Зерна от плевел

Когда Каррах вырвал сиденье первого пилота и уселся, сложив мощные ноги, прямо на полу, Брок молча занял оставленное для него место. Модель джета была знакомой, и он уже вовсю прикидывал, куда увезти свой сияющий пиздец, весом, к слову, в несколько тонн, как бортовая система, просканировав морду чудища, назвала его Роджерсом и, врубив автопилот, понесла в какое-то «убежище». Но самым интересным, на фоне уже имеющегося объема пиздеца, было не это. Взгляд Брока зацепился за то, на что надо было обратить внимание уже давно. Несчастные штаны чудовища, когда-то бывшие щегольской темно-синей формой, заметно топорщились спереди. — Блядь, — тихо произнес Брок, оценив масштаб катастрофы. — Ебаный ж ты нахуй. Что ж, по всему выходило, что убивать его не собираются. Во всяком случае, данное конкретное чудовище, прямо сейчас и преднамеренно. А там как карта ляжет. Таким, если пользоваться неаккуратно, вполне можно заебать насмерть. Каррах смотрел на него странно, с жадным любованием, но руками не трогал. Раздавшееся скуластое лицо, знакомое, но будто неравномерно растянутое вширь, вызывало в Броке странные чувства. Глаза. Это Стив смотрел на него оттуда, из глубины. Смотрел без осуждения, с чистым, почти детским восторгом обладания. Со слепой, животной уверенностью в своем на него праве. Праве на Брока. За одно только это, за возможность чувствовать свою принадлежность, Брок был готов стерпеть что угодно. Чудовище Стива то ли не знало о предательстве, то ли не оперировало такими категориями, то ли положило на него с прибором. С внушительным таким прибором. На самой грани возможностей человеческой физиологии. Впрочем, Каррах, похоже, и не был человеком. Брок молчал весь перелет, потому что ему, по сути, было не о чем говорить с тем, во что превратился Стив. Он даже не был до конца уверен, что тот его понимает. Будь здесь Роджерс… Впрочем, если бы Роджерсу удалось сохранить рассудок, Брок бы не летел сейчас никуда, а валялся бы со свернутой шеей в той темной маленькой камере. Стив бы его убил. Его Стив, никогда не терявший головы нигде, кроме их постели, убил бы его. На адреналине, с ненавистью. Только Брок мог так довести обычно непрошибаемого Роджерса, как доводил каждый раз в койке, — до полной потери человеческого обличья. Удалось и в этот раз, хотя гордиться, конечно, особо нечем. *** Убежищем оказалась какая-то база ЩИТа, то ли заброшенная, то ли законсервированная, но Роджерса охранная система узнала, даже такого, и, видимо, его уровень доступа оказался достаточным для проникновения внутрь. Он прижимал его к себе, как не вполне согласную новобрачную — сильно, что и не шелохнуться, и вместе с тем аккуратно. Брок поизвивался, надеясь, что его отпустят идти своими ногами и по дороге можно будет хотя бы осмотреться, но Каррах расценил это как попытку сбежать и прижал его так, что стало не вдохнуть. База все-таки была законсервирована, потому что в коридорах, стоило сработать датчикам движения, зажглось тусклое аварийное освещение и загудела система вентиляции. Стены давили, в голову снова полезли мысли о Джеке и остальных, в груди неприятно дергало, предчувствие, что его выебут огромным членом, без смазки и жалости, но от большой любви, тоже не добавляло оптимизма. Все это было бы смешно, если бы не угрожало серьезными травмами и смертью от кровоизлияния в брюшину. Протаранить кишки насквозь для того, кто голыми руками выдирает куски прочнейшего металла, было плевым делом. Может, Роджерс, очнувшись над его трупом, и пожалеет, да вот только Броку будет уже феерически похуй. Чудовище притащило его в комнату для