***
Где я, на каком свете? — вяло включилось моё сознание. Фоном услышала чужую речь — опять немцы рядом, что ли? Открывать глаза было, честно говоря, страшно. Снова было знакомое ощущение, что меня переехал асфальтоукладчик: болело всё тело, голова кружилась так, словно я выпила в одно лицо цистерну коньяка. Я почувствовала, как меня поднимают, перекладывают на твёрдую поверхность. Так, хорош мандражировать, я рискнула разлепить глаза. Чем здорово испугала мужчину в форме спасателей. Находились мы все возле знакомой крепости, но я слышала знакомые звуки цивилизации: шум машин на трассе, звонок чьего-то мобильника. Меня, оказывается, резво погрузили на носилки и собирались отправить дальше по этапу, в машину скорой помощи. Так, машины, вроде бы, современные, с мигалками. А ещё я увидела Ларса и нескольких туристов и облегчённо выдохнула. Ларс стоял, разговаривая с женщиной в характерном прикиде медика. — Вы помните, что с вами произошло? — обратился ко мне мужик, придя в себя от шока. Я мысленно оценила мрачность картины: вся в крови, в одежде, представляющей собой уже сплошное решето. И, кстати, последний выстрел, насколько я поняла, был контрольный, в голову. У меня там сейчас что, шрам, кровь и прочий ужас? — Я приехала сюда днём, забралась на стену, осмотреть местность и, кажется, упала, — пробормотала я. Ларс, увидев наше эпичное появление из развалин крепости, подбежал ко мне: — Алекс, что случилось? Ты напугала нас всех, не отвечала на звонки, мы пришли сюда, но тебя не было. — Я… похоже, я упала, — пораженно заметила, что уже темнеет. Сколько же времени прошло здесь, если там я проболталась незнамо сколько? — Это я понял, — Ларс пораженно осматривал мои боевые ранения, — очень не вовремя ты упала. Тут произошёл небольшой обвал, и тебя засыпало камнями. Благо я догадался, что ты всё ещё могла оставаться здесь, и вызвал спасателей. — Отойдите, пожалуйста, — ко мне уже направлялась тетка-врач. Нахмурилась, осматривая мою голову, и встревоженно спросила: — Вы помните своё имя? — Жукова Александра, приехала как туристка из Москвы, — я всячески демонстрировала свою адекватность. А то ещё решат, что у меня сложная ЧМТ и хрен я завтра улечу домой. — Сколько пальцев я показываю? — не унималась тётка. — Три, — фыркнула я, — и нет, меня не тошнит, я не собираюсь отключаться и если вы отойдете, я хоть сейчас встану и уйду на своих ногах. — Вам придется проехать в больницу, сделать томограмму, проверим, насколько обширная гематома, — она обрабатывала какую-то хрень на моём виске и до меня дошло, что именно туда мне прилетел последний выстрел. Значит, там, как минимум, следы крови, а может, и шишка какая. Ладно, проще будет объяснить, почему я вырубилась на несколько часов. — Я могу проехать с ней? Я её друг, — вежливо разулыбался Ларс тётке. — Да, — она аккуратно подняла мою толстовку, прослушивая сердцебиение, и я чётко увидела багровый круглый шрам прямо посередине грудной клетки. Она нахмурилась тоже заметив его, — Сколько времени прошло с вашего ранения? — О, пару месяцев точно, — отмахнулась я, привычно соврав, — оказалась не вовремя рядом с придурками, вздумавшими ограбить инкассаторскую машину. Она выразительно покачала головой, видимо поражаясь, насколько «везучая» на происшествия пациентка попалась, и протянула мне бутылочку воды. — Вам необходимо исключить обезвоживание. Я поблагодарила её, жадно приложившись к горлышку. — Ларс, — позвала я. — где мой рюкзак? — Вот, — он протянул мне изрядно потрёпанный жизнью рюкзачок, и я первым делом бросилась проверять где телефон. Он ожидаемо был разряжен в ноль. Я жалобно спросила: — Портативная зарядка есть? Мне надо как-то родителям позвонить. Он кивнул и с готовностью зашуршал в своём рюкзаке. Я не могла поверить во всё, что происходило. Неужели я вернулась в своё время? Безумно хотелось спросить, точно ли сейчас две тысячи девятнадцатый и что там по части мирового господства. Но это ж сразу будет реакция — санитары, чего вы ждете? И повезут меня немного не в ту клинику. Нет, скорее всего, всё правильно, это моё время. — Алекс, ну вот чего ты вообще полезла на эту стену? — спросил Ларс, пристроив мой телефон на зарядку. — Потому что хотелось как-то запомнить этот место. Фоткать — это банально, хотела зарисовать, — честно вспомнила я. — Ну и кто будет смотреть под ноги, когда находишься под впечатлением от ощущений? Особенно газовая камера — показалось, что я наяву вижу то, что там творилось. — Бывает, — усмехнулся Ларс.