Малышка

Мы сидим в абсолютном молчании, и где-то из глубины дома доносятся веселые детские крики, сменяющиеся на недовольные женские — это Лучиана приструнивает разбаловавшихся перед сном детей, от которых я вовремя успел спрятаться в кабинете брата. Нитон раскуривает сигару и, тяжело дыша, опускается в кресло, так, что я вижу только его профиль: двойной подбородок и череду складок на затылке, совершенно скрывающих шею. Тяжелый насыщенный дым от сигары на миг скрывает его, а потом откормленная как у борова голова снова обретает контуры, вызывая у меня брезгливость. Черт, выглядит омерзительно. — Поздравляю, Вико, с одной стороны горе, с другой праздник. Будем надеяться, что все побыстрее утихнет. Ты видел, как изменилось лицо Кавалли, когда озвучили решение капо? Это я к тому, что ты должен знать, откуда могут возникнуть проблемы. Он и до этого не слишком жаловал сеньора Тотти, а теперь еще ты, его любимец, который будет поддерживать его политику. — Не совсем, — встреча закончилась два часа назад, а я до сих пор не могу поверить, что теперь я новый "босс". Это было ожидаемо, конечно, но одно дело предполагать, а другое быть. Сейчас мне нужно определиться с правой рукой, слетать на похороны и заняться непосредственно делами. И я догадываюсь, для чего Нитон позвал меня выпить по стаканчику виски в его доме, — он хочет стать младшим боссом, занять должность, которую до этого занимал я. Вот только я не собираюсь оправдывать его надежды, потому что мое доверие нужно заслужить. А учитывая наши натянутые отношения до этого, ему это будет сделать невозможно. — Что ты имеешь в виду? — Мексиканцы. Нужно завязывать с ними, иначе ФБР никогда не слезет с хвоста. Наркотики слишком рискованное занятие. — Это большие деньги, Вико. Миллионы долларов, не думаю, что нужно слетать с этой иглы. В конце концов, всегда можно найти крайних. — Ты думаешь только о себе, Нитон, вот, в чем проблема. Поверь, если фэбээровцы начнут развязывать клубок, то нить все равно приведет к нам. Я сотни раз говорил об этом боссу и повторяю вновь. Спасибо за виски, брат, но мне пора, самолет через несколько часов, — я откладываю стакан с недопитым алкоголем и, встав, разминаю плечи. Нитон поджимает губы, будто сдерживая слова, и, я кидаю на него вопросительный взгляд, подталкивая к разговору. — Что-то не так? — Все нормально, Вико, но... твое место, теперь оно свободно... и выбор за тобой. Я знаю, что мы не особо ладили раньше, но на то были причины: мистер Тотти, он предпочел тебя, хотя я отдал семье все, что у меня есть. Я служил ей верой и правдой, и был предан. — Был? — перебиваю его сбивчивую речь, чувствуя подкатывающее раздражение, и Нитон багровеет, понимая, что сморозил глупость. Его лоб покрывается испариной и он прочищает горло, неловко ерзая в кресле и громко сопя. Твою мать, какое отвратительное и жалкое зрелище, и он еще предлагает себя на должность "правой руки"? — Расслабься, Нитон, я пошутил, но все же следи за своим языком. Ты мой брат, но если того потребуют обстоятельства, я не посмотрю на родственные связи. И да, насчет твоей просьбы: у меня уже есть кандидатура, так что спасибо за откровение, — я смотрю на него в упор, подтверждая слова строгим взглядом, и он кивает головой, заметно нервничая. — До встречи. — Хорошего перелета, Вико, — его слова ударяются о закрытую дверь и доходят до меня приглушенным эхом, точно так же, как и понимание того, что в его лице я тоже обрел врага. Окончательно и бесповоротно. Поставил жирную точку в затяжном конфликте, начавшемся еще тогда, когда сеньор Тотти сделал меня своим доверенным лицом, и Нитон пододвинулся на второй план, если не сказать больше — сместился на последние ряды, где прозябает до сих пор. Там ему и место. Я возвращаюсь из Италии через две недели, загруженный работой