***
Колено покалывает от прикосновения к алтарю. Затем начинает покалывать и другое — пока Агеро задыхается, вздрагивая от каждого его движения, Баам и сам залез к нему. Короткий поцелуй в шею — у Агеро вырывается стон. Рука скользит от плеча к плечу — ещё один. Баам не сдерживается, растягивая прелюдию, но и не пытается сделать её мучительной. Агеро, кажется, и без этого еле держится: непривычно податливый, ощутимо подрагивает, когда он прикусывает шею. Порой мычит, словно пытаясь что-то сказать, но тут же закрывающий рот со стоном. «Словно перегрелся», мимолётом думает Баам, которому, наверное, никогда не было так легко. Свободно. Четыре пальца свободно входят и выходят, когда Баам отпускает Агеро. Тот, к его удивлению, опадает, растекаясь по узорчатой ткани, которую и сминает одной рукой. На осторожное поглаживание лишь мычит, бросая вымученный взгляд на смазку неподалёку. С удивлением Баам отмечает, что Агеро сейчас даже не говорит. С ещё большим — для того, чтобы вышибить краску на его лице, Агеро говорить не обязательно. От первого же удачного толчка тот вскрикивает, почти рвя дорогую ткань под рукой. Баам сразу же останавливается, переставая ласкать кожу между лопаток, перетекая к самому уху: — Господин Агеро, всё хорошо? И без того розовые уши подсвечиваются красным, когда тот стонет: — Именно, что хорошо! Своды, рассчитанные на церковный хор, с охотой поддерживают голос Агеро, из-за чего Баам с паникой ощущает, словно источников звука несколько. От следующих стонов ощущение лишь усиливается — громкие, несдержанные, они одновременно и греют душу мыслью о том, насколько, должно быть, Агеро приятно, и прожигают щёки смущением — ну нельзя ведь так бесстыдно! Как оказалось, можно — раньше, чем успевает сообразить, Баам ощущает на руке влагу. «Ох», только и может подумать он, глядя на обмякшего Агеро, «Так быстро…». В резко наступившей тишине хриплое, отрывистое дыхание слышно особенно чётко. Вспотевшая спина приподнимается на вдохах и опускается на выдохах — лежит Агеро прямо на покрывале. Баам даже забывает о том, что сам возбуждён — ждёт, чем же ещё удивит его чужая реакция? — Ещё, — хрипло, отрывисто, еле приподнявшись и повернув голову; Агеро ещё не пришёл в себя, но всё равно дёргается наугад, пытаясь это «ещё» получить. Баам наконец отмирает, выходя из него и придерживая, чтобы тот не свалился с достаточно узкого алтаря. В голове начинают вертеться несмелые догадки. Вряд ли Агеро так завёлся из-за того, что они в храме, верно? Проверяя свою догадку он переворачивает беспокойного Агеро на спину и наклоняется, поворачивая чужое лицо к себе. Большой палец медленно, непрерывно гладит щёку, пальцы легонько массируют виски. Замирает. Агеро смотрит на него почти не дыша, вопреки обыкновению даже не пытаясь податься вперёд для поцелуя. Взгляд то и дело перепрыгивает вбок, в сторону ладони на щеке. Через минуту Агеро не выдерживает и стонет, болезненно хмурясь. Дёргает головой, словно пытаясь вынудить погладить, и Баам не останавливает себя от того, чтобы действительно сделать это. Зарыться в волосы, коснуться кончиками пальцев кожи и начать осторожно массировать. Агеро тоже нравилось так. Понравилось больше, чем то, что было у них обычно. Понравилась неспешность, спокойная нежность, нечто настолько непривычное, но впечатлившее достаточно, чтобы… И как ему теперь ждать ещё множество лет до чужой смерти? Теперь, когда он знает, что не один он хочет иначе? Теперь, когда увидел своими глазами, настолько Агеро разморило, насколько он нуждался в простой нежности? Теперь, когда видит в чужом взгляде ту же жажду, что он сам с таким трудом скрывал? Теперь, когда от одной мысли о том, что после придётся вернуться к привычной маске, выступали слёзы, а сердце сдавило, словно тисками? — Позже. Когда вы восстановитесь. — он прижимается губами к груди, плечу, шее, ощущая губами, как Агеро мелко подрагивает. Как бы то ни было, страдать он будет завтра. Не сейчас, когда «можно» ещё не закончилось. Отпускать Агеро до начала следующего дня он не планировал.***
