Люблю вас, мистер Старк

Эта странная ночь длится, длится и длится. Тони позволяет себе забыться, выпустить сознание из жестких тисков повседневности и представить, что они затерялись между миров и времен, и все, что у них есть, — эта дрейфующая среди равнодушных небес крыша. Ну и еще они сами друг у друга, конечно… А не именно это ли однажды назвали Раем? Питер невольно ежится и зябко обхватывает себя обеими руками, сразу становясь еще более хрупким и беззащитным. Неотрывно глядя на это тоскливым взглядом, Тони, конечно, абстрактно понимает, что это «хрупкое» создание однажды в одиночку завалило Барнса и Уилсона, выстояло против Кэпа и отшвырнуло фургон, словно спичку. Но вот конкретно сейчас ему на это настолько наплевать, что он наконец стряхивает с себя дурманящую неподвижность, быстро подходит и сграбастывает пацана в охапку. Защитить, уберечь, оградить — это вплавилось в подкорку, вросло в нервные волокна, пронизало спинной мозг. Какую бы невероятную работу ни проделал Питер, как бы сильно он ни поражал Тони с каждым словом, как бы ошеломительно ни изменился по сравнению с тем парнишкой, что верещал: «Чувак, у тебя железная рука, вау, круто!», для Тони он навсегда останется Его Мальчиком. И нет, это не потому, что Тони не признает в нем равного себе. Давно признал, чего юлить, и не только равного. Он на полном серьезе считает парня таким талантом, который вот-вот станет круче своего наставника. Видит бог, от этой мысли он испытывает такую неукротимую радость, какую ощущал, пожалуй, лишь во время первого полета в Марке. Но при всем при этом он всегда, может быть, даже понимая бесполезность и ненужность своих действий, будет его защищать, оберегать и охранять. Просто потому что Тони любит его. А с любимыми людьми он не может иначе. — Замерз? — негромко спрашивает Тони, не находя в себе сил даже удивиться глупости собственного вопроса. Не он ли сам встраивал в костюм систему обогрева, по желанию владельца функционирующую в автоматическом режиме и не нуждающуюся в отдельных приказах для того, чтобы поддерживать комфортные условия? Но Питер так мелко дрожит, что Тони понимает: в автоматический режим Паучок систему так и не перевел и теперь расплачивается за это. Вариант, что мальчик дрожит вовсе не из-за низкой температуры окружающего воздуха, он предпочитает загнать на задворки сознания. — Может, домой? — очень осторожно прикасается он холодными губами к краю уха и не столько видит, сколько чувствует, как тот молча кивает. Не давая ему шансов возмутиться, он активирует броню, подхватывает не успевшего среагировать мальчишку в охапку и взлетает. Тот недовольно возится в плену железных рук, возмущенно бубнит, и Тони искренне рад, что его невольная широкая улыбка скрыта забралом шлема. По пути он отдает Пятнице указания набрать ванну погорячее и капнуть в нее чего-нибудь расслабляющего. Им сейчас явно не помешает, причем обоим. Наверняка, были в жизни Тони часы, более тяжелые морально, но сейчас он совершенно точно в это не верит. *** В ванной, отделанной в любимых Питером кремовых тонах, их милосердно окутывает благословенное тепло. По изрядно замерзшим телам моментально пускаются в оголтелый пляс миллионы мурашек. От гостеприимно пенящейся белыми шапками ванны (которая больше похожа на средних размеров бассейн) исходит насыщенный запах чего-то незнакомо-сладкого, фруктового, который хочется вдыхать полной грудью. И, кажется, Тони впервые за всю ночь позволяет себе сделать именно это. Сгружая Паркера на пол и не давая даже шагу ступить, одним нажатием он дезактивирует костюм Питера, довольно думая, какой же удачной была мысль продублировать кнопку свертывания костюма на спине. — Залезай, — слегка подталкивает он его в спину, машинально цепляясь взглядом за свежий синяк справа, почти на боку, но благоразумно решает промолчать. Даже если пацан опять влип в неприятности, сейчас не до них. Как бы жутко ни звучало, но синяком меньше, синяком больше — Тони с этим уже смирился. Питер, видимо, тоже трезво оценив предлагаемое