Малышка

Когда за федералами закрывается дверь, мы остаемся одни, и Луиджи тяжело опускается на диван, при этом одаривая меня укоряющим взглядом. Прости, друг, но я сам не в восторге от ранних визитов. В конце концов, ничего страшного не случилось, если не считать их бесконечных вопросов по поводу смерти Марцио и деятельности, развернутой в моем клубе. Кристально чистом клубе, потому что за минувшие сутки мои ребята успели там прибраться, превратив не совсем легальное заведение во вполне приличное место. Кто виноват, что Марцио решил потрахаться с девкой в моем личном кабинете, ну ладно, не совсем в кабинете, но что поделаешь, если я люблю совмещать удовольствие с работой. — Ты хоть понимаешь, что происходит? Естественно. — Это не какое-нибудь местное отделение полиции, где куча наших людей. Это федералы, Вико! С ними невозможно договориться. Наверное, не стоит пить с утра, но после полуторачасового разговора с "гостями" в глотке совершенно пересохло. Поднимаю бутылку, предлагая выпить Луи, но он отказывается, оставляя меня в одиноком пьянстве. — Со всеми можно договориться, просто у каждого своя цена, — сохраняю спокойствие, хотя внутри вскипает злость — я должен был узнать об их приходе задолго до стука в дверь, но кое-кто меня крупно подвел. И этот кое-кто должен за это ответить. — Но сейчас меня интересует другое: нахрена я плачу этим уродам, если они не поставили меня в известность о передаче дел в ФБР? Блядь, они обходятся нам в триста штук в месяц, это немалая сумма, Луи, — меня заносит, я чуть повышаю голос, переходя на английский, а потом, вспомнив, что мы не одни дома, вновь на итальянский: — Ты думаешь, я не понимаю, что убийство Марцио лишь причина? Федералам поебать, кто и как убил его, им будет поебать даже тогда, когда мы все друг друга перестреляем, но вот наркоторговля... она тянет нас. Я предупреждал, что не нужно связываться с наркотиками. — Что сделано, то сделано, и на твоем месте я был бы более осторожен. Любая ошибка может сыграть злую шутку, — из кухни слышится звон разбитого стекла, и Луиджи удивленно вскидывает бровями. Ну конечно же, мелкая, ты не могла иначе. Раздраженно шиплю, чуть ли не сдавливая стакан в руке, и достигаю кухни за несколько шагов. Открывшаяся картина чуть остужает пыл, но не спасет Хану от интереса Луиджи. Он, как и я, встает в дверном проеме и изумленно наблюдает за тем, как малышка дрожащими руками собирает осколки разбитого стекла. Иногда кидает затравленный взгляд на нас и, стоя на коленях, заляпывает пол вокруг капающей с ладони кровью. Я готов прибить ее собственными руками, но, к сожалению, ей это уже не поможет. — Какого черта, Вико? Доброе утро, синьорина, — уже к ней обращается Луи, при этом его вежливый тон никак не вяжется с непроницаемо строгим лицом. Я даже знаю, о чем он сейчас думает. — Оставь это, Хана, и иди к себе. Живо, — не повышаю голоса, выговаривая каждое слово, чеканя звуки, прижимая ее одним лишь взглядом. Малявка замирает, пару секунд смотрит на меня, прощупывая настроение, и, понимая, что все это серьезно, встает. Проходит мимо, зажав пораненную ладонь другой рукой, и оставляет после себя лишь кровавые следы, сбавленные пролитым кофе и осколками. Фато принюхивается к алеющим жирным каплям и слизывает некоторые из них, пока я не прикрикиваю, вынуждая его сесть. — Я думал, ты избавился от нее. — Я тоже, — смело встречаюсь с недовольством друга и, пряча руки в карманы штанов, ожидаю проповеди на тему того, как опасно само присутствие Ханы в моей жизни. Я, блядь, знаю, что интерес ко мне фэбээровцев многое меняет, и я не имею права на ошибку; знаю, что поступил опрометчиво, убив ее отца при ней и таким образом навалив на нее роль свидетеля; знаю, как это выглядит со стороны и какой приговор вынесет босс, если узнает о всей этой истории. Луиджи в который раз читает мои мысли: — Реши наконец эту проблему, пока босс не узнал, какой благотворительностью занимается его любимец. Используй "святое причастие", так же, как и с ее папашей, чтобы ни у кого не возникло вопросов. Мне ли тебя учить, Вико? — Луиджи говорит спокойно, поправляя идеально сидящий на шее галстук и поглядывая на часы. — Мне пора, звони в