Сколько сладости, столько и горечи отведать

Ночь была холодной и душной. Сон никак не шел ко мне. К государю я пойти не мог, оставив все как есть до утра. Но и осмелиться противиться отцу не смел – было необходимо сообщить Ивану Васильевичу, что Алексей кличет меня в Москву. Не сведущ я был в деле военном, а батенька всегда пророчил, что идти мне по его стопам. Ведь я и сражаться на мечах дельно не выучился, владел лише клинком и луком. А языком ведь всегда владел лучше. Против люда стольного один язык бы сгодился, без оружия. Только в битве он помощником не будет. Внутри все печенки только от дум про ратное поле в Рязани скручивало, сжимало от страха; оказаться там вновь – только врагу пожелать. Не то я отай ждал, что государь отметнет, отрицаться станет, да не пустит. И чего ерепениться от дороги в стольный град? По пути в царские покои, мне встретился Афанасий Иванович. Он тут же окликнул и быстро заговорил ко мне: - Чай не зря свиделись, Федор. Как раз государь тебя видеть хотел! – князь широко улыбался мне в лицо, и склонился еще ниже, до меня донесся запах западных духов и табака. – Заметил я тебя вчера на рундуке*. - Правду кажеш, князь? А я вот не видал тебя, - с легкостью отозвался я, откланявшись ему. - Погоди, Федор Алексеевич… Вяземский цепко, но с осторожностью удержал мя за рукав. - Князь? - Послушай, даш огласку Ивану Васильевичу – худо будет вдругорядь** обоим, да и станешь ты, отрок, гневить царицу? Ну на что оно тебе? А я вот в этот сам миг ощутил такую власть над князем и царицею, лише из-за того, что стал невольным хранителем обрывка беседы. До того хмелило, и я глядя в небесно-синие очи князя, почти прошипел: - Припозднился ты. Вчера погостил у меня Михаил – брат государыни нашей. Краска сошла с лица Вяземского, он раскрыл бледные губы, и, наконец, заговорил: - Что ты ему сказал? - Мне ль злое молвить? Никогда б никому недоброго не сказывать про царя с царицею. - С годами… с годами, увянет краса твоя вовсе и отринется окормитель*** от тебя. И никто не спросится слова твоего, аль совета, - спустя мгновенья молчания, обещает князь, - больно упадешь. - А, что красота плахе? А, князь? Все там будем. Больно щиплют пальцы на прощанье. Звонко бьют каблуки по полу, удаляясь прочь. Покои Ивана Васильевича прибывали в полумраке свеч, за плотно сомкнутыми шторами. Царские люди пропустили меня внутрь: стольничий откланялся царю и от торопи столкнулся со мною в узеньком проходе: - Федор Алексеевич. За ним неторопливо переставляя тощие ноги в ярких сапогах, вышагивал молодой царевич. Он, видно, был со сна, почти не отрывал очей от пола, и все время прикрывал рот белой дланью. Я низко приклонил колени, ощущая на затылке чужой взгляд. Чуть поведя очи, я заметил узкие маленькие глазенки Ивана, брезгливо оглядывающие меня с ног до головы. - Шел я к тебе, государь, да повстречал князя Вяземского, он-то и велел прибыть, молвил, отправляться к тебе. - Да-да, верно это, Федя, - тихо отозвался Иван Васильевич, выходя из постельной. – Поди ко всем бесам! Я спохватился на ноги – Мария, кутаясь в расшитый жемчугом охабень, выбежала из покоев. - Они невыносимы, - в пылу выдохнул царь, опускаясь в кресло. – Ну? Чего встал, садись. Передо мной стояли кубки с вином. Государь глядел в мою сторону, чуть смягчившись. Стоял ранний час, а он уж сидел в полном облаченье. Слышал я о бессонице его, быть может, за эту ночь также не сомнкнул глаз? - Получил я от Алексея вести… Отправляешься ты сегодня в стольную с женою моею, да братом ее Михаилом, - он поднял кубки, - пью за здравие батюшки твоего! Я сделал несколько больших глотков, глядя на Иоанна – тот осушил кубок до дна. - Позволь молвить? – ответом служил кивок, и я продолжил, - отчего бы тебе, государь великой, не отправиться в Москву? - Верь, Федор, проку с того не будет, да токмо больше зла. Алексей тебя просить велел, вот, будет тебе важное сопровожденье, а в Кремле потешутся выбором женитвы моей. - Будет твоя воля царская. - Кручинишься почем? – вопрошает государь, нежданно повернувшись станом ко мне, - а знаешь, за океаном, королям нельзя смотреть в очи? А они нас кличут варварской державою, а властителей – тиранами. Я сохранил молчанье, однако после ответил: - Ни кручинюсь я, великий государь. Напротив, рад получить слово батюшкино, наконец. - С тоскою приходит и Дьявольская воля, Федюша… Он всегда кроется за страдальчеством людским. О тебе слово, красень, - поднявшись из-за стола, начал царь, - слыхивал я, что сражался ты с Алексеем под Рязанью. - Чего обрехивать себя… Был с батюшкою, да не постиг и толики тех тягот сражений, что он. - Это не к лицу, Федя, - на красных губах застывает улыбка, он поясняет, - миндальничание****. С тобою клинок? "Клинок"? - Великий государь? - повторился я. - Поднимайся! – рявкнул властитель, делая короткий жест рукою. – Доставай клинок. Я повиновался, молча рассматривая тонкий клинок с прямым обухом, подаренный отцом перед первой совместною битвой. - Твой отец сказывал, что ты поразительно ловок с ножем, - рука, усыпанная перстнями, опустилась на плечо. – Исполни волю царскую, да покажи, чем умел ты так, Федор Алексеевич! - Яко же, великий государь! Безоборонный ты! - Нападай же! – приказывает Иван Васильевич, одним рывком смыкая пальцы на шее. Батюшка не оболгал мя. Со своим клинком я обходиться умел. Чело взмокло под волосами от безмолвного ужаса, а шкуру жгло от выпитого. Я с трудом втягивал в себе воздух, руки царя верно выдавливали из меня сознание. Чиркнув у горла Иоанна, и ощутив, как разжались пальцы, я кинулся вперед. Он был высок, но сухощав и поворотлив, умело доволи избегая встречи с лезвием только за какое-то мгновение. И вдруг все прекратилось. Острие застыло над часто вздымающейся грудью, затянутой в золотую парчу, прямо коло сердца. - Ну хорош! Как хорош! – меня сильно встряхнули, а перед очами всплыл светлый смеющийся лик государя. – Право, кажут, мол, бабье оружие клинок, да то все вздор, оружие в людских руках всегда остается токмо оружием. Я выпустил из пальцев клинок, задохнувшись от страха. Боже! Да велят казнить меня тот час! Силясь что-то сказать, я так ослаб, что только руки государя удерживали в рассудке. Изо рта вырвалось лише хриплое дыханье. Зашуршали тяжелые одежды, меня привлекли за стан, прижимая к груди. Рука скользнула ко взмокшим кудрям, ласково потрепав отросшие пряди. - Велю тот час седлать вам лошадей.