удовольствие, уже не спорит и сноровисто скидывает остатки одежды. А затем со сдавленным вздохом наслаждения ныряет в огромную ванну, уходя с головой под воду так, что лишь весело выскакивающие на поверхность пузыри ябедничают о его местонахождении. Тони усмехается и следует за ним буквально через пару секунд, еле удержавшись от того, чтобы не застонать гортанно от того, как же ему, черт возьми, хорошо. Он усаживается, вылавливает мальчишку под водой за лодыжку и притягивает к себе. Магия воды и неги действует на непокорное создание удивительным образом. Тони всегда благоговеет перед зрелищем превращения самовольного и порой бесящего до стиснутых кулаков упрямца в податливого и на все согласного почти ангелочка, хоть сейчас нимб над головой повесь, честное слово. Из паутины сплести, что ли… Он мягко заставляет Питера откинуться себе на грудь и неторопливо скользит пальцами по так и не поддающейся никакому загару коже. В этих движениях нет ничего, кроме неги и ласки. Ни единого намека на что-то большее, хотя ситуация, казалось бы, более чем располагает. Просто Питер для него сложный феномен. Ученик, любовник и ребенок в одном лице. И нет, Тони это уже давно не пугает и не заставляет бежать к психиатру с воплями о собственной ненормальности. Наоборот, он счастлив. А если кто-то скажет, что это неправильно, когда весь мир концентрируется в одном человеке, он лишь снисходительно посоветует завидовать молча. — Продолжишь? — почти неслышно шепчет он, разрываемый надвое противоположными чувствами. Половина его разъяренно вопит, что хватит мучать мальчика, который и так добровольно взвалил на себя ношу, неподъемную для любого другого. Вторая, истекая едкой желчью, ненавидя саму себя, сухо парирует, что иначе никак. И Питер согласен со второй. — Мисс Хелен сказала, что теперь дело за нами. Чем быстрее мы придумаем, как реализовать нашу, по ее словам, «безумную затею», тем лучше. Этой же ночью мы с Роуди вылетели в Тибет. Пока до Китая в самолете добирались, вроде еще ничего было. А как оказались в этих безлюдных горах на расстоянии всего нескольких сотен километров, вот тут меня и заколотило. Полковник на меня так тревожно поглядывал, даже предлагал остаться внизу, типа, он и сам доберется. И он добрался бы, конечно, я ни капли не сомневаюсь, вот только… Вы ж понимаете, что даже полуживой, зубами цепляясь, но я все равно бы никогда не остался, а если нужно, то ползком бы дополз? И вот отыскали мы ту долину, где Стрэндж остановился в крохотной деревушке, дом его нашли, стоим за дверями, а я не могу руку поднять, чтоб ее открыть. Не могу и все тут. И вообще с места сдвинуться не могу от паники. И вдруг она сама распахивается, доктор выплывает так величественно и спокойно говорит: «Долго искали, я думал, раньше управитесь». Ах ты ж, гад, подумал я. Вот только еще не знал тогда, насколько он все же гад. Тони недовольно морщится: зная в общих чертах, что было дальше, он понимает чувства Питера и не может сказать, что тот неправ, но и Стрэнджа он понимает тоже. — «Давайте сразу все проясним, — заявил он. — Я понимаю ваши чувства, особенно твои, Питер». Я покраснел, наверное, сильнее, чем костюм. «И видит бог, я был бы счастлив вам помочь. Вот только это от меня не зависит». И тут я по ходу перестал воспринимать происходящее. Он вещал долго, словно через силу так, хмурился, но все равно ух как бойко! Нес какую-то ересь, что на самом деле он самый беспомощный человек на земле. Что только стережет силу, но не может ею управлять по своему усмотрению. Что дико тебя уважает, преклоняется, считает величайшим героем, все дела, но ничего не может поделать. Болтал про баланс, нестабильность материи, разрывы в пространстве… — Это он может, — мрачно кивает Тони. — Мне хватило недолгого знакомства, чтобы понять: нахер мне это знакомство не упало. — Ты не представляешь, как мы с мистером Джеймсом уговаривали эту магическую заразу! — Почему? — хмыкает тот и легонько щелкает по макушке. — Очень даже представляю. Одного тебя более чем достаточно, чтобы задолбать