Малышка

Я выпиваю вторую чашку кофе, на миг закрываю глаза и разминаю затекшую шею, ощущая дикую усталость и что-то похожее на совершенную пустоту. По дороге назад я успел многое обдумать, сопоставить детали, выловить совпадения, сотни раз оправдать Хану и доказать обратное. Я успел сгореть в пламени злости и вновь воскреснуть, только для того, чтобы вернуться в Гаррисон и вытянуть из малышки признание, пусть даже при помощи боли. Я умею причинять боль, поверь, мелкая, и мне не составит труда "развязать тебе язык". Кто знает, может, моя терапия поможет больше, чем приемы профессионала? — Что-то еще? — нехотя открываю глаза и устало улыбаюсь. Стоящая передо мной девушка-официантка из кожи вон лезет, чтобы произвести на меня впечатление, могу поспорить, когда она подходила к столику первый раз, ее вырез был не настолько глубоким, сейчас же, будто случайно расстегнувшаяся пуговица позволяет увидеть темное кружево белья, прикрывающее белоснежную полупрозрачную кожу. Рефлекторно зависаю взглядом в вырезе, когда она нагибается, чтобы забрать пустую посуду, и замечаю ее не менее заинтересованный взгляд на мои руки, испещренные татуировками-символами. — Классные татушки, — уже по-дружески замечает она, и я, выкладывая на стол деньги, дружелюбно киваю. — Что они означают? — Семья. Всегда и навеки, — говорю это будто себе, повторяя как мантру, готовясь к тому, что через несколько часов мне придется вырвать из собственного сердца кусок мяса. Выбросить его прочь, в темные воды Гудзона, вместе с телом Ханы, которая замахнулась на святое. Никто не может убивать членов семьи безнаказанно и я не смогу сделать исключение даже во имя своей привязанности. Блядь, я не могу подмочить свою репутацию, понимаешь? — Понимаешь? — Вы мне? — Нет-нет. Спасибо за кофе, — скатываю рукава рубашки и привожу себя в порядок. Сейчас семь утра, на улице ни намека на солнце, и черные свинцовые тучи нависают над самой землей, будто желая сожрать ее своей мрачностью. Мне осталось около ста миль, и я, движимый желанием покончить с ложью Ханы, преодолеваю их за рекордно короткое время. Осталось чуть-чуть, несколько ступенек, шагов, кубометров тишины, заполнивших дом, еще не поддавшийся натиску нового дня. Ни аппетитных запахов, ни голосов, ни единого признака того, что живущие здесь люди поднялись со своих постелей. Я замираю посреди гостиной, вслушиваясь в утробу особняка, и бесшумно крадусь на кухню, где ошарашенно замираю и медленно, не издавая ни шороха, достаю пистолет. Скинутая на пол посуда и перевернутый стол; стулья, лежащие у стены вверх ножками, и вмятины, которые они оставили на идеальной поверхности; осколки стекла, капли крови, рассыпанные у раковины ножи — все указывает на то, что здесь была борьба. Я цепко изучаю детали, осматриваюсь вокруг и быстрым шагом иду наверх, туда, куда ведут меня кровавые следы, они остались на перилах лестницы и, если приглядеться, почти на каждой ступеньке. Темный ковролин поглотил бордовые пятна и там, где капала кровь, остался более насыщенный вычурный рисунок. Я с замиранием сердца следую за ним и, морщусь словно от боли, открывая дверь в нашу с Ханой спальню. Данте. Он сидит на полу, оперевшись спиной о кровать и широко раскинув ноги. Его голова склонена к груди и окровавленная рука безвольной плетью упала вдоль тела. Хлопковая серая футболка на животе вся пропитана кровью, и лужа запекшейся темной массы расползлась вокруг него, указывая на причину смерти — его прирезали как свинью. Данте, преданный до мозга костей, оказался слабее какой-то девчонки. — Хана!.. — я кричу