- Я был в Дахау и словно сам стоял среди сотен истощенных узников, ожидающих расстрела. Кошмары потом с неделю снились. Наверное, дает о себе генетическая память — мы тут все в какой-то степени потомки тех, кто развязал эту войну. Я вздрогнула от его слов и недоверчиво посмотрела на парня. — Да ладно, это всё полная хрень: перемещение душ и прочая реинкарнация. Просто мы знаем историю и при достаточно хорошем воображении можно и не такое представить. Мы помолчали, и я всё ещё под впечатлением от недавних событий со злостью сказала: — Увидев подобное место, хочется прыгнуть в машину времени и стереть из мировой истории эти позорные страницы. Ларс улыбнулся: — У нас на факультете говорят, история не знает слова «если». Всё, что когда-то происходило, было для чего-то нужно. Победа над Рейхом долгие годы напоминала людям до чего нельзя доходить никогда. Мне нечего было возразить, уж я-то хорошо понимала, что историю переписать нельзя. Снова накатили слёзы, я до сих пор не могла до конца осознать, что всё, что со мной произошло, навсегда осталось в несуществующей истории. — У вас что-то болит? — наклонилась бдительная тетушка-доктор. — Сообщайте о любых изменениях самочувствия, возможны внутренние повреждения. — Всё в порядке, — я отвернулась, пытаясь успокоиться. Моё внутреннее повреждение не вылечит ни один доктор. И с этой болью и пустотой внутри надо заново учиться жить. В больнице меня промурыжили довольно долго — добросовестно просветили каждый орган, но всё оказалось, естественно, гут. Небольшое сотрясение и шишка на виске — вот и всё, чем я отделалась. Ларса к тому времени я благополучно отправила домой, и он неохотно уехал, решив, что я останусь на ночь в больнице. Как раз по этому поводу я сейчас и устроила баталию, доказывая, что со мной всё в порядке и оставаться я не собираюсь. — Я настаиваю, что лучше будет, если мы до утра понаблюдаем вас, — сурово заявил внушительного вида мужик. — Вы в любом случае успеваете на свой самолет. — Нет, я не вижу смысла оставаться, — уперлась я, — давайте я подпишу нужные бумажки и разойдемся, а? — Как хотите, — устало вздохнул доктор, — возьмете у медсестры нужные бумаги. И обязательно обратитесь к врачу, когда вернётесь в Москву. Всё-таки сотрясение — не безобидная вещь. Не забудьте взять обезболивающее. Быстро уладив формальности, я спустилась в холл, вызвала такси. Поддавшись порыву, набрала мамин номер. Неважно, что она, мягко говоря, удивится, я должна услышать хотя бы чей-то родной голос, убедиться что с ними всё в порядке. — Саш, что случилось? — ожидаемо заволновалась мамуля, — ты же завтра прилетаешь, да? — Да мам, конечно, — я улыбнулась, чувствуя, как тепло разливается внутри, — просто соскучилась. Папа и Макс дома? — Твой папа безнадежно застрял в офисе, пытаюсь заманить домой горячими отбивными, — я по голосу чувствовала, как расслабленно улыбается мама, — Макс поел и куда-то смылся, ты же его знаешь, как всегда, скрывает от нас свою очередную пассию. — Ну, значит, там опять проходной вариант, — выдала я нашего бабника, — как встретит свою единственную, познакомит, никуда не денется. — Очень надеюсь, — вздохнула мама, — вы, дети, так быстро выросли. — Но всё равно вас обоих любим, — что-то совсем я расчувствовалась. — До завтра, мамуль. — Смотри, будь внимательна, не опоздай на рейс, — мама привычно включила режим беспокойства. — Перед посадкой позвони, папа или Макс тебя встретят. — Да не надо, что, я не доберусь? — по привычке заспорила я, зная, что это бесполезно. — Всё, мам, мне пора, вижу свой