***
Утром в столовой ко мне подошёл Клаус и сказал: — Поешь и приходи в штаб. Одна не болтайся, Анну я предупредил, она тебя проводит. Я как раз пыталась осилить хотя бы пару ложек серой, мутной овсянки, ибо игнорировать режущий от голода желудок больше не могла. Чуть не подавившись кашей, я испуганно кивнула. Что-то быстро он придумал, как решить мои дела. Хорошо если правда отпустит на все четыре стороны, отсижусь несколько дней в лесу или, вон, в развалинах. А ну как не понравилось ему чего в моей истории и сейчас объявит своим гориллам: «Фас»? На ватных ногах я плелась за Аней, которая, доведя меня до дверей, спокойно развернулась, собираясь идти по своим делам. Ну да, переводить-то ей в нашем случае нечего. — Я связался с предыдущим лагерем, откуда пришла партия заключенных. Несколько человек сбежали, но это мужчины. Да и на тебе нет набитого номера, — Клаус скупыми фразами рассказывал об оперативной проверке моих слов. — У нас действительно содержатся британские военнопленные и чуть позже мы выясним здесь ли твой брат. Но твоя вина в том, что ты незаконно проникла из страны, с которой мы воюем. Отпустить просто так тебя нельзя. Я убито смотрела на него. Неужто запрет меня в клетке так, что я и шага не сделаю? — Вот что случается с глупыми безрассудными девчонками, Александра, — нравоучительно продолжал он. — Держать тебя вместе с военнопленными мы тоже не будем. Через пару недель я уеду в Берлин. Я передам тебя для дальнейшей депортации соответствующим службам. Ебушки-воробушки, а это что означает? Увидев неподдельный испуг в моих глазах, Клаус снисходительно улыбнулся: — В Англию, конечно, тебя никто не отправит. Вышлют на нейтральную территорию — в Данию или Швецию. Дальше сама разберешься. В таких случаях обычно помогает Красный крест. Тоже так себе вариант для меня, но я понимала, что это вряд ли произойдёт. Если он рассчитывает устроить депортацию после танковых учений, то… Боль снова сжала сердце тисками, было невыносимо видеть, как он строит планы, не подозревая о том, что костлявая уже давно стоит за плечом. — А пока что, — Клаус отложил трубку — тебе придется остаться здесь. И правила лагеря не допускают праздного ничегонеделания. Придётся подыскать тебе какую-нибудь работу. — Я согласна, — кивнула я. — Уборка, кухня, прачечная? — Думаю, ты пригодишься для другого, — загадочно ответил он. Я испуганно вскинула глаза-блюдца. Чего это он удумал? — Это ведь твоя вещь? — Клаус выудил из моего рюкзака скетчбук. Я кивнула, не видя смысла отрицать очевидное. Неужто собирается заказать мне портреты коллег на память? Он раскрыл как раз ту страницу, где я рисовала готичный собор: — Ты где-то обучалась? — Без пяти минут архитектор, — чуть расслабилась я. Клаус протянул мне рюкзак, я так поняла, окончательно возвращая, и заявил: — Мы планируем построить еще один цех для военной техники. Справишься с проектом здания? Вот так удача — относительная свобода перемещений! И я смогу непринужденно узнать, как там Коля и ребята. — Думаю, да, — согласилась не раздумывая. — Но мне бы хотелось посмотреть, как выглядит какой-нибудь ангар, для примера. — Хорошо, — легко согласился Клаус, — у тебя будет свободное перемещение по лагерю, но ты должна согласовывать все действия со мной. Английский солдаты не понимают, но я отдам приказ сопровождающему тебя не мешать в пределах оговоренных рамок. Н-да, несмотря на доброжелательность, наш штандартенфюрер все время начеку. Так что мне тоже лучше не расслабляться. Клаус лично сопроводил меня к месту предполагаемой застройки и указал на танковый ангар, который я смогу изучить для примера. Очень надеюсь, что по счастливому случайному совпадению это окажется ангар с моими танкистами. Я же по-прежнему так и не знаю, жив ли Колян. Мы вернулись в штаб, и Клаус показал мой рабочий стол, добавив: — Напишешь список того, что потребуется для чертежей. В этот раз мне пока что везло