что есть мочи, гортанно, хрипло, и яростно осматриваю комнату, заглядывая в ванную и шкафы, со злостью переворачивая кровать и отправляя бедного Данте на пол. Я метаюсь по дому, будто еще надеясь найти ее и прекрасно понимая, что ее здесь нет, и не потому, что с ней что-то случилось, а потому что она сбежала, перед этим убив Данте и забрав деньги из его кошелька. Я молюсь богу, чтобы его пистолет оказался в его комнате, но, перерыв каждый угол, прихожу к выводу, что она забрала и его, а значит, он ей для чего-то нужен. Для чего только... Усталость накрывает внезапно, словно произошедшие события выпивают последние силы, и я, осмотрев каждый дюйм дома, опускаюсь на диван, просто закидывая голову на спинку и вглядываясь в почему-то качающийся потолок. Внутри меня столько ненависти и злости, что я не могу сосредоточиться, мысли скачут от одного к другому, путаются, и перед глазами встает то невинное лицо малышки с огромными глазами, то безжизненное Данте. И выводы напрашиваются сами собой: она догадалась о том, что я все понял, догадалась и решила не ждать моего возвращения. Мне нужно было не показывать вида, но, черт побери, я не такой хороший актер как эта сука! Раздавшийся в тишине звонок дезориентирует, я не сразу нахожу, в каком кармане лежит телефон. Твою мать, Нитон, ты последний человек, с которым я сейчас хочу разговаривать. — Да. — Доброе утро, Вико, — голос немного взволнован и, кажется, он намеренно выдерживает паузу, чтобы прощупать мое настроение через мили между нами. И если внутри меня клокочет ярость, то голос остается все таким же спокойным: — Доброе, что-то случилось? — Нет, с чего ты взял. Ты дома? — Послушай, если у тебя что-то срочное, выкладывай, потому что у меня мало времени, — чиркаю зажигалкой и делаю глубокую затяжку, на секунду задерживая дым внутри, а потом с удовольствием выпуская его вверх и отравляя и без того отравленный смертью воздух табачным ядом. Это хоть ненадолго помогает мне успокоиться, взять эмоции под контроль и не сорваться на брата, так не вовремя позвонившего. Марцио, Данте, семья, Хана, теперь определенно точно подписавшая себе приговор. — Да, конечно, Вико, просто хотел тебе напомнить: сегодня день рождение моей Лучианы, и она будет рада тебя видеть. Ужин в семь, никого лишнего. Ты приедешь? Приеду ли я? Да я блядь не знаю, доживу ли до вечера, учитывая происходящие вокруг события. — Я помню, Нитон, и постараюсь приехать. — Хорошо, брат. А твоя девочка? Хана. Она с тобой? — чертыхаюсь, когда пепел с тлеющей сигареты падает на рукав и, не совсем поняв суть вопроса, отвечаю: — Нет. — Значит, она не с тобой сейчас? То есть ее не будет? У вас все хорошо? — Стопани, Нитон, к чему так много вопросов? — Прости, Лу нужно знать, сколько приборов готовить для ужина. Тем более, ей будет веселее, если кто-то из дам поддержит ее в беседе. — Тут ты не по адресу, — я слышу, как Нитон заминается, и отчетливо тяжелое дыхание, говорящее от его взволнованности, наполняет связь шорохом. — Что-то еще? — Нет, Вико. У тебя точно все нормально? — если не считать мертвого Данте наверху и сбежавшей малявки, то да. Просто замечательно, только внутри нарастает что-то страшное и безликое — то самое чувство, которое появляется, когда я нажимаю на курок, забирая чью-то жизнь. Я найду ее, из-под земли достану, я подарю ей столько боли, что она будет мечтать о смерти. Я забуду все светлое, что чувствовал к ней, и безжалостно растопчу, как растаптывал многих. Ради семьи. — Да, до встречи, — сбрасываю вызов, так и не дослушав его прощальные слова, и срываю голос