буйнопомешанных, всю сплошь выложенную матрасами изнутри, огляделось (Брок в душе не ебал, зачем в заброшенном бункере эта лайт-антихалк-камера) и осторожно поставило его на ноги, выпрямляясь в полный рост. Что ж, сбежать не выйдет — дверь с глухим щелчком захлопнулась, а окошко индикатора сетчатки, служившее, видимо, биометрическим замком, закрылось бронированной пластиной, покрытой все тем же матрасом. Почти белым. Обманчиво-мягким. — Каррах любить, — решило пояснить Броку чудовище. — Да, блядь, я как-то догадался, что не в шахматы играть, — Брок нервно передернул плечами, стараясь не делать лишних движений, особенно резких. Жопе и так пиздец, но может хоть не насмерть. — Каррах, — снова, как дебилу, пояснило чудовище, тыча толстым, как среднестатистический хуй, пальцем себе в грудь, — Блядь, — оно ткнуло Брока. Брок заржал. Он пытался сдержаться, но резкий, нервный смех пер изо всех щелей. Что ж, справедливо. Капитан-не-выражайся счел, что это его имя, и в общем-то, был недалек от истины. Брок и был блядью. Существом безотказным и легко прогибающимся подо всех желающих. Новый позывной принят, кэп. Каррах (что за кличка, а?) заворчал низко, басовито, прикрыл огромные глазищи и вжал Брока в свой стояк. А стояло у него что надо — как к арматуре приложили. Дюйма в три толщиной. Ситуация была безвыходной, но Брок был из тех, кто считал, что если даже сожрали, то один хуй остается целых два выхода — вперед и назад. Этот принцип не раз и не два спасал ему жизнь, и теперь чем быстрее он примет реальность во всей силе ее сияющего пиздеца, тем выше его шансы. Танцуй, Далила. Говорят, твои Вавилонские сестры ебались с глиняными монстрами и приручали их. Авось и ты не подавишься. Выхода один хуй никакого. Как говорила Мэй: «Если изнасилование неизбежно, расслабься и получай удовольствие». — Ладно, ебаный ты монстр, — произнес Брок, поглаживая огромный хуй и лихорадочно соображая, как он такое примет без смазки. А что принимать придется, сомнений не вызывало — монстр победно зарычал, как тигр в гон. — Шмотки не порви! — рявкнул он, когда огромные лапищи принялись тянуть его футболку во все стороны разом. Если он доживет до завтра, если выберется — не голым же ему уползать. Оттолкнувшись от тяжело дышащего монстра, Брок как мог быстро расстегнул перевязь, на всякий случай оставив пистолет неподалеку — он не надеялся убить это, но застрелиться самому, вместо того, чтобы медленно истекать кровью из порванной жопы, было отличным вариантом. «Он сдох от любви» — хорошая эпитафия, но вряд ли Роджерс решится высечь ее на его надгробии. Если у него вообще будет надгробие, Роджерс вполне может скинуть его с ближайшей скалы и сказать, что так и было. Он почти успел. Даже ботинки исхитрился сбросить, уворачиваясь от загребущих лап, чем монстра, похоже, только раззадорил. Штаны треснули, разорванные на две половины, в карманах глухо звякнули немногочисленные пожитки, посыпались ключи, выпали коммуникатор и телефон. Брок отпихнул их босой ногой подальше, к стене, чтобы этот монстр, с такой жадностью пялящийся на него, их ненароком не раздавил. Белье он стянул сам, тоже отбросил подальше и чуть не зажмурился, когда Каррах рванул на себе последнюю тряпку. Вот кто пойдет отсюда голым. Во всей, сука, первозданной красоте. Хуй у Роджерса всегда был суперсолдатским. Не большой и не маленький, идеальный, ровный, с нежной розовой головкой, очень чувствительной, если знать, как приласкать. Ненужные, совершенно лишние сейчас воспоминания полезли в голову, и Брок с усилием их отогнал — это не Роджерс. И дело даже не в размере хуя (Брок ожидал увидеть что-то, что