любого, но если еще вкупе с Роудсом, то это уже оружие массового поражения. — Вот только мистер Я-Люблю-Выпендриваться почему-то оказался к нему невосприимчив, — досадливо бурчит Питер, и Тони явственно чувствует, как тело в его руках, до этого расслабившееся в теплой воде, вновь оскорбленно напрягается и каменеет. Словно вновь переживая все те чувства, что обуревали его где-то на краю Земли. Не нужно обладать богатым воображением, чтобы понять, что мальчик испытывал тогда. После того, как удалось исполнить почти все, так опрометчиво и безрассудно задуманное, даже то, что до сих пор встречается лишь в низкопробных фантастических романчиках, после всех страхов, надежд, огорчений, разочарований, бессонных ночей и стертых в пыль нервных клеток — после всего этого остановиться на последнем рубеже?! Когда до заветной цели, о которой даже мечтать страшно, остался всего один шаг?! Тони твердо знает: не хотел бы он в тот момент оказаться на их месте. — Я, наверно, там целый час распинался, просил, умолял, орал, угрожал. Глупость какая, да? Разве я могу испугать Верховного мага земли? А вот полковник, и правда, выглядел так, что я не на шутку перепугался, что он сейчас палить начнет. Так-то оно, может быть, было бы и неплохо. Мне уже и самому хотелось Стрэнджа немного поджарить. Вот только потом нам пришлось бы оживлять уже двух покойников… Простите, мистер Старк, я знаю, что вы не любите такое слышать. Но как ни крути, а вы именно покойником и были! Так вот двух покойников нам было бы уже никак не потянуть. Поэтому полковничьи веские аргументы, увы, отменялись. Руки Тони медленно перебираются на плечи мальчика, гладят, разминают, успокаивают. Мышцы Питера напряженные, сведенные таким спазмом, словно он все еще последним усилием пытается удержаться на краю жизни сам и удержать другого человека. Противного, самовлюбленного, невнимательного, совершенно его не заслуживающего. Но отчего-то раз и навсегда этим несносным мальчишкой выбранного и нагло присвоенного: «Вы мой, мистер Старк, примите это к сведению, смиритесь и осознайте, как вам повезло». И да, Тони осознает. Как мало ему, оказывается, надо для счастья… — А потом этому проклятому колдуну все это, похоже, надоело до чертиков. Он заявил: «Простите, господа, но больше мне нечего вам сказать», и взмахнул руками. Мы даже понять ничего не успели, как вдруг рухнули вниз и тут же очутились на лужайке, той, что за кленами возле Базы. «Все-таки обалденный способ передвижения, — проворчал мистер Роуди, пока вставал и отряхивался. — Лично я считаю, что колдунов пора хорошенько прищучить за то, что они скрывают от человечества этот супер-метод». А я ничего не мог. Пошевелиться не мог, ответить не мог, только стоял тупо, как болван, и никак не мог осознать, что это всё, конец. Что мы облажались в самый последний момент. Что я подвел всех, кто на нас надеялся: мисс Поттс, тетю Мэй, Хэппи, мистера Беннера, мисс Хелен… Тебя… Что ты так никогда и не узнаешь, как глупо я провалился на самой важной миссии в моей жизни. И тут же лицо твое перед глазами в той клинике. Такое красивое, такое спокойное, словно ты только и ждешь, когда разбудят. А никто не разбудит… и вот тут я заплакал. После битвы с Таносом ни разу не ревел. Орал, истерил, на стены бросался, но не плакал. А тут сижу на земле, и слезы текут по лицу, тихо так, медленно, но беспрерывно. Чувствую себя распоследней девчонкой, и мне так пофиг на это… И тут мистер Роуди кладет мне руку на плечо, кряхтит и говорит, глухо так, чувствуется, что сам еле терпит: «Знаешь, Пит, я не мастер речи говорить, но одно скажу. Никогда я Тони не завидовал. Ни миллионам его, ни толпам женщин, ни мозгам гениальным, ничему… А, не, вру, костюму вот завидовал, когда впервые увидел. Но это единственное, слово солдата! Больше ничему и никогда… А вот сегодня позавидовал, хоть это и жутко звучит. Тому что его, засранца и эгоиста, вот так любят. Честно скажу, пацан, я когда про вас узнал, в ужасе был. Думал, этого только не хватало в списке его грехов. Сколько