Teenage Summer Days

Когда Миша дошел до лагеря, он увидел, что Дима уже вернулся. Он разгружал телегу с помощью нескольких подопечных, но отослал их, увидев Мишу. — Бери вот этот мешок и неси в сарай. Миша повиновался. В мешке что-то металлически позвякивало. В сарае Дима спросил, понизив голос: — Как новенький, не буянил? Прости, что напряг тебя, но сам понимаешь, дела... Все хорошо? — Отец, все было нормально, он вел себя хорошо. — Миша, — внезапно растрогался отец, — я редко говорю это, но я горжусь тобой. В твоем возрасте, да даже позже, я был импульсивен и совершал ошибки. Но ты — ты лучше меня. Ты находишь подход ко всем, потому что ответственный и хладнокровный. Миша был рад, что темнота скрадывала его покрасневшие щеки. — Ах, отец, я недостоин этих слов! — пробормотал он. — Миша, я принял решение... хотя всегда был уверен в нем. Я хочу, чтобы ты стал моим преемником и возглавил лагерь, когда я отойду от дел. Я знаю, что ты меня не подведешь. — Благодарю тебя, отец! — воскликнул Миша. — Но я сомневаюсь, что смогу быть таким же гениальным начальником. — Миша, я знаю, что могу на тебя положиться. Во время ужина Мишу ждал неприятный сюрприз — Никита отсел подальше и ни разу не взглянул на него. Это повторилось и за завтраком. Миша недоумевал и хотел поговорить с Никитой, но ему не удавалось это сделать: отец нагрузил его письменной работой, хотя воскресенье было выходным днем. Миша впервые чувствовал не увлеченность трудом, а раздражение, потому что не мог встретиться с другом, и ему было стыдно за свои злые мысли. После полудня Миша вышел из кабинета, расправляя одеревеневшую спину. Он побрел на кухню, надеясь встретить там Никиту, но его постигло разочарование. Миша съел бутерброд с ливерной колбасой и поплелся на улицу. Никиты нигде не было, но он почему-то стеснялся расспрашивать о нем товарищей. Внезапно ноги привели Мишу к маленькому деревянному домику — раньше там жил лагерный садовник. Миша толкнул дверь — Никита был там. Он сидел на продавленной койке и грустно размышлял о чем-то. Миша сел рядом. Пружины тихо скрипнули. — Никита, почему ты избегаешь меня? Никита посмотрел на него — впервые со вчерашнего дня. Мишу поразила боль в его глазах. — Мне страшно... Я не знаю... Я никогда не чувствовал ничего такого. Мне кажется, это настоящее… Миша схватил его за руку и сверкнул глазами. — И я боюсь сломать это настоящее, — тихо сказал Никита, переплетая свои пальцы с Мишиными. — Я думал, что я сильный, но теперь вся моя сила в тебе. Миша обнял его так крепко, что тонкие кости захрустели. — Я так счастлив! Даже не верю, что ты хочешь со мной дружить! Никита слабо запротестовал, и Миша выпустил его из объятий. Он забрался на кровать с ногами и положил голову Никите на грудь. — Мы встретились только вчера, но я чувствую, что ближе тебя у меня никого нет, — признался Миша. — Я чувствую то же самое. С того момента, как тебя увидел. — А о чем ты тогда подумал? — Не скажу. — Сейчас я тебя защекочу! — пригрозил Миша, но тут же смутился. — Тогда точно узнаешь, — сказал Никита каким-то изменившимся голосом. Но Мише сейчас хотелось только спокойно лежать на пахнущем сыростью, но уютном матрасе, слышать Никитино сердцебиение и вдыхать аромат росшего за окном душистого горошка. На лугу он испытывал другое, сейчас же его окутало приятное спокойствие. Однако длилось оно недолго: на Мишу нахлынули вчерашние воспоминания, и они пробудили в нем нечто иное. Миша гнал от себя эти мысли, но побороть их не мог. — Извини, я сейчас! — сдавленным голосом пробормотал он и бросился в дальнюю комнатку, крошечную, как чулан. О, как он себя ненавидел! По-видимому, Миша провел там слишком много времени, и Никита начал беспокоиться. — Миша, все в порядке? — спросил он, открывая дверь, но тут же осекся. — О... Извини... Миша, красный от стыда, выбежал и оттолкнул его. Надо же было все так глупо испортить! Он выскочил на улицу (к счастью, там никого не было) и, сдерживая слезы, побежал в душ. По пути ему в лоб больно врезался шмель, но Миша ничего не заметил. Он долго стоял под водой, смывая позор, затем печально побрел в свою комнату, упал на кровать и заплакал. Раздался стук в дверь. — Уйдите, я болен, — крикнул Миша. — Никуда я не уйду, — сказал Никита, закрывая за собой дверь изнутри. — Убирайся, не хочу тебя видеть, ненавижу тебя! — всхлипнул Миша, поворачивая к Никите зареванное лицо. Никита сжался, будто его ударили, и Мише стало приятно, что он сделал ему больно. — Зачем ты такое говоришь? — глухо сказал Никита. — Ты же сам знаешь, что это неправда. Но я уйду, если хочешь. Прощай. — Нет! — крикнул Миша и опять уткнулся лицом в подушку. Никита осторожно сел рядом и погладил его по спине. — Не плачь, пожалуйста. Ты разрываешь мне сердце. Миша попытался успокоиться, но расплакался еще сильнее. — Теперь ты не захочешь со мной дружить! — провыл он. — Ты сам себе что-то напридумывал, а теперь зря страдаешь, — сердито сказал Никита. — Хорошо, если тебе будет легче, я скажу: мое отношение к тебе после этого никак не изменится. Миша перестал рыдать, поднял голову и изумленно посмотрел на Никиту. — Правда? — Правда. Миша достал из-под подушки платок, вытер лицо и сказал: — Прости меня, пожалуйста. Мир? — А мы и не ссорились. Никита лег на кровать, обнял Мишу и принялся убаюкивать его, тихо напевая песню. Дима тоже пел ее, когда Миша был совсем маленьким, и от этих воспоминаний он расчувствовался и снова заплакал. Никита, кажется, понял, что это были слезы счастья. Он взял Мишу за руку и нежно коснулся носом его щеки. Кто мог подумать, что этот суровый юноша способен быть настолько трепетным? Когда Миша проснулся, солнце уже садилось. В комнате никого не было, но на подушке лежал клочок бумаги. На нем были нарисованы цветочек и две ладони с переплетенными пальцами.