автобус. — Подожди, а где это ты так поздно… — но я успела сделать вид, что не слышала и нажала отбой. Как же хорошо, что я не стала экономить на такси: поздний вечер, мерзкий дождь. Хотелось свернуться клубочком в кресле и ни о чём не думать. Я снова достала телефон, мне нужно пересмотреть те самые фотки, может, тогда реальности перестанут путаться в голове. — Вот же хрень! — я почти заорала, перепугав таксиста. Потрясающие фотки на горном утёсе были на месте, я была на месте. У мужчины, обнимавшего меня, в буквальном смысле не было лица — как в дурном ужастике сплошное размытое пятно. Может, кадр неудачный? Я лихорадочно листала галерею. Но следующие были не лучше. Клауса не было даже на несчастных фотографиях. Ни на одной. Впрочем, моим танкистам тоже не удалось избежать подобной участи — сплошняком размытые пятна на невнятном фоне. Новая боль волной накатила, перехватывая дыхание. — Остановите здесь, — попросила я таксиста. В принципе, отсюда я знала, как пройти к хостелу. Расплатившись, вышла, не обращая внимания на противный дождь. Не смогу я сейчас сидеть в давящей тишине комнаты. Натянула капюшон толстовки, воткнула наушники и ткнула пальцем в плейлист. Капли дождя противно затекали в дырки на одежде, но мне сейчас всё равно. Говорят, у человека нельзя отнять воспоминания. Только это мне и осталось, ведь больше нет ничего, что подтверждало, что последние дни не плод моего воображения. Но куда деваться от кадров, въевшихся в память: Клаус — хладнокровный мерзавец, явившийся в мою камеру для допроса. Клаус в потрепанных шмотках, обросший как моджахед смотрит с ледяным, равнодушным презрением на Ионова. Горячее обнаженное тело, сплетённое с моим в теплой воде и дурманящий запах цветов, впитавшийся в нашу кожу. Клаус, сжимающий меня так, словно не отпустит в крошечной келье монастыря. Моё время вернулось на место, но зачем мне всё это, если я потеряла его? Миллионы людей могут жить своей привычной жизнью, а его больше нет. Это слишком больно, даже слёзы не приносят облегчения. Я пришла в себя от возмущённого ругательства какого-то мужика. Оказывается, я на полном ходу врезалась в него. — Простите, я не видела вас, — пробормотала я и опустилась прямо на ступеньки какого-то католического храма. Их здесь в историческом центре полно. Пожалуй, стоит прийти в себя, пока я никуда не встряла. Я даже не задумывалась, как оно выглядит со стороны: девушка, одетая а-ля бомж, горько рыдает под дверями церкви. — Вот, держите, — молодая женщина протянула мне стаканчик, судя по лейблу, кофе. — Тяжёлые времена бывают у всех, но надо верить в лучшее. Дожились, меня приняли за маргинала на паперти. — О, спасибо, но не стоило… — вежливо помогала головой, но она, понимающе улыбнувшись, поставила кофе рядом со мной. Я взяла стаканчик, согревая ладони. В наушниках, словно подзаряжая мои депрессивные батарейки, играло: И то, что было, набело откроется потом. Мой рок-н-ролл — это не цель, и даже не средство Не новое, а заново, один и об одном Дорога — мой дом, и для любви это не место. Прольются все слова как дождь, И там, где ты меня не ждёшь, Ночные ветры принесут тебе прохладу. На наших лицах без ответа Лишь только отблески рассвета того, Где ты меня не ждешь. А дальше — это главное — похоже на тебя, В долгом пути я заплету волосы лентой, И не способный на покой, я знак подам тебе рукой, Прощаясь с тобой, как будто с легендой. Легко сказать «нужно верить в лучшее». Так можно говорить, когда есть возможность что-то изменить или исправить. Совершенно не мой случай. Конечно, рано или поздно я приду в себя. Время вбирает всё в себя, время уносит прошлое всё дальше. Но сейчас я не чувствую больше ничего, даже отчаяния. Ничего, кроме пустоты.Глава 26. Когда все дороги ведут в никуда, настала пора возвращаться домой.
18 августа 2019 г. в 18:52
— Саш, вставай, слышишь? Уходить надо, здесь скоро немцы будут, — я словно сквозь вату слышала голос Ани, энергично тормошившей меня. — Всё закончилось, это пантера упала с моста, ребята живы, слышишь?