на условия содержания — оказывается, подневольный народ, крутившийся рядом с высокородными арийцами, имел всё же небольшие поблажки. Лагерный душ был в любое время в моём распоряжении. В столовую я приходила вместе с Аней и другим переводчиком, зондер-бригадами и санитарами. Кормили нас явно лучше, чем лагерной баландой. Вечером я довольная отправилась в душ и услышала тихие рыдания Ани, которую успокаивала местная повариха: — Анька, да что случилось? Неужто провинилась в чём? — Он… он чуть не застрелил меня… — сдавленно всхлипывала Аня, — …представляешь, Оля, так хотел заставить этого парня плясать под свою дудку… грозился убить меня… Наши красноармейцы ведь до последнего не сдаются… а парень этот меня, видно, пожалел…согласился выйти на полигон мишенью для гадов этих курсантов… — Успокойся, главное жива осталась, не выстрелил же Ягер этот, — утешала Ярцеву подруга. — Я так скажу тебе — он страшнее всех солдат их, глазищами как посмотрит — ну точно змеюка. Ох, и страшно же. А что, кстати, было вчера утром? Паника стояла знатная. — Да много чего, Оля, — уже успокоившись, стала рассказывать Аня, — сволочи эти на ушах стояли, у них из-под носа сбежали по пути в лагерь несколько заключенных. Одного пристрелили сразу, другого загрызли собаки, он умер здесь. А парня этого герр Фульман тоже пристрелить хотел, уже тут на месте, так пистолет дал осечку. Вот его в камеру и бросили. А сегодня уже штандартенфюрер наш к нему отправился. Я боялась, он его пытать будет, а он, видишь, как ему руки выкрутил. — А ещё до этого что за шум был? — не унималась любопытная Оля. — Ой, вообще чертовщина какая-то. Ягера понесло то ли на раннюю прогулку, то ли он шёл кружными путями с полигона, и непонятно что там с ним случилось. В общем, нашли его за лагерной стеной солдаты, которые по тревоге прочесывали окрестности, разыскивая сбежавших. Валялся в траве, то ли заснул, то ли сознание потерял. Я слышала его разговор с доктором, он и сам не помнит, как оказался там. — Что, шнапса ихнего перепил? — хихикнула повариха. — Да вроде нет, никогда не видела его пьяным в хлам, — возразила Аня, — доктор сказал ему, это переутомление, он же последнюю неделю ночами почти не спит, всё что-то пишет в кабинете своём… Фух, выяснила, что мальчики мои, как могли, плавно вписались в своё время. Я нарочно громко топая, вроде как только что пришла, вошла в душевую. — Простите, что мешаю, девчонки, но мне бы помыться, — прощебетала я дружелюбно на инглише и стала раздеваться. — Это ещё кто? — удивлённо прошипела Оля. — Да вчера, вот, объявилась, говорит, англичанка, вроде как, искала она здесь кого-то, — ответила Аня. Девушки тоже вспомнили, где находятся и стали разоблачаться для принятия водных процедур. — И чё теперь с ней сделают? — сквозь плеск воды услышала я продолжение беседы. — Да ничего, она же не еврейка и не славянка, депортируют и всё. Вытираясь, я снова словила на себе любопытные взгляды. — А так и не скажешь, что она иностранка, вроде бы и на русскую похожа, — кинув на меня искоса взгляд, сказала Оля. — Да непонятно, её внешность подходит как под славянский типаж, так и под европейский, — уже стало доставать, как они обсуждают меня, думая, что я ни фига не понимаю. — И то правда, мы, русские, все девчата красивые, — припечатала добрая поварешка, — а эта швабра худая, ни кожи ни рожи. Вот спасибо, я не знала смеяться мне или плакать. Хотя, если даже русские верят моей маскировке, это определенно хорошо.***
