Малышка

Я ощущаю аппетитный запах сквозь плотные стены тренажерного зала, совмещенного с крытым бассейном, и, последний раз ударив грушу, обхватываю ее руками, удерживая на месте. Пот стекает по лопаткам вниз, мышцы гудят от длительной нагрузки, и я скидываю с себя влажную футболку, вытирая подмышки полотенцем и желая по-быстрому принять душ. Надеюсь, причина аромата не исчезнет за пять минут, и она действительно не исчезает, только старательно прикусывает губу, орудуя над пэнкейками, жарящимися на сковородке. Хана не замечает меня и, стоя у плиты, творит чудеса — моя кухня никогда не просыпалась в такое время, тем более, не баловала меня домашней едой. Я настолько привык к ресторанным блюдам, закупаемым Лексой, что вид наваленных в горку пэнкейков вызывает острое чувство голода. Прислоняюсь к косяку плечом и молча наблюдаю за малявкой. Высокий пучок волос, обнажающий изящную шею; худые плечи с торчащими ключицами, тонкая талия. Она одета все в ту же маечку и шорты, и я любуюсь ее стройными ногами, заканчивающимися аккуратными ступнями. Чертовски естественно видеть ее домашне-уютной, мягкой и... родной? Пиздец, Вико, ее роль в твоей жизни до сих пор не ясна, а ты считаешь ее присутствие в твоем доме логичным и естественным. Ты совсем свихнулся, парень. Намеренно громко прочищаю горло и улыбаюсь, когда Хана вздрагивает от неожиданности, резко поворачиваясь и покрываясь заметным румянцем. Клянусь, когда она перестанет при мне краснеть, я пожертвую собору Сиракузы икону Святого Франциска, выкупленную мною у одного коллекционера. — Не спится? — намекаю на ранний час, и Хана, мотнув головой, возвращается к своему занятию, только теперь ее движения наполняются явной нервозностью и напряжением. Кажется, кто-то боится оставаться со мной наедине. Предсказуемо, после того, что она видела этой ночью. Медленно подхожу ближе и, небрежно прислонившись к столешнице, стаскиваю еще не остывший пэнкейк. Кусаю, тщательно пережевывая, и удивленно изгибаю брови. — Ты отлично готовишь, мелкая. Кто тебя научил, мама? — Хана поднимает на меня смущенный взгляд и поджимает губы, не зная, как ответить на вопрос, и я протягиваю ей блокнот с ручкой, до этого пригвожденный магнитом к холодильнику, чтобы она написала объяснение. "Единственными моими развлечениями были чтение книг и просмотр кулинарных передач на бесплатном канале". — А как же друзья? Вечеринки. Ну я не знаю, чем еще занимается молодежь: прогулки в парках, скейтборд, торговые центры. В воздухе пахнет пригорелым тестом, и я переворачиваю блинчик, пока Хана выводит буквы. "Сложно заниматься этим будучи прикованной к кровати". Чертов пэнкейк встает комом в горле, и я проникновенно смотрю в большущие глаза малышки, выискивая там подвох. Она сжимает шею руками, изображая оковы, и в памяти всплывает след на ее коже в наш первый день знакомства. Твою мать, ублюдок. Ругательство слетает самопроизвольно, и я живо представляю Хану, загнанную в угол сбрендившим папашей-наркоманом. Знаешь, малявка, если бы я знал это до того, как спустить курок, он бы не умер такой легкой смертью. Я бы показал ему все оттенки боли, но, к сожалению, смерть — это необратимый процесс. После такого откровения не хочется задавать вопросов, вообще никаких, поэтому я наливаю себе кофе и сажусь за стойку, разворачиваясь к Хане спиной. Терпкий напиток обволакивает горло необходимой горечью, и я включаю телевизор, с маху натыкаясь на бездушный голос ведущей, рассказывающей об отставке начальника полиции, который