Меня накрыл истерический смех: она считает, что я переволновалась за наш экипаж, радуется, что всё позади. Смех быстро перешёл в какие-то судорожные всхлипывания: ребята рады, что завалили врага. И от меня ждут, что я порадуюсь победе. А я даже дышать не могу: меня разметало в осколках каменной крошки, опалило огнём раскаленного металла, я тихо иду на дно мутной реки. Никогда не замечала за собой склонности к суициду, но всё чего я хочу сейчас — тихо сдохнуть на травке и желательно, чтобы никто не мешал.
— Вставай, говорю, дурочка, — Аня упрямо продолжала тянуть меня за руку.
— Аня, вы чего тут забыли? — где-то над головой я слышала возмущенный голос Коляна. — Что это с ней?
— Наверное, шок, — проявила чудеса психоанализа Ярцева, — она как увидела, что вы с немцем схлестнулись на мосту, перепугалась, бедная. Бежала сюда зачем-то, а теперь вон, лежит, ни на что не реагирует.
— Ань, — напряженно ответил он, — мы не можем стоять и ждать, пока она придёт в чувства. Немцы сейчас снова перекроют тут всё.
— Ты что, предлагаешь её бросить? — недоверчиво спросила Аня. — На ней же за всех нас отыграются.
Колян эмоционально выругался, пару раз энергично встряхнул меня, не забывая обзывать впечатлительной дурой. Когда понял, что это бесполезно, решительно наклонился, сгребая моё тельце с травы:
— Так, ладно, русские своих не бросают.
Не слишком аккуратно закинув меня через плечо, герой-красноармеец ринулся вперёд. Ну, раз тихо отлежаться не получается, пожалуй, пора включить режим активности. Ситуация и так жопная, а я, получается, её усугубляю. Далеко ли уйдёт Колян с моей тушкой наперевес?
— Коль, поставь меня, пожалуйста, — спокойно попросила его, — я в порядке, сама пойду.
Тот без споров выполнил мою просьбу и я, отодвинув пока на задний план свою агонию, сказала:
— Спасибо. Вам обоим.
Мы в своё время немало бесили друг друга в различных реальностях, но в основном спасали. И я не могла не ценить этого. Тем более, как ни крути, наши дорожки вот-вот окончательно разойдутся.
Аня тепло улыбнулась:
— Ну что ты говоришь? Все мы люди, на войне по-другому и нельзя.
— Так, потом будете задушевные разговоры вести, — вмешался Коля, — нужно быстрее уходить, ребята должны были уже добраться к…
Резкий звук выстрела откуда-то сзади прервал его речь на полуслове. Я оглянулась, на мосту уже вовсю орудовали немецкие солдаты, а кое-кто уже нарисовался и на берегу. Ну всё, на нас открыта охота.
— Бегом! — заорал Колян, и мы со скоростью катапульты стартанули вперёд.
Ох, недооценивала я возможности своего организма, несколько минут назад валялась безвольной тряпочкой, а теперь вон, как несусь. Как-то вовремя всё встало по местам в моей головушке: немцы ведь не просто пустят мне пулю в затылок, останься я валяться на травке. Прихватили бы в лагерь, а дальше нетрудно догадаться, что сделал бы со мной тот же Фульман. Да и смерть на травке означала бы бессмысленность всего — ведь умерла бы я по-настоящему и навсегда. Нет уж, я вернусь домой. Тогда все, что произошло здесь, будет не зря.
— Stehen!
Коля оглянулся, оценил обстановку и, не сбавляя хода, выдал команду:
— Мы должны разделиться, чтобы усложнить им задачу! Ориентируйтесь вон на ту рощу! Ребята захватили у фрицев машину, мы так просто не сдадимся!
Блин, это что, шутка года? Как можно рассчитывать уйти от погони, когда мы бежим по открытой местности? Но с другой стороны вариантов как бы и нет, так что беги, Сашка, беги. Я оглянулась: немцы в основном увязались за Колей. Анька словно накинула мантию-невидимку, я вообще потеряла её из вида. А вот эта парочка явно жаждет получить мою голову. Взяв ещё немного влево, я максимально ускорилась. Ох, чёрт, они ещё и стреляют по нам! Очень плохо, запаса бессмертия у меня здесь нет. И вообще, я резко передумала умирать, помня о непередаваемых ощущениях, испытанных уже ни раз.