мы с ним ругались из-за этого, ух! А вот сейчас смотрю на тебя и готов признать, что я ошибался. Кажется, ты в самом деле именно тот, кто ему нужен. До сих пор не понимаю, правда, зачем тебе это, с твоими-то мозгами и способностями, но это уж ты сам решай. Так что, давай, Пит, вытирай нос и пошли домой. Думать, что дальше делать». Я от шока даже реветь перестал. И вдруг подумал, какие же удивительные люди тебя окружают. И как же сильно они тебя любят. Тони сам от этого в шоке, если честно. Когда он более или менее пришел в себя — не физически, в этом смысле все катилось как по маслу, а морально — первым его ощущением было всепоглощающее изумление. Они провернули вот это ради него?! Не ради его денег, тех возможностей и комфорта, что он мог предоставить, а просто — ради того, чтобы он снова был с ними? Снова язвил, насмехался, отталкивал, ерничал, обижал. Иногда он даже думает, что ради этого осознания и умереть не жалко. Но, разумеется, только при условии, что рядом есть вот они. Которые, гады бессердечные, не дают ему сдохнуть окончательно. Питер — неуемная непоседа! — вновь копошится, задевает Тони острыми локтями и коленками, пытается перепачканной в пене рукой стереть ее же пятна с носа и, естественно, измазывается еще больше. Досадливо ворчит под тихий смешок Тони и с обиженным «Ах так!» находит самое лучшее на взгляд обоих решение проблемы: вытирает белый нос о щеку своего язвительного любовника. От такого простого, такого искреннего в своей непосредственности движения сердце Тони объявляет забастовку и отказывается биться, объявив: «Прости, чувак, не до твоих физиологических нужд сейчас, надо в себя как-то прийти!». Тони решает, что нахер ему какое-то капризное сердце — Питер с этой ролью справится не хуже. Руки понимают, что мозг и разум — обычно гениальные, пока это не касается одного карапуза, ведь тот эту гениальность нейтрализует одним прикосновением — сейчас в отключке. Руки берут бразды правления на себя. Ловят наглого любителя чистоты за талию, подтаскивают поближе и мягко гладят по ставшей в воде совершенно шелковистой коже. — Я похож на приспособление для вытирания? — нарочито сурово осведомляется Тони, пытаясь этим образумить обнаглевшее сердце. — Ты похож на приспособление для… — Питер задумывается на миг, и тут же его отчищенная мордашка озаряется довольной улыбкой: — Для всего. Для всего. Для вытирания, для обнимания, для ругани, для радости, для пощечин, для поцелуев, для слез, для счастья, для помощи, для скандалов, для защиты, для поучений, для поддержки… Ну и для любви, конечно, тоже, а как же иначе, без нее комплект неполный. — Ну вооот… — тянет он, наконец, найдя удобное положение и бессовестно игнорируя тот факт, что этими признаниями скоро доведет до инфаркта свое «приспособление для всего». — Мистер Роуди меня как-то удивительно быстро в порядок привел. Затащил в свою комнату и всучил бутылку пива. — Чего?! — роняет челюсть Тони, на миг решивший, что слух тоже уподобился сердцу и свалил в отпуск. — Ага, — усердно кивает Питер, очень довольный произведенным впечатлением. — Я на него так же выпучился. А он только рукой махнул: «Бери, пока даю. Тебе сейчас надо». Помолчал и добавил, обрывисто так: «Как-то мы упустили тот момент, когда ты стал совсем взрослым, парень. И даже похер, сколько там тебе лет по документам». Ну и вот… Посидели мы с ним. Конечно, я не особо что-то почувствовал, с моим метаболизмом гребаным. Но малость попустило, да. А мистера Джеймса и вообще проняло. Он мне столько тогда про тебя рассказал… Его тон становится таким загадочно веселым, что Тони боится даже предполагать, чего такого забавного старый вояка мог рассказать пацану. Он очень надеется, что любимое ирландское пиво не вышибло мозги Роуди полностью. Как-то не хочется, чтобы самые компрометирующие моменты, типа пари на то, что он трахнет десять шлюх за ночь, или танцев в костюме розового кролика, стали известны этому, несмотря ни на что, совершенно светлому мальчишке. Но после новости о совместной пьянке Пита и Роудса