любом случае, и помни, ни слова без моего присутствия. Если бы у них было что-то серьезное, они вызвали бы тебя официально. А так, нам остается только ждать. Киваю, задумчиво смотря себе под ноги, и думая о "проблеме", которая исчезла на втором этаже. — Завтра похороны. — В курсе. — Тогда придумай какую-нибудь речь для его семьи, — Луиджи хлопает меня по плечу, и я не провожаю его, прямиком отправляясь в комнату Ханы. Знаешь, малышка, у меня дохуя проблем и ты в этом списке, почти в первых строчках. Она поворачивает голову при моем появлении и шмыгает носом, держа руку под струей воды. Вода окрашивается в алый, затем выцветает и бледно-красной исчезает в раковине, а на маленькой ладони вновь образуются ручейки крови. — Порез глубокий, нет смысла смывать кровь, — обхватываю тонкое запястье и выключаю воду, рассматривая вывернутые наружу мышечные ткани. Хана не двигается, не вырывает руку, так же спокойно наблюдая за стекающей вниз кровью. Чертовски завораживающие зрелище, особенно на белоснежном фаянсе. — Нужно всего лишь перевязать, края ровные и рана затянется, — беру аптечку из шкафчика и, достав бинтовую салфетку, накладываю на рану, скрывая от наших глаз уродливый порез. Перевязываю, изредка бросая на притихшую девчонку взгляд, и пытаюсь представить ее мертвой. Обычно это помогало, когда впереди ждала встреча со смертью. Просто представить человека бесполезным куском мяса. Твою мать, сложно это сделать, когда она живее всех живых: смотрит на меня печально-понимающими глазищами и делится своим теплом через нежную кожу руки. Красивая. До дрожи. Поддаюсь порыву и обнимаю ее, пряча на своей груди и как-то неловко прижимаясь губами к ее плечу. Длинные волосы щекочут нос и я аккуратно убираю их, попутно проводя кончиками пальцев по шее. На душе гадко, будто этой лаской я извиняюсь перед ней за то, что сделаю в будущем. Это будет потом, мелкая, а пока дыши — каждую минуту, как в последний раз. — Наслаждайся... — говорю совсем тихо, мимолетным поцелуем лаская кожу, и отстраняюсь, задумчиво разглядывая ее скованность и мурашки, покрывшие руки. Надо же, какая чувствительная. — Мне нужно уйти, так что ты вновь предоставлена сама себе. Лекса на выходном. Дом в твоем распоряжении, и да, я не запрещаю тебе выходить на улицу, но не рекомендую покидать мою территорию, — по привычке произношу тираду приказным тоном, и Хана послушно кивает, отчего-то взволнованно выдыхая. Где-то на краю сознания мелькает мысль, что у нее есть шанс, что стоит ее отпустить и она затеряется в миллионах лиц, но я тут же себя осекаю: нихрена не затеряется, пропадет. Так не лучше ли "пропасть" от моей руки? Хватит трех секунд. Первая — поднять руку, вторая — нажать на курок, третья — попрощаться, поймав последний выдох. Раз. Два. Три. Выстрел. — Не скучай, малявка.

***

Темные воды Гудзона лижут бетонную набережную, в металлическом скрежете подъемных кранов и бьющихся друг о друга контейнеров тонет шум ночного города. Влажный ветер забирается под пальто, пробирая до костей и вынуждая меня поежиться, выкинуть опостылевшую сигарету в тьму под ногами. Не люблю ждать и с каждой секундой раздражаюсь все больше, пока за спиной не раздается мерный шум мотора. Близко-близко, будто машина остановилась в нескольких дюймах, осветив меня яркими фарами. — Доброй ночи, сеньор Сантини, — худощавый мужчина встает рядом и, точно так же как и я, прячет руки в карманы пальто, зарываясь острым подбородком в шарф. — Доброй. Эти воды хранят самые страшные секреты, надежно, не подкопаться, — слегка поворачиваю голову, вглядываясь в морщинистое бледное лицо с бескровными губами, в свете падающего света напоминающее лицо покойника. Только бегающие глаза, да пар в морозном воздухе рушат обманчивое представление от увиденного. — Я хочу знать, мистер Маккинли, как вы могли проморгать появление ФБР? — Сэт нервно передергивает плечами, опасливо оглядываясь по сторонам и только потом устремляя на меня настороженно-виноватый взгляд. — Они появились внезапно, утром, и просто положили на стол бумаги, запрещающие полиции вмешиваться в расследование дела. Проще говоря, теперь я не при делах, извините, сеньор Сантини, я не успел вас предупредить