ушел с должности по собственному желанию. Вглядываюсь в лицо Сэта, отмахивающегося от журналистов и кидающего обрывочные фразы в микрофон, и узнаю знакомое выражение скорби, въевшееся в его воспаленно-припухшие глаза. Он резко останавливается когда один из журналистов задает вопрос про его дочь, якобы покончившую самоубийством, и кидается на него с кулаками, пока его не оттаскивают стоящие рядом офицеры. Боже мой, какая драма. Тарелка с завтраком опускается передо мной, и Хана застенчиво мнется около. Отвлекаюсь от телевизора и, благодарно кивнув, принимаюсь за блюдо, а малышка достает из кармана какие-то бумажки и разворачивает их передо мной. Ворох чеков, банковская карта и исписанный цифрами листок, в итоге которого стоит сумма в сто двадцать восемь долларов. Твою мать, ты шутишь? Что можно купить на эти копейки? И на хрена мне сдался твой отчёт. — Что это? Я сказал заняться покупками, а не пройти курс выживания за сотню баксов, — она поджимает губы и сцепляет руки в замок, а я раздраженно потираю переносицу: сам виноват. Может, для начала, стоит объяснить ей, что я могу позволить себе ее содержание, хотя это и так понятно. — ОК, сегодня у меня есть время и мы займемся шоппингом, — мелкая мотает головой, а я мысленно подстраиваю график, чтобы выкроить хотя бы парочку часов на Хану. — Это не обсуждается, — встаю, так и не доев завтрак, и подхватываю ее под ребра, желая убрать с дороги. Она цепляется за мои плечи, растерянно хлопая ресницами, и протестующе упирается ладонями в грудь, когда я усаживаю ее на стойку и ставлю руки по обе стороны от ее бедер. Улыбаюсь, впитывая ее смущение и растерянность через эмоции в чистом взгляде. — В конце концов, я должен тебя отблагодарить, ты готовишь мне завтрак, приглядываешь за Фато и следишь за моей личной жизнью, — намекаю на сцену с Беатриче, и Хана густо краснеет, низко-низко опуская голову. — Скажи мне правду, Хана, ты бы хотела быть на ее месте? — склоняюсь к ее уху, усиливая интимность момента, и малышка перестает упираться, позволяя мне протиснуться между ее ног и стать еще ближе. Не могу удержаться и обхватываю ее за ягодицы, пододвигая ближе к краю и прижимаясь животом к ее промежности. Дьявол, секс с ней становится моей навязчивой идеей, хоть я и сыт по горло ночью с Бет. — Так что? Хотела бы? Или я не привлекаю тебя как мужчина? — ожидаю ответа и, чувствуя ее близость, начинаю возбуждаться. Черт бы тебя побрал, малявка, тебя и твою целомудренную неприступность. Неужели она и со своим парнем так ломалась? — Хотела бы или нет, Хана? — уже строже и нетерпеливее, наконец добиваясь ответа. Кивает, через силу, и резко выдыхает, когда я запускаю пальцы в ее волосы и, слегка потянув их, вынуждаю ее посмотреть мне в глаза. — И что тебе мешает заняться со мной сексом? Что-то показывает, а я нихрена не понимаю, только слежу за ее губами, но вовсе не для того, чтобы прочесть непроизнесенные вслух слова. Я тупо хочу ее, причем всю, начиная от пухлых губ и заканчивая упругой попкой; я хочу ее здесь, сейчас, на этой долбанной стойке. Хочу в разных стилях и в разных позах. Ломаю слабые протесты и целую ее, вжимая в себя, до предела, до боли, боясь упустить момент робкой взаимности, когда она обвивает мою шею руками, пусть несмело, пугливо, но все же. Дышать становится тяжело, и я зависаю над ее губами, в секунды стягивая ее майку и свою футболку. Кожа к коже — ощущения непередаваемые. Особенно мягкость ее груди. — Хочу тебя, мелкая, — приподнимаю ее лицо за подбородок, ласкаю