ладонью не обхватить и длиной минимум с предплечье, а вышло всего-то дюймов пятнадцать в длину да два с половиной в диаметре — даже у людей такое бывает), а в том, что Брок не мог этой махине доверять. Отрасти Роджерс хуй в сорок метрических сантиметров, и Брок бы ему дал. Пусть не сразу, не по слюне, после долгих уговоров и подготовки — но дал бы однозначно. Потому что Роджерс был человеком, способным остановиться, сжав зубы, даже если это полностью невозможно. Не загонять на всю длину. Не давить, не заставлять, не, не, не. Роджерс его любил. Теперь же, опускаясь на колени перед тем, во что мутировал его нежный заботливый любовник, Брок думал о справедливости бытия. На каждую хитрую жопу найдется хуй с винтом. На его нашелся. Отличный такой хуй, как бы рот не порвать, принимая. Брок обхватил тяжелый ствол обеими руками, несколько раз провел снизу доверху в тщетной надежде, что тварь кончит и на какое-то время оставит его в покое, а потом все-таки открыл рот, пропуская головку. Каррах над ним рыкнул, дернулся, недвусмысленно напоминая Броку, что он не с Роджерсом (и скорее всего уже никогда с ним не будет), и протолкнул свой монстрохуй глубже, в истерично сократившееся горло. Брок захрипел, извиваясь от невозможности втянуть воздух, от охуения, от нежелания сдыхать вот так — с хуем во рту, и чудовище, толкнувшись несколько мучительных раз, все-таки перестало давить ему на затылок. Брок моментально отстранился, чувствуя, что подбородок и даже шея у него мокрые от слюны, прокашлялся, судорожно вдыхая. — Блядь, — сипло произнес он, чувствуя, как болит горло. Как при ангине. — Скво не бояться, — проворковало чудовище, поглаживая его губы своими огромными загрубевшими пальцами. — Каррах защищать. — Аллилуйя, блядь, — выплюнул Брок, у которого от происходящего начинал дергаться глаз. Это только глотка, сучьи боги, что с жопой-то будет? — Заткнись, а? — предложил он и обхватил указательный палец, толщиной с приличный такой хуй, губами. Роджерс это обожал. Роджерс много чего любил, был не избалованным и нежным. Но ему вместо хорошей девочки встретился Брок, и все пошло по пизде. Чудище больше его не понукало. Наверное, здраво опасалось, что при излишней ретивости ебать придется быстро остывающий труп, а не живое теплое еще мясцо. Брок сосал на совесть, так, как никогда и никому, потому что еще ни разу в жизни не делал это для спасения собственных жизни и задницы, а не просто для удовольствия. Монстр, рыча и переступая огромными лапищами, готов был кончить. Брок чувствовал это и трудился, как мог, но все равно оказался на чуть пыльных матрасах своей камеры. С такого ракурса Каррах был не просто огромным, а нереальным каким-то. Казалось, он загораживал собой все свободное пространство, ворочался, как динозавр в тесной скорлупе яйца. К тому, что его не просто и без затей натянут, порвав, и если повезет, то даже не сильно, а вылижут с головы до ног, он оказался не готов. Чудовище порыкивало почти нежно, водило своим толстым, как у теленка, языком по спине и плечам, шее, пояснице, и от его животного, но какого-то мурлычащего урчания становилось чуть легче. Роджерс любил лизаться. Мог часами гладить его, затраханного до полусмерти, трогать по-всякому, вылизывать, неумолимо возбуждая, доводить до самого последнего предела. Похоже, трансформа на эту его особенность не повлияла, и вскоре Брок был мокрым, как новорожденный щенок, начисто вылизанный заботливой мамашей. Такой же слепой и беззащитный, если разобраться. Но Каррах добрался до самого главного. Заботливо подхватил под животом, заставляя задрать зад, и лизал, щекотал, гладил