и ответственностью, хотя там: в солнечном ветре и морском воздухе я ощущал себя почти свободным и умиротворенным. Только вечерами, когда ночь становилась тягуче черной, с россыпью звезд в глубоком небе, на меня накатывало горькое послевкусие от потери близкого человека, умершего с чьего-то жесткого приказа. Сейчас я знаю, кто причастен к смерти сеньора Тотти, но тогда, стоя у его могилы, я даже подумать не мог, насколько серьезной становится игра и как глубоко мы увязли. Потому что одно дело бороться с противоборствующими кланами, другое — с правительством, объявившем нам негласную войну. Они хотят подчистить кровь Италии, навсегда избавившись от термина "мафия", а я хочу обезопасить "семью", поэтому сразу после возвращения в Нью-Йорк ищу лазейки и нужных людей для информирования, не жалея на это ни денег, ни обещаний. Я должен знать, откуда нам грозит опасность и как далеко итальянские силовики могут забросить свои щупальца. Двадцать первый век — океан не помеха. — Пиздец, что творится, Вико, если бы не увидел своими глазами, ни за что бы не поверил, — за моей спиной раздается голос Тони, но я не поворачиваюсь, продолжая смотреть на ночной город и случайно цепляя свое отражение в стекле. В комнате полумрак и неясный свет подчеркивает резкие черты лица: высокие скулы, тонкий нос, напряженные челюсти, покрытые аккуратной щетиной. Глаза кажутся абсолютно черными и от этого привлекательное в принципе лицо производит отталкивающее впечатление. — Какого черта они так взбеленились? — Все просто, они хотят взять контроль в свои руки, — говорю это тихо, но Тони все равно слышит. Он наливает выпить — я понимаю это по звону бокалов и постукиванию льда, и подходит ко мне, протягивая один из них. Нехотя достаю руку из кармана и благодарно киваю. — Колоссальная утечка капитала из страны, оседающая на зарубежных счетах — это раз. Теневой бизнес, приносящий убытки казне, — это два. Бардак в структурах и неуважение к власти — это три. Мы и так слишком долго испытывали их терпение, Тони, так что этого следовало ожидать. Хотя стоит признать, что новый президент оказался несколько хитрее, он просто подключил население, пообещав вознаграждение всем, кто окажет сотрудничество. И если раньше люди боялись возмездия "семьи", то сейчас проработанная до мелочей программа по защите свидетелей, а также уголовная ответственность за сговор с мафией, дают свои плоды: они сдают разыскиваемых мафиози с потрохами, принося их головы на золотом блюде. От самых влиятельных из них правительство предпочитает избавляться, а более мелкие рыбешки попадают за решетку, являясь показательным примером для остальных. — Ну хорошо, у себя они подчистят, но до нас-то им не дотянуться. — Кто знает, — пожимаю плечами и делаю затяжной глоток. Сейчас необходимо решить, как вывезти из Италии некоторые активы, учитывая то, под каким пристальным вниманием они находятся. — Как тебе новая должность? — без тени улыбки всматриваюсь в нахмуренное лицо Тони, и он застывает на несколько секунд, обдумывая ответ. Ловлю себя на мысли, что у них с Беатриче есть что-то общее в мимике, но черты у Тони много грубее: широкие темные брови, массивные челюсти и жесткий взгляд. Никакой утонченности и мягкости линий. — Еще не вник. — Так вникай и не разочаруй меня, — дружески хлопаю его по плечу и удивленно изгибаю брови, потому что в комнате раздается осторожный стук и сразу вслед за этим в нее входят две девушки. Судя по их виду совсем не дешевые. — А это что такое? — Пора немного расслабиться, за мой счет, считай это моей благодарностью за оказанное доверие, — Тони хищно улыбается, а я безразлично окидываю взглядом приближающихся дам. Одна из них, высокая и стройная брюнетка с длинными волосами, чем-то напоминает Хану, и я прищуриваю глаза, недовольно косясь на