Зато смерти, похоже, нравится играть со мной. Я почувствовала, как что-то горячее обожгло мою шею и, подняв ладонь к пострадавшему месту, нащупала что-то липкое. Думаю, можно не смотреть на пальцы, увижу там я наверняка кровь. Так, ранение в шею, по-моему, летальный исход мне обеспечен. Но почему-то сильной боли нет, да и кровь, по идее, должна хлестать, как из фонтана. Пока я играла в медэксперта, естественно не смотрела под ноги и поплатилась. Не успев понять обо что же меня угораздило споткнуться, я плашмя шлепнулась на землю. Отбила наверняка и рёбра, и коленки, но не время жалеть себя, надо подниматься. А вот этого сделать мне не дали.
— Stehen! Hündin, stehen!
Новость хорошая: пуля лишь слегка задела, так что я отделалась царапиной. Новость плохая: по-моему я отбегалась окончательно. Постаралась осторожно приподняться и заорала благим матом от мощного пинка ногой под рёбра. Су-у-ука, я даже до расстрела не доживу, если эти мудилы еще раз так меня пнут.
— Russische Scheiße!
Я больше не делала попыток встать, тут бы дышать нормально получилось, но немцев такая беззащитность, естественно, не разжалобила, и мне прилетел очередной пинок в плечо. Вот же одержимые уроды, в армейских сапогах даже последний задохлик способен искалечить человека, если вот так бить. Тем более много ли мне надо?
— Kommando zurück!
Я закрыла глаза: пусть уже убивают и побыстрее. Голоса над головой сливались в сплошной гул характерной немецкой речи. Чья-то рука потянула меня, вынуждая подняться, и я нехотя разлепила глаза. Вот это поворот: передо мной стоял Тилике. Он без грубости, но с нажимом развернул меня, давая понять, чтобы без фокусов шла, куда укажут. Сам он шустро куда-то умотал, а я уныло потопала под конвоем до ближайшего грузовика. Меня очередным пинком смотивировали без колебаний залезть в кузов, и я сочла за лучшее сидеть тихо. На что я вообще рассчитывала, когда ввязалась в эту авантюру с побегом? Можно было и догадаться, что дела пойдут само собой через жопу. Во-первых, хоть меня и не связали, незаметно выскользнуть не получится: солдатня крутилась рядом. А быть снова избитой я не хотела. Во-вторых, в этот раз вообще никак не выкрутиться: похоже, меня собрались увезти в лагерь для карательных мероприятий. Единственное, что я могу — это выброситься из машины на ходу, рассчитав, когда мы будем максимально близко к крепости. Тоже, конечно, пиздец тот ещё, ну, а как по-другому?
Я вздрогнула, услышав шуршание брезента — это в кузов полезли солдаты, рассаживаясь по местам. Моё сердце пропустило удар: неужели ребят тоже поймали? Увидев Тилике, я чуть улыбнулась, мы поехали, и это означало, что больше они не поймали никого. Внутренний голос скептически напомнил, что экипаж могли расстрелять на месте, но я предпочитала верить, что в случае захвата их бы тоже повезли в лагерь для допроса и показательной казни. Так что придётся немцам довольствоваться мной. Тилике, в упор глядя на меня, засыпал вопросами:
— Was ist da passiert? Sprechen!
Тут даже без переводчика понятно, что он хочет узнать, как такая херня вообще могла случиться. Но после виртуоза Клауса, который, желая добиться своего, умел нагнать криповости переходами от ледяной жестокости до вкрадчивости хищника, умеренно строгий тон Тилике — просто милая болтовня. Я выжидательно смотрела на него, проверяя насколько он хорош в допросе. Пока что оценила бы его как строгого работодателя, проводящего собеседование.
— Wie bist du überhaupt hier gelandet?
Я выразительно посмотрела в ответ, мол, как ты себе представляешь, я должна общаться, не зная немецкого? Тилике чуть прищурился, пристально меня разглядывая и выдал очевидную догадку:
— Du bist Russisch?
Я, всё ещё сохраняя покер-фейс, чуть пожала плечами — понимай, как хочешь. Может, да, может, нет. Довольно долго мы ехали в мрачном молчании, точнее солдаты о чем-то вяло переговаривались, но меня это не заботило. Я прикидывала, как мне рассчитать момент и грамотно десантироваться.