линию челюсти, провожу пальцем по припухшим от поцелуев губам и сдерживаюсь-сдерживаюсь-сдерживаюсь. Блядь, я сейчас взорвусь, понимаешь? Не понимает, конечно, только мучительно медленно царапает меня по животу, проводя дорожку из красных следов вниз, к поясу хлопковых штанов. Хрипло выдыхаю, на миг закрывая глаза и ожидая ее следующего шага, и сминаю в руках мягкость бедер. Еще не поздно остановиться или уже поздно? Потому что Хана удивляет меня — ныряет пальчиками под одежду и, мимолетно задевая напрягшийся член, тут же испуганно отдергивает руку, которую я успеваю перехватить до того, как она покинула границу одежды. — Блядь, Хана, не играй со мной. Не стоит начинать то, что не сможешь закончить, — я даю ей последний шанс, чуть ослабляя хватку, и Хана скользит взглядом по моему лицу. Я физически ощущаю, как она ломается, борется с собой, загоняет страх далеко в подсознание, и только сейчас окончательно отпускаю ее руку, точно зная, что она не отступит, и малышка не подводит, вновь двигается рукой вниз и вызывает волну сильного возбуждения, когда осторожно сжимает член в ладони. Рычу сквозь зубы и думаю лишь о том, что хочу быть в ней. Слегка приспускаю одежду, так, чтобы она ей не мешала, и с улыбкой наблюдаю за ее реакцией. Ее лицо вытягивается от изумления, она кидает на меня испуганно-шокированный взгляд, и, кажется, не будь она прижата моим телом, то уже соскочила бы со стойки, чтобы убежать. Обычно женщины реагируют иначе, высказывая восхищение, но это же Хана... — Он не настолько страшен как кажется, — ухмыляюсь и кладу руку поверх ее ладони, тут же сжимая ее и проводя ею вверх-вниз, а Хана возвращается к рассматриванию члена, будто бы видит его впервые. Кажется, даже воздух накаляется вокруг, опаляя кожу, выжигая легкие, и я наклоняюсь вперед, чтобы обхватить хрупкое тело. Ласкаю грудь, прикусываю кожу, сжимаю завернутые в шорты ягодицы и толкаюсь бедрами навстречу. От желания меня потряхивает, и я едва подцепляю чертову ткань, чтобы вместе с трусиками стянуть ее вниз. Для этого Хане приходится свести ноги, а затем раскрыться передо мной совершенно обнаженной. За ее спиной телевизор не перестает болтать чепуху, где-то в стороне слышится глухое ворчание Фато, а я, шумно дыша, прикасаюсь к самому сокровенному. Влажная, послушная, аккуратно выбритая. Готовая принять меня. — Хана... — двигаю ее на себя и провожу членом между складок, смазывая его выступившей смазкой. Она вонзает ногти в мои плечи, напрягается, кусая губы и прикрывая глаза. Раскрасневшаяся и возбужденная не меньше меня, она противоречит сама себе, потому что иногда отстраняется и тут же возвращается на место, как будто до сих пор не может решиться. Притягиваю ее за затылок и, целуя, медленно проникаю внутрь. Черт, сложно это сделать, когда она намеренно сжимает мышцы. — Расслабься, — глажу ее по спине, прикусываю мочку уха, отвлекаю ласками, а потом вхожу одним глубоким толчком, наконец достигая желаемого. Хана судорожно выдыхает, вытягиваясь в моих руках, а я на миг застываю, удивляясь тому, насколько в ней тесно и узко. Если бы я не знал, что у нее был парень, я бы предположил, что она девственница — слишком сильно она меня сжала. Ловлю ее губы в жестком поцелуе и начинаю двигаться, осторожно подстраивая ее под свой ритм и размер. Поддерживаю, сминаю в объятьях, желая чувствовать всю ее, желая, чтобы она поняла разницу между взрослым мужчиной и прыщавым подростком, который делает это по-быстрому и с целью доставить удовольствие лишь