Тони. — Исходя из твоих вкусов, Вико, — он разводит руками, делая почти невинное лицо, и перехватывает другую: привлекательную шатенку с теплыми карими глазами и естественно пухлыми губами. Она позволяет себя обнять, а я так и стою не двигаясь и не испытывая никакого желания участвовать во всем этом. Я был бы не против потрахаться, но потрахаться с Ханой, а не с ее неудачной копией. И понимание этого выворачивает из меня недовольство, я демонстративно прохожу к столу, на котором лежит телефон, и предназначенная для меня девушка растерянно мнется на месте, не зная, куда себя деть. — Тони, не прикроешь меня? Я залягу на пару деньков, — он кивает, а я смотрю на часы и горю от нетерпения увидеть малышку. Надеюсь, она будет рада встрече, и пусть для того, чтобы добраться до нее, мне потребуется ночь, но я хочу спустить пар именно в ее объятиях. Твою мать, Вико, тебе предлагают отличное тело, а ты собираешься потратить часы в дороге только для того, чтобы поиметь другое. Слегка ухмыляюсь, мотая головой и удивляясь самому себе — если бы мне сказали раньше, что я отказался от отличного траха из-за какой-то там малявки, я бы рассмеялся. А сейчас мне не до смеха, я просто хочу ее увидеть, и пусть я не имею обязательств перед ней и вовсе не должен хранить ей верность, но одна мысль о том, что в ее глазах может отразиться боль, сдерживает меня от предательства. — Всего доброго, сеньорины, — подмигиваю им и покидаю комнату, слыша за спиной голос Тони: он не отпустит ни одну из них и уделит внимание каждой. Как истинный джентльмен. Я добираюсь до пункта назначения за пять часов и то только потому, что свернул с основной трассы и скосил расстояние, заодно убедившись, что за мной нет слежки. В предрассветные часы, скользя по грубой гравийной дороге, подъезжаю к дому, стоящему на берегу Гудзона, в одинокой тиши, почти захолустье, и устало откидываю голову на подголовник — бессонная ночь и напряжение последних дней дают о себе знать, и только предстоящая встреча с Ханой придает сил. Я раскуриваю сигарету, разглядывая стоящее передо мной сооружение, и вспоминаю, когда был здесь последний раз, кажется, в прошлом году, когда мне отчаянно захотелось покоя. Этот дом — идеальная гавань. Одна его сторона уходит в лесной массив, а другая смотрит на безмятежные воды реки, в этом месте напоминающей море, потому что из-за широкого русла противоположного берега почти не видно, только синеватая дымка напоминает о том, что все в этом мире имеет границы. Я выхожу из машины, стараясь не хлопать дверцей и не разорвать окружающую меня тишину. Здесь теплее, чем в Нью-Йорке, но намного ветреннее — сказывается близость реки. На часах пять утра, и я живо представляю, насколько горячая сейчас Хана. Под теплым одеялом, согретая сном, разомлевшая от покоя. От нахлынувшего желания учащается дыхание. Дверь открываю столь же тихо, и аппетитный запах еды сбивает настрой, потому что это означает одно — Хана не спит и жарит свои фирменные панкейки. Не мне, к сожалению. Ревность на секунду оглушает, но я тут же беру себя в руки. Еще не хватало ревновать к Данте. Блядь, даже смешно. Делаю шаг в сторону кухни, откуда слышится приглушенный звук работающего телевизора, и оказываюсь под черным дулом пистолета, вслед за которым выныривает Данте. Он облегченно выдыхает, опуская оружие, а я прикладываю палец к губам, показывая ему, что Хана не должна знать о моем приезде, пусть это будет сюрпризом. Он понимающе кивает и послушно уходит в сторону, когда я жестом приказываю ему удалиться. Нас с малышкой разделяет расстояние и я не тороплюсь, скидывая с плеч пиджак, расстегивая манжеты рубашки и закатывая рукава по локоть. Делаю шаг, вставая в проеме дверей, и выхватываю хрупкую фигурку Ханы в уютном пространстве кухни — она стоит ко мне спиной, у плиты, в спортивных