Ночь растягивается на долгие часы. Агеро, единожды распробовав, тянется к Бааму снова и снова, каждый раз замирая из-за того, что тот тянется в ответ. «Ещё», думает он, говорит он, умоляет он, шепчет он, ощущая зудящее горло, кричит он, сам того не замечая. Ещё — Баам целует, отвлекает. Ещё — Баам переплетает пальцы. Ещё — когда он ощущает, что эти пальцы тоже подрагивают. Баам тоже стонет, но еле слышно, пряча лицо на его плече. Припухшие губы ощущаются на влажной, покрасневшей от укусов коже угольками, от которых кровь нагревается всё сильнее с каждым толчком. Под конец Агеро уже не стонет — выдыхает чужое имя от каждой вспышки удовольствия. Только это и остаётся в распалённом сознании. Баам, руки которого на боках, скользят ласково, чутко. Баам целует шею, но не как он сам, широкими укусами, а одними губами. Баам смотрит на него непривычно мягко, умиротворённо, словно кот, нашедший самое высокое и удобное место, как если бы Агеро после долгих ласк наконец вытаскивал его из скорлупки и любовался, наслаждаясь сладкими минутами между близостью и сном. Баам, задавший непривычно спокойный темп, заставляющий прочувствовать каждое прикосновение, каждый толчок. Баам, чуткий, нежный, хотя может быть сейчас любым, каким хочет. Баам, который хочет быть чутким и нежным. Баам, Баам, Баам, ни о чём другом он не может сейчас думать, да и, впрочем, не хочет. Зато ему, пожалуй, впервые в жизни, захотелось отдаться чему-то (кому-то) без остатка. Это он и делает, даже, как положено, на алтаре. Вот только не богу, а демону, раз за разом это «всё» берущему. На очередное «ещё» отстранившийся Баам протягивает куда-то руку и с смущённым удивлением выдыхает: — Ох… Закончились? Агеро не до того, чтобы понимать, о чём он. Протягивает руки и тянет обратно, целовать-целовать-целовать, пока не убедит продолжить. Баам притягивается, но, вместо того, чтобы ответить на поцелуй, поворачивает голову и прикусывает шею. Агеро вздрагивает, словно его прошибло молнией. Баам не останавливается, кусая уже ниже.***
Презервативы закончились быстрее, чем он успел это осознать. Вот Агеро, снова возбуждённый до предела, шепчет в поцелуй «ещё», а вот он тянется к пачке и понимает, что она пуста. За окном ещё темно, слышно их тяжёлое дыхание, колени и ладони припекает от алтаря, благо, всё слабее — соитие на алтаре считалось крупным грехом само по себе, то, что происходило оно с мужчиной, к тому же демоном, забивало последние гвозди в гроб. Осквернялся алтарь неохотно, после многовекового почтения, но верно. Прекращать сейчас не хотелось. Хотелось остановиться лишь когда начнёт светать или кто-то из них не выдохнется. Вряд ли у них будет ещё один шанс в этой жизни. Разве что после неё, но до этого ещё нужно дотерпеть. Потому — поцелуй, ещё один, спуститься от шеи к паху и продолжить иначе. Затёкшие уставшие конечности путаются, но он не спешит. Агеро возится, вдоволь ероша его голову, играясь с рогами, когда получает передышку от укусов. Обводит их пальцами, пытается сжать, но после лёгкого сопротивления проходя сквозь. Мимолётом Баам думает о том, что можно как-нибудь показать Агеро и классические рога, схожие со звериными. Голова гудит от отдающихся ещё в памяти криков, чужие руки приятно сжимают, разминают её, и, забыв, что хотел сделать, Баам утыкается в чужой живот лицом, наслаждаясь. Вспоминает быстро, сразу, как пытается устроиться удобнее, тут же привставая, чтобы спуститься окончательно. Раньше он ласкать ртом ещё не пробовал, но помнил, как это делал Агеро. В любом случае, они настолько распалены, что сейчас единственное, что он мог сделать неправильно — не делать ничего, а научиться можно и в процессе. Даже простые прикосновения языком заставляли заждавшегося Агеро глухо бормотать его имя, чего ещё можно хотеть? И снова, как в начале этой ночи, Агеро не хватает надолго. Увлёкшийся Баам еле успевает отстраниться. Салфетки ещё остались, и перед тем, как вернуться к поцелуям, он наскоро протирает чужой живот. Агеро, непривычно красный, смотрит на него, словно еле держит глаза открытыми, но не хочет упустить ни секунды. Баам замирает, ощущая трепет от такого взгляда. Он тянет чужую руку к своей щеке, трётся, сам не замечая, как улыбается всё шире и шире. — Вам не