судорожно сжимающуюся дырку и безучастный ко всему член, будто ему там было медом намазано. Брок терпел. Разом как-то навалились усталость и безразличие. Он уговаривал себя расслабиться, перетерпеть, выйти из этого замеса с наименьшими повреждениями из возможных и, похоже, доуговаривался. Когда тварь сунула в него язык, Брок на инстинктах дернулся, но тут же растекся по горячей ладони, поддерживающей его. Он сможет. Он трахался с Роджерсом до полного изнеможения, до саднящей дырки и полной неспособности сохранять вертикальное положение и держать глаза открытыми. Он и сейчас сможет. Подумаешь, потолще. И подлиннее. И сам Роджерс потупее. И вообще наполовину животное. Толстый горячий язык проник внутрь, почти так же глубоко, как обычно проникал член, заворочался там, извиваясь, щекоча, горячо и неумолимо растягивая. Слюна Карраха капала ему на яйца, отброшенный к стене телефон безуспешно пытался найти связь и противно мигал. Когда язык сунулся в него глубже, познавая ранее нетронутые недра, Брок коротко вскрикнул, дернулся, и чудовище тут же успокаивающе заворчало, погладило по животу, как девственную принцессу в первую брачную ночь, вытащило язык, изрядно напустив слюны в задницу, заворочалось мощно, с предвкушением, рыкнуло довольно и… Брок заныл. Он почти ненавидел себя за этот блядский звук, но иначе описать его не получалось. Он ныл на одной ноте, как древняя плакальщица, пытался отползти, избежать болезненного проникновения. Было страшно. Боль резанула по плотным мышцам, между лопаток легла горячая ладонь, накрыв половину спины разом, а снизу Брока будто пытали в кресле ведьм, медленно натягивая жопой на пирамиду Хеопса. Казалось, еще чуть, и он услышит треск. Тихий и страшный. Означающий бесславный конец гибкого и пластичного в нужных (но, как оказалось, не во всех) местах Брока Рамлоу. Предателю собачья смерть. Но то ли в слюне мутанта что-то содержалось, то ли она была достаточно вязкой, чтобы не высохнуть и не позволить его жопе вывернуться наизнанку, то ли чудовище (что сомнительно) знало, что делает, но этот самый треск так и не послышался. Боль и растяжение были адскими, и Брок порадовался, что не жрал ничего со вчерашнего вечера, иначе его бы вывернуло от такого «кайфа». Но Каррах, нежно порыкивая, натягивал его, а Брок все не рвался и не рвался. Чудный гуттаперчевый мальчик. Наверное, человек — такая тварь, которая ко всему на свете привыкает, в этом залог его выживания, а Брок Рамлоу умел выживать там, где другие ложились и сдыхали. Поэтому он просто закрыл глаза и расслабился. Максимально. Каррах был сильнее, он хотел его трахнуть, и сделать с этим было можно ровным счетом нихуя. Ни о каком кайфе, конечно, не могло быть и речи. Может, если бы Брок до этого радостно кончал на внушительном капитанском кулаке, он и сейчас исхитрился бы поймать общую со своим чудовищем волну, но он не кончал. Он вообще больше любил драть вечно тесную задницу Роджерса, кайфуя от того, как ее хозяин стонет на члене, как, забываясь, трет свои розовые соски и подмахивает, как кричит в голос, кончая без рук, забрызгивая себя до подбородка. О, да, и наоборот было хорошо. Никаких тебе пирамид Хеопса. Нормальный человеческий хуй, приделанный к нежному влюбленному в него Роджерсу. Не то, что сейчас. — Мргх, — прохрипело чудище, крупно вздрагивая, и до Брока вдруг дошло, что оно… сдерживается? Боится его заебать раньше, чем получит свою долю кайфа? — Мргх, Каррах любить нежную скво. — Ну охуеть теперь, — одними губами ответил Брок. Стоило глубоко дышать, раскорячившись, сдыхая на огромном хую, чтобы услышать от Роджерса это. Полгода