Die Geschichte kennt kein Wort "wenn"

      Вот это называется, Сашка, полный ахтунг! — сиреной взвыли все мои инстинкты.       — Да с чего ты взял, что я русская? — отчаяние всегда придавало мне дурной смелости. Я сдвинулась назад, вместе со стулом, в надежде вернуть свои границы. Ягер сейчас здорово напоминал хищника времён реальности Третьего рейха. Собственно он сейчас им и был. Он насмешливо прищурился, оценив моё перевоплощение из безропотной овцы. Даже поддался на мой бунт: убрал руки и отошёл за стол. Я следила за его движениями, попутно слушая небрежное:       — Даже если бы ты не попалась сейчас, я всё равно раскрыл бы твою игру. У меня есть более веские доказательства.       Он невозмутимо убирал карты со стола, и я решила попробовать этим воспользоваться. Приготовившись ломануться к двери на низком старте, я пробормотала:       — Интересно какие же?       — Оказывается, ты отлично знаешь русский, Александра, — Клаус поднял голову, как раз, чтобы увидеть, как я осторожно поднимаюсь со стула. Вместо ответа я дёрнулась в сторону, рассчитывая вырваться из кабинета. Далеко ли уйду — это уже другой вопрос. Ведь и ежу понятно, что скорее всего я и шага теперь не смогу сделать из лагеря.       Ну и конечно, не стоило сомневаться чья реакция окажется быстрее. Клаус перехватил мою руку и теперь резко потянул меня через стол, вынуждая наклониться к нему.       — И куда же ты собралась бежать, глупая девчонка? — он почти касался моего лица, дразнящие нотки делали голос обманчиво-ласковым, но я не купилась на это. В ледяном взгляде безошибочно читался азарт хищника, попробовавшего кровь добычи. — Затевая игру в кошки-мышки, следовало догадаться, что кошка — это всегда я.       — Нет никаких игр, — я пыталась блефовать, придавая голосу уверенности, — мне уже порядком надоело, что ты постоянно пытаешься меня в чём-то обвинить. То, что я профан в военных делах и взяла не те деньги, ещё не делают меня русской.       Клаус отпустил меня и, порывшись в ящике стола, выложил передо мной… мой паспорт. Вот уж точно беда не приходит одна.       От шока я попятилась назад и, споткнувшись о стул, неуклюже плюхнулась.       — А это делает?       — Но… откуда? — растерянно выдавила я, с тоской ожидая, что сейчас опять придётся проходить лютый пиздец с допросами по поводу ксивы, моего появления здесь и прочих скользких вопросов.       — Я же говорил, у меня есть веские сведения, здесь невозможно ничего скрыть, — ответил Клаус. Какая же сволочь меня слила? Кроме как на Аню, я больше ни на кого подумать не могла. Если я права, то она переплюнула даже ту язвительную ревнивицу из изначальной реальности. Зараза, как же она догадалась, получается, рылась в моих вещах?       — Одного не пойму — зачем нужен был этот цирк с банкнотами и парашютами? — не удержалась я от, в общем-то, неважного вопроса. — Настолько скучно живете, штандартенфюрер?       — Полагаешь, я скучно живу, Александра? — вопросительно поднял бровь Клаус. — Что ж, отвечу, хотя и не обязан ничего объяснять. Я окончательно убедился в твоём обмане только сегодня. Ты неплохо держалась, я оценил, даже давал тебе шанс выиграть. Но теперь придётся раскрыть все свои секреты.       Н-да, милый, ты просто обалдеешь, узнав все мои секреты. Особенно самый главный, всем секретам секрет.       Я обречённо подняла глаза на Клауса — ну, начинай козлить, чего уж, по-другому ты не сможешь. Но он удивил меня снисходительно-торжествующей улыбочкой:       — Боишься? Тебя, конечно, допросят, но я уже примерно и так все понял.       Ох, давай, не томи, я даже отбиваться больше не буду. Навалилась безумная усталость от всего. Если он отдаст меня на допрос Фульману, я просто сложу лапки и сдохну. Ни минуты не сомневаюсь, что усатый садюга меня прикончит от усердия вырвать тайны будущего. А завтра, возможно, умрёт и Клаус. Черт, ну прямо канонные влюбленные из известной трагедии, похоже, мы умрём в один день.       — Ты из угнанных для работы славян, не так ли? — Клаус выглядел очень довольным своей проницательностью, наблюдая в каком охиреозе я пребываю. — Поэтому у тебя нет номера и сохранен паспорт. Довольно, кстати, странный. Неужели ты и в Союзе спокойно разгуливала с неправильной датой рождения? Глупая опечатка и никому нет дела, вы, русские, безалаберны во всём.       Серьёзно? Опечатка? Ну так ещё можно надеяться выжить. По идее, он просто отправит меня в барак, обнародует мою национальность, но шанс улизнуть у меня будет.       — Ты сбежала от своих хозяев, признайся? — тоном «хорошего» следователя заговорил Клаус. Он протянул руку, подхватив мою ладонь и поворачивая ближе к свету. — Судя по тому, что твои ручки не знали тяжелой работы, ты сбежала не с фермы. Возможно, была горничной у какой-нибудь взбалмошной фрау, я прав?       — Угум, — осторожно кивнула я, гадая во что мне обойдутся его умозаключения. — К тому же ещё, очень ревнивой.       — Ясно, — Клаус выпустил мою руку и снова пролистал паспорт. — Да, пожалуй, всё сходится, вижу штамп, когда ты попала в Прагу.       Блять, он что, вообще на даты не смотрит? Но оно и хорошо, конечно, для меня. Неужто пронесло, и он меня выпустит из кабинета без дотошного допроса?       — Вот только есть ещё кое-что, — Клаус закрыл паспорт и аккуратно положил его на стол. — У тебя довольно много отметок посещения разных стран. Турция, Египет, Греция и Англия?       — Ну да, а что такого? — вроде, как и в довоенное время было не проблемой посещать эти страны. — Мой отец известный врач и часто брал меня с собой в деловые поездки.       — Или же ты шпионка, — всё-таки Клаус неисправим, — уж очень изобретательно ты морочила здесь всем головы.       — Тупо хотела выжить, — пожала я плечами, говоря правду. — Или это тоже выглядит неправдоподобно?       Нас прервал стук в дверь. Боже, храни того, кто своим вмешательством опять спасает мою задницу! Клаус, естественно, не смог игнорировать возможно важные новости, и я, убедившись, что он вышел за дверь переговариваться с солдатом, бочком стала отступать к окну. Так, смотрим, второй этаж, но если есть поблизости куст или дерево, хотя бы что-нибудь для подстраховки спуска, я рискну слинять. Пока Клаус поднимет всех здесь на уши у меня будет небольшой запас времени.       Я попробовала по возможности бесшумно открыть окно. Изучив за всё это время проклятый лагерь вдоль и поперек, я уже приметила пару мест, где смогу незаметно отсидеться. А после того, что произойдет здесь завтра, уже будет не до того, что там натворила какая-то девица, и зачем Ягер накануне её разыскивал.       — Тебе помочь? — остановил меня ледяной голос. Ну так нечестно, не мог этот солдат его промурыжить подольше? — Смотрю, ты не наигралась? Давай, рискни спрыгнуть. Я с удовольствием посмотрю, сколько времени займет поймать тебя на территории лагеря.       Да он издевается! Я обернулась, глядя, как медленно приближается явно забавляющийся ситуацией Ягер. Отрицать очевидную попытку побега было глупо, и я так же медленно стала отходить к его столу. Сяду на место, будем продолжать милую беседу, как ни в чем ни бывало. Это же ещё возможно, да?       — Твои не самые разумные сейчас действия наводят на мысль, Александра, что ты много чего ещё скрываешь, — Клаус неуклонно приближался, и я, отступая, уперлась задницей прямо об его стол. Ситуация дежа-вю накрыла уже и меня, к тому же сложно было пока что воспринимать его как реальную угрозу. Контраст человека, любившего меня, и этого хищного зверюги сбивал с толку. Такой холодный, недоступный, безжалостный. Горячий, такой близкий, мой. Ругая себя на все лады, я попыталась взять себя в руки и быть готовой ответить какую-нибудь адекватную чушь на его подозрения.       — Любой на моём месте пытался бы спасти свою задницу, — вяло оправдывалась я, чувствуя себя неуютно оттого, что нас теперь разделяли буквально пара сантиметров. Сделай я хотя бы одно движение, мигом окажусь прижатой к крепкой груди Клауса.       — Мне не нужна твоя жизнь, — усмехнулся он, протягивая руку к моей щеке в излюбленном жесте снисходительной ласки. — Разумеется, теперь ни о какой свободе не может идти речь. Останешься в этом или другом лагере трудиться на благо Германии. Но сначала ты мне расскажешь, что может связывать нас с тобой. Я не знаю, почему не могу вспомнить, но помнить видимо есть что.       Я зависла, прикидывая дозировку полуправды, которая его устроит.       — Я не знаю, что ты хочешь услышать от меня, — наконец выдаю единственное, что могу позволить ответить.       — Так не пойдёт, Александра, по-хорошему или нет, но ты мне всё расскажешь, — покачал он головой. Пальцы, ещё секунду назад ласкавшие кожу, жестко схватили мой подбородок. Его глаза смотрели в мои, и голод хищника в них усиливался. Он явно заводился от ощущения власти. — Мне нравится наконец-то видеть страх в твоих глазах, глупая маленькая мышка, все эти дни так безрассудно дразнившая кота…       — Сам подумай, какая из меня шпионка, если я не разбираюсь в военной символике? — ну давай по-хорошему, а то что-то мне совсем не нравятся твои речи. — Я действительно сбежала из семьи, где работала. Поскольку знаю английский, подумала, что, прикинувшись британкой, есть хоть какой-то шанс сбежать в безопасное место.       — Продолжай, — Клаус сканирует меня цепким взглядом, не сдвигаясь ни на миллиметр, и эта близость щекочет нервы, но отнюдь не радостными мурашками. Сейчас он опасен, и я чувствую это каждым нервом.       — Мы встречались один раз в Союзе, — нехотя говорю то, что может хотя бы немного успокоить его подозрения. — Сорок первый год, село под Москвой, там разбили временный штаб ваши танкисты. Вы поселились в избе моего деда, мы и виделись-то пару раз от силы, я больше у соседей отсиживалась, боялась.       — Почему я этого не помню? — нахмурился Клаус. — И это все равно не объясняет моих дурацких снов.       — Ну, насчёт снов не могу ничего сказать, на то они и сны — причудливая игра воображения, — как можно беспечнее ответила я, снова чувствуя противную тянущую боль внутри. Его попытки восстановить стертую память давали скорее всего пустую надежду увидеть прежнего Клауса из прошлой реальности. — И почему ты считаешь, что запомнил бы случайно мелькавшую пару раз рядом девчонку, в захваченной русской деревне? К тому же, ты пережил серьезную контузию. — Ягер чуть сощурился, оценивая правдивость моих слов. — Поверь, нет никаких секретов, всё объясняется довольно просто.       — Возможно, ты и права, но сначала я кое-что проверю, — он подается ко мне, перечеркивая крошечные сантиметры между нами, и врезается в мои губы. Целует настойчиво, даже больно, прихватывая зубами и глубоко проникая языком. Я только сейчас понимаю насколько он действительно опасен, но мысли вышибает из головы от жадной настойчивости, с которой он изучал мой рот. Прерывисто выдохнула, когда он грубо скользил ладонями по моей шее к волосам. Понимаю, что сейчас это неправильно, что с его стороны это всё что угодно, только не любовь, но тем не менее отвечаю на это безумие. Отвечаю, несмотря на то, что властная жадность его губ оставляет на моих привкус горечи.       — А как же положенные слёзы и просьбы отпустить? — Клаус отстраняется и с недоверчивой иронией смотрит на меня. — Или ты решила таким образом убедить меня закрыть глаза на то, что я сегодня выяснил, м?       Офигеть, он решил, что я пытаюсь отдаться ему взамен на молчания! Да пусть думает, что хочет, плевать, не собираюсь я оправдываться. Я резко сдвинулась, выворачиваясь в сторону, зло и неожиданно для самой себя огрызнулась:       — Если и так, то что?       