***
— Раз уж мы подняли тему того, как ты меня называешь… «Вы подняли», молча думает Баам. — Мне нравится, что ты называешь меня «Господин», но с недавних пор у тебя появилась прекрасная альтернатива… Почему бы тебе не начать называть меня кое-как получше? Бааму не нужно открывать глаз, чтобы знать, что Агеро подмигнул ему. — Хорошо, Агеро. — Эй! — скорее удивлённо, чем расстроенно восклицает он. — Я ведь о… — Я знаю, Агеро. «Но называть вас согласно вашему званию «Владыка Агеро» не собираюсь». — Какой же ты иногда вредный, — отчего-то совершенно не выглядит огорчённым Агеро.***
На следующий же день он зажимает Баама в углу за шкафом. Тот, судя по всему, не против, даже взглядом украдкой на его губы соскользнул, выдавая ожидание поцелуя. Агеро не заставляет себя ждать. Если Баам не хочет называть его владыкой, то ему нужно просто сделать так, чтобы он захотел, верно? Баам уже забыл о разговоре, знакомо задерживает дыхание, выдавая эмоции. Реагирует на прикосновения чутко. Агеро мимолётом вспоминает, что в последние недели они даже не целовались толком. Но сейчас важнее прильнуть к подставленной шее, выправить рубашку из штанов и запустить руку, почти — Агеро чувствует напрягшийся живот — получая тихий вздох. Важнее распалить Баама, чтобы, опомнившись, он нашёл себя в коварно подготовленной ловушке. Агеро расстёгивает пару пуговиц, ждёт, пока от лёгких поглаживаний Баам не начнёт дышать еле заметно, теряя свой прекрасный самоконтроль, и лишь тогда шепчет, намеренно обдавая чужое ухо дыханием: — А теперь назовёшь меня владыкой? И прикусывает, не давая Бааму опомниться. Насколько Агеро его знает — не назовёт. Но цель, условие, стоило поставить как можно быстрее. Сразу, как станет понятно, что Баам не уйдёт. А сейчас он точно не уйдёт — сомкнул покрасневшие от поцелуя губы, коротко выдыхая. Агеро только сжимает чужое бедро, готовясь к долгой и очень приятной пытке. Для него — точно. Когда Баам сам не замечает, как выгибается, Агеро повторяет свой вопрос, внимательно вглядываясь в мельчайшие изменения в чужом лице: «А теперь назовёшь владыкой?». Баам молчит. Когда Баам стискивает его, прижавшегося вплотную, коленями, он повторяет: «Назовёшь владыкой?». Баам прикусывает губу, изрядно припухшую, упорно смотря в окно. Когда Баам тихо стонет от языка, собравшего выступившую испарину с шеи, Агеро повторяет: «Назовёшь?». Он не говорит это вслух, но знает, что Баам понимает — «Назовёшь — перестану мучить, дразнить. Назовёшь — перестану мягко тереть сквозь ткань штанов, мять бока и бёдра, кусать. Назовёшь — буду паинькой (хорошим мальчиком?)». «Назовёшь — дам долгожданное облегчение». И Баам стонет ещё раз, не выдерживая. Стонет: — Владыка А-Агеро! А затем и в третий, последний раз — от руки, в пару движений заставляющей излиться. Тяжело дыша, Баам опирается затылком о стену. Агеро тихо хмыкает: — А говорил, что не назовёшь. Видя подорвавшегося от возмущения Баама, Агеро улыбается. Не один Баам может быть вредным.***
Гладя чужую голову на своём колене Баам начинает замечать раннюю седину, почти незаметную в светлых волосах. Серебряные волоски ощущаются толще, словно и правда серебро. Тяжелее. Уже не лёгкие, которые одним дыханием можно было растрепать, волоски. — Я так устал, Баам. Ощущение, что ещё немного и слягу с какой-то хворью. И уже не встану. — Агеро двигает головой, чтобы получить больше ласки, елозит затылком по его замершей ладони перед тем, как заключить, — Эти идиоты меня в гроб вгонят. С пугающей его самого нежностью Баам улыбается, убирая упавшую прядь, целуя открывшуюся