Чат — мелкий
мелкий (3:51) прости, сейчас еще немного букв будет… я просто забыл тебе сказать, что в четверг я буду в кафе, в привычное время мелкий (3:51) и я, конечно, не настаиваю, но ты можешь присоединиться, если захочешь… криса опять не будет, у него прием… да мелкий (3:53) я понимаю, что это — через четыре дня и, вероятнее всего, тебе нужно больше времени на поразмышлять и все такое, но, да… кто знает мелкий (3:55) ладно, это все. спокойной ночи, забыл тебе это сказать мелкий (3:55) /люблю тебя/ мелкий (3:57) это ведь нормально, что я это говорю? мелкий (3:58) ладно, я опять слишком много думаю, а это, как ты сам наверняка знаешь, к мало чему хорошему приводит мелкий (3:59) ладнохорошо, теперь точно все… мелкий (3:59) спокойной ночи, хен С этого момента легче не станет, так ведь? Телефон так и пролежал нетронутым — увидел отблески просыпающегося солнца, пробивающегося через зашторенное окно, скользнувшего по чашке с остывшим кофе и невесомо обводя каждую трещинку по контуру. Видел также отблеск холодной луны, пережил трехдневную смену дня и ночи. Все это время за окном буря из дождя и грязи, ветер завывает, не давая возможности нормально думать. В самой квартире собираются тучи, почти что въедаясь в серое пятно в черепной коробке, называемое мозгами. Измученный выдох и нетерпеливое жевание обветренных губ. Достало. Чанбин понимает, что время на исходе, а он до сих пор не принял решение. Ему ничем не поможет хождение вокруг да около, игнорирование сообщения. Еще пару суток таких мучительных раздумий, граничащих с бессонницей, и он окончательно свихнется. Благо, одно он знает точно — сойти с ума и упасть в пропасть он себе позволить не может. Раньше принятие решений было легче: В жизни полной одиночества на раз-два можно было выбрать самый легкий, самый простой путь. Тот, от которого тебе, чаще всего, будет очень хуево, но ты же привык, тебе уже все равно. «Это же я, на себя мне плевать. Зачем стараться ради собственного же блага?». А сейчас то он не один. Все случающееся с ним, весь негатив и горечь, непосредственно влияет на его истинных; на двух друзей, в конце концов. Так что при принятии решений, особенно таких важных, он обязан учитывать и их тоже. Сейчас он стоит на пороге потенциально нового начала; новой, мать его, жизни, в которой речь идет не только о нем и его экзистенциальном ангсте. В этой жизни их трое. И если они идут на контакт, делают шаги навстречу и жертвуют собственным же комфортом, он обязан отплатить им той же монетой. Раньше ему бы понадобилось еще больше времени на размышления, но сейчас все по другому. Пора с разбегу прыгать в ледяную воду и учиться плавать. Даже если и пулей хочется убежать от конфронтации. Даже если ему пиздецки страшно.×××
Первое, о чем подумал Чанбин, когда разглядел родной силуэт из сотни незнакомых — он очень сильно проебался. Младший, как всегда, тепло и приветливо улыбается, а брюнет считает, что отнюдь не заслужил созерцать его яркие глаза, купаться в этой немного подпорченной (самим же Чанбином, вероятнее всего) искрометной воле к жизни. А она такая тонкая, но прочная, как стальной трос. Все как тогда — в их первый совместный завтрак. Только на этот раз они до кафе так и не доходят, вместо этого присаживаются на скамейку в парке. Сам Джисон смотрит на него глазами не озорными, а полными боли; и как тогда тихонько улыбается — уголки губ были устремлены вверх, но в глазах, опять же, отчетливо отражалась боль. Какие секреты скрыты за этой наигранной улыбкой? Бессонные ночи на мокрой насквозь подушке, слезы, катившиеся по, некогда, пухлым щекам каждый вечер? Все тщательно скрывается за широкой улыбкой и не к месту шутливыми