Asphyxiation

      Намджун с детства ненавидит холод. Ведь он олицетворяет одиночество, отсутствие того, кто бы мог тебя согреть. Маленький мальчик всегда боялся остаться один.       Он никогда не был похож на своих одногодок. Очень умный, социально замкнутый и неуклюжий. Слишком высокий и худой для омеги, но слабый и нескладный для альфы. В рядах бет ему тоже не было места — сладкий и приторный запах.       Он не мог стать частью одного из вторичных полов, но одновременно и находился в каждом, как бы это абсурдно не звучало. Внешность беты, характер альфы, жизнь омеги — этим и являлся Ким Намджун с самого своего рождения.       Семья ненавидела его и всячески презирала. Каждодневные упрёки и издевательства будь то завтрак, обед или ужин. Самое дорогое в жизни Нама, что должно его оберегать и спасать, медленно убивало юношу изнутри. Сгрызало хищником все органы, перекрывало дыхание и заставляло каждую ночь рыдать в подушку, заглушая скулёж раненого зверя.       Но бывало, что сквозь эту тьму пробирались лучи надежды. Его личной надежды. Хосок был старше на два года и не являлся ему братом по крови, но, несомненно, оставался им на деле. Всегда старался оберегать: брал все проступки на себя и получал наказание, нёс ношу достойного сына, то, что не мог сделать Намджун. Ограждал своего младшего от всего.       То, чего отец и мать не смогли воспитать в нём, они реализовали в приёмном альфе, нашли замену бракованному сыну.       Когда Джун ушёл в семнадцать из дома, про него просто забыли, как будто он никогда не рождался.       Скрепя сердцем, омега прекратил какое-либо общение с братом. Запрятал свою привязанность в самые дальние уголки души, оставив только пару строк: «Надежда всегда теплится даже там где её нет». Тогда ему стало холодно.       В тот день он пообещал себе, что холод станет его верным спутником, и старые детские страхи забудутся.       Но сейчас всё поменялось: холод перестал идти с ним в ногу — предал. Старые раны закровоточили с новой силой, а Намджун потерялся в этом чувстве.       Он пытается найти выход из чёрной клетки, прутья которой с неимоверной силой сжимаются и перекрывают кислород.       Бороться нужно, но сил и желания уже нет. Слишком сильно за эти года промёрзло его тело, а жизнь потускнела. Всё перестало иметь ценность. Возможно, эти слова звучат банально, но он устал.       Резкие запахи и яркий свет ударной волной выбивают последние граммы кислорода и выталкивают наверх.       Только что сжимающиеся стены, будто в одно мгновение, осыпаются и дарят свободу. Глаза Нама резко раскрываются и также быстро закрываются вновь, ослеплённые яркостью внешнего мира. Барабанные перепонки нежно отводит шелест тонкой и мягкой ткани. А нос щекочет запах свежести и ещё чего-то. Чего-то такого знакомого, слишком знакомого.       Запах железа. Запах боли. Запах страха. Запах опасности. Крови.       Кожу обводят холодные пальцы, гуляющего в помещение ветра. Возможно, не только кожу — холод забирается в самую душу, куда-то в грудную клетку.       Скрепя зубами, Ким слегка привстаёт и концентрирует своё внимание на источнике его страха.       Он стоит около распахнутого окна; белоснежные шторы так выгодно обволакивают чёрную фигуру Монстра. Взгляд его сосредоточен на чем-то, что явно находится не в этой комнате, о чём свидетельствует тлеющая сигарета в длинных пальцах.       Джун сглатывает, боится шевелиться. Да что там шевелиться, он даже дышать лишний раз не смеет. Смотрит неотрывно на большие и сильные руки, на пальцы, кое-где опоясанные шрамами, но даже так не потерявшие своей привлекательности. Ощущает себя этой несчастной сигаретой, так как понимает, что он так же будет тлеть, а его жизнь медленно затухать в этих же руках. — Боишься меня? — слова срываются с губ Чонгука слишком быстро для Джуна, чтобы вообще понять, о чём его спрашивают, но так неожиданно, из-за чего он неосознанно вздрагивает. — Можешь не отвечать — я и так знаю ответ.       Мужчина резко разворачивается и цокнув, тушит свою сигарету в рядом стоящей пепельнице. Он смотрит прямо в глаза своего пленника и будто смеётся — ему нравится чувствовать превосходство над другими, а над этим пареньком особенно. Ведь неуловимый RM оказывается не таким уж «неуловимым». Нет такого человека на свете, который бы мог скрыться от него — Чон Чонгука: живого ужаса и самого большого кошмара. Такие слова тешат его самолюбие. А ещё один пример власти, который сейчас с ужасом оглядывает Чонгука и, сам того не замечая, пятится к изголовью кровати — главное подтверждение.       Намджун молчит, он не может сказать ему прямо: «я просто в ужасе от тебя до такой степени, что хочется волком выть», — так как в тот же момент расшибёт себе голову об деревянные стойки той самой кровати, в которой и ищет спасения. Он не может признаться в этом даже самому себе, гонит мысль куда-нибудь подальше, иначе Кима начинает подташнивать от отвращения к своей персоне.       «До такой степени ты пал, Намджун, что боишься его. Ты просто ничтожество», — где-то на периферии сознания осуждающе кивает головой его «я».       И оно право, как бы не хотелось признавать этого, но всё так и есть. Джун холодными пальцами комкает красные простыни под собой, закрывает глаза и расслабленно откидывает голову слегка назад.       «Если умирать, то хоть с гордо поднятой головой. Меня достаточно мешали с дерьмом».       Отчего-то от этих мыслей в один миг на душе становится очень легко, словно он познаёт весь смысл бытия.       