Постепенно я втянулась в свою новую жизнь. С Аней мы мило улыбались друг другу и по необходимости объяснялись пантомимой. Я целыми днями сидела над чертежами, добросовестно работая. В штабе постоянно крутился народ. Усатый гад герр Фульман сразу же невзлюбил меня и в этой реальности. В первый мой рабочий день он подозрительно косился, о чём-то спорил с Ягером и, наконец, подошел ко мне, бесцеремонно выдернув из-за стола и потащил к окну. Я в полном ахуе не могла понять, что ему надо. Он сжал пальцами мои скулы, поворачивая лицо к свету и что-то доказывал Клаусу. Тот невозмутимо слушал его, затем двумя фразами заставил заткнуться и Фульман отпустил. Я догадалась, что, видимо, сомнения насчёт расовой принадлежности всё же приходили в голову усатику. Но была уверена, что если смогла убедить Клауса, то нахожусь более-менее в безопасности. Ну и, конечно же, я с трудом сдерживала радостную улыбку, обнаружив живого и здорового Тилике. И даже не парилась, что он вообще-то как-никак нацист. Забавно, в своём времени он снова превратился в тихого исполнительного канцелярского мышонка. Если не сопровождал где-нибудь Клауса, то сидел, чуть ли не с головой зарывшись в кипы бумаг. Всегда такой серьёзный, строгий. Я ещё помнила хитрющую улыбку озабоченного котяры и однажды не удержалась от соблазна. Сделав технический перерыв от надоевших чертежей, я взяла карандаш. Пользуясь тем, что Тилике сидит не дергаясь и на него удачно падает свет, начала быстро делать набросок. Глядя на сосредоточенно нахмуренные брови, нарочно прорисовала насмешливо выгнутую бровь. Сурово поджатые губы Тилике я превратила на рисунке в соблазнительную усмешку. А что, получился вполне интересный наглый и уверенный в себе тип. Полная противоположность настоящему Тилике. Эх-х, накрыла меня ностальгия по реальности Совка. Накладывая в нужных местах тени и ретушируя их, я и не заметила, что Тилике уже минут пять как стоит у меня за плечом и любуется художеством. Я растерялась, хер его знает, как в этой реальности он отреагирует на такие вольности? И удивилась, увидев тёплую усмешку в карих глазах. Он, наверное, сам прихерел с того, каким я его изобразила. Чуть склонив голову набок, он просительно протянул лапку к рисунку, и я оценила, что не стал с ходу хватать листок. Я окинула его наигранно-задумчивым взглядом, словно сомневаюсь отдавать рисунок или нет. Тилике продолжил игру, оказывается, мы умеем строить глазки котика из «Шрека». Ну, держи, родной, авось и попробуешь когда-нибудь примерить на себя подобный образ. — Dir schenken Rahmen? — услышала я насмешливо-холодный голос Ягера. Смущённый Тилике что-то пробормотал и вернулся за свой стол, всё же забрав портрет. Клаус не поленился подойти ко мне и, недовольно глядя сверху вниз, резко сказал: — Я бы хотел, Александра, чтобы ты серьезнее отнеслась к своей работе. Проект нужен как можно скорее. Я хмыкнула про себя — видать совсем плохи дела у немчиков. Состроила исполнительную мордашку и развернула полуготовый чертеж: — Вот, смотрите, через несколько дней сдам работу. Он, пробежав глазами чертежи, чуть мягче ответил: — Хорошо. Разумеется, ты можешь позволить себе небольшой отдых, пока работаешь, но не сильно увлекайся. Вот уж что-что, а расслабиться рядом с вами, штандартенфюрер, мне точно не грозит. Словно в подтверждение моих слов, Клаус добавил: — И, я надеюсь, ты не забудешь составить грамотную смету проекта? Ох, че-е-ерт, об этом я как-то и не подумала и мысленно заметалась, пытаясь выкрутиться. — Но… но я не знаю расценок материалов в марках, — резонно напомнила я. — Посчитаешь в фунтах, я потом разберусь, — настаивал он. Один хрен я попала: в фунтах я разбиралась, как балерина в боксе. Хотя и бывала в Лондоне, но уже в эпоху евро-валюты. Чёрт его знает, как теперь быть. — Хочешь сказать, и это для тебя проблема? — с насмешливым удивлением спросил Клаус, сверля меня взглядом. — Да нет, — максимально спокойно, стараясь не выдать паники, ответила я. — Мне бы расценки на основные стройматериалы как-то раздобыть, и составлю я вам смету. Причём сразу в марках. В глазах Клауса промелькнул знакомый хищный огонёк интереса, но он уверил меня, что всё будет и отошёл к своему столу. Это было счастье и несчастье одновременно: каждый день видеть его, наблюдать, как он общается с коллегами. И не иметь возможности даже заговорить — большую часть времени Клаус не обращал на меня внимания. Глядя, как он сосредоточенно сидит над картами, иногда отвлекаясь на свою неизменную трубку, мне хотелось подойти, оторвать его от бесполезных уже разработок победных сражений. Хотелось обнять, чтобы разгладилась напряженная складка между бровей, удержать его, не отпуская на этот проклятый полигон, забрать его отсюда и таять от нежности в сильных руках. Бесполезные, уже никак не осуществимые мечты… Он совсем не помнит меня, я окончательно в этом убедилась. Моя сказка оказалась ни разу не доброй. Поцелуй истинной любви не развеет злые чары, долго и счастливо нам жить не суждено. Я до вечера просидела над чертежами, стараясь не давать повода для подозрительности Клауса. Устало выпрямившись, с удивлением увидела возле своего стола Тилике. Неужто ещё один портретик заказать мне пришёл? Смущённо улыбнувшись, он поставил передо мной небольшую коробку. Я с удивлением увидела на ней эмблему Красного креста и догадалась, что это гуманитарная помощь приблатненным узникам. Отказываться, конечно, глупо, там внутри наверняка что-то повкуснее местных каш. Я благодарно посмотрела на Тилике и выдала по-немецки: «Данке». Тот почему-то покраснел, что-то пробормотал и отошёл. Я переложила коробку на подоконник, ведь ещё работать и работать и не сразу заметила, что за нами, оказывается, какое-то время наблюдал Ягер. Отчитав Тилике, так, что бедняга изменился в лице, Клаус медленно шагнул к моему столу. Таким резким я в прошлой жизни видела его, когда он приревновал меня к Коле. Что, как бы не вписывается в логику — сейчас поводов для ревности быть не может в принципе, ведь кто я для него? — Возможно, депортация тебе и не потребуется, не так ли, Александра? — с холодной насмешкой спросил он. А вот это уже прямо обидно прозвучало. Вот кто он после этого? За кого он меня принимает? — Ошибаетесь, штандартенфюрер, я очень хочу вернуться домой, — стараясь не выходить из образа тихой овцы, ответила я. — Я нарушила правила? Если мне не положено ни с кем разговаривать, больше не буду. И это, — я протянула ему коробку, — можете забрать. — Оставь, — небрежно махнул он рукой, — это положенная гуманитарная помощь. И общаться ты, конечно, можешь, но не в ущерб работе. Чтобы я больше не видел улыбочек и переглядок здесь в штабе, ясно? Конечно, ясно, режим «хладнокровный мудак» активирован. Я, в принципе, готова была к тому, что он меня не помнит, но видеть этот ледяной насмешливый взгляд было больно. Я слишком хорошо помнила ту близость между нами, видела в его глазах такие живые эмоции. Он был со мной настоящим, хотя кто сказал, что сейчас он не настоящий? Просто сейчас он ничего ко мне не чувствует, всё осталось в не существовавшей никогда реальности. В глаза словно насыпали битого стекла, я наклонилась к чертежу, не хватало ещё чтобы он видел, что я почти реву. На мой стол резко легла стопка бумаг — Ягер, испытующе глядя на мою поникшую физиономию, пояснил: — Пришлось лично перевести тебе список материалов и расценок на них. Надеюсь, теперь я увижу смету на проект? — Конечно, — согласилась я, мысленно приготовив веревку и мыло. Вот это попадос: ведь в моё время сметы давно считают специальные программы. Но, благо, старая грымза, преподававшая нам, не признавала новейших технологий и добросовестно гоняла курс считать всё чуть ли не на древних счетах, так что я справлюсь. Вечером без сил приползла в нашу комнатушку и столкнулась с такой же вымотанной Аней. Я вскрыла посылочку, обнаружив россыпь баночек и пакетиков — тут и печеньки, и какие-то консервы, и джем. Даже сигареты были. Что ж, завтра попробую проникнуть в танковый ангар, убедиться, что там все без неприятных сюрпризов и отдам ребятам пачку. По-моему, Савельич у них курит. В любом случае, в тюряге сигареты на вес золота, а мне уже погоду не сделают. Я кинула Ане, мол, налетай. Та смущённо затрясла головой. Хомячить