тот молчал, как пленный гидровец на допросе, а тут… — Любить, — нежно проворковало чудовище и толкнулось в него, крепко удерживая обеими руками. Застонало хрипло, почти знакомо, и Брок горячо взмолился всем известным ему богам, в которых никогда толком не верил, чтобы Роджерс на волне кайфа перекинулся обратно. Пусть шею свернет. Так будет честно. Наверное. По-мужски. Он отказывался воспринимать происходящее как наказание. Никаких «так тебе и надо». «Так и надо» — это когда по морде. А не вот так. Наверное, он притерпелся к неглубоким медленным толчкам, каждый из которых ощущался, как натягивание на дуло танка, и сопровождался «нежным» порыкиванием и облизываниями плеч и напряженной шеи. Когда его стали драть интенсивнее, натяжение там, внизу, стало почти невыносимым. Это была даже не боль, а так, на самом краю бездны, будто пуля у виска просвистела и ждешь — срикошетит или пронесло? Чудовище елозило по нему, все резче подавая бедрами, утробно рыча, вылизывая и поглаживая, и Брок как та шлюха, отрабатывающая вторую смену в борделе, думал — да когда ж ты уже кончишь? Надеяться, что тварь не станет фаршировать его своей спермой, было глупо, но надежда — дама живучая. Что ж, она издохла под оглушительный рык этого Карраха. Брока будто насадили задом на пожарный гидрант и врубили его на полную. Кажется, это называлось колонотерапией и когда-то считалось полезным для организма. Брок орал вместе с чудовищем, безуспешно извиваясь, чувствуя, как тяжелеет внутри от «заряда позитива», как раздувается живот, как футбольный мяч, и он кричит, кричит, кричит от этого всего. И его наконец отпускают. Он не мог свести ноги. Изнутри будто вытащили кусок, и он чувствовал пустоту. Горячая сперма вытекала из него тяжелыми толчками, ебаное чудище специально давило Броку на живот, любуясь плодами трудов своих. Он представил, как смотрится сейчас. С незакрывающейся жопой, мокрый от спермы, как ебаная порнозвезда после групповухи, все еще стоящий раком перед «любовником». — Хорошая, сильная, — ворковал Каррах, вылизывая его, а Брок смотрел на телефон, все еще мигавший в поисках сети, и не чувствовал ни стыда, ни злости — нихрена. Будто из него вместе с огромным хуем вытащили что-то важное, оставив апатию и пустоту. Пожалуй, надо было быть благодарным судьбе за странное состояние созерцательного похуизма, вдруг накрывшее с головой. Потому что вряд ли этот Каррах удовлетворится одним разом. Роджерсу всегда было мало. Но у Роджерса была совесть. У чудища, в которое он превратился, был только огромный хуй и желание трахаться. Каррах вертел Брока так и эдак, как тряпичную куклу. Как охотничий пес плюшевого зайца. То грыз, то трахал, то носил с места на место. Больно не было. Брок, если начистоту, несколько раз готов был вырубиться в самые «интересные» моменты от общей усталой заебанности, но ему не давали. Ласкали, прижимая к мощной груди, лезли пальцами во все места, лизали — тоже везде, гладили по голове, кончали в рот и на спину, катали на хую, и когда обнаружили, что еще чуть — и даже его жопа не выдержит издевательств, доебывали между бедер, спускали на лицо. Клеопатра, которая, говорят, считала сперму эликсиром молодости, удавилась бы от зависти. Брока от того количества, которое в него влили со всех сторон и в котором чуть не утопили, должно было откатить к младенчеству. Но увы. Вырубаясь, он сквозь пелену кромешной усталости почувствовал, как со спины прижимается знакомое тело, обычное, человеческое, но сил уже не было никаких. И не у него одного. Он смог — вот о чем получилось подумать перед тем, как сознание уплыло в неведомые ебеня. Он жив.