Чон, наблюдая изменения в поведении сидящего на кровати парня, удивлённо вскидывает бровь и открывает рот, чтобы озвучить ещё что-то, но его перебивают. — Великий Чонгук теряет хватку, — карамельные глаза омеги резко впиваются в чёрные омуты напротив. И так узкие, они ещё сильнее сужаются и по-лисьи смотрят: насмехаются и провоцируют. — Чем я заслужил такую честь? Чтобы мять простыни, а не жёсткий стул где-нибудь в подвале. — Не пристало кролику показывать зубки волку, — тянет Чонгук, расплываясь в довольной улыбке, ведь он не ошибался, когда увидел в этом омеге что-то «этакое». — Но только одно слово… И ты будешь не в комнате для гостей, а в моём подвале. — Вы очень любезны, но я вынужден отказаться, — Намджун ходит по краю ножа — слишком явно дерзит и язвит. Он понимает, что это может стоить ему жизни, но этот напыщенный взгляд его бесит так же как и его обладатель. — Следуя из моего местонахождения, я здесь в качестве гостя. Странные у вас приветствия, Господин Чон.       Ким специально кривит лицо в отвращении на слове «Господин», а затем смотрит на реакцию. А Чонгука это забавляет ещё больше — уж слишком эти огрызания слабенькие и какие-то комичные. Альфа подходит всё ближе к большой двуспальной кровати, старается это делать медленно, растягивая каждый шаг. Омега не меняется в лице, но немного отползает назад, подальше от приближающегося мужчины — старается держать безопасное расстояние. — Ты думал, что будешь совать свой нос в мои дела, и я это спущу с рук, — Чонгук не упускает момента, чтобы не напомнить Джуну причину его положения. — Где диск со всей информацией, крольчонок?       Намджун открывает рот от возмущения на данное прозвище, но сразу же остывает, расплываясь в злорадной усмешке. Осознание того, что он на шаг впереди Чонгука, приятным теплом расползается по телу, щекоча кончики пальцев. — Жалко тебя расстраивать, но увы и ах, диска тебе не видать, — закинув одну ногу на другую, Нам, довольный собой, с вызовом ведёт бровью, наслаждаясь вопросом в глазах альфы.       Неловкую тишину прерывает трель звонка телефона в заднем кармане брюк Чона. Мужчина быстрым движением руки достаёт аппарат и нажимает кнопку ответить. — Да.       Намджун не слышит, что говорит человек на той стороне телефона, но по изменению эмоций на лице главы дома Чон, понимает, что это явно не нравится мужчине. Он с неимоверной силой сжимает свободную руку в кулак. В его глазах в одну секунду пропадают искры азарта, уступая место агрессии; лицо искажается в гримасе озлобленности. А бегающий по всей комнате взгляд снова возвращается к Наму, но в этот раз с желанием уничтожить и растоптать. — Твою ж мать! Ищите то, что могло сохраниться.       Чонгук раздражённо сбрасывает звонок и откидывает телефон куда-то в сторону стола. Атмосфера в комнате сразу мрачнеет, а запаха крови становится словно больше. Он бетонными сваями давит на Намджуна, выбивая из лёгких последние глотки кислорода. — Сучка, думаешь, что если спалил свой дом, мы не найдём то, что нам нужно, — альфа в один большой прыжок оказывается около кровати и резким движением руки стягивает растерявшегося парня за щиколотку вниз, затем перемещается на смуглую шею, сдавливая её.       Ким испуганно цепляется за сильные руки, раздирая их небольшими ногтями и стараясь освободить горло, но хватка на шее становится сильнее. По жилистым рукам альфы бегут мелкими струйки его же крови, стекая на футболку омеги. В глазах напротив всё покрыто густым чёрным туманом, а на лице расцветает звериный оскал.       Как парень не пытается, а стянуть чужие ладони не получается — они не поддаются. Он тянется вверх к лицу, хочет разодрать в клочья пугающие глаза, содрать с лица вместе с ухмылкой кожу, но не достаёт. Бьёт со всех сил ногами, но всё тщетно. Когда в глазах уже начинает темнеть, у Намджуна больше нет сил. Он безвольной куклой опускает руки, но ему не обидно умирать. Победная улыбка расцветает на обкусанных и пересохших губах. Ведь сегодня трон первенства его: вся нужная Чону информация сгорела пару минут назад вместе с его домом, а оставшиеся знания умрут сейчас с ним. За ощущение того, как Чонгука медленно охватывает беспомощность, Ким не против умереть, ведь в живых его ничего не держит.       Только у смерти явно другие планы: давление с горла пропадает также неожиданно, как и появилось; такой некогда нужный кислород больно продирает глотку, заставляя залиться в противном кашле. Пелена, застилающая весь мир, отступает, а большая тёмная тень приближается всё ближе. Чужое горячее дыхание обжигает щёку, а затем и ухо. — Смерть — это слишком скучно. Мне бы хотелось поиграть с тобой подольше, — шёпот на грани слышимости окутывает сознание Джуна. Слова действуют на него электрошоком, выбивая из полуобморочного состояния в реальность.       Чужие холодные губы резко накрывают слегка посиневшие и опухшие омеги. Чонгук не целует — он кусает, прорывает кожу клыками и слизывает кровь, будто старается сожрать или уничтожить.       Намджун сжимает плотнее зубы и пытается отстраниться, терпит боль, не смеет и пискнуть. Поднимает трясущиеся руки и еле ощутимо бьёт ими альфу в грудь. Воздуха не хватает. Ким чувствует, как снова проваливается в темноту, а чужой язык всё продолжает терзать его рот, нежно оглаживая зубы, а затем остервенело вгрызаясь в опухшие губы.       Последнее, что помнит омега — два звериных зрачка напротив себя, плотоядно пожирающих его, а затем снова темнота.