только потому, что их человек всегда был рядом. Игра становится опасной, я боюсь как бы не подключился отдел внутренних расследований. — Ты все время боишься, но при этом не забываешь набивать карманы. Я должен знать, что они от меня хотят и как много у них информации. Если не можешь сам, подключи надежных людей. Деньги — не проблема. В конце концов, ты рискуешь не меньше, чем я, — мой голос ровен, я словно читаю проповедь, только вместо паствы подкупленный начальник полиции, который сотрудничает с семьей вот уже семь лет. Его предшественник не сотрудничал, поэтому и захлебнулся в собственной ванне при загадочных обстоятельствах. — А если я откажусь? — В данный момент твоя любимая Коди сидит у кроватки не менее любимого внука. У него температура. Она звонила лечащему врачу два раза, я даже могу сказать, какое он назначил лекарство и в какой аптеке она его купила. Так же, как могу сказать, какой фермерский рынок посещает твоя жена по субботам и какой сорт спаржи предпочитает. Боюсь, уже поздно отказываться, слишком глубоко ты увяз, Сэт. Дай знать, когда будет какая-нибудь информация, — не жду ответа и, разворачиваясь, натыкаюсь на его поникшие плечи. О да, красивая жизнь требует жертв, порой слишком больших. Не удивлюсь, если этот козел соскочит от страха перед федералами. Тогда мне придется идти на крайние меры и начать с его дочери. Хорошенькой, улыбчивой девушки, живущей на Вуд-стрит. У нее милые ямочки на щеках и игривый взгляд. Жалко, если он вдруг погаснет. Сажусь в машину и еду домой, между звонками думая о малышке, оставленной под присмотром Фато. Блядь, какого черта я вообще о ней думаю? И даже тороплюсь быстрее решить дела, чтобы вернуться как можно раньше, до того момента, когда она спрячется в стенах своей комнаты. И нет, я не рассматриваю ее как объект для быстрого траха. Ладно, стоит признать, рассматриваю, но совсем не для быстрого. Хочется растянуть удовольствие и увидеть в ее глазах что-то кроме недоверчивой настороженности. При воспоминании о ней чувствую легкое возбуждение и чертыхаюсь: организм требует разрядки, а Хана вряд ли согласиться помочь. Заглушаю желание табачным дымом и добираюсь до дома уже полностью остывшим. Твою мать, Вико, ты явно стареешь, раз предпочел тихий вечер в своей кровати, чем объятия горячей девицы. Огромный дом встречает меня тишиной, и я ощущаю едкое разочарование — не успел — малявка уже спит. Неудивительно, учитывая который сейчас час. — Привет, друг, — треплю по холке подошедшего Фато и, поднявшись на второй этаж, останавливаюсь у двери в комнату Ханы. Звучит нелепо, но я до сих пор не понимаю, какое место в моей жизни она занимает и нахрена вообще я притащил ее в свой дом. Что это за чувство жалости, проснувшееся к какой-то девчонке. Жалость и я — вещи несовместимые, иначе я не смог бы убивать, защищая интересы "семьи". Тогда какого черта происходит? Осторожно открываю дверь, окунаясь в полумрак комнаты, и в свете включенного торшера вижу спящую на кровати Хану. На самом ее краю, свернувшуюся в калачик, с подложенными под щеку руками. Длинные волосы черными полосами раскиданы по подушке, и, подкравшись ближе, я даже могу рассмотреть тени от ее ресниц. Ощущение, что я смотрю на младшую сестренку, только чувства к ней совсем не братские, заляпанные грязью желания. Желания не просто поиметь, но и защитить от тех, кто может причинить боль. Стою так пару минут и, развернувшись, собираюсь уйти, как меня достигает осторожное касание — малышка проснулась. Она тут же отдергивает руку, будто сделала что-то запретное, и, не шевелясь, смотрит на то, как я опускаюсь перед ней на корточки, так, чтобы наши лица были на одном уровне. — Хочу остаться с тобой, — провожу костяшками пальцев по скуле, нежно и аккуратно, будто боясь спугнуть, и прижимаюсь лбом к ее лбу, отчетливо слыша, как стучит ее сердце. Громко и быстро. То ли от страха, то ли от волнения. — Обещаю не приставать, — улыбаюсь, потому что сам в это с трудом верю, и Хана, замявшись на секунду, кивает, попутно натягивая одеяло по самый нос и отодвигаясь к другому краю. — Тогда отвернись, я не привык спать в одежде. Черт, да я и заснуть-то не смогу, почти задыхаясь от предвкушения.