Сколько сладости, столько и горечи отведать

      - Федор… Только бы батюшка твой, да поскорее с молвами вернулся. Только чувствую я, дружина мя твердит о том… Значит, быть тому, я готов… народ не готов, да когда ж он будет?! Отца мя поддержали ли? Поддержали, Федя? Горько им все, горько, - не чекаючиответа, прошептал государь, вдруг выпустивши меня из рук. - Да уж вернется батюшка, - вторил ему я, но казалось государя уже не волновало се, очи его бегали из стороны в стороны, думал о другом. – Вернется. - Да… - согласился он. Из опочивален показалась фигура царицы. Она шла бесшумно, каблуки ее утопали в коврах, а юбки, шелка, текли за ней следом. Обеднее платье она уже сменила. Голова и чело были непокрыты. Темрюковна обвила за стан царя. - Не печалься, царь-батюшка, - говорила она медленно, видно было, яко тяжко давалась наша мова ей. – Чего ж, государь, ты к девке не пускаешь? Я даже отпрянул к дверям. Слушала, что ль? Так й велено ей, Господь свидетель, нашей госпоже… - Басманова-то? Так пускай, пускай ступает к своей боярыни, - вымолвил он, обернувшись к Темрюковне, взявши ее длани в свои и приклавши к устам. - Как прикажете, великий государь. Царь миловался княжной, чернявым волосом и темными очами, обведенными сурьмой.Он казался бледен, паче мел, совсем старшим, а госпожа его смугла кожей золотистой, совсем юная, моего веку. Только держалась совсем не как дитя, а как должно царице. Заглядала она ему в очи, и сама светилась, сияла. - Ну с утра и отправишься. К боярыне своей. И пса этого бери с собой. Грязного, - спохватился царь, взглянув на меня. Бориславу я желал увидеть, отчий дом, родной, но царицу я возненавидел. Как только встало солнце, отправились мы в путь домой. Меня ждал только сонный конюх, беспрестанно шмыгающий носом и стража. - Седлай. - Вашу-то лише? Понял, боярин. Велели распахнуть ворота, и я стремглав к ним помчался, чувствуя, как жжет очи на ветру. Позади было чье-то пыпыханье. Хмельной Грязной взволился на лошадь, которая воспротивившись заражала и попыталася скинуть с седла его тушу. Я дернул узду, рванув вперед, надеясь, что та сволочь будет затоптана копытами кобылы. Я щурился на морозное ясное солнце, когда меня заслепила внезапно выросшая тень. - Че это дереш так, Федька? Ну не гневись ты. Ну выпил вчера малость, - криво усевшись, начал Грязной. – Ишь к девке спесь какую имеешь. Чуть было уже не сказавши ненужного, от чего батюшка всегда остерегал меня, я стиснул челюсти, и подогнал коня. Свет был холодным, и мороз совсем уж не отступил по утру. - Но! Стоп! – я взмок под одеждами, очи резало совсем уж невыносимо, а проклятый Васька Грязной засыпал на своей кобыле, скотина тоже еле-еле волочилась. Мы были поблиз деревни, что рядом с нашим домом, и я направился к первому хлеву, пройдя в распахнутые ворота и громко забарабанив в хозяйские двери. - Чего ж так тарабанить! Кого там несут! – раздалось из комнат. В лицо ударило густым дымом. – Ну че надо? - И тебе привет, добрый хозяин! Напои коней наших, совсем уж замотались они. - И вас, государи? – хмыкнул мужик, все еще стоя в дверях. - А, царские люди, - бормотал он, разглядев фигуру позади меня. Напились наши кони. А мужик все еще неприязно глядел, яко незваные гости мы. - Федор я Басманов. - А! Федор, - будто все еще не признавая, вымолвил тот. - Живем уж поручь долго лет, - додал я. - Спасибо тебе, хозяин, что не одмолвил. - И, батюшка, ворота закрывать надо! – рявкнул Грязной, опустившись в седло. – Пошла! Я затворил ворота за собою, дергая за уздья, настигая своего спутника: - На вон, хлебни, - я всунул фляжку в пальцы