Я не успеваю опомниться, как меня перехватывают сильные руки. Клаус бесцеремонно оглаживает бедра, поднимаясь выше, сжимает грудь, сминая жадной лаской.       — Ничего, — усмехнулся он, приподнимая и усаживая меня на стол, разводя коленки и вжимаясь в мой живот так, что я чувствую его стояк даже через одежду, — просто спросил. Не люблю перепуганных, плачущих девиц в своей постели, так что я не в претензии. Я отымею тебя во всех позах, — его руки ловко стягивают с меня толстовку, властный шепот обволакивает сознание. — Но тебе это ничем не поможет, — Клаус медленно провёл напряжённой ладонью от живота выше, чуть сжав горло. Его ладони по-хозяйски блуждали по ключицам, груди, пальцы впивались в мои ребра, сжимая талию, и я тихо выдохнула от смеси боли и удовольствия. Мимолётная надежда, что он чувствует отголоски того, что нас связывало раньше, проходит. Глотая слёзы, я понимаю, что чудес не бывает. Убеждаю себя, что это всего лишь секс — ну трахнут меня сейчас без особой нежности, что я, не переживу? Однако же на тактильном уровне сейчас происходит вообще какая-то херня. Чувствую себя последней извращенкой, но меня ведет от хрипловатого шепота, от ощущения чужих горячих губ на горле, от настойчивых прикосновений. — Тебе это нравится, — удовлетворённо констатировал Клаус, его зрачки расширились, затемнили радужку, дыхание зачастило, как и у меня. — Ты отвечаешь на поцелуи, откликаешься на мои прикосновения. Это всё мне знакомо, но это просто невозможно. Я не стал бы спать с русской дикаркой, я пришёл на вашу землю воевать.       Я не знаю, что ему ответить, просто смотрю, чувствуя, как боль нарастает, заставляя безнадежно сжиматься сердце. Сможет ли он выплыть из тьмы своих убеждений, установок годами выработанных его партией, на одних только смутных воспоминаниях? Никому не дано измерить силу любви, и я не буду первой, кто поверит в то, что она сможет одержать победу над разумом.       — Прекрати на меня так смотреть, — шипит он, и его горячее дыхание смешивается с моим. В его глазах сейчас намешано столько всего: печаль, ярость, страсть. — Ты мешаешь тому, что я должен сделать с тобой.       Я отодвигаюсь, чтобы посмотреть в глаза, не пытаясь никак остановить:       — Делай, что хочешь, — для меня сейчас имеет значение только то, что он всё же меня помнит, — потому что это уже неважно…       Между нами остались его сжатые зубы, желваки, играющие на щеках, и ещё что-то на самом дне глаз. И, пока я вижу эту тень моего Клауса, буду пытаться достучаться в память, в его душу. Вместо ответа он резко дёргает молнию, чуть ли не вырывая её с мясом. Его пальцы цепляются за пояс джинсов, начиная их стягивать, что довольно проблемно, учитывая, как я сижу на его столе. Ну да, это вам не юбку задрать, да трусы в сторону сдвинуть, джинсы-скинни, они такие. Клаус чуть ли не рычит, затем сдергивает меня со стола и тащит к кровати. Без лишних сантиментов опускает на пол, впиваясь жадным поцелуем, и я разомкнула губы, отвечая, обвивая руками его шею. Его губы и язык заставляли задыхаться от наслаждения, льнуть к сильному телу. Его ответом стала содранная с меня майка, а следом — лифчик. Дотягиваюсь расстегнуть пуговицу, собираясь помочь ему с джинсами. Не вижу смысла разыгрывать испуганную пленницу или оскорбленную невинность. Дыхание Клауса коснулось обнаженной груди, горячая ладонь скользнула по животу вниз, перехватывая мои пальцы. Мой тихий стон потонул в новом поцелуе.       — Оставь, — язык чертит влажные узоры на коже шеи и груди, — я сам…       Сильные руки уверенно тянут джинсы, попутно так же ловко избавляясь от берцев. Клаус довольно быстро освободился от своей одежды и лёг, подминая под себя, снова впиваясь в губы с судорожной жадностью. Он привык доминировать над каждым, включая мужчин. Но я давно приняла всех его демонов. Его ладони властно размыкают в очередной раз мои коленки и, хотя я не сопротивляюсь, перехватывают запястья, прижимая руки за головой. Он глубоко входит в меня сразу на всю длину одним жёстким толчком. Сейчас он двигался резко, даже грубо, сжимая в руках в бесконтрольном желании обладать. Мир вокруг кружился и плыл, я словно падала: проваливалась в огненную бездну от каждого прикосновения, каждого движения. Время, которое нас должно было разделить, сейчас крутилось спиралью вокруг, сминая нас в единое целое. Одно на двоих безумие.       — Клаус, — выдохнула я, произнося его имя онемевшими губами. Мне плохо. Мне хорошо. Клаус чуть отстранился, чтобы заглянуть в глаза. Чёрт, он выглядит сумасшедшим, да и я, наверное, тоже. Глаза блестят как будто добрался до самого сокровенного, получил то, что давно хотел. Его пальцы гладили, скользили по телу, находя мои чувствительные места с убийственной точностью. Я растворялась в этих жгучих прикосновениях, сохраняя в памяти каждое из них. Возможно, воспоминания — всё, что у меня останется после завтрашнего дня. Чувствую, как меняется темп его движений на глубокие размашистые толчки, в нарастающем темпе. В огненном вихре перемешиваются ощущения: его пальцы сдавливают мои плечи; укус в шею, током прошивает тело разрядом; горячая пульсация его члена вырывает чувственный стон. Замирая, Клаус упирается лбом в мой висок и несколько минут просто дышит со мной в одном ритме.       Выждав пару минут, медленно отстраняюсь, потягиваясь за майкой. Клаус удерживает меня без грубости, но достаточно крепко, чтобы не было иллюзий относительно расстановки сил.       — А ну, вернись на место, — слышу я чуть хрипловатый голос. — Я никуда не отпускал тебя, Александра.       Меня прошибло спазмом от этого приказного тона, от его подчиняющих движений. Ложусь обратно, гадая, что он будет делать дальше. Вроде как всё выяснили, трахнуть он меня трахнул — что ещё можно делать с девчонкой-остарбайтером?       — Завтра тебя переведут в барак для заключенных, — сухими, бесстрастными фразами он обозначил моё будущее здесь. — Я не добрый благородный рыцарь, Александра, я тот, кто я есть. Я служу Третьему рейху и делаю то, что должен.       — Я знаю, — поворачиваюсь, чтобы видеть ледяные глаза, в которых больше не мелькает тень наших чувств и осознание того, что он говорит, меркнет в сравнении моего смирения, что я окончательно его теряю. — И не жду, что ты поступишь по-другому.       — Эта ночь не повторится, — он смотрит на меня, и я читаю в арктическом холоде его глаз всё, что нас разделяет: война, его отношение к моей нации, броня вокруг его сердца. Он тяжело опускает руку на моё бедро, припечатывая приказом, — но до утра ты никуда не уйдёшь.       Слышать сухой холодный тон, видеть его безжалостным нацистом после сдержанной нежности, тягуче-сладкой страсти, ночей проведенных в бережных объятиях — это больно. Но ещё больнее осознавать, что эта ночь действительно последняя, во всех смыслах. Я не сомневаюсь, что он сделает в точности так, как и говорит, но не испытываю страха. Клаус не знает, что я ещё вчера успела подписать свой пропуск его скопированной подписью. Завтра я в любом случае покину концлагерь. Ладонью обхватываю его затылок, привлекая к себе. Прижимаюсь к напряженным губам, мягко углубляя поцелуй, прерываясь только для того, чтобы прошептать:       — Хочу… тебя, просто тебя сейчас…       Моё дыхание дает сбой, когда он аккуратно проводит пальцем по губам, словно стирая сказанные слова. Подаюсь навстречу прикосновениям, оставляющим горячий след на моих скулах, подбородке, спускающимся на шею. Хочу чтобы время сейчас остановилось, дав возможность раствориться в близости с ним. Несмело перемещаюсь, усаживаясь на него сверху, и Клаус позволяет мне, из глаз постепенно уходит