили на территорию, я рассмотрела место бывшего концлагеря. И впала, честно говоря, в ступор. Флагов со свастикой, правда, не было, зато был чёрный флаг с нарисованным под старину портретом какого-то мужика в стиле раннего средневековья. И, кстати, такие же нашивки были на куртках моих сопровождающих. Что-то знакомое и неприятно-страшное пыталось пробиться в моей памяти. В принципе, в остальном лагерь не сильно изменился – разве что стал более чистым. Бараки, корпус администрации, огромный двор. И больше не было страшного удушливого чёрного дыма. Крематорий на простое? И да, если это территория нацистов, где все заключённые? Кроме товарищей в пиксельках, тренировавшихся во дворе, словно на спортбазе, я никого не заметила.       Мы, тем временем, добровольно-принудительно пришли к администрации. Проходя в знакомое фойе и топая по коридорам, я по-тихому выпадала в осадок. По стенам можно было изучать историю нацисткой Германии – повсюду портреты в рамках. Я смогла узнать только Геббельса, Гитлера и Гиммлера, остальные "герои" были незнакомы. Но прикол в том, что этих портретов не было ни в сорок четвёртом, ни, тем более, в две тысячи девятнадцатом. Я уже заподозрила довольно большую подлянку по поводу своего везения, но всё было, оказывается, впереди. Меня подвели к дверям штаба, и, если бы такое было возможно, я бы прихирела ещё больше. На месте коменданта лагеря сидел до боли знакомый мне товарищ. Наверное, уже бывший помощник Ягера, Тилике. А с его коленок вскочила и торопливо поправляла юбку... Да ну на фиг! Ярцева? Я чуть не заорала:       "Ах ты, сучка!"       Прямо обидно за Коляна стало. Тем более, она и не смутилась особо. Стоит, красотка. Хоть бы блядскую красную, размазанную на половину моськи, помаду стёрла, что ли. Да и вид у неё – хоть сейчас в немецкий кинематограф из категории три икса. На бывшей скромной переводчице была облегающая чёрная кожаная юбка, полупрозрачная белая блузка, чёрные чулки и туфли на шпиляке. Вместо скромного пучка на голове – россыпь завитых локонов.       — Wer bist du? — довольно, кстати, миролюбиво спросил Тилике, рассматривая меня.       Я не ответила, шагнула к календарю. Тринадцатое мая пятьдесят четвертого года. Я зависла, не обращая внимания на повторный вопрос. Что я должна говорить? Явно не правду. И, кстати, о правде. Я уже не уверена, что хочу знать, кто победил в сорок пятом. Моя психика, боюсь, не выдержит альтернативной реальности. Ибо в пятьдесят четвёртом на территории Германии не могло быть таких флагов и портретов отъявленных нацистов во всю стену.       — Bist du Russisch? — услышала я вкрадчивый вопрос Тилике.       — Руссиш, руссиш — чего уже скрывать очевидное. А вообще, конечно, странно. Ладно, Тилике не вспомнил через десять лет одну из множества остарбайтеров, но Аня? Она снисходительно смотрела на меня, но в её глазах не было ни капли узнавания.       — Что ты делала возле засекреченного объекта? — перевела мне Аня.       Ааа, значит, с этим местом не всё так просто. Я решила косить под жертву войны:       — Когда-то я сбежала из лагеря, меня прятало местное сопротивление. Я провела в подвале долгие годы. Было страшно выходить из безопасного убежища. Но, говорят, война давно закончилась. Я больше не понимаю, что происходит, не знаю теперь, куда мне идти — надо же, почти и не вру.       Такая же дурацкая снисходительная улыбка, как у Ярцевой, расцветала теперь на губах Тилике. Он продолжал заливаться соловьём, Аня переводила:       — Тебе больше нечего бояться, малышка. Война закончилась давно. Мы были милостивы к побеждённым, фюрер пересмотрел свои взгляды. Теперь каждый из побеждённых народов является частью Великой Германской Империи. Больше нет концлагерей, люди работают на гуманных условиях.       