Тони уже ничему не удивится. — Про двенадцать моделей «Максим», например, — важно сообщает Питер, явно наслаждаясь редким зрелищем смущенного Старка, — про вечеринку в Марке, на которой ты всем желающим демонстрировал… — Эй! — вскидывается оскорбленный Тони, — Я тогда вообще-то помирать собирался от отравления палладием! Мне всё можно было! — А я и не спорю, — Питер шаловливо чмокает его в кончик носа, вовсю забавляясь. - Я просто рассказываю. А еще про то, как он у тебя костюм спер, тебя победил и удрал. — Нифига не победил! — возмущению Тони нет предела. — Я сам его отпустил, не убивать же было лучшего друга, пусть он и воришка недоделанный! — Ну да, ну да, я так и понял. То-то ты на нем жениться собирался, если вы Альтрона победите! — Боже… — Тони почти стонет и еле побеждает желание драматично схватиться за голову. — Напомни мне вышвырнуть все запасы спиртного из его комнаты и написать для Пятницы протокол «Пиво-зло!». — Не надо, — голос Питера неуловимо меняется, веселые нотки в нем вмиг стираются, растворяются в этой самой воде и тают в белой пене. — Я не знаю, как бы я тогда, тем вечером… Если бы не мистер Джеймс. Я тогда слушал вот все эти байки, где-то грустил, где-то ржал, как чокнутый, чуть не до слез. И окончательно понимал, что нет уж, никакому Стрэнджу меня не остановить. Если ты вот через все это… Через Афганистан, бомбу в груди, Стейна, портал Читаури, Заковию… То разве бы стоил я тебя, сдавшись при первом же препятствии?! Он его сегодня точно доведет… Тони стискивает его так, что больно самому, и утыкается дрожащими губами в мокрую и пахнущую тропической сладостью макушку. — Ребенок… — только и удается протолкнуть через скрученное спазмом горло. — Ребенок ты мой… Супергерой, прошедший через шеренги врагов, победивший время и смерть, скончается в собственной ванной в объятиях юного возлюбленного от разрыва сердца. Смешно, иронично и романтично одновременно. Даже не известно, что из этого хуже. — На следующий же день, с самого раннего утра, даже не дождавшись, пока полковник проснется, я снова поперся в аэропорт и рванул в этот драный Тибет. Ведь из слов Стрэнджа было ясно, что он может это сделать, просто выкобенивается. Добрался быстро, благо, дорога была уже знакомая… В обратный портал провалился еще быстрее, — ухмыляется он и потягивается всем телом, — Мистер Маг даже не соизволил мне ни слова сказать. «Ладно, — думаю, — мы еще посмотрим, кто упрямее!». А у самого злость такая, знаешь, хорошая, боевая, веселая! Позвонил Мэй, сказал, что придется уехать на недельку, а может, дольше. Прям сквозь трубку ощущалось, как она хотела завалить меня вопросами, но промолчала и сказала только, что будет очень меня ждать и что очень-очень желает мне удачи. Я чуть не заплакал снова, прикиньте? Уже не от обиды, а от того, как же я ее люблю… Потом нашел мистера Джеймса, ему в общих чертах обрисовал картину, сказал, что решил колдуна все-таки довести, и попросил всем передать, чтобы не искали. И снова махнул на уже знакомый рейс. Пятнадцать часов на самолете, два по горам. Мгновение на падение в портале… И так — четыре раза. — Четыре?! — Тони не сдерживается от пораженного вздоха. — Ты вообще на что надеялся-то?! — Мне жуть как интересно было, когда же ему надоест, — спокойно пожимает тот плечами. — Оказалось, на пятый раз. Я уже приготовился к привычному падению, и вдруг ничего не происходит. Стрэндж сидит на крыльце и смотрит на меня, задумчиво, устало так. Губы подрагивают, вроде как усмехнуться хочет. Но что-то плохо это выходит. Говорит: «Не знал, что пауки такие назойливые». «А меня необычный паук укусил, радиоактивный, и похоже, на всю паучью башку отмороженный, — вроде хочу отвечать спокойно, а чувствую, как меня несет просто. — Вот и я весь в него, такой же чокнутый». «И как мне с тобой разговаривать, юный упертый паучок, если ты простую человеческую речь наотрез отказываешься воспринимать?». «А со мной и не надо разговаривать, — отвечаю, — вы только пальцами щелкните, ну или как там у вас, чародеев, принято, и