обязательно только смотреть, хорошо? Не думал он, что когда-то скажет подобную фразу Агеро, обычно более, чем раскованному в действиях. Но сказал. А Агеро лишь кивнул, и в кивке словно проскользнула робость, этой катастрофе совершенно не присущая. Ощущая, как к его лицу прикасается и вторая рука, Баам прикрывает глаза и, преодолевая неловкость, еле слышно говорит: — Мур. Ему страшно открывать глаза, но чужие руки начинают дрожать слишком красноречиво. Неверие, благоговение, восхищение. Бааму больно на них смотреть, потому он сосредотачивается, частично меняя облик. Несколько секунд, и на месте рогов оказываются кошачьи уши. Он не помнил их точного строения, потому не был уверен, что получилось хотя бы похоже, но судя по тому, как Агеро чуть ли не утонул в восторге, аккуратно ощупывая и гладя их, это не было важно. Важно оказалось то, как улыбается Агеро, по-детски искренне заворачивая одно из ушей. То упрямо возвращается обратно, из-за чего-то вызывая ещё большую бурю восторга. «Верно», думает Баам, мимолётно умиляясь, «Агеро любит сложные пути». Но ощупать уши можно и вслепую. Сейчас, счастливого до тихого, радостного смеха, Агеро хотелось целовать как никогда раньше. И он себе в этом не отказывает И всё же до рассвета они не дотягивают. Агеро засыпает, уплыв прямо во время долгого, расслабленного поцелуя. Понимать, что целовали его так, как целовал и он сам, оказалось до странного приятным. Агеро засыпает с открытым ртом, ещё касаясь своим языком его, цепляясь за его плечи. Видимо, разморился, расслабился, сам не заметил, как засыпает. Баам ещё с минуту просто смотрит, пытаясь собрать свои мысли в способную к мышлению массу. «Нужно отнести его обратно». «И убраться», добавляет он про себя, замечая использованную салфетку на алтаре. Убирается он почему-то в чужой комнате, сразу, как плотно укрывает Агеро одеялом и убеждается, что тому не будет холодно. Лишь поднимая небрежно брошенное перо, он вспоминает, что прибраться хотел не тут. На алтаре не хватает нескольких свечей, смято и испачкано покрывало, а вокруг разбросаны салфетки и использованные презервативы. Баам никогда не чувствовал себя настолько неловко. Но, что бы он ни чувствовал сейчас, эта ночь того стоила. Ночной холод начинает действовать на нервы. Только сейчас Баам понимает, что так и не оделся. Ходил голым. Сил смущаться не оставалось, потому, осознавая, насколько он рассеян, он несколько раз проверяет и обшаривает всю церковь, каждый раз находя что-то новое. Несколько салфеток отнесло сквозняком почти к дверям. Некоторые свечи выпрямить и поставить обратно уже не получилось. Заканчивает Баам уже когда начинает светать. В голове вертятся воспоминания и прикосновения, голос Агеро и белый шум. При обратном телепорте он почти промахивается, оказываясь опасно близко к стене, но даже это он замечает как-то погодя, больше взволнованный чужим теплом, что словно так и осталось с ним. Идти до ванны, чтобы лечь на её дне, слишком далеко, и он без слов падает на кровать лицом в подушку. Лежит несколько минут, переваривая произошедшее. Ночь была долгой, истощающей: колени и локти до сих пор покалывало, голова кружилась. Чуть остыв, он вспоминает, как отражались от стен чужие крики, и поднимает руки, крепко сжимая подушку. Вжимается в неё лицом, ощущая вновь проступающий румянец. Смущение и здравый смысл наконец ожили, взявшись за него с силой втрое большей, чем раньше. Если бы подушка не была рассчитана на то, чтобы её не проткнули даже рогами во время кошмара, она бы уже порвалась. «Он… он вот так предложил…», в искреннем шоке думает он, «А я ещё и согласился?!», «Мы… мы и правда… всю ночь?», «Было так приятно», «И ему тоже», мысли вертятся в голове, каждая — словно молоток — разбивает его былое спокойствие на всё более и более мелкие осколки. На воспоминании о том, как он отрастил кошачьи уши и мурлыкал в поцелуй, наслаждаясь чужой реакцией, он набирает воздух в лёгкие и кричит в подушку. Когда он успокаивается достаточно, чтобы посмотреть на календарь, то почти обречённо думает об ещё одной встрече с Ли Су уже сегодня.***