высказываниями. Все происходит медленно; время будто остановилось в здесь и сейчас. Они смотрят друг на друга, без слов. Омега даже не замечает, когда слова сошлись на нет. Альфа медленно испепеляет изнутри взглядом — кучей вопросами, на которых у омеги ответа нет. Чанбин не сопротивляется. Ты нас не хочешь? Хочешь избавиться? Почему, хен? Почему ты такой эгоист? Чанбин не знает. Эти мысли начинают сводить с ума. Омега толком не может уловить суть вновь начавшегося рассказа, потому что не может перестать думать, думать, думать… Все слишком натянуто, слишком неловко; почему он не может выдавить из себя ни слова? Как у Джисона получается говорить и говорить, подбирать слова? О чем вообще он говорит? Чанбину показалось, или речь зашла о нем? — П-прости, я отвлекся… Вряд ли он знал, как сильно хочется выговориться альфе — про то, как засыпал с телефоном в руках, в надежде, что за пару-тройку дней проснется от звонка, что его вырвут из этого кошмара, который, по всем законам жанра, должен быть прекрасной сказкой. Да, местами он может быть наивным и чересчур мягкотелым, но он не дурак. Джисон прекрасно знает, что не бывает всегда безоблачно и хорошо. Даже если и на восемьдесят процентов научился этому у Криса. Самостоятельно убедился же он в этом прямо сейчас — когда речи старшего продавливаются тихими всхлипами, когда Джисон понятия не имеет, на чем еще держаться, как не сорваться самому. Но он старался и будет стараться быть сильным. Он ведь альфа — он сможет поддержать беззащитного и драгоценного омегу перед собой, он справится. Во что бы то ни стало справится. Даже если и придется бороться с самим собой. Он же не может так сразу оставить старшего подле себя, не может перехватить запястье и потащить домой, в их с Крисом дом, чтобы защитить и — «теперь это и твой дом тоже» в шею выдохнуть. Так оно не работает. Пока Чанбин не будет готов, пока сам для себя не решит, где его настоящий дом, он не имеет никакого права требовать от него… Любви, что ли, как бы грустно это не звучало. Угомонить кричащего внутри себя альфу стоит нечеловеческих усилий — его омега, такая ранимая и нуждающаяся в нем, прямо тут, ну же, лишь руку протяни и заключи в объятия. Но сделать верный, рациональный шаг сейчас куда важнее, чем прижать дрожащее тело к себе, следуя внутренним порывам. Он просто должен дать понять, что он тут, что он рядом; он заполнит ту пустоту в душе, которую омега, наверняка, испытывает. — П-прости, Сонь… Прости, что- Что избегал вас… — в дрожащем голосе столько искреннего сожаления, что Джисон все же придвигается ближе, слегка касаясь плечом плеча, не позволяя себе большего. — Я никогда на тебя не злился и не обижался, хен… Я рад, что ты согласился встретиться и рад, что ты пришел… Спасибо. — Нет, нет, не благодари меня, боже… Джисон, я же… Черт, это же ненормально! — Что именно? — То, как я себя веду… В смысле- Среди всех людей в мире, вам достался я! Это ненормально, — тараторит омега, когда голос ломается. — Я-я веду себя ненормально… — Хен, тише… — шепчет альфа, испытывая очередной яркий порыв прижать старшего к себе. — Ты вел себя… Нетипично. Но это не значит, что ты ненормальный, — пытается поддержать он словами. — Я просто… Я не понимаю... Ты ведешь себя так, будто ничего не произошло. — А что хорошего в том, чтобы держаться за прошлое? — Просто, — брюнет делает паузу, то ли чтобы перевести дыхание, то ли раздумывая над ответом. — Как ты можешь так быстро меня простить? — Тебе было бы легче иначе? — недоумевает он. — Я не знаю… — Джисон уже от этого чувствует, как лицо наливается красным, как ему охота вразумить старшего. Точно также, как недавно он пытался достучаться до Криса. — Наверное, да. — Блин, хен, да ты- Только не начинай говорить так же, как Крис! — интонация младшего скачет и Чанбину почему-то кажется, что ему очень-очень неуютно сейчас. На самом же деле, у младшего банально накипело, что означает — время лекций; а.