под ней скулу: — Вот и хорошо. Быстрее к нам попадёте. Агеро лишь недовольно стонет, притягивая его прохладную руку ближе к своему виску, источнику головной боли. Глаза зажмурены, брови сведены. В такие моменты Баам чувствует себя тем демоном, которым должен был быть. Наслаждающимся чужими страданиями. Он ведь правда радуется — от сильного и постоянного стресса не от одного, так от другого Агеро приблизится к смерти. Возможно, лучше, чтобы это случилось сейчас, когда Агеро и не подумает раскаяться. Лучше не дать ему и шанса. Бросить в бурю, заставить устроить резню, унеся с собой как можно больше жизней, наслаждаться каждой пролитой каплей крови или слезой. Так порой думает Баам, тут же коря себя за такие слабые мысли. Даже если Агеро решит раскаяться и попасть в Рай, это будет его выбор. Если Агеро захочет никогда его не увидеть, но жить в спокойствии, он примет это. Должен принять. Сомневаться, не думает ли в его отсутствие Агеро о том, чтобы сменить сторону, он так и не перестаёт. Кажется, заразился чужой подозрительностью.***
— Баам, как скоро ты сможешь находиться в моей церкви? — Баам со слабой улыбкой отмечает, что в последнее время порученное ему святилище Агеро называет лишь «моя церковь». Предчувствия не утихают. — Технически, я могу делать это даже сейчас, если кроме вас там никого не будет. Хоть и с определёнными неудобствами. Агеро серьёзно смотрит на него. — Какими? — Воздух немного покалывает, как при сильной жаре или холоде. Не могу долго прикасаться к большей части предметов, не только к статуям и алтарю, но и ко стульям, постаментам, некоторым стенам. Заканчивая говорить, Баам снова погружается в себя, безрезультатно пытаясь побороть мысли, преследующие его почище инквизиции в её лучшие годы. Не замечает впивающегося в него взгляда. — Баам. Как можно ускорить?.. — произносит он наконец. Ответ звучит почти сразу, лишь пару секунд Баам тратит на то, чтобы осознать вопрос и среагировать. Непривычно долго для него. В последние дни он непозволительно рассеян. — Всё в порядке. Я могу пребывать там почти свободно. Если вы хотите ускорить осквернение, то я принесу всё нужное. Агеро улыбается, привставая, чтобы его поцеловать: — Завтра? Баам кивает, прикрывая глаза. Сегодня Агеро собирался позаботиться о послушнике, случайно заметившего, что он говорит с пустотой. Ещё одна капелька в спокойствие Баама — по крайней мере, пока Агеро останавливаться не собирается. И хоть это лишь капля в море сомнений, вместе с поцелуем она позволяет ненадолго расслабиться.***
Ноги спокойно касаются пола, неспешно двигаясь между рядами. Хвост предусмотрительно спрятан, крылья расплылись по спине чёрным пятном, незаметным под рубашкой. Агеро возится с принесёнными флаконами, прилежно воспроизводя ритуал, что видел до этого лишь пару раз. Баам не поправляет его — нет необходимости. Агеро всё делает правильно. Он чуть не говорит, забывшись, «Господин Кун», слишком уйдя в свои мысли, но вовремя закрывает рот. На удивление, в этот раз его размышления принесли результат. Довольно простой, но обнадёживающий. Он ведь может просто спросить, так? А ложь с его силами определить не так сложно. А после… после достаточно укрепить в нужном мнении. Один длинный шаг, Баам опирается на стул, чтобы оттолкнуться достаточно высоко, и приземляется на алтаре. Осквернение делает своё, и постепенно болезненное покалывание, от которого не спасают даже подошвы, утихает, оставляя лишь волны болезненного жара, идущие от статуи. Проходит пару секунд и Баам садится, спуская ноги с постамента. Каноничная сцена. Запечатлённая