— Ты быть русская. — я чуть не подскочила от неожиданности, мне казалось это глюк — Тилике, заговоривший на ломаном русском. Сразу вспомнилась реальность Союза. Насмешливо приподняв бровь в ответ на мою реакцию, он тихо продолжал: — Я уже давно просить Анна давать мне урок.
Ну, молодец, чё, похвально — знать вражеский язык всегда выгодно. Но я не поведусь, буду отмалчиваться, не о чём нам говорить.
— Что происходить? Как ты оказаться с танкистом? Куда они скрываться? — Тилике настойчиво пытался меня раскрутить, облегчить им задачу и пролить свет на последние события. Я скептически выгнула бровь — ну прямо вот так вот взяла и всё вам рассказала. — Тебя ждать допрос в лагерь, — он говорил без угрозы, просто констатировал очевидное. — Если ты рассказать мне по добрая воля, пыток не быть, я обещать.
Ага, просто расстреляют на главной площади в назидание остальным.
— Ну почему ты быть такая упрямый? — он едва заметно вздохнул. На мордашке искреннее сожаление, словно мы обсуждали, какую мебель выбрать на кухню и не сошлись во мнениях. Интересно, сколько времени потребуется, чтобы его мягкость испарилась или перешла в заученную ненависть-презрение к моей нации? — Думать, пока быть время. — неужто ещё уговаривает оборзевшую русскую девку?
Я задумчиво смотрела на Тилике, гадая чего ожидать от бывшего поклонника. Пока что его довольно мягкое обращение позволяло внести коррективы в мой мега-тупой план по спасению. Зачем рисковать и прыгать из машины, подставляться под пули, если можно действовать более ювелирно? Совесть пинками напомнила, что ах как нехорошо кого-либо использовать в своих инте. Согласна, да только по-другому не получается.
Я напряженно свернулась в комок: рёбра ныли нещадно, ноги всё ещё гудели от бешеной пробежки. Да ещё адреналин херачил на полную, заставляя сердце беспорядочно колотится. Как же точно рассчитать время, когда мы будем подъезжать к лагерю? В закрытом кузове — это просто нереально. Встроенного gps-маячка у меня пока нет. Мы ехали уже, казалось, целую вечность и если меня довезут в лагерь — это будет однозначный конец моей истории. Второй раз я оттуда не выберусь, несмотря на обещания Тилике помочь. Что там у него на душе угадать не берусь. Возможно, он действительно с симпатией отнёсся к незаконной эмигрантки-англичанки. Возможно, он попытается быть добрым даже к славянке. Но не настолько же, чтобы помочь сбежать.
Машина неожиданно остановилась, брезент разъехался, и замаячил солдат, встревоженно лопотавший что-то. Что-то такое важное, что Тилике сразу подорвался на выход. Так, пора и мне осмотреться, что тут делается. Пользуясь остановкой, я осторожно поползла следом. Ближайший солдат моментально отреагировал, хватая меня за волосы, мол, куда собралась, тварь? Я подключила все мастерство, изображая тошноту — должна же их напугать перспектива, что я сейчас заблюю им машину? Немецкая брезгливость сыграла мне на руку и мужик, скривившись, пинком отправил меня на выход, не забыв, правда, проследовать за мной. Я отошла чуть в сторону, убедительно кашляя и сгибаясь пополам. Надеюсь, проверять, стошнило меня или нет, они не будут. Тилике стоял у машины следующей за нами и что-то говорил в микрофон рации. Видимо, полномасштабная поисковая операция пока ещё не закончена. А гауптштурмфюрер, как и положено, без дела не сидит. Я осторожно осмотрелась: мы ещё не близко к лагерю, но, вроде бы, скоро должна показаться знакомая местность. Я сделала ещё пару осторожных шажочков вперёд, просматривая более точно локацию нашего пребывания.
— Вернуться в машина, Александра, — Тилике, закончив трепаться, быстро пресёк мою разведку. Я послушно побрела назад. Сейчас главное не ошибиться и правильно всё разыграть.
В машине я открыла театральный сезон, периодически неуверенно поглядывая на Тилике. Так, словно я дозрела слить все, что знаю, но все еще колеблюсь. Он, в свою очередь, тоже поглядывал на меня, вдумчиво так, словно что-то взвешивая. Давай уже, дожми меня, я готова сознаться в чём хочешь, главное начать. После серии переглядок Тилике наконец-то сделал то, чего я ждала от него:
— Ты передумать? Рассказать мне, что быть сегодня?