к.а травить тараканов в голове. — Вот, чего я не понимаю в вас двоих! Да, ты можешь чувствовать, что ты не лучший, можешь чувствовать себя недостаточно хорошим и думать, что мы достойны кого «лучшего»- Хер его знает, что это должно означать… И знаешь — да, ты абсолютно прав! Нашей омегой мог бы быть, кто угодно. Но им оказался ты! — младший встает со скамьи и становится перед омегой, при этом активно жестикулируя. — Зачем вообще страдать херней и ломать голову тупыми теориями, мол, а как могло было быть, или что за срамотень вы себе там выдумываете? Почему бы просто не признать- Просто любить? Узнавать каждую новую деталь о друг друге, смеяться, плакать и страдать вместе? Понимаешь, главное это вместе. Д-да просто жить вместе? Зачем лишать себя будущего из за- Из-за чего? Из-за этого пришлепнутого голоса у тебя в голове? Из-за этого кряхтящего хуесоса? Из-за того, что никогда не произошло и не произойдет в реальном мире? Почему все считают, что познать истину можно только через лишения и горести?! Почему вы себя так накручиваете? Крис не имеет ни малейшего понятия, нравимся ли мы тебе, блюешь ли ты лишь от одной мысли о нас? Ты тоже хорош- Думаешь, что недостаточно хорош, что ты весь из себя такой неправильный? Если хочешь узнать мое мнение — то ты самый милый, красивый, талантливый, классный и вообще лучший омега, которого я когда-либо встречал! Что, глупо и наивно звучит? Ну и что? Именно так я и считаю! И ты меня не переубедишь! Даже не пытайся! Хочешь поговорить насчет кто прав, а кто виноват — иди к Крису, потому что у него тараканы уже из всех щелей лезут! Но знаешь что? Я на сто процентов уверен, что одним единственным разговором вы сможете- Да даже если и не сможете все решить, то хотя бы поговорите и- И поймете, что хоть делать нужно! И- Я в шоке, люди разучились коммуницировать, боже… Нахер жить в своей голове и додумывать кто что считает? И вообще я- Да это даже не соответствует реальности в девяносто девяти процентах… И я- Я… — наконец сделав паузу, альфа встряхнул отросшей челкой и, сделав глубокий вдох-выдох, вновь приземлился на скамейку. — Я не знаю, почему вообще начал этот монолог, черт… Настала пауза, длившаяся не больше двух минут, но обоим показалось, что час, никак не меньше. Джисон за это время переводил дыхание, поражаясь, откуда у него вообще появилось столько мыслей по поводу всей ситуации, ведь сам он считал, что все просто. Любишь — значит будь рядом. Чанбин же переваривал только что сказанное и понимал, что младший, на самом деле, прав, удивляясь тому, как просто тот разложил все по полочкам. А может оно так и есть — просто? Неужели решение именно в обычном конструктивном разговоре? — О чем я вообще тараторил? — неуверенно спрашивает Джисон. — Ты говорил о том, что нужно жить, а не думать о жизни, ведь одновременно эти вещи не работают. — Да? В смысле — да, именно об этом я и говорил, — утверждает он, хоть и слегка неубедительно. — Я… Я понимаю о чем ты. В голове снова ураган мыслей; но в этот раз Чанбин не тонет в них — он задумывается. Он понимает, насколько это бессмысленно и вообще тупо — когда хочется показать свою беспомощность, когда хочется кричать от бессилия, плакать и выть в подушку, но ты, из-за выдуманных тобой же блокад, запрещаешь себе. Даже если и знаешь — есть те люди, которые поймут, которые примут. Которые любят тебя. Это же просто часть его — его омега — это она хочет, чтобы Чанбина пожалели, обняли, приласкали, приютили