во многих святых книгах, во многих демонических пособиях. Демон, сидящий на возвышении и коленопреклонённый монах. Торжественный момент, не раз становившийся поворотной точкой, моментом, когда прежде праведный человек делал окончательный выбор, обрывая связь с Раем. Единственный вопрос. Они с Агеро эту сцену пропустили, не было ни необходимости, ни возможности — не использовать же стол как постамент? А после сомнений в том, чьей же стороне принадлежит его душа не возникало. До этого самого момента, когда тревожное сердце Бааме не выдержало. Агеро бросает на него взгляд, трётся щекой о колено, выдыхая немного удивлённо: — Баам! Агеро смотрит на него словно на внезапно свалившееся счастье. Баам приподнимает чужое лицо за подбородок. — Кто ваш Господин? Стандартный вопрос, отдающий канцелярией. «Кто твой Господь?». «Кому посвящаешь ты молитвы, когда никто не видит?». Два самых частых ответа — «Бог» и «Сатана». Кто-то не следовал букве и отвечал «Ад» или «Рай». Кто-то говорил: «Я сам». Стандартный вопрос, проверяющий лояльность. Баам задумчиво пробегает пальцами в перчатках по чужой скуле, убирая упавшую прядь, отмечает приоткрывшийся от этого рот. Агеро улыбается с закрытыми глазами. — Ты. Баам замирает. Это был лёгкий вопрос. Стандартный, возможные ответы к которому Баам учил не одну ночь. Даже тут Агеро умудрился всё сделать по-своему. Агеро не лгал. Баам бы почувствовал. — Ты, Б-баам. — голос немного хриплый от волнения. Сколько же всего, дьявол побери, Баам не учёл, когда задавал вопрос! Выигрывая время на размышления, он бездумно проводит по линии челюсти, гладит чужую щёку большим пальцем, прислонив ладонь к чужому лицу. Рассмотреть ответ как серьёзный? Как верность Аду? Как обещание обязательно попасть туда? Как… обещание верности конкретно ему, Бааму? Когда Агеро гладит его колено, поднимая ладонь выше, когда подаётся вперёд, прикусывая его бедро через ткань, он с возмущением думает о ещё одной возможности — о том, что это лишь своеобразная прелюдия. «Бесстыдник!», возмущённо думает он. «Вы могли бы отнестись к этому серьёзнее!» — Ну что, Баам, настала моя очередь называть тебя «Господин»? Игривый тихий голос словно оседает на ткани его штанов. Отстранив Агеро, он смотрит ему в глаза, возмущённо восклицая: — Агеро! Это не шутки, вам стоит быть серьё… — Я и не шучу, — говорит Агеро, смотря прямо ему в глаза. Баам думает, что даже он сам не смог бы солгать в таком положении. Судя по взгляду, действительно не шутит. Серьёзное признание шутливым тоном и флирт, это бедствие уверенно тянет его в очередную авантюру. Благо, она как начнётся, так и закончится за закрытыми дверями. Чужие руки останавливаются у таза, не двигаясь дальше. Агеро удивительно послушный, поддаётся прикосновениям трепетно, чутко. Затаивает дыхание, когда Баам неспешно приподнимает его лицо, гладя под подбородком. Хочется поцеловать, а если и целовать, то хорошо, а не как получится, слюнявя щёки. Когда, не прекращая думать о поцелуе, Баам проводит большим пальцем по чужим губам, Агеро сглатывает. Лишь заметив реакцию, необычно яркую, он вспоминает, что так и не снял перчатки. Читая мысли через долгий взгляд в глаза, Баам с удивлением узнаёт о деталях этой странной игры. Словно зная, что его мысли сейчас читают, Агеро повторяет про себя, «Делай что хочешь, Баам. То, что хочешь. Как хочешь. Сколько хочешь. Покажи. Покажи, какие демоны скрываются в тихих прудах. Я не воспротивлюсь.» Собственные мысли покидают его голову. Кажется, он понял, почему во снах Агеро так боялся, что нежность Баама — прощание. Руки почти не слушаются, когда он обнимает чужое лицо ладонями, гладит, наклоняясь для поцелуя. Раз Агеро сейчас вмешиваться не будет, то можно наконец сделать всё не спеша. Можно идти к близости неторопливо, с расстановкой, без особого желания переходить к ней. Сосредоточиться на поцелуях и лёгких прикосновениях, не гонясь за ярким удовольствием. Смакуя. Баам и смакует. Проводит по закаменевшей спине, Агеро слегка прогибается под ладонью. Проводит и по груди, давая пальцам ощутить и плотную ткань, и тело под ней. Замирает, отстранившись. Агеро не открывает глаз, ожидает поцелуя приоткрыв губы. Который ему не дают. Тяжёлое дыхание сбивается, когда Баам ловит ладонь, устроившуюся на его ноге, и через торс ведёт сначала к плечу, затем, медленнее, к шее, затем, совсем тихо, к щеке. Он ведёт, вслушиваясь в реакцию. И свою, и чужую. Агеро неосторожен с желаниями. Он хочет выпустить демона из шкатулки, и он этого демона получит. Агеро распахивает глаза, когда он трётся щекой о ладонь на своей щеке. Если он хочет это сделать — он сделает. И улыбнётся затем чужому удивлению — до чего же лицо стало забавным. Следующий поцелуй отдаёт лёгкой беззаботностью, которая сквозит в улыбке Баама. Дал поцелуй, который Агеро так хотел, да не такой, о каком тот думал. Лёгкий, ласковый, даже дразнящий из-за чужой распалённости. Заставляет подаваться навстречу, пытаться углубить, прижаться губами, чтобы получить больше, жарче, ярче, чтобы сгореть. Агеро и пытается. А Баам лишь шире улыбается, отстраняясь от ударившего жаром напора. Не давая ему подпалить и себя. Вид у Агеро ещё более забавный — недоумевает, растерян. «Разве не этого ты хотел, мой возлюбленный грешник?», со странной лёгкостью думает Баам. «Ты — слушаешься, изображаешь благоговение, и, возможно, впервые в жизни, делаешь то, что делают священники — отдаёшь всего себя своей вере. А я… принимаю это. Веду. Делаю то, что хочу. Как хочу. Когда хочу.» Голова Баама готова закружиться. Агеро же наоборот, приходит в себя. Удивление сходит, обнажая любопытство — и что же будет дальше? Такое же непринуждённое, как и сам Агеро в подобные моменты. Баама так и подрывает притянуть к себе, процедить сквозь зубы с злым страхом, прикусывая челюсть: «Любопытство сгубило кошку, не будь это я, будь это обычный демон, тебе бы сейчас не было так весело!» Но он знает, что услышит в ответ. «Не будь это ты, я бы и пробовать не стал». Потому только вздыхает, пропуская два пальца между шеей и воротником церковной робы. Даже в ночную вылазку, когда никто не мог увидеть, нарядную. Он тянет, не церемонясь с тканью, наверх и на себя, притягивая ближе. «А вот и плавность движений исчезла.» Приходится поёрзать, освобождая место, чтобы Агеро мог поставить сначала одно колено между его, а затем и второе. Баам не перестаёт тянуть воротник, заставляя придвигаться всё ближе и ближе. За спиной словно раскалённая печка. Хоть жар и утихает, но слишком медленно. Слишком много святости накопилось в статуе. Даже остановившись, Баам не успокаивается — тянет, привлекая для поцелуя. А затем ещё одного. И ещё. Неторопливые. Тягучие. Ласковые. В губы. Такие, какие больше всего нравятся Бааму. Не шустрые укусы в шею, не страстное столкновение языков, не мягкие поцелуи в лопатки, словно капли дождя. Они ему тоже нравятся, но такие, словно десерты или нежные вечера наедине, ему нравились больше всего. Агеро невольно срывается, пытается целовать более привычно, словно не может вынести подобного спокойствия. Словно обжигается о него. Каждый раз Баам отстраняется на пару секунд, возвращаясь