***
Тони снова и снова — в который раз?! Да сколько же можно?! — умирает на его руках. Почему ему хоть раз не дадут умереть на том поле вместо него?! Он снова стоит перед ним на коленях, дрожащими руками водит по обгорелым остаткам брони и скулит взахлеб, не понимая, как… Как встать, жить, дышать, всё — как?! Ведь чудес не бывает… Из черного болота кошмаров Питера вытаскивает крик. Нечеловеческий, истошный, животный. Его собственный крик. Пару мгновений нужно, чтобы вновь, в который раз, непонятно для чего, прийти в себя, чтобы понять, где он и как ему жить дальше. А потом он вспоминает… И понимает, что такого беспредельного ужаса не испытывал никогда. Потому что вот прямо сейчас он не понимает, где сон, а где реальность. Что из всего, кромсающего мозг, правда?! Въедливый запах гари на выжженном поле или единственная в мире рука, тихо пожимающая пальцы в ответ. Он чувствует, что задыхается, бессильно сгибается пополам и хватает ртом тягучий воздух так беспомощно, словно враз разучился дышать. Глаза непроизвольно выхватывают знакомые очертания, и до бьющегося в припадке мозга все же доходит, что он в клинике мисс Чо. Но все остальное… Было это или приснилось?! Он не попадает по кнопкам, когда разблокирует замок на двери, и с трудом, хватаясь за грудь, раздирая ее ногтями, вываливается в освещенный коридор. Он должен увидеть. Сейчас. Он сам не понимает, как, на каких рефлексах, добирается до палаты Тони. Сквозь окно в двери он видит, как тот неподвижно лежит на кровати, прикрытый до груди одеялом. Точно так же, как и до этого. И он не понимает, не понимает, не понимает! Ужас, сводящий с ума, вырывается наружу и пеленает его плотным коконом. Дрожь становится такой сильной, что зубы стучат, он с трудом обхватывает себя руками и осознает, что сейчас начнет орать. — Мистер Паркер?! Он с трудом разгибается и кое-как фокусирует взгляд на обеспокоенном лице пожилой медсестры, глядящей на него с тревогой и участием. — Что с вами? Вам нехорошо? Проводить вас к себе? Или вызвать доктора Чо? — Нет, — шепчет он, раздирая жесткими словами одеревеневшее горло. — Не надо. Ничего… Только скажите… Тони… Мистер Старк, он… — Все хорошо, он спит, — с полуслова понимает она и профессионально подхватывает его под руку, аккуратно отводя от двери. — Мисс Чо прописала ему успокоительные. В его положении сейчас нужно как можно больше отдыха, но с ним все в порядке, поверьте. Вам совершенно не о чем беспокоиться, мы контролируем его состояние в бесперебойном режиме. Я сообщу, когда он проснется, и вы сами убедитесь, хорошо? А сейчас вам тоже нужно успокоиться и отдохнуть. Он хочет воспротивиться и сказать, что никуда не пойдет, что будет ждать его пробуждения здесь, под дверями палаты. Но силы покидают его, и с тихим вздохом он сдается в ее теплые руки. Су Лим — он прочитал ее имя на бейджике — доводит его до комнаты, по-хозяйски укладывает в постель, а затем неожиданно предлагает: — Хотите, я посижу с вами, пока вы не уснете? «Я не маленький!» — хочет возмутиться Питер. — Хочу, — устало признается, кажется, кто-то другой. Она сноровисто уменьшает свет ночника, садится в кресло неподалеку и успокаивающе говорит: — Не переживайте, мистер Паркер, теперь все точно будет хорошо. И впервые за последние полтора года Питер спешит уснуть. Ведь, когда он проснется, его будет ждать Тони. Всю ночь он летает над Нью-Йорком и радостно кричит, приветствуя неторопливо встающее солнце. *** Последующий месяц Тони постепенно учится жить заново. Это оказывается не самым простым занятием. Его мышцы либо атрофировались, либо вообще никогда не знали физической нагрузки. Как только Питер начинает думать обо всем этом, на него накатывает такая паника, что он предпочитает закругляться с раздумьями и сосредоточиться на простейших задачах. Например, принести Тони ужин. Конечно, к нему приставлен целый штат медсестер и сиделок, готовых по одному взгляду выполнить любую просьбу пациента, находящуюся в пределах разумного. Но Пеппер не зря уверяет, что "Старк Индастриз" только зря