и помогли, это ей хочется заботы. Ей хочется, чтобы ее принял и сам парень, но нет — тот ненавидит ее всей душой, почему-то. Причины есть и кроятся они где-то в глубинках детских травм, но… У Чанбина уже нет сил бороться против себя самого; делить себя на «Чанбина» и «омегу». Разницы же нет. Омега это неотъемлемая часть Чанбина. Чанбин — омега. Ему же хочется — так-так-так хочется — прижаться к младшему прямо сейчас, вдохнуть его запах, покраснеть и захихикать совсем глупо из-за прежде сказанного. Ему хочется верить, что он «самый милый, красивый, талантливый, классный и вообще лучший омега», хоть это и глупо и наивно и он понимает, что это кричит не разум, а чувства. Это неправда, но… Так хочется быть именно этим омегой для Джисона, для Криса… Так хочется отбросить все мысли в сторону и просто сказать- — А, ну хер с ним... — прошептал омега и, не сдерживая больше эмоций, сделал то, о чем порой себе даже мыслить запрещал — порывисто обнял рядом сидящего альфу. — Х-хен? — выдохнул тот, неверяще глядя на старшего. Точнее — на его черную макушку, ведь сам Чанбин носом зарылся ему в шею, руками крепко обвив шею, прижимаясь настолько близко, насколько позволяло неудобное сидячее положение. — Хен! — поняв, что все происходит наяву, лицо младшего озаряет счастливая улыбка, а крепкие руки бережно обнимают Чанбина за талию, носом зарываясь в черные волосы, как всегда пахнущие чем-то цитрусовым. Запах, сводящий с ума. Сразу хочется большего — поцеловать свою омегу, припасть к розовым губам, показать, наконец таки, как сильно он любит, как яро желает... Не сейчас, еще не время. Прижавшись еще ближе (казалось бы, куда еще ближе?) к Джисону, омега моментально почувствовал то, что не испытывал… Ни разу за все двадцать с лишним лет, честно говоря: Тепло, уют, спокойствие; наконец то позволить себе расслабиться и с наслаждением вдыхать запах альфы, присущий лишь ему единственному; быть в его объятиях вечно, укрытый от всего мира; Джисон будто обломил все его иголки за раз… Так мало прикосновений, и такой ураган чувств. Почему… Почему Чанбину кажется, что именно сейчас он дома? С этой мыслью он медленно, нехотя даже, разрывает объятия. Он… Он нашел свой дом? Они просто смотрели друг на друга, не нарушая момент словами, упиваясь близостью. Глаза говорили все за них: «Прости меня, Сонь… Я так скучал по вам, мне было… Мне просто было страшно.» «Я знаю, хен, все хорошо, теперь все в порядке… Я тоже скучал. Мы скучали…» И как бы страшно не было Чанбину это осознавать — Джисон смотрел на него взглядом полным любви. Самой настоящей любви и обожанием. Омега не знает, что в этот момент произошло у него в голове, но он поклясться готов, что услышал характерное «клик». В этот момент он каждой клеточкой тела осознал, как сильно скучал, как ему не хватало именно этого. По ним он невыносимо тосковал, тосковал давно, и их ему катастрофически недоставало каждый прожитый день. Именно сейчас он всей ясностью осознал значение фразы — «Что имеем — не храним, потерявши — плачем.» И поклялся себе, что предпримет все усилия, что сделает все, на что способен, чтобы уберечь это семечко зарождающего счастья. Их счастья. Он готов меняться, готов переворачивать собственное мировоззрение на 180, лишь бы эта улыбка, это бесконечное счастье в глазах Джисона никогда не потухло; чтобы как можно быстрее увидеть огонек жизни в глазах Криса. — Я люблю тебя, хен… Чанбин снова обнимает альфу, на этот раз отчаянней и чувственней. Хоть он еще и не готов сказать «люблю тебя» в ответ, как никогда прежде он убежден: Если счастье его истинных — это его счастье, то он постарается, из кожи вон вылезет, чтобы наконец-то стать счастливым.