вкусности у неё под носом я все равно бы не смогла, так что пришлось лично соорудить для нашей стесняшки бутер — галета и паштет, и вложить ей в ручки. Дожевав роскошный ужин, мы понимающе переглянулись — ещё один день прожит и прожит неплохо. А завтра каждую из нас ждут свои трудности и подводные камни, ведь мы хотим здесь одного — выжить. Утром, предварительно оповестив бдительного Ягера, что хочу пройти на объект будущей стройки и заодно посетить ангар, я выждала пару часов и вышла на улицу. Действительно, ещё раз проверила замеры будущего здания, прогулялась по весеннему солнышку и ненавязчиво свернула к ангару. Сопровождающий меня солдат маячил где-то в поле зрения, но особо не мешал. Он даже не стал заходить внутрь, остался ждать меня на улице. Я тихо просочилась, пытаясь разглядеть в полутьме ребят, и обо что-то с грохотом споткнулась. Мне на голову свалилась матерная трехэтажная конструкция, и разозленный Волчок бросился поднимать канистру с машинным маслом. — Ты кто такая? — недовольно буркнул он. — Топай давай, тут не проходной двор. — Демьян, оставь, — примирительно шагнула к нам Аня. — Она тебя не понимает, она не русская. Ну да, все так. Я нацепила голливудскую улыбку, бормоча извинения и оглядывая помещение. Та-ак, вижу Серафима, а вот и Савельич вылезает из отсека мехвода. Осталось узнать, где там Коленька? — А что она здесь забыла? — послышался недовольный голос Ивушкина. Тьфу, а я переживала, вот он, живой и даже особо не изменившийся. — Ещё и фрица за собой притащила? Я невозмутимо осматривала ангар, изучая высоту стен, крепления и прочие нужные мне вещи. — Она из Англии, бродила возле лагеря, вроде как искала то ли брата, то ли жениха, — стала объяснять Аня. — Её не будут оставлять здесь, я слышала, Ягер увезёт её в Берлин для депортации. А пока, вон, тоже припахали девчонку, архитектор она, проект цеха нового им готовит. — А чего это ей такое счастье привалило? Получается, чуть ли не с извинениями домой выпроводят? — хохотнул Демьян. — Ты, Демьян, что, до сих пор не знаешь, что фрицы делят людей на расовое происхождение? Англосаксы по их понятиям почти что люди, у них, вон, и британские военные в плену по сравнению с нами, как сыр в масле катаются, — со знанием дела ответил Коля. — Ну тогда свезло дивчине, — протянул Василенок, — и хорошо, не место здесь вам, девчатам. Ваше дело дома ждать мужиков своих, да дитё растить, а не среди этой грязи пропадать. — А она на нашу, на русскую похожа, — запинаясь, выдал Ионов. — Ей заплести косы, как тебе, Анечка, одеть по-нормальному и не отличить будет. Э-э-эй, стоп, не надо. Ещё один туда же. Коля шагнул ближе ко мне и пристально вгляделся. Я в это время безмятежно разгуливала, делая пометочки в блокнот. — Да не, мужики, смотрит эта девица чудно, как-то не по-нашему. Я русскую девушку никогда не перепутаю. — уверенно заявил Колян, чем очень меня повеселил. Нет, мне определенно нравится быть «невидимкой», столько интересного о себе узнать можно. — Долго она ещё тут крутиться будет? — недовольно спросил Волчок. — Нам дела обсуждать надо. Но не при ней же, хоть она ни бельмеса не понимает. Уже ухожу, мальчики, и в любом случае удачи вам. Я почему-то с грустью посмотрела на дружную команду. С каждым из них связывали столько воспоминаний и эмоций. Задержавшись около Степана, вытащила из кармана пачку сигарет и протянула ему. Тот растерялся: — Это чего, мне? Да не надо, тебе же тоже надо здесь как-то выживать. Я улыбнулась непонимающей улыбкой и настойчиво вложила пачку в его ладонь. Пусть хотя бы что-то будет для вас ребята просто так. — Бери, раз даёт, — разрешил Коля, — ей они, значит, без надобности. Как же хотелось их ободрить, сказать, что всё получится, что мы вот-вот выиграем войну. Но я не буду повторять ошибок, не буду ни во что вмешиваться, просто сейчас уйду и буду помнить этих ребят. Чёрт, я даже попрощаться с ними нормально не могу. Но