себе. Я хочу, чтобы она кончила, в первую очередь она, поэтому отвлекаюсь от ее губ и провожу языком по шее, ложбинке между грудей, всасываю твердые соски, облизываю их, все продолжая двигаться, уже более напористо, сходя с ума от тесноты в ней. Беатриче неплохо постаралась ночью, но, признаться, спонтанный секс с Ханой мне нравится больше. Малышка начинает дрожать и, обхватив мою голову прохладными ладонями, заставляет оторваться от ее груди. Смотрит на меня затуманенным взглядом и прикусывает губу, двигая бедрами навстречу. Вот так, девочка, просто расслабься и позволь себе разрядку. Ускоряю ритм и вхожу глубже, спуская тормоза и приближаясь к оргазму. Хана выгибается, хватая ртом воздух и закрывая глаза, и оседает в моих руках, растекаясь манящим жаром внутри. Срываюсь, делая заключительные толчки, и застываю в ней, кончая и напрочь забывая о презервативе. Твою мать. Вико, ты же не мальчик, чтобы не думать о безопасности, но будто назло я стал им в объятиях притихшей малявки. Выхожу из нее тут же, надеясь спасти ситуацию, и недоуменно смотрю на кровавые разводы на ее белоснежных бедрах. Что, прости? — Какого черта, Хана? Ты же сказала, у тебя был парень, — не скажу, что являюсь фанатом девственниц, но мысль о том, что я у нее первый, приятно греет эго. И теперь ее поведение вполне объяснимо — бедная девочка вообще не знала нюансов. Она пытается свести колени, обняв себя за плечи и в секунду превратившись в зажатую недотрогу. — Ты солгала мне? — по движению губ понимаю ее отчаянное "нет", и улыбаюсь, поражаясь своей тупости. Наверняка она имела в виду обнимашки, держания за руку, в крайнем случае поцелуи под луной, но никак не физический контакт, о котором даже не задумывалась. Отлично, Вико, может, тебе стоит быть более внимательным и не смотреть на все сквозь призму своей испорченности? — Хорошо, значит, кроме шоппинга у нас есть еще дела. — Я вам не помешала? — слышится откуда-то со стороны, высокое, почти визгливое, и я морщусь, вспоминая про Беатриче. Блядь, я думал, она ушла пока я занимался в тренажерке, тем более она была предупреждена, что я не люблю долгих отношений. Долгих в моем понятии это дольше ночи. Хана от неожиданности дергается в сторону, хватая майку и безрезультатно пытаясь ей прикрыться, а я спокойно поправляю брюки и поворачиваюсь к Бет. — Я думал, ты уже ушла, — пожимаю плечами, кривя губы и не собираясь оправдываться. Ночь со мной не дает никаких прав. Абсолютно никаких. — А я думала, "да так" значит "никто". — Ты знаешь, где выход, — кидаю угрожающий взгляд, и Бет проглатывает ответную реплику, вмиг сбрасывая с себя стервозность. Вот так, милая, не надо устраивать истерик. Надевает туфли и виновато улыбается, пытаясь сгладить неровности приторным послушанием: — Прости, Вико, я неправильно тебя поняла. До встречи, — стук каблуков по мрамору отдает громким эхом, и я поворачиваю голову в сторону сжавшейся от неловкости Ханы. — Ужасный характер, — подмигиваю ей, улыбаясь и скидывая не предназначенную для нее маску жёсткости, и беру со стола салфетку. — Раздвинь ноги. Хана округляет глаза, краснеет от смущения, но все же раздвигает колени, и я, безотрывно глядя в ее лицо, прикладываю салфетку к ее промежности, вытирая выступившую сперму. — Будь готова к восьми, ладно? Заедем в клинику, а потом по магазинам. Тебе нужно много чего купить, — целую ее в кончик носа и, сытый не только пэнкейками, выхожу из кухни. Моя девочка заслуживает больше, чем сто двадцать восемь долларов. Намного больше.