после них. Рука, медленно гладившая чужую спину, без предупреждения давит, заставляя сделать ещё один маленький шажок. Заставляя прижаться, а затем прижаться ещё крепче, когда рука, не сбавляя напора, проходится по всей спине. Агеро замирает, даже не дышит те несколько секунд, что нужны ему, чтобы прийти в себя. Баам любит так — тесно друг к другу, прижаться и не отпускать, целовать до головокружения. Он и целует. Так, как ему нравится. Мысль, кажется, мелькает у них одновременно, а может, Баам просто сам не заметил, как снова прочитал чужие мысли. Они ведь на алтаре, верно? Святое место. Хоть и полуопустошённый, но сосуд, словно губка впитывающий энергию, что копится вокруг него. Можно навлечь на себя божественный гнев даже просто сидя на нём без должного уважения, не то что целуясь, тем более с демоном. Не то что занимаясь с демоном чем-то большим. «Таким… осквернением… я ещё не занимался», нервно хмыкает Баам. Агеро наклоняет голову, шепча: — Витражи непрозрачные. Двери запираются изнутри. Сейчас… — Пауза, чтобы втянуть воздух. — Сейчас ночь, у стен никого нет. Стены… стены не дают звуку утечь. Мне говорили, что тут даже пытать можно всю ночь, никто не услышит, даже… даже живущие рядом священники. Баам отвечает ещё тише, не заметив, что заговорил вслух: — Вам не нужно меня убеждать. Подавив всплеск смущения, он кладёт в чужие руки смазку, отрывисто командуя: — Подготовьтесь. Первая дверь — сбоку, выходящая к жилому зданию, отсюда заходят монахи. Дверь маленькая, деревянный брус ложится в пазы, не давая двери сдвинуться. Вторая — парадный вход, отсюда можно зайти даже не перелезая забор, перегородивший территорию церкви. Брус большой, явно больше одного человека снимают перед началом проповедей. На месте. Дверь не поддаётся. Обманок нет. Не хватало ещё чтобы их застали уже не за разговором. Если разговаривающий с невидимой сущностью священник может сойти за святого, видящего ангелов, то обнажённый, стонущий и извивающийся священник, с какой-то стати пришедший ночью в храм, вызывает мысли в лучшем случае о слабоумии. В худшем — об одержимости. Подходя обратно к алтарю и избегая прикосновений к стульям, Баам встречается взглядом с Агеро, нетерпеливо добавившим уже третий палец. Весь его вид говорил, что быть одержимым демоном он вполне не против. Подойдя достаточно близко, Баам перехватывает чужую ладонь — ни к чему хорошему подобное нетерпение не приведёт. Переводит на мягкие движения, плавные, заставляющие напрягаться из-за желания сделать иначе. Поцелуй в шею, тоже до издевательства мягкий, тем более не умаляет пыла Агеро. — Пожалуйста, расслабьтесь Баам знает: тому не терпится. Он уже хочет поддаться, привычно отпуская чужие руки с лёгким вздохом, когда вспоминает все те разы, когда ему самому не давали опомниться, вынуждая раз за разом хвататься за чужие плечи и бросать все силы хотя бы на то, чтобы не начать всхлипывать чужое имя. Заставляя потерять контроль. Пальцы в перчатках почти не ощущают кожи, мягкости и шероховатости. Но зато Баам прекрасно ощущает впадину пупка, рёбра, которым из-за образа жизни хозяина не суждено заплыть зажиточным жиром, косточки на плечах. Не было бы ему так жарко, то, может, ощутил бы и тепло шеи, бьющуюся венку. На руки в перчатках Агеро реагирует ещё ярче. Привычная смелость и раскованность теряются, притихшие под смятением. Раньше Баам всегда снимал перчатки. Раньше Баам не гладил его так. Раньше Баам не стал бы при подобной ласке сжимать кисть его руки, заставляя поддерживать нужный ему темп растяжки. Раньше Баам не дразнил его.