— Расскажу, — покаянно ответила я, — спрашивай.
— Ты быть русская и сговориться с танкистами, так? — начал допрос Тилике.
— Да, — подтвердила очевидное.
— Штандартенфюрер знать, что ты лгать нам? — неожиданно сменил направление он.
— Нет, — отрезала я, — он поверил в мою историю. Он позвал меня, чтобы сказать, что увезет в Берлин и поможет с депортацией.
— Значит, он помогать Анна? Я видеть вас тогда утро… — его эмоции выдавал ледяной тон и нежелание называть вещи своими именами.
Не то чтобы меня заботило, что он там подумает о моей нравственности, но я точно не хотела, чтобы после смерти Клауса заклеймили как предателя.
— Мы с Анной пробрались тем утром в штаб, пользуясь тем, что вы все на полигоне. Ей нужна была карта, а я состряпала фальшивый пропуск, — невозмутимость Тилике снова сменилась охиревающей мимикой. — Мне подделать подпись, сам понимаешь, раз плюнуть.
— Откуда русские брать снаряды для танк? — задал он следующий вопрос, и я не удержалась от удовольствия злорадно сообщить, как именно они проебали снаряды.
— Пригнать с фронта танк и не проверить, что там внутри — это ж какими кретинами надо быть? Вы что, ждали, что наши парни сдадут их вам и отправятся на полигон, как стадо баранов?
— Вот черт, — скривился Тилике, — мальчишка уверять меня, что танк быть в порядке. Внутри быть только трупы. Где русские прятать снаряд?
— Может, ещё и показать? — нагло улыбнулась я, разыгрывая сопротивление. Пока что всё идёт неплохо, но пусть для достоверности поуговаривает меня сдаться. Н-да, немцы, конечно, дали промашку, отправляя курсантов осматривать нашу тридцатьчетверку.
— Александра, ты зря упрямиться, — Тилике всё надеялся как-то бескровно для меня провести дознание. — Я не мочь пока ничего обещать, но если ты все рассказать, возможно, тогда оставаться жить.
Все ты врешь, мой хороший. Даже если и проникся симпатией к моей персоне, все равно в свете текущих событий не сможешь уберечь мою головушку от пули. Но желание спасти русскую побегушницу похвально, не спорю.
— Тут недалеко есть идеальное место прятать снаряды и не только, — наконец «сдалась» я. — Когда я сама пряталась там, нашла даже какие-то бумаги, засунутые под камень.
Вот так, пусть думает, что сейчас рассекретит секретную нычку тайной разведки или что-то вроде того. Да много ли надо, чтобы разжечь подозрительность. Тилике проглотил наживку, и скоро мы уже шли знакомым проселком в сторону холма. Совсем уж дурачком наивным он впрочем не был — следом за нами шло человек пять солдат. И мне снова надо рассчитать идеальный момент, чтобы удачно покинуть этот проект.
— Куда направляться экипаж танка? — услышала я новый вопрос. Ну, блин, а то непонятно куда — назад в СССР, конечно же.
— Не знаю, — постаралась помягче ответить, — вообще-то, самое логичное на Родину. Маршрут, увы, не подскажу.
— Александра, — чёрт, Тилике, будешь и дальше таким вежливым, тебя ни один партизан не испугается. Ну кто так допрашивает? — Что случиться с танками, которые быть посланы вас догнать? Штандартенфюрер уже несколько часов не выходить на связь.
Я остановилась — мы почти пришли. Крепость уже рядом и, надеюсь, мне хватит этого радиуса. Я выдохнула, собираясь сообщить, что они просрали всё, что только можно.
— Наш экипаж уничтожил все ваши танки. Штандартенфюрер Ягер погиб.
Тилике застыл передо мной словно статуя — вот теперь видно, что он может злиться. На невозмутимом лице читались досада и готовность любыми средствами разобраться в ситуации. Сейчас он точно задавит на корню всё ненужное сочувствие ко мне. Я была врагом, из дикой нации славян, которые уже порядком достали немцев характерной чертой не сдаваться до последнего. Ну чего смотришь, расчехляй парабеллум и стреляй уже. Он, казалось, всё прочитал в моих глазах, потому что, чуть прищурившись, спросил:
— Ты ведь ничего мне не показать здесь, да?
