***
Ощутив, как тепло проникает под одежды, я с усладою прикрыл веки, чуть не забывшись сном и алкая одного — повернуться в жадные объятия ночи. — Алексей Данилович! — и заколотили в двери, дополняя глубоким басом, — гости дорогие! От царя самого! Увернувшись в одеялах, я поплотнее слепил очи, становясь, меж тем, самими ушами: — Ох, Алексей Данилович, не взыщи, не прогневайся на меня… Торопь меня взяла, поди ж, вы и домой отправились… — Но! Отдышись! Не ровен час отправляться, только ведь прибыли. — Подлинно, да, — наконец, он отвел дух, и тише продолжил: — Прошу вас присоединиться к столу царскому за обедом. — Таков указ его? — Милуй Господи, боярин! Не даешь согласия своего? — не своим голосом тараторит стольник. — Прошения я передал от Ивана Васильевича. — Ну ступай. Стук каблуков. Алексей расхаживает по опочивальне, заклавши руки за спину — кручинится, знакомо мне это. — Ответ каков твой-то? — Добро передай. И хлопок тяжелых дверей. — Вот как, — перевернувшись на живот, пробормотал я. Пригрезились мне теплый взгляд карих очей Бориславы, вкрадчивый ее голос, всегда звучащий чуть ниже, чем того требуется, а когда неотступное полуденное солнце заглянуло в окно, то прокинулся я с истомою в животе и горящими от поцелуя устами. Батюшки в комнатах не оказалось. Не смог я отмахнуться от проклятой утренней полудремы, даже войдя в просторные широкие хоромы, аки соборные, заглядывая на явства, кои на моем столе гости диковинные, а то и вовсе небывалые; ступал, словно земли не торкаясь. Золота тут было в таком обилие, что слепило. Алексей заговорил со стольником, и я узнал чужой голос. На лице молодца ярко алела оплеуха. Близ кресла царского рассиживался Грязной, приветственно кивнувши нам, и указавши на скамью напротив. Многие столы пустовали, из присутствующих я знал всего нескольких. Остальные, помилуй мя Боже, и к боярству отношение имели окольное. Я поднял взгляд на государя. И на этот раз сумел отвести глаза, хоть далось это нехитрое действо не без труда. Он был красив. Сколько бы кровей в нем не текло, ни на жену свою чужеземку он ни походил, ни среди породистых чинов подобных ему не сыскать. А очи-то светлыми оказались, водянистыми. По мне скользнули и боле не оторвались.IV
20 апреля 2019 г. в 10:37
Замертво мы упали, как только коснулись мягких перин, не дождавшись позволения явиться Ивану Васильевичу. Не ведано, что снилось, что увидел, так и очнулся на рассвете с чернотой перед глазами.
— О, небо, — я с трудом разъялся, ощупывая взором по сторонам. Подле трещал огарок свечи, освещая статную отцовскую фигуру.
— Пора подниматься. Служба кличет, Федор, — тяжело выдохнув, вымолвил он. — Не можем извернуться… поспеши же.
Схватившись с кровати, я решился взглянуть на двор — вокруг не оказалось ни души. За окном плела свою паутину ночь, набросив на небо прихотливый баклажанный окрас, пестривший десятками звезд, что небрежно отбрасывали серебряную тень на скрипящие сугробы. Не снежинкою больше не просыпалось. Бесовской угомон стоял, предрассветный.
Не успел я волос причесать, схватил меня Алексей под руки, подталкивая к дверям:
— Не гневи, — ласково сказал он, убрав лохмы с ушей и лица. — Не время для этого.
Шапки лише натянулись, да двинулись на воскресную службу. Холод стоял такой, что щеки в мгновение обморозило. Войдя в паперть, мы застыли, порушивши благословенную тишу. Когда преступил я порог паперти, до моих ушей донесся шепот страстный. Тревожный. Я затаил дыхание, сраженный таинством наблюдения истинно великого. Посох язык, приставши к зубам, так дрожь меня пробрала по кажинному члену.
— Батюшка, — окликнул я, блуждая взглядом по храму. — где же самодержец наш великий? Явился ль?
— Подними очи, — строго указал отец, смиренно склонивши голову.
Не узнал я государя в одеяние духовного человека, хотя и стоял он чуть не у царских ворот, на авоне. Позади, горбясь, вокруг иконостаса бессловное сопровождение все стояло, также сокрыв богатство тряпья простыми суконными рясами. Уж не игумена? За плечами самого Ивана Васильевича вился юнец, немногим младше моего. У него одного была непокрыта голова. Один из молящихся, до того недвижимо замерши в первом ряду, глухо рявкнул на него, и схватил за плечо, притиснувши к бедрам.
Коленопреклонённые мы остались в храме до конца службы. Государь вдруг завалился вперед, паче мертвец, и возглас его густой и почти животный поднялся к сводам купола и устремился вниз, к земле грешной:
— Господи! — он вопрошал, вознесши ладони к Владыке небесному, — отречься?
Вспрянул Иоанн на ноги, обзирая окружающих его бояр тяжелым взглядом. Зоркое око спинилося на наших чернеющих во мраке силуэтах.
— Знаю-знаю! — персты его задрожали, когда он навел их на Вседержителя, холодно взирающего с образа. — Знаю.
Боярин выпустил царевича, и тот побрел вслед за отцом, несклепистый в слишком уж долгой шубе. И не мог я не разглядывать Ивана Васильевича, ведь полнилась слухами и наша рязанская земля о его лике не то прекрасном, не то страшном, яко аспида, не то вовсе клеветали, что нет-то никакого царя — помер он давеча, бросил державу на боярство. Да только успевал выпороть пресноплюев, дабы темный народ не сбожеволил — самому довелось его увидеть, хотя, ей-ей, не помнил и ничего. Понеже многие в те часы — высок был, да не мудрено, что много внушительней моего.
Одинокая игра полусвета плясала на чужих лицах, обезображивая их длинными косыми тенями; на шкуре, алали опаленной пламенем, отражалось нервное дрожание хороса. Свита чинно расступилась. И я глядел, пока на очах не выступила влага: кольца длинных темных волос спускались до плеч, густая всклоченная борода Иоанна спесиво смотрела вверх, вострый кончик орлиного носа причудливо нависал над тонкой линией усов, округлые черные провалы очей глядели из-под насупленных бровей с едва сокрытою ярью. И на мне ни на мгновение не задержались.