штанах и закрытой футболке. Говорящий без умолку телевизор скрывает мои шаги, не дает ей услышать мое приближение и играет мне на руку. Я хочу знать, как она отреагирует на мое появление. Кладу ладони на ее бедра, одновременно вжимаясь в ее ягодицы, и Хана в секунду разворачивается, замахиваясь на меня лопаткой с капающим с нее растительным маслом. Я уворачиваюсь, уклоняясь в сторону, и довольно улыбаюсь, считывая ее эмоции, меняющиеся со скоростью света. Сначала гнев, возмущение, затем понимание и слезы радости. Знаешь, малявка, бессонная ночь стоила того. — Доброе утро, малышка, — прижимаю ее к себе и Хана обвивает мою шею руками, вставая на носочки и дотягиваясь до моих губ. Целую ее жадно и несдержанно, рыча в податливый влажный рот и желая трахнуть ее прямо здесь, у плиты с подгорающими панкейками. У нее теплое гладкое тело с мягкими выступами ребер, по которым я скольжу ладонями, задирая футболку и мечтая добраться до груди, не скрытой за кружевом белья. Мысль о том, что Данте мог видеть ее торчащие соски сквозь одежду, раздражает, и я несколько грубо прокручиваю их между пальцев, вызывая у Ханы судорожный выдох. Она прекращает поцелуй, вглядываясь в мое лицо затуманенным взглядом, и я любуюсь ее большими глазами и плескающейся в них страстью. Моя маленькая девочка такая отзывчивая, что у меня крышу сносит. В воздухе появляются первые признаки испорченного завтрака, а я заглаживаю свою грубость, лаская ее грудь языком. Черт, Тони, ты предлагал мне девушку, даже не представляя, насколько Хана слаще ее. Ее кожа отдает знакомой цитрусовой свежестью, и я провожу дорожку из поцелуев вниз, к резинке штанов, для чего мне приходится встать на колени. Хана растерянно отшатывается, но я крепко обхватываю ее за ягодицы и, смотря снизу вверх, успокаиваю: — Т-ш-ш, тебе понравится, — голос хриплый, ломающийся, с надрывом. Я стягиваю одежду вниз, к ее лодыжкам, и помогаю окончательно избавиться от нее, отбрасывая прочь, когда она переступает через штанины. Хана еще пытается остановить меня, обхватывает голову ладонями и тянет на себя, но я не из тех, кто сдает назад, так что, малышка, хочешь ты того или нет, но я осуществлю задуманное. Ее лобок недавно выбрит и колючие волоски уже проступили на нежной коже. Целую его, расставляя ее ноги шире, и проникаю языком между складок, впервые пробуя ее на вкус. Черт, и мне это нравится, так же как ее запах: аромат стирального порошка, смешанный с ее собственным. Я ласкаю нежную плоть, задерживаясь на клиторе, а самого трясет от напряжения и желания оказаться в ней. Запах горелого еще сильнее концентрируется в воздухе, заволакивая его горькой дымкой, и я закидываю ногу Ханы на свое плечо, чтобы предоставить себе лучший доступ. Так она более открыта и беззащитна. Углубляю ласки, соскальзывая в нее, и чувствую, как Хана начинает дрожать, запрокидывая голову и подстраиваясь под ритм. Терпение лопает как мыльный пузырь, и я резко выпрямляюсь, дрожащей рукой расстегивая ремень брюк и высвобождая ноющий от желания член. — Сейчас, моя маленькая, — резкий толчок и горячая влажность, в которую я окунаюсь. Я вжимаю Хану в столешницу, предусмотрительно просунув руку между столом и ее поясницей, и начинаю двигаться, остервенело и несдержанно, избавляясь от напряжения и выплескивая накопившиеся в разлуке эмоции. Я скучал все же. От моих толчков посуда, стоящая на столешнице, начинает позвякивать, и кухня наполняется звуками секса. Сковородка с подгоревшими блинчиками вспыхивает огнем, отчего становится тяжело дышать, и я ускоряю темп, пока содрогающееся в экстазе тело не обмякает в моих руках. Хана обессиленно виснет на моих плечах, и я делаю заключительное движение бедрами, вогнав член глубже и зависнув внутри. Вот это я понимаю разрядка. Сыто улыбаюсь, приходя в себя, и, еще