Я медленно кивнула, прикидывая как же его подтолкнуть к моему расстрелу? Может, попытаться бежать у него на глазах? Тилике, видимо, разгадал мои намерения, я не успела и шага сделать, как моё запястье обхватили крепкие пальцы.
— Твоя хитрость быть неудачная. Мы вернуться в лагерь и продолжать допрос.
Терять мне в общем-то было уже нечего, и я решилась: протянула свободную ручонку к ольстре, вытаскивая на свет божий парабеллум. Тилике отреагировал мгновенно: перехватил ладонь, надавил, вынуждая отдать пистолет, и сухо щёлкнул зарядом.
— Ну давай, — выдохнула я. — Стреляй же.
Не пойму, ну что сложного взять и пристрелить наглую русскую девку? Тилике едва заметно покачал головой и повторил:
— Мы вернуться в лагерь, Александра.
То есть так, да? Что ж, вселенная щедра на приключения. Видимо, легко и просто мне ничего не даётся. А когда оно было легко? Я настраиваю себя на очередную погоню с финальной пулей, обрывающую мою жизнь здесь, и резко срываюсь с места. Немцы, естественно, реагируют правильно — я слышу выстрелы, затем кто-то резко кричит приказ:
— Nicht schießen!
В этот раз мой марафон был короче — я просто не успела далеко убежать. Меня словно снесло взрывной волной, вот странно, Тилике, вроде, не сказать, чтоб тяжеловесной комплекции, а придавил к земле словно шкаф.
— Ты делать себе ещё хуже, не сопротивляться, Александра. Мы вернуться в лагерь, — твёрдо повторил он.
Несмотря на его нетипичную для нациста безобидность, я прекрасно понимаю, что долг для него важнее всего. Он не сможет поступить по-другому — им нужно выбить из меня признания об организации побега и планах передвижений ребят. Тилике сдвинулся в сторону:
— Вставать.
Я бросила быстрый взгляд и увидела, что он потянулся за упавшим пистолетом. У меня остается последний шанс: я рывком перекатилась, перехватывая его руки. Он, конечно, сильнее и, конечно, лишает меня возможности захватить оружие. Но мне этого не надо: я стискиваю свои пальцы поверх его, надавливая, вынуждая нажать на курок. Мы оба сейчас переплетены невнятным клубком, Тилике опять повалил меня, усевшись сверху. Я исхитрилась вывернуться, чтобы не было промашки, и сильнее надавила на его пальцы. Громкий выстрел, и резкая боль в груди огласили мою победу. Тилике разжал мои руки и отбросил пистолет. Торопливо расстегнул куртку, бестолково задирая остальную одежду. В карих глазах читалось смятение и неподдельная боль. Он что, не понимает, что мне уже ничем не помочь, по крайней мере, с их уровнем медицины? Я отвела его руки и, несмотря на то, что было больно делать лишний вздох, сказала:
— Не надо, не трогай…
Тилике не ответил, я по взгляду видела насколько он в шоке от непредсказуемых русских. Так, надо сворачивать эту близость, а то помру сейчас и протащу в две тысячи девятнадцатый герра Тилике. Конечно, прикольно, но нам же не нужна очередная херня с заглючившей машиной времени? Я закашлялась и чуть оттолкнула его — ну должен догадаться слезть и дать спокойно помереть человеку. Но, как назло, быстро я не умирала. Опять, видимо, пуля в лёгкое попала: дико печёт в груди, и воздуха не хватает. Ничего хуже этой агонии я в жизни не испытывала. Тилике поднялся, отвечая подбежавшему к нам солдату. А я отстраненно подумала, как оно будет выглядеть, когда я всё-таки умру? Никого не смутит, что моё тело просто исчезнет? А ещё я успела подумать, что, если этот раз крайний, и воскрешения по неизвестным причинам не произойдёт, я хочу успеть поверить в загробную жизнь. Было бы здорово где-то среди теней встретить Клауса и больше не расставаться. Снова накатил приступ кашля, я чувствовала, как по подбородку стекает кровь, дышать было практически невозможно. Сколько же я ещё так протяну? Где-то совсем рядом немцы разговаривали как ни в чём ни бывало.
Тилике присел на землю рядом со мной, провёл рукой по щеке, пачкая пальцы кровью, в глазах всё та же боль вперемежку с печалью:
— Я не хотеть, чтобы все быть так, Александра, мне жаль…
Я залипла, глядя в его глаза, и даже не обратила внимание, когда прозвучал громкий выстрел…