я мигом свалю. Мы, пауки, вообще животинки мирные». «Как скажешь», — усмехнулся-таки, щелкнул — и я снова на нашей родной полянке за Базой. Вот же ты сука, думаю! — Эээ, малыш! — Тони, пусть и захвачен повествованием так, что жадно впитывает каждое слово, но не может не отреагировать на такое возмутительное нарушение. — Не хочу косплеить дражайшего Мистера Зад Америки, но так и тянет повторить нетленное «Не выражаться!» — Да ладно вам! Если бы вы слышали, как мы с доктором Беннером в лаборатории разговаривали, когда безуспешно бились над воссозданием машины времени, или с тем же полковником, пока по горам плутали, то сразу бы поняли, что это ваше «не выражаться» вообще неактуально. — Даже страшно представить, как много я упустил. — Упустили бы еще больше, если бы я вновь не психанул и не решил изменить путь поисков. Послал Стрэнджа с его вычурными речами куда подальше и с головой ушел в вопросы воскрешения мертвецов. Начиная с записей древнеегипетских жрецов, заканчивая исследованиями по некромантии уже в наши дни. На сей раз даже Тони не находит, что сказать, и только машинально отодвинувшись, чтобы видеть выражение лица Питера, потрясенно взирает на него. В голове хаотично скачут мысли про сумасшествие, про отчаяние бедного ребенка, про восставших зомби, но их всех властно стирает вдруг вспыхнувшая одна-единственная. Про то, что он-то, как ни крути, сейчас жив-здоров. Вот только теперь нет никакой уверенности, что он все еще реально хочет узнать окончание этой истории. — Ну давайте, — милостиво разрешает Питер, словно для пущего контраста с только что произнесенными словами совершенно по-детски увлеченно шлепая ладошками по пенным пикам, — говорите. Что антинаучно, что бред, что я с ума сошел, раз обратился к глупым сказкам. А я отвечу, что скажи мне кто-то пару лет назад про магов с порталами, про психов, уничтоживших пол-вселенной и про путешествия во времени, я бы им выдал то же самое про бред и сказки. Так что, мистер Старк, из всей этой катавасии я вынес одно. Ничего невозможного нет. Для того, кто хочет этого больше всего на свете. Тони смотрит в эти вдруг ставшие такими печальными в своей преждевременной мудрости глаза и понимает, что все, это перебор. Ему нужна перезагрузка. Он уходит с головой под воду и не выныривает до тех пор, пока в груди не начинает колоть, а в голове шуметь. Одним движением он приближается к борту и, легко подтянувшись, усаживается на предусмотрительно подогретый автоматикой кафель. — Все, вылезаем, — он коротко машет рукой усмехающемуся Паучку, невольно залипая на белом клочке пены, гордо красующемся на худом плече, — пошли в спальню. Валяться на кровати, наслаждаться бездельем и следовать методике Роудса с пивом. Раз она так хорошо сработала. От алкоголя Питер все же отказывается, взамен вытребовав ведерко мороженого, и теперь увлеченно его поедает, валяясь на животе на кровати, болтая ногами и загребая ложкой огромные кусочки. Тони, устроившись рядом на подушках, медленно потягивает пиво и, не отрываясь, смотрит на эту очаровательную картину, от которой все его родительские инстинкты орут от умиления. Вот только слишком разительно то, что он видит, контрастирует с тем, что он слышит. — На самом деле, — с невыносимо умным видом рассуждает Питер в промежутке между двумя ложками мороженого, — во всех этих историях, конечно, девяносто девять процентов бреда, суеверий и подсознательных страхов, которые нашли вот такое воплощение. Я столько всего про это прочел, что теперь на земле мало таких специалистов по истории идеи воскрешения, как я. И да, я быстро пришел к выводу, что, увы, все эти истории про зомби, вуду, вампиров... Ну хрень же, что спорить. А вот некромантия… Ооо, ты просто не представляешь, сколько там интересного и интригующего можно нарыть, если копнуть поглубже! Тони явственно чувствует, как похолодело сразу везде. Начиная от пяток и кончая волосами. Да-да, раньше он не знал, что и волосы холодеть могут. Ужас — вообще штука, открывающая глаза на многое. — Только не