тратит деньги на персонал клиники, и лучше бы они перечисляли все те немалые суммы лично Питеру. Все равно он почти никого из них близко к Старку не подпускает. Тони тоже делает вид, что сердится на изнуряющего себя Паучка, но Питер точно знает, что именно делает вид. Потому что Питер видит, каким светлым пламенем вспыхивают глаза того, стоит только Питеру появиться на пороге. И ради этого он готов выгнать всех сиделок и вообще забаррикадироваться в комнате Тони. Можно медленно прогуляться с Тони по коридорам. Тот не испытывал никакого желания вылезать из палаты в таком "непрезентабельном" состоянии, но Хелен твердо заявила, что пешие прогулки - едва ли не самое целительное и эффективное средство реабилитации. И поэтому трижды в день Питер помогает Тони — раздраженному своей слабостью, шипящему и оттого вдвойне ехидному — подняться, подает тапки, подхватывает за талию и бережно ведет за дверь. Каждый раз от этой слабости того, кто раньше, как казалось Питеру, мог шутя жонглировать земным шариком, у Питера стоит ком в горле, от которого никак не избавиться. Только глубоко и часто-часто дышать. И думать, что Тони тоже дышит именно этим воздухом… Можно просто посидеть рядом с постелью Тони. Уютно устроиться в уже привычном кресле, выслушать ворчание на тему того, как Тони всё заебало и как он хочет домой, в свою любимую мастерскую, которую они, конечно же, «превратили в вертеп и свалку». Светло и радостно улыбнуться и пообещать, что сам, своими руками соберет ему новую мастерскую. Самую-самую лучшую в мире! Такую, какая Тони даже не снилась. Вот только пусть он немного полежит спокойно, ведь мисс Хелен ясно сказала: после капельниц строгий постельный режим. А Питер пока ему почитает «Бремя страстей человеческих». На чем они в прошлый раз остановились? Питер читает именно так, как Тони любит. Негромко, без излишней аффектации и демонстративности. Не навязываясь, не утаскивая за собой, просто предлагая свою руку в этом путешествии. А когда капельницы со снотворным и миорелаксантами подействуют и веки Тони медленно опустятся, сразу делая его лицо худым и усталым, Питер тихо отложит книгу на стол. Стараясь ступать без единого шороха, приблизится к кровати и снова, как вчера, как позавчера, как неделю назад, опустится на колени. И прижмется щекой к его руке, исчерченной ниточками сизых вен. И снова попросит лишь о том, чтобы этот сон продлился еще хоть немного.***
К исходу месяца Хелен после придирчивого и бесконечного — как кажется Питеру — осмотра и изучения анализов Тони делает им царский подарок. Разрешает выходить на прогулку в небольшой парк, окружающий клинику. Когда Тони, поддерживаемый Питером, выходит под открытое небо и впервые за все это время вдыхает свежий воздух ранней осени, непонятно, кого трясет сильнее. Тони, который замирает, закрыв глаза, или Питера, который пялится на него так, что глаза начинают болеть и нестерпимо хочется прищуриться. Но он не позволит себе этого, потому что он хочет видеть все — каждый миг, каждый новый шаг Тони. И он знает, что имеет на это все права. И в тени неведомого дерева, гостеприимно раскинувшего свои ветви, Тони, стиснувший зубы в усилии стоять прямо, без опоры на Питера, наконец-то, его целует. Это неловко, это словно впервые, это будто они оба никогда ни с кем не целовались и не знают, что делать с губами, носами, языками, руками. Это лучше, чем когда-либо было и когда-либо будет. «Люблю тебя… Как же я люблю тебя», — тихо-тихо шепчет Тони, держа его лицо в ладонях и поглаживая щеки холодными кончиками пальцев. Питер мог бы многое ответить на это. Мог бы сказать, что любит его в три тысячи раз больше и всегда будет любить. Мог бы прошептать, что в следующий раз сам убьет, если Тони вновь попробует от него свалить. Мог бы горячо ответить на такой невозможный и такой долгожданный поцелуй. Но вместо этого он всего лишь очень осторожно кладет руки ему на плечи, встает на цыпочки и медленно, бесконечно медленно прижимается своим лбом к его. И начинает верить, что это все же не сон.