— Хотят изменить процедуру, но лишь усложняют вместо того, чтобы упрощать. Демоны привязчивые, нам просто деться некуда, по-любому количество заявок не уменьшится, несмотря на необходимость трёх письменных одобрений. — Ох, да, это замечательно, — кивает Баам, пусто смотря в такой же пустой стакан. Ли Су еле сдерживает смех, видя, как друг снова подносит посудину ко рту и в очередной раз вспоминает, что тот пуст. «Баам, ты минут пятнадцать смотрел на него, неужели не заметил?» — Что, хорошая ночка была, Баам? Тот отвечает, словно не замечая смены темы: — Ага. — Давно тебя таким довольным не видел. Словно петарда взорвалась, Баам осознаёт — дёргается, стукаясь и об стул, и об стол, почти сшибает стакан, до умильного краснеет и тут же пытается убежать. — Я… Я возьму ещё попить! — Может хотя бы бумаги получишь? Твой Учитель меня изрядно запугал, приказывая отдать их как можно быстрее. Уже сделавший шаг от столика, Баам останавливается, теряя всё смущение и становясь серьёзным. — Какие именно бумаги? Ли Су достаёт из наплечной сумки объёмный конверт. — Расскажешь? Печать на тебя настроена. Ухо, напоминающее кошачье, дёргается, когда Баам подходит. Быстро открывает, достаёт бумаги, читает. Если Джин Сунг сказал, что что-то срочно, то откладывать это «что-то» на потом будет не самой безопасной идеей. По крайней мере для него, Ли Су. — Исправленное задание. Прошло несколько лет, и они закончили его только сейчас?! От этих инструкций ведь… — Нету толка? — Верно. Баам перелистывает ещё пару листов и останавливается, вчитываясь. Выглядит это так, словно он не хотел сдвигаться с места пока не закончит. Ли Су смотрит на часы закрытия и кашляет, привлекая чужое внимание. — С тебя сувениры за всю нервотрёпку, что устроил мне твой па… Учитель. И ещё, Баам, как бы тебе сказать… Кошачьи уши, конечно, милы, и для того, кто делает это впервые, ты неплохо справился, но… — Ли Су! — прерывает его Баам, прикрывая голову ладонями с зажатых в них бумагах. Ли Су не умеет читать мысли, но у Баама на лице слишком красноречиво, большими буквами написано: «Я совсем забыл о них!». Видимо, ночка и правда была весёлая. Даже завидно немного.***
После этой ночи Агеро не мог встать с постели. Проснулся, словно и не спал вовсе, от стука в дверь и робкого: — Владыка Агеро? Владыка Агеро, вы проснулись? Уже утро, скоро… — У меня жар. Отмени все дела на неделю. Я не буду выходить из комнаты чтобы усердно молиться об исцелении. Принеси еду, оставь под дверью и проваливай. Всё тело ломит, как во времена, когда он вынужден был таскать дрова для монастыря. Кровать манит возможностью спать ещё не один час, но, перевернувшись на бок, он шипит от знакомого зуда между ягодицами. «Ночь», мелькает в его сознании прежде, чем он успевает подумать о причине, «Это из-за ночи». Он так и не встаёт с постели, сделав исключение лишь для еды, поднос с которой ставит на прикроватную тумбочку. «Интересно, а то, что Баам был с кошачьими ушами, мне приснилось?». В следующие дни Баам ведёт себя ещё более отстранённо, чем обычно, словно пытаясь возместить прошлую откровенность. Показать, что больше так делать не стоит. Но Агеро всё равно хочет, даже сильнее, чем раньше. Тем более, что уже через неделю слышит звук отодвигаемого кошеля и видит чужие бёдра, умостившиеся на столе. Котик пришёл гладиться. Сам.***
Придя домой, Баам первым делом перечитывает записи. Исправленное и дополненное досье, исправленное и дополненное задание с инструкциями на первое время. Запись на последнем листе — знакомый небрежный почерк, Учитель равнодушно относился ко всем вензелям, что обычно добавляли к буквам падшие. «Хорошо справляешься, Виоле. Даже при неверном задании. Молодец». А после этого — несколько цифр с пометкой года. «Показания со счётчика! У Учителя наверняка есть к нему доступ!» Чем дольше он смотрит на цифры, тем больше ему хочется плакать. Он не совершил ошибок. Он всё сделал правильно. Судя по расчётам, уже сейчас Агеро может стать демоном сильнее, чем Ли Су, даже без добавления предсмертного озлобления! А от того, что цифра росла из года в год, через пару десятков лет он мог перерасти и Баама. Его опасения были напрасны. Все они. Кажется, он испачкал слезами бумаги.