до хрипа, крича в пустоту, выплескивая тьму из себя и покрываясь коркой безразличия, холодного, страшного и чужого. Моя главная цель теперь — найти Хану, и пусть на это потребуется много сил и времени, но я не отступлю, не позволю какой-то твари убивать моих людей. Посмотрим, кто кого, малышка. С убийства Данте проходит пять дней, пять дней в аду и метаниях, с бессонными ночами и неконтролируемой ненавистью, настолько сильной, что, кажется, я ощущаю ее груз физически, отчего то и дело повожу плечами, будто пытаясь сбросить навязанное чувство. Сейчас я стою в своем кабинете, до смешного спокойный и хладнокровный, немного пьяный и выпотрошенный окончательно: поиски Ханы пока не увенчались успехом, и мои люди, измученные приказами, рыщут по всему восточному побережью, от Нью-Джерси до Род-Айленда, от Нью-Йорка до Питсбурга, от Рочестера до Бостона. Я принимаю звонок за звонком, слушаю отчеты и не жалею денег, чтобы подключить полицию и страховщиков, имеющих доступ почти ко всем камерам страны. Мне нужно утолить голодного зверя внутри, заткнуть ему пасть отмщением и обрести наконец покой, потому что он воет ночами и не дает мне спать. Захлебывается в тягучей ярости и затихает с первыми лучами солнца, когда аромат крепкого кофе проникает в измученный мыслями разум и заставляет меня двигаться дальше. Переступить через боль от предательства и избавиться от образа малышки, моей маленькой лживой дряни. — Как ты, Вико? — за спиной раздается голос Луиджи и я натянуто улыбаюсь, вставая к нему в пол-оборота и салютуя наполненным до краев бокалом. Луиджи один из немногих, которые могут видеть меня в таком состоянии: полу-пьяным полу-сонным, стоящим на границе между реальностью и воспаленными тенями, заполняющими голову. Я пошатываюсь, но, поймав-таки равновесие и выплеснув часть виски на пол, пожимаю плечами. — Знаешь, такое чувство, что меня поимели. Грубо и до самых гланд, — ухмыляюсь, а Луиджи не до смеха, он смотрит на меня с серьезным укором, спрятав руки в карманы брюк и нагнетая обстановку затянувшимся молчанием. — Ну что молчишь? Мне нужно было пристрелить ее сразу? Размазать мозги по стенке и бросить в залив? Мы могли бы избежать множества проблем, да, друг? — Тебе нужно отдохнуть, когда ты спал в последний раз? — Да какая разница? Не хочу пропустить момент ее возвращения в лоно "семьи", — театрально развожу руки в стороны и, пошатываясь, дохожу до дивана, с размахя падая на него и проливая остатки алкоголя на брюки. — Твою мать, нальешь? — он хмурится, сжимает губы в тонкую полоску, но не отказывает, наливая виски на два пальца. Я делаю затяжной глоток, шиплю от горечи, а потом, скидывая с себя дурман, говорю уже по делу: — Семье Данте выплатили деньги? — Да, как ты и сказал. — Хорошо. Его матери требуется лечение, все счета ко мне на стол, — коротко кивает, а я же вижу, вижу, что он хочет что-то сказать. — Выкладывай, Луи, ты же не просто так пришел. — Ты убьешь ее? — Блядь, естественно, — мне даже не требуется время на обдумывание, ни секунды заминки. Я напрягаюсь, подаваясь корпусом в сторону Луи, и смотрю на него со злостью, словно он своим вопросом поставил под сомнение мои намерения насчет Ханы. Словно он не верит, что я сделаю это и предпочту коварную девку семье. — Не сомневайся, друг, убийство моих людей не останется безнаказанным. — Именно это я и имею в виду. — Не понял. Ты думаешь, я не смогу пустить в нее пулю? Поверь, она умрет не самой быстрой смертью, это я тебе обещаю. Она убила Марцио и Данте, черт, Луиджи, она, блядь, их убила! Я трахал ее, даже не предполагая, что