Красиво заливаешь, никак дошло до вас, ублюдков, что, если истребить половину человечества, просто некому будет работать на ваши прихоти? Значит, теперь всё, вроде, мягко и гуманно, но люди по-прежнему пашут на вас, как рабы. Как-то не очень мне такая реальность, валить отсюда надо побыстрее. Тилике бегло осмотрел содержимое моего рюкзака, но, что странно, никак не отреагировал, пролистывая паспорт. Только поднял глазки, ещё раз окидывая меня взглядом, и заговорил:       — Ты пока останешься здесь. Анна поможет тебе освоиться. С завтрашнего дня будешь работать на кухне.       Вот это повышение, прямо расту по карьерной лестнице! Но мне не понравилась его спокойная реакция на мои документы. На клинического идиота он вроде бы не похож. Хотя, кто его знает. Похоже, в этой реальности народ немного отличается от первоначальной версии. Ну как так, не спросить ничего? Внутренний голос активировался с пророчествами про какой-нибудь гаденький подвох. С другой стороны, повторять историю о машине времени во второй раз уже не хотелось. А рюкзачок мне, кстати, не отдали. Я вышла вместе с Аней, и она повела меня куда-то вниз, попутно рассказывая.       — Здесь проживает не очень много девушек. Так, несколько кухонных рабочих и уборщиц. Ты пока будешь жить в комнате со мной. Сейчас отведу тебя в душевую, потом поешь и уже завтра приступишь к работе.       Я ничего не имела против такого плана. Вымыться, поесть и выспаться – а там разберёмся, что здесь за место.       Она оставила мне, пока я мылась, пижаму, лёгкие удобные туфли вроде мокасин и куда-то унесла все мои вещи. В комнате были пара кроватей, тумбочки, даже висело зеркало. В глубине я рассмотрела небольшой шкаф. Значит, теперь заключённым, или, кем мы там являлись, было дозволено иметь личные вещи? На тумбочке стояла тарелка с довольно приличным мясным рагу, рядом – стакан с чаем и пара печений. Ну блин, какие добренькие стали немцы! Додумались, наконец, кормить рабочую силу! Аня, видно, тоже готовилась ко сну – рассекала в шикарной ночнушке и наброшенном поверх шёлковом халатике. Я всё не могла переварить, что она теперь вместе с Тилике.       — Куда ты дела мои вещи? — отложив ложку, спросила я.       — Завтра постираешь, нам здесь грязь разводить не надо — Аня вертелась у зеркала, расчёсываясь.       — Скажи, а что произошло? Я с сорок четвёртого года не слышала ничего о том, что происходит — я всё ещё помнила о нашей прошлой неприязни, но узнать о положении дел пока больше не у кого.       — В том году летом был заговор генералов, которых поддерживали Штаты и Советский Союз, и им удалось убить Гитлера. Рейхсфюрер подхватил бразды правления. У него оказались более гуманные взгляды на тактику ведения войны. Он смог договориться со Штатами. Убедил, что Германия достойна оставаться лидером на всей территории Европы. Союз посчитали дикой и опасной страной, особенно с приходом большевиков к власти. Штаты поставили условием, что все концлагеря будут распущены и прекратится массовое истребление людей. И помогли победить Союз. Их пока устраивает, что теперь за океаном только одна сильная империя.       — Ни хера себе — застыла я от таких новостей. — И что теперь происходит на нашей Родине?       — Немцы ликвидировали весь государственный аппарат – больше нет ни Сталина, ни кого из его приближённых. Территория Советского Союза теперь как большой ресурс, где основное сырьё – еда, металлы, мех. В основном там выращивается вся продукция. Производят всё – от оружия до одежды. У людей есть работа. В стране, годами страдающей от террора, теперь мир и процветание.       — Ань, что ты несёшь? — не выдержала я. — Я никогда не поверю, что мы так легко сдались.       — Партизанские отряды ушли в горы Кавказа, в тайгу Сибири и периодически устраивают диверсии — тихо ответила она. — Немцев пока устраивает вся центральная территория, которую они держат под контролем.       — А ты... Как ты дошла до такого? Ты разве забыла, что они делали с нами в лагере?       — Нет, но хочу забыть — её глаза неожиданно вспыхнули злостью. — Я годами жила в страхе, боялась лишний раз посмотреть не так. Даже бежать отсюда пыталась.       — Да? И чем закончился побег? — я очень хотела встряхнуть её за плечи и закричать: "Почему ты меня не помнишь?"       Но она действительно не помнила, словно меня никогда не было в том году.       — Нас поймали немцы, мы ведь почти ушли к границе — Аня смотрела куда-то мимо меня, вспоминая. — Меня здесь ждали новые страдания. Я просидела не один месяц в камере, питаясь парой сухарей в день. Потом, когда закрутились события переворота и к власти пришел новый фюрер, оказалось, что не все столь непримиримы к евреям и другим нациям. Кто-то из офицеров сжалился надо мной, вытащил из камеры, спас от голода. Я чувствовала себя такой сломленной, ведь, когда больше нет надежды, становится на многое наплевать. Он действительно привязался ко мне тогда, а я... Мне было уже всё равно, ну, разве что, была благодарна. Потом он уехал, у меня появился новый покровитель. Сейчас я с группенфюрером Тилике, он не лучше и не хуже остальных.       Ни хира себе, группенфюрер Тилике! А где же мой дорогой штандартенфюрер Ягер? Неужели его всё-таки поставили тогда к стенке? Но были ещё люди небезразличные мне, и я спросила у Ани:       — А что стало с остальными? Ты же не одна бежала?       Аня отвела глаза, смахивая слёзы:       — Мне сказали, что за попытку побега их повесили.       Я выдохнула и тоже не смогла удержать слёз. Поверить не могу, что их больше нет.       Упрямый Коля, добряк Серафим, приколист Степан и... Демьян. Да что же пошло не так? Неужели всё из-за того, что я оставила в том времени телефон – вещь из будущего?       Мне надо было подумать, как действовать дальше. Я подошла к окну, вглядываясь в территорию. Под светом прожекторов я видела какие-то непонятные перемещения. К одному из корпусов шли солдаты, но не те, что тренировались в камуфляже. Теперь я уже присмотрелась, и было видно, что они носили нацистскую форму. Значит, они как-то отличаются? Я просто обязана понять, что за херня здесь творится. Покосившись на спящую Аню, я быстро открыла оконную раму. Осторожно вылезла и, стараясь держаться в тени, проследила путь любителей ночных прогулок. Они прошли к самому дальнему корпусу. Я не решалась подойти совсем близко, но успела уловить идущие оттуда странные звуки – крики, стоны, рычание и вой, словно в психбольнице.       По-моему, что-то жуткое творится на вроде как военном объекте.       Внезапно раздался оглушительный вой даже не сирены, а словно какой-то писк на уровне ультразвука. Я в панике рванула к более-менее надежному корпусу администрации. Помимо этого было слышно рычание и лай собак. И тут я увидела на бывшем дворе для построений картину, от которой просто остолбенела. Солдаты пустили с одной стороны строя устало сопротивляющихся людей, а с другой двигались уже знакомые мне личности в камуфляже. На их лицах не читалось ничего, кроме тупой и абсолютной агрессии. Они строем шли на группу, жмущуюся к забору. Немцы откуда-то вывели собак, и это были не овчарки. Огромные рычащие доберманы были спущены с поводков. Камуфляжники прорывались к своим противникам, уничтожая этих псин голыми руками, не обращая внимания на то, что собаки вгрызались в их тела. Одному мужику два пса чуть не отгрызли руку, которая теперь болталась на лоскутке кожи. А он без малейшего стона, с каким-то звериным рычанием другой рукой сворачивал доберману шею. Мне стало плохо – очень уж зрелище походило на низкосортный ужастик. Но это было чёртовой реальностью перед моими глазами. И возникал резонный вопрос – это вообще люди? Ни один человек не смог бы игнорировать подобную боль. И что значит этот мерзкий звук? Словно какой-то сигнал, но для чего? Ребята-зомби прошли через препятствие, оставив горку собачьих трупов, и теперь беспощадно мочили практически не сопротивляющихся людей. Они что, тренировочный материал для этих монстров? Видимо, да. Я не стала дожидаться, чем всё закончится, бегом припустила к своему окошку.       