говори, что… — кое-как выдавливает он и запинается, не находя слов, чтобы выразить совершенно кошмарную мысль, от которой волосы не то что похолодели, а, кажется, приготовились дружно спрыгнуть с головы и умчаться вдаль с истеричными воплями. — Нууу… — Питер мнется, рассеянно вертит в руках пустую ложку, притягивает к себе ведерко, с надеждой заглядывает в него, огорченно поднимает на Тони грустные глаза и, шмыгнув носом, печально спрашивает: — А больше точно нет? — Питер!!! Одному богу ведомо, каким чудом Тони сдерживается от выплеска отборной ругани. Он тут пытается не свалиться в истерику от того, что, похоже, сейчас окажется результатом неких чернокнижных ритуалов, а эта мелкая сволочь настолько уверовала в свою безнаказанность, что очевидно издевается и напрашивается на отменную порку! Названная сволочь еще пару минут изучает его взглядом, в глубине которого вспыхивают мини-взрывы веселья, видимо, прикидывая, где же грань терпения Тони, пока не решает сжалиться наконец. — Да расслабься ты… Конечно, было бы забавно засунуть твое тело в полночь в глухом лесу в нарисованную моей кровью на голой земле пентаграмму, произнести длинное и нихрена не понятное заклинание и посмотреть, что из этого выйдет. Наверно, круто было бы! Прикинь, ты бы стал тогда моим рабом и исполнял бы каждое мое желание! Но, увы, — Питер так разочарованно вздыхает, что Тони на миг ему даже сочувствует, — как только я принялся рассчитывать, сколько моей крови нужно, и смогу ли я с учетом моей мутации после этого сразу же нормально функционировать или придется отдохнуть хоть пару часиков, как вдруг что-то засверкало и позади меня нарисовался Мистер Маг собственной персоной. Я чуть не заржал: и стоило за ним столько бегать, спутники взламывать, по горам скакать не хуже горных козлов. Или баранов? Кто там по горам носится? Как только запахло жареным, сам явился не запылился и смотрит так, словно я его вконец замучал. «Ты не отступишься, да?» — спрашивает не то язвительно, не то обреченно, и не поймешь даже. Я хмыкнул только: а что, сразу не понятно было?! Я вроде по-человечески говорил, не по-паучьи. «Ты даже не понимаешь, в какие опасные игры пытаешься играть, мальчишка!». «Очень даже понимаю, мистер Стрэндж, — отвечаю, а сам опять кипеть начинаю, — но вы сами меня к этому толкнули. Так что не мешайтесь, пожалуйста. Если остановите меня сейчас, я все равно это сделаю позже, вы же уже это поняли». Он молчал так долго, что я всерьез испугался, что на него от возмущения какой-нибудь магический столбняк напал. Кто их, колдунов, знает… И тут он отмер и говорит: «Если во Вселенной после всего этого начнет твориться необъяснимая херня, я отправлю разбираться с ней тебя и твою Спящую красавицу, а сам умою руки, понял меня?!». Я в первую секунду не догнал, что он имеет в виду. А потом… Смотрю на него во все глаза, рот разинул, ни вздохнуть, ни слова выдавить… А он меня за руку как дернет, и мы — раз! — и в клинике мисс Хелен, прямиком в ее кабинете. Стою, как истукан, и думаю, сплю я или нет. А он уже с ней говорит, что-то втолковывает на ее языке, руками машет. Она отвечает торопливо, кивает, указывает куда-то. А я стою… И одна мысль. «Неужели? Неужели? Неужели???». Мне потом только сказали, что я, оказывается, сообщение послал полковнику, что мы с доктором в Корее, тот уже всех на ноги поднял. А я этого не помню. Ничего. Не помню, как к палате меня привели, как я под дверями на полу сидел, словно щенок, пока Стрэндж внутри был, как на всех смотрел, словно безумный, и ни на один вопрос не отвечал. Мне все это медсестра потом рассказала, Су Лим, хорошая такая. А я первое, что помню, это звук, с которым дверь открылась. А второе, как Стрэндж мне руку на голову положил. Я же так и сидел, шевельнуться не мог. А он неожиданно мне волосы поворошил, так по-доброму, так ласково… Правда, тут же руку убрал и говорит, вроде как сухо. Но я-то прямо чувствую уже, что притворяется только: «Все, сейчас спит. Скоро проснется. Можешь зайти, если хочешь присутствовать при этом». И вот тут