пару раз качнувшись в нее, отлипаю от вкусного тела. — У тебя завтрак горит, — поправляю одежду и сталкиваю сковородку с плиты. От едкого дыма слезятся глаза и, пока Хана подбирает одежду, я успеваю открыть окно. Малышка выглядит смущенной и у меня с трудом получается не рассмеяться, когда она машет полотенцем, пытаясь вытолкнуть дым в открытое окно. — Зря стараешься, Хана, лучше налей мне кофе. Я буду на террасе и буду рад, если ты присоединишься, — проходя мимо, целую ее в и без того истерзанные губы и, наконец, покидаю задымленную кухню, на фоне которой открытая терраса кажется раем для легких. Здесь уже сидит Данте и, судя по тому, сколько помятых фильтров находится в пепельнице, это его любимое место в доме. — Как обстановка? — располагаюсь в кресле-шезлонге, вытягивая ноги и ощущая блаженную усталость, и внимательно изучаю профиль Данте, всматривающегося в бескрайний горизонт перед нами. На улице прохладно, и разогретую от секса спину пронизывает холодком. — Все спокойно. Хана не доставляет проблем, — он чиркает зажигалкой, поднося ее к сигарете, и прищуривает один глаз от выступившего табачного дыма. — Как-то так, мистер Сантини. — И? — Что и? — наконец, он поворачивается ко мне и я не могу не заметить странное напряжение на его лице. Наверное, это захолустье встало ему поперек глотки, раз даже живости в нем не осталось. — Выкладывай, я же вижу, ты хочешь что-то сказать. — Не обижайтесь, мистер Сантини, я не собираюсь совать нос не в свои дела, но Хана... Кто она? — Данте тушуется под моим суровым взглядом и нервно затягивается, потирая пальцем бровь. — Понимаете, я... я не накопал на нее никакой информации, вернее, кое-что есть, я успел, прежде чем вся ее жизнь странным образом стерлась. При этих словах я сжимаю челюсти и негу от недавнего секса сдувает закипающий гнев. Значит, он копал под нее, еще там, в Нью-Йорке, до того, как я обратился к Бартоле, и после тоже, раз наткнулся на чистый лист. Мальчишка действительно сует нос не в свои дела. Наверное, он понимает мое негодование, потому что вдруг резко выпрямляется, и, заикаясь, поясняет: — Не подумайте ничего плохого, мистер Сантини, вы мой босс и каждый, кто находится с вами рядом, он... то есть она... я должен проверить их. Вы же сами говорили, что никому нельзя доверять, так вот Хана, почему за последние два года о ней нет никакой информации? С тех самых пор, как она попала в аварию? Вам не кажется странным, что о ней никто ничего не знает? — не улавливаю последней фразы, потому что цепляюсь за новые факты. Авария? Неожиданно. И если это правда, то результаты рентгена вполне объяснимы, а вот нездоровый интерес Данте к ней — нет. — Ты зарываешься, не находишь? — я осекаю его, не желая обсуждать жизнь Ханы с по сути с посторонним человеком и объяснять ему то, что эти два года она жила с наркоманом-папашей и была у него за место собачонки, прикованной к кровати. Данте виновато поджимает губы и замолкает. — Бесспорно, твое рвение и преданность заслуживают похвалы, но не лезь куда тебя не просят, иначе я найду более подходящую для этой работы кандидатуру. Ты понял? И больше я не хочу слышать, что ты копаешь под Хану. Она моя. И ее жизнь, от начала и до конца, моя. Так что если ты еще раз сунешь свой нос, я расценю это как личное оскорбление. Делай выводы, Данте, — на этой фразе на террасе появляется Хана, и я улыбаюсь, будто между нами только что произошла дружеская беседа. — Съезди в город, отдохни два дня, только не мелькай нигде и не приведи за собой хвост. В пятницу ты должен быть здесь, — Данте кивает, вставая с кресла и стараясь не смотреть на Хану, а я протягиваю руку закутанной в теплую кофту малышке и почти насильно усаживаю ее на свои колени. Два дня в тишине и покое, в объятиях малявки, к которой у меня есть несколько вопросов.