холодность, принося на смену знакомый голод. Его тело мгновенно отзывается — в живот мне недвусмысленно упирается его член. Сжимаю разгоряченную возбуждением плоть и нетерпеливо опускаюсь на него сама. Синхронный прерывистый выдох, и он скользит пальцами от моих коленок к бёдрам, обхватывая ладонями задницу. Позволяет мне двигаться в выбранном ритме. Внизу живота разгорается уже знакомый жар. Слишком хорошо. Слишком горячо. Всё исчезает: есть лишь его руки, крепко сжимающие, его хриплые стоны, заполняющие ночную тишину, его губы, оставляющие жаркие отметины на шее и плечах. Девятый вал накрывает нас одновременно, оставляя лежать, тесно прижавшись друг к другу, ловя отголоски наслаждения. Внутри мягко разливается лёгкость, какая-то совершенно безумная нежность. Клаус смотрит на меня со странным выражением лица. Потянулся, убирая мешающие пряди волос.       — Почему ты так на меня смотришь? Я привык каждый день читать в глазах вокруг страх, ненависть, презрение. Но почему ты не испепеляешь меня молчаливыми проклятиями, как все пленные здесь?       Потому что, Клаус, у любви нет ни цены, ни правды. Любовь — она ведь за гранью зла и добра. Из-за неё я предала свет, полюбив тебя, принимая со всеми внутренними демонами. Из-за неё же теперь предаю и тьму, не сумев отказаться от близких ради тебя.       — Ну вот такая я бракованная русская, что поделать, — а что ещё тут можно сказать, не в любви же признаваться? — Нет у меня к тебе ненависти, её и так достаточно вокруг.       Клаус недоверчиво хмыкает, садится, натягивая брюки, накидывает рубашку. Я смотрю, как он подходит к окну, долго курит, о чём-то думая. Затем садится за стол, что-то доставая из ящиков, поколебавшись выводит какие-то записи на бумаге.       — Александра, — зовёт он, — я подписал твой пропуск на выход за территорию. И до следующего утра я не вспомню, если ты не вернёшься в лагерь. Но уж потом не обессудь. Если не успеешь скрыться, откроется всё: и побег, и то, что ты русская. Ты меня поняла?       Да уж как не понять, я не совсем идиотка. Слёзы невольно обожгли глаза: он отпускает меня, в тех границах, которые может позволить себе нарушить. Песок времени в наших часах стремительно заканчивается. Завтра он уйдёт в свой последний бой, а я… я, конечно же, выкручусь и вернусь через портал домой. Но как я смогу жить дальше с этой болью, помня, что сама отказалась от временного счастья? Ну все, похоже у меня начинается настоящая истерика.       Клаус встаёт и решительно идёт ко мне.       — Господи, как же с вами, русскими, всё сложно! — раздражённо говорит, усаживаясь рядом и опуская руки на мои плечи, придерживая, чтобы видеть лицо. — Ну что с тобой не так? Ты не плакала, когда я готов был вышвырнуть тебя на допрос, откуда сейчас эти слёзы, м?       — Мне страшно, я устала от этой войны… — честно отвечаю между всхлипываниями, — … смерть может забрать в любой момент каждого из нас…       Клаус неожиданно привлекает меня к себе, я чувствую тёплые ладони, поглаживающие мою спину. Его голос звучит, как всегда, с уверенной силой:       — Римляне говорили, смерть улыбается всем нам и нужно лишь улыбнуться ей в ответ. Но, пока жив, каждый человек отвечает за свою судьбу и может гнуть её под себя.       Ага, это говорит мне тот, кому судьба нагадила при любом раскладе полететь в пропасть.       — Я уверен, что ты всё сделаешь как надо, — чутко улавливаю в его голосе сдержанную улыбку, — всё будет хорошо, Александра. А теперь спи, завтра нам обоим понадобится хорошая реакция.       Я не готова прервать обнимашки и лишь крепче смыкаю руки. Клаус сдается и аккуратно ложится, пристраивая меня под боком.       По телу пробегает лёгкая дрожь, когда я ощущаю, как его прохладные пальцы переплетают мои, крепко сжимают ладонь. Сердцебиение Клауса успокаивает, я засыпаю под его убаюкивающий ритм.