в толстых рукавицах. - Изводишь так быстро? – иржет тот, но охотно делает глоток. И несколько вслед за первым. – Благодарствую, боярин. Я отер горлышко рукавом, припав к фляге. По-хорошему, надобно протереть анисовым настоем, что матушка научила нас готовить, да только нет ничего с собою. На горизонте уж родные земли показались. Лошадь моя шла медленно, узнавала свои края, а Грязной весь оставшийся путь своего рта так и не раскрыл. У меня появилось странное желание, поставить его разом з конем в хлев и додому не вести, да только знал он, где дом мой. Гневить его, пожалуй, не было разумно сейчас Я згадал про владычицуТемрюковну, ее черные глаза, и захотел мигом рвануть назад, к государю, но кони были истомлены, и второй путь они бы уже не одолели. Животное поплелось дальше. Бедра и ноги горели от сидения верхом, и я с радостью спрыгнул в ближайший сугроб, отводя коней в хлев. Брат выскочил из-за ворот, не решаясь подойти ближе (батюшка его ругал, когда тот к нему при других подскакивал). - Ну здравствуй, - я потрепал его по худому плечу, затаскивая обратно в дом. – А мамка* где? - Дык тут она, - растерялся тот, потерев затылок кулаком. - Ну поди к ней! Опять хочешь, чтоб мы бегали за тобой всюду? На втором этаже показалась маленькая округлая постать его мамки. Батюшка сказывал как-то, что баба кое-чего и читать умеет, а откуда бабе грамотой владеть? Вроде дьячок какой-то и научил. Я подтолкнул его к лестнице, когда в двери ввалился Грязной. - Ой, барин, вели накрывать на стол! - Да с чего же это? Уж праздник какой? – передразнивал я, садясь поближе к огню. – Ну? - И черт с тобой будет, - махнул рукой тот, но в руках у него снова оказалась моя фляга, и теперь-то он ее полностью осушил. – Передам я Ивану Васильевичу, что почивать меня отказался. - Так почивали тебя уже, а отчего вдвойне жрать? Слово Грязного было сильно для царя, хоть и был он пройдохой и пьяницей, и совсем не знатного роду. Клочиться с ним и впрямь не стоило. Только как его, собаку, стерпеть… И час с Бориславой увидеться, а не тут рассиживаться. В погребах еще оставалась анисовка. - Ты садись. Располагайся. А я пойду, - я усадил его за плечо за стол, а сам спешно пошел прочь. - Сам, что ли, подавать будешь? - Нет уж, самому доведется. Да и велика беда самому подавать? Когда я вернулся с погребов, Грязной глупо разглядывал потрескивающие под каблуками половицы. Я расстелил перед ним стол: ломоть хлеба да банку сирти соленой. Не попиршествует. Стукнув по столу кувшином, я нежданно всполошил его, и глаза, паче заискрившись, бросились к живильной воде*. - Ох, Федор Алексеевич, не балуешь. Оставив его я и отправился к Бориславе. Уж повезет мне, да не увижусь с батюшкой ее. Вот же она совсем уже близко. В соседнем дворе, через улицу от моего. Показались очертания знакомой избы, и я поторопился, заглядывая в светлицы. Двор был не убран и засыпан снегом. Я побился о низкую огорожу. - Федор Алесеевич к вам! Пришлось даже ударить кулаком пару раз, чтобы грюкнули тяжелые двери, и со скрипом, выпорхнула на околицу Борислава. Она раскраснелась. С дому лился жар, мягкий желтоватый свет очертил тонкую полоску на снегу, где я стоял. Борислава все крутила головой, разглядывая меня. Вся при полном облаченье, с покрытой головой и такими же вовсе не младыми бесовскими очами. - Федор! Борислава дернула замок, и, наконец, ворота отворились. Я, только войдя в двор, притянул ее за стан, жарко расцеловав в шею и губы. Даже не испросился, дома ли батюшка. Тут она оттолкнула меня, тихо рассмеявшись: - Холод впускаем. Борислава сцепила пальцы, побежав со мной в дом.