так надо. А сюрпризы-то все не заканчиваются. Выйдя из ангара, я обнаружила рядом с моим сторожем штандартенфюрера. Мило улыбнувшись, я приготовилась лить в уши, как бодро продвигается моя работа, но Клаус избавил меня от этого, таинственно предложив: — Идём, прогуляемся. Не понимая откуда такая щедрость — тратить на незаконную эмигрантку драгоценное время — я настороженно пошла рядом. Клаус довёл меня до небольшого барака, во дворе которого играли в футбол довольно упитанные для концлагеря узники. Кажись, поняла, это, наверное, мои «соотечественники». Клаус подтвердил мои опасения: — Это британские военнопленные. Как видишь, им неплохо живётся здесь по сравнению с остальными. — Они… играют в футбол? — я все ещё не верила глазам. — Почему нет? — пожал он плечами. — Сейчас перерыв. Условия рабочего времени для них другие. И ты, пользуясь возможностью, можешь расспросить их о своём брате. И, кстати, пройди и сама посмотри здесь ли он. Хотя я уже изучил списки — названый тобой Джон Рид у нас не числится. Но, возможно, произошла путаница и он все же здесь. Ох, как же мне не нравится перспектива болтать с британскими солдатиками в присутствии коварного штандартенфюрера. Он смотрел сейчас на меня, примерно как на Ивушкина в фильме, когда хотел уделать его. Всё-таки, подряжаясь на игры в кошки-мышки, я хожу по тонкому льду. Достаточно сейчас невпопад ответить, ведь военную историю, связанную с Англией, я знаю на уровне "нисколько". Я не могу сейчас проколоться, иначе Клаус, образно говоря, слопает меня и не покривится. Разоблачение, что я русская будет для меня приговором, он не простит того, что морочила ему голову. Я шагнула вперёд словно в вольер с тиграми. Ничего, у меня все получится, — как мантру повторяла я про себя.***
— Жаль, что тебе не удалось ничего выяснить, — сдержанно говорил Клаус, провожая меня к корпусу. — Ты рисковала жизнью и всё зря. — Да нет, — я всё ещё приходила в себя после испытания, что он мне устроил. — Я оказалась здесь ради своей семьи, а для близких пойдёшь на всё. Обычно люди защищают тех, кого любят. Клаус бросил на меня нечитаемый взгляд. — Я всё же считаю, что сердце — плохой советчик. Эмоции следует держать под контролем и тщательно просчитывать свои действия. — Типичная позиция вояки, — невесело улыбнулась я, поражаясь как же он умудрился при таком раскладе настолько измениться в будущем, которое теперь уже не наступит. — И она хорошо помогает добиваться успеха, — хищно усмехнулся он в ответ. Нас прервал солдат, рвавшийся сообщить Клаусу что-то важное, и он кивнул мне: — Возвращайся к работе, Александра. Проект нужно закончить в самое ближайшее время. Я медленно брела к зданию, всё ещё чувствуя нервное напряжение от переговоров с англичанами. В общем-то всё прошло довольно удачно. Я не облажалась с английским, старалась говорить то, на чём меня не подловить. Солдаты в свою очередь засыпали меня вопросами: кто я, откуда, как сейчас обстоят дела у них на родине. Я нейтрально отвечала: из Лондона, ищу брата, который служит в воздушных войсках, Черчилль не сдается, да здравствует Англия! Тоже, конечно, было их жалко: сидеть месяцами в плену, пусть и на сравнительно гуманных условиях — не сахар. Но в очередной раз накрыла ненависть, за то, как обращались немцы с нашими пленными. Пока я крутилась среди китайцев и америкосов в предыдущей вселенной успела махнуть рукой на то, что спелась с парочкой нацистов. Так-так, нехорошо, — проснулась с бо-о-ольшим опозданием моя совесть, осуждающе поглядывая из-под очков. Ой, всё, скройся, — отмахнулась я. В штабе было тихо и спокойно — за столами сидели, как всегда, закопавшись в бумагах Тилике и Фульман. Аня что-то переводила для Тилике. А вот с какой злорадной усмешкой посмотрел на меня усатик мне не понравилось. Я присела за свой стол и мысленно заорала: «Какая сука сделала это?» Мой почти законченный чертёж был безнадёжно залит кофе.