Я практически до утра ворочалась. Так страшно не было даже в тот раз, в настоящем лагере. Как мне развидеть теперь эти картины? К утру всё же забылась коротким сном. А когда открыла глаза, передо мной уже стояла одетая Аня, укладывая на стуле одежду для меня:       — Собирайся, я отведу тебя на кухню. Там есть русские девчонки, так что моя помощь с переводом не понадобится.       Я вяло встала, оглядывая принесённый наряд. Нда. Бельё, конечно, в стиле "прощай-молодость", но не буду крутить носом, пока не постирала свои вещи. Мне ещё полагалось довольно милое чёрное платьице и туфли на небольшом каблучке. Аня смотрела, как я одеваюсь, и неожиданно сказала:       — Ты выходила ночью, я знаю. Больше так не делай. С нами обращаются вежливо и гуманно, пока мы не дадим повод поступить иначе. Бери вот, изучай.       Она протянула мне листовку на нескольких языках, в том числе и на русском. Эти педантичные твари изложили правила поведения для побеждённых народов. Я кратко пробежала глазами листок – всё ожидаемо:

"...не дерзить, не спорить... Не дёргаться, чётко выполнять все требования... При полном и безоговорочном соблюдении правил вам будет гарантирована жизнь и гуманное отношение... Вас всегда будут просить выполнить требование вежливо, но только один раз... Соблюдайте порядок на территории проживания... Дисциплина и послушание..."

      Я со злостью смяла листок и стала расчёсываться. Аня кивнула мне:       — Как знаешь. Я тебя предупредила.       Обязанности кухонной рабочей, в принципе, были сносными – почистить овощи, принести со склада продукты, вымыть посуду. Девушки, работающие там, не выглядели совсем уже забитыми, весело хихикали и обсуждали между собой офицеров, кто с кем мутит. Нда, неплохо устроились здесь фрицы – завели баб "всё в одном". И жрать сготовят, и койку согреют. Осуждать девчонок я не бралась. Неизвестно, как бы вела себя я, проведя годы в концлагере и потеряв всякую надежду на освобождение.       Следующий день принёс мне новые потрясения. Во время своего законного перерыва я вышла во двор. Особого желания болтаться по территории больше не было, но после кухонной жары хотелось подышать свежим воздухом. Я медленно прохаживалась возле столовки, стараясь не отходить далеко. А ведь надо бы перестать бояться и потихоньку изучить здесь всё. Хотя бы, есть ли какая-нибудь лазейка, чтобы сбежать. Внезапно я застыла, как соляной столб – недалеко от меня тренировались, отрабатывая боевые приемы, зомбированные товарищи. И я не поверила своим глазам, когда увидела, кто размахивает руками в паре метров от меня. Это же... Это Василёнок! Я не могла ошибиться – бывший мехвод теперь как заправский боксер молотил своего противника. Я не думала в тот момент, насколько умно с моей стороны приближаться к нему. Я пересекла разделявшее нас расстояние. Это какая-то ошибка, он не может быть среди этих ненормальных!       — Степан Савельич — тихо позвала я.       Не сразу, но он всё же обернулся. И я отшатнулась. Мало того, что он тоже не узнавал меня, он ещё и выглядел, как и все камуфляжные ребята. Больно было видеть пустые глаза, застывшие черты лица, словно он робот или действительно зомби какой-то.       — Чего тебе? — грубо ответил он.       Ну, хотя бы разговаривать эти товарищи могут. Значит, живые, вроде как. — Тебя в казарму к нам прислали?       Ох ты, ёбушки-воробушки, лучше бы он не улыбался. Улыбка кривая, в лучших традициях хоррора исказила когда-то доброе лицо. И что это он имеет в виду? Не, пойду я лучше отсюда от греха подальше. Испуганно помотав головой, я стала осторожно отступать, поймав себя на мысли, что веду себя, словно передо мной опасное животное. Хотя, в каком-то смысле, так, наверное, и было. Я не знаю, что не так с этими людьми, но лучше держаться от них подальше. Что же с тобой случилось, Савельич?       К вечеру я плюхнулась на койку в надежде всё-таки поспать, но тут заявилась Анюта с новым ворохом одежды. Я приподнялась на локте:       — Что это?       — Вторая смена — весело ответила она мне. — все девушки обязательно присутствуют на вечерних посиделках офицеров. Всё просто – подать напитки, потанцевать, поддержать легкую беседу.       — Это без меня — рухнула я обратно. — немецкого я не знаю, танцевать не умею, напитки сами раздадите. Справлялись же с этим как-то сами.       — Саша, ты не поняла. Ты не можешь выбирать, идти или нет — Аня сложила на стул вещи и подошла ко мне. — давай, вставай. Я помогу собраться.       Ладно, чёрт его знает, во что мне обойдётся бунт. Рассмотрев вещи, в которые мне предстояло облачиться, я не удержалась от мата.       — Я не надену эту порнографию! — брезгливо взяла чёрную почти прозрачную блузку и кожаную, как у Ани, юбку. Ага, вот и чулочки, и лабутены на шпиляке ещё вижу. Ну блин, и как я буду во всём этом выглядеть?       — Давай, не упрямься — Аня стояла на своём. — это обязательная униформа для вечера.       Скрипя зубами, влезла в этот, словно из секс-шопа, наряд, даже не посмотревшись в зеркало.       — Садись — Аня подтолкнула меня к стулу и стала плойкой завивать мне волосы, приговаривая — советую тебе выбрать покровителя посимпатичнее, тогда ты будешь избавлена от многих неприятностей.       — Какие ещё неприятности ты имеешь в виду? — прорычала я. — Есть что-то похуже быть местной проституткой?       — Представь себе, есть — Аня невозмутимо подводила мне глаза тёмным карандашом. — в редких случаях, когда девушки умудрялись прогневать офицеров, их отправляли в казармы.       — Для этих... в камуфляже? — упавшим голосом спросила я.       — Да, это солдаты засекреченной немецкой дивизии, им тоже периодически разрешают пользоваться телесными радостями — Аня подвела мне губы вульгарной красной помадой и подтолкнула меня к зеркалу. — Ну, вот. Разве не красотуля?       Сказала бы я сейчас всё, что думаю по этому поводу, да только бесполезно. Не Аня виновата в том, что происходит. Тем более она вроде бы ничего, пытается меня вразумить со своей колокольни.       Я подошла всё же к зеркалу – мама дорогая! Никогда не считала себя воплощением сексуальности, но Анька постаралась на славу – даже мне хотелось сейчас ущипнуть себя за задницу. И таким ходячим приглашением к сексу я должна сейчас топать в компанию пьяных мужиков? Ага, разбежалась.       — Анечка, иди. Я сейчас подойду — ласковым голосом отправила я свою соседку.       Она с сомнением оглядела меня и предупредила:       — Ну ладно. Только не задерживайся и смотри – без глупостей.       Ну куда же я без глупостей-то? Я решительно сбросила с себя проститутский наряд, подошла к шкафу, где лежали мои уже чистые вещи. С удовольствием одевала родное бельё, джинсы, майку и толстовку. "Должно же быть хоть какое-то разнообразие, ребята" – злорадно думала, шнуруя берцы. Оставалось немного – я взяла в тумбочке Ани шпильки и безжалостно скрутила локоны в дульку на макушке. Задержалась у зеркала и стёрла помаду. Вот, теперь всё. Я готова. Ждите, уже иду.