трахаю убийцу Карбоне, — издаю нервный смешок, вновь опустошая стакан, и алкоголь, смешанный с усталостью, превращает меня расслабленное желе. Я приспускаюсь вниз, принимая полулежачее положение, и уже молча смотрю на Луи, задумчиво рассматривающего носки своих ботинок. — Не оправдываю ее, ни в коем случае, но все-таки дай ей шанс все объяснить. Что-то здесь нечисто. Она не могла сделать это одна, кто-то ей помог: помог проникнуть в клуб, помог найти его номер, кто-то дал ей дал оружие, ведь не могла же она принести его с собой. Да откуда у нее вообще ствол? Соображаешь, Вико? — Судя по всему, в него стреляли из его же оружия. — Он носит с собой пистолет? — Почему нет? Я же ношу, — пожимаю плечами, отказываясь верить аргументам Луиджи. Господи, я думал об этом не раз, а потом закидывал другую чашу весов более весомыми аргументами: ее фразу про смерть виновного и злость, с которой она говорила про Марцио, отличное владение оружием, убийство Данте, вставшего у нее на пути, и ее исчезновение. Единственное, что я до сих пор не понимаю, так это зачем она была со мной все это время, ведь ей легче было уйти. И я бы не стал держать, потому что она имела право на жизнь без меня. — Он приходил сюда трахаться, а не пускать кровь. И значит оружие ей дали уже здесь, ведь ты был с ней, Вико, ты бы увидел пистолет. Конечно, увидел, учитывая то, какое платье на ней было надето. — Это ничего не меняет, кроме того, что теперь у меня добавится головной боли, ведь по твоей теории у нее был сообщник. Если ты прав, мы узнаем о нем — она назовет его имя перед тем как сдохнет. Не сделаешь одолжение? Когда спустишься вниз, выбери мне девку. На свой вкус, мне все равно, — машу рукой, прогоняя его прочь и желая избавиться от неприятного разговора. Какой смысл строить теории и рассуждать, если можно узнать правду от первоисточника. Стоит только его найти. Набраться терпения и поймать мышку в капкан, дождавшись, когда она высунет свой нос. — Если я прав, то ты еще в большей заднице, Вико, потому что тот, кто ей помог, все еще рядом. И еще не ясно, какие цели он преследует. Будь осторожен, — разворачивается на пятках, покидая кабинет и оставляя меня в полной растерянности. Я задумываюсь над его словами и пропускаю тот момент, когда в комнату заходит девушка, боязливо вставшая у двери. Она мнется на месте, не зная, что ей делать дальше, и я прищуриваю глаза, наконец обращая на нее внимание. Красивая, чертовски, одетая в до неприличия пошлое платье и туфли на высоких каблуках. Длинные стройные ноги облачены в черные чулки и их резинка находится как раз под линией подола, поэтому, когда она переминается с ноги на ногу перед глазами мелькает полоска белоснежной кожи. Нежной, наверное. Как у малышки. — Как тебя зовут? — Диана. — Хорошо, Диана, сделаешь мне приятное? — я хлопаю ладонью по колену, подзывая ее к себе, и она кивает, послушно подходя ближе. Светлые волосы, забранные в высокий хвост, касаются моих бедер, когда она встает передо мной на колени и склоняется к паху, игриво хлопая ресницами. Гладит ноги, подбираясь ближе к ремню, и я откидываю голову назад, точно зная, что я попал в руки опытной шлюхи. А значит, сейчас мне будет хорошо. Намного лучше, чем терзаться мыслями о Хане. — Твою мать, — шиплю сквозь зубы, когда влажные губы смыкаются вокруг члена, и, обхватив затылок Дианы, всаживаю его до предела, отчего бедная девочка давится, краснеет, а потом расслабляет горло и позволяет мне трахать свой рот. Вот так, мне тоже нужно расслабиться, милая, а утром я начну с начала: кофе, звонки, ненависть.