я заплакал второй раз. Сижу, слезы размазываю, встать не могу, внутри вообще не понимаю, что творится. И так на себя обидно стало! Столько всего пройти, а теперь не могу последний шаг делать. Вот сейчас ты проснешься, а меня при этом нет!.. Сейчас смотрю назад и так смешно от себя, нашел из-за чего переживать… А тогда действительно вот это самым несправедливым казалось! Доктор тоже на меня смотрит-смотрит, ждет, а я… И тогда он фыркнул: «Сиди уж, герой!», махнул рукой — и я в палате, торчу возле стола в кресле. А на кровати ты… И рука твоя вдруг вздрогнула… Он резко замолкает, рывком встает, при этом ненароком зацепив ногой давно позабытое ведерко, с шумом скатившееся на пол. Сдергивает с кровати невесомое одеяло, нервно кутается в него и медленно подходит к огромному окну, утыкаясь лбом в стекло. Тони отлично понимает все, что он сейчас услышал. Он тоже не может встать и не может шевельнуться. Прийти в себя помогает лишь режущая боль в ладонях от впившихся ногтей. И тут же по глазам бьет никогда не виденная им, но вдруг так ярко представившаяся картина. Его мальчик, одинокий, перепуганный, растерянный, сжавшийся в пустом коридоре в комочек, потерявший почти всё… Но все равно отчаянно, безумно, бесконечно смелый. Тот самый мальчик, бездонные глаза которого осветили всю комнату, когда он, казалось, всего лишь миг назад сдавшийся под натиском нечеловеческой боли, вновь пришел в себя. И это видение разрывает путы, сковавшие тело. Он в долю секунды оказывается рядом, сгребает его в объятия, сжимает вздрагивающие плечи и шепчет: — Все, малыш, все… Все закончилось… Слышишь? Я здесь, потому что ты — молодец. Ты справился. Ты сделал то, чего никто бы не смог. Слышишь?.. Хочется сказать так много, что не получается почти ничего. Но одно он сказать просто обязан. — Я никогда тебя не оставлю, больше никогда, верь мне. Люблю тебя, слышишь, Питер? И в медленно поднявшихся на него влажных огромных глазах он видит, что ему верят. На него надеются. Его любят. Он знает точно: чудеса случаются.

***

— А я сказал, что мы поедем на Ямайку! — Сдалась вам эта Ямайка, повторяю в сотый раз: Мадагаскар круче! — Чем?! Пингвинами, что ли?! — Хотя бы! Всю жизнь мечтал услышать «Улыбаемся и машем» из первых уст. — А я хочу ямайский ром! — Закажите, в чем проблема? Уже к вечеру будет стоять на столе, а при желании наливать вам его будет полуголая туземка. — Ого! Я слышу нотки ревности?! — Еще чего! Не дождетесь. — Вот и договорились. А пока мы с туземкой будем дегустировать ром, закажу тебе пингвинов. Чтобы не скучал. Согласись, что это будет вполне справедливо. Улыбаться и махать нам с туземкой будете вместе. Они тебя научат. — … — … — Может, хватит? Мне надоело молчать. — Сами начали. Как ребенок, честное слово. — Так. Тони, ты спокоен, ты спокоен, ты спокоен, блять! — Будете так неприлично ругаться, сэр, я мистеру Роджерсу нажалуюсь, что вы меня плохому учите! — Так!.. Пятница!!! — Слушаю, босс? — Немедленно карту мира мне, огромную!.. Иди сюда, восьмилапое чудище, и тычь пальцем. Быстро! Наугад! Куда попадешь, туда и поедем. Не глядя! — О! А если попаду в океан? — Значит, будешь тыкать до тех пор, пока не попадешь в сушу. Если не хочешь дрейфовать неделю на плоту. Высокотехнологичном, но все же. — Уговорили. Так, сейчас… — Ну??? — Не торопите! Дайте настроиться! — Питер, ты не навороченный гаджет! Зачем тебе настраиваться?! У тебя стоят и вполне сносно функционируют заводские настройки! — В очередной раз проигнорирую ваши неуместные шуточки. Так… Все! Пятница, ну что?! — Удачный выбор, Питер. Остров Матаиду, расположенный на Хувадху-атолле, — это один из необитаемых островов, входящих в Мальдивский архипелаг, но при этом он отлично приспособлен для уединенного отдыха. — Ого! Должен признать, я впечатлен, малыш. — Снова малыш? А как же восьмилапое чудище? — Иди сюда, чудище… Если подумать, какая разница — чудище, малыш, мелочь, карапуз, бестолочь, — если оно всё любимое, правда? — … Правда. А если любящее — тем более. И это действительно — правда.