Люблю вас, мистер Старк

Светящиеся стрелки часов укоризненно сообщают, что рассвет не за горами, а Тони всё никак не может уснуть. Бессонница в последнее время все чаще прокрадывается в их постель незваным гостем. По молодости Тони в жажде новизны не гнушался тройничков, но это давно в прошлом. Отныне единственный, кого он готов видеть в своей огромной постели, — некто Питер Бенджамин Паркер. Но бессоннице на это откровенно наплевать. Тони работает до изнеможения, ложится — вернее, падает — в постель лишь тогда, когда глаза закрываются, словно облепленные Питовой паутиной, да он даже по вечерам кофе не пьет! Все без толку — стоит только голове коснуться подушки, как вожделенное блаженство небытия куда-то сбегает, оставляя его на растерзание хищной бессоннице. Тони крутится с боку на бок и пытается лежать неподвижно, считает атомы и вспоминает детские колыбельные, греет об Питера спину и обнимает его, подтыкая сбоку одеяло — бесполезно, сна нет. Есть посапывающий Питер, равнодушная Луна, раздосадованный Тони и его увесисто перекатывающиеся в голове, подобно булыжникам, мысли. Их много, самых разных: радостных, печальных, довольных, разочарованных — Тони не против любых, привык уже. У него лишь одно желание — лишь бы не затесалась среди них пустынная оранжевая планетка с гордым названием, словно вышедшим из древнегреческих мифов. Но не думать о Титане сродни пресловутому «не думать о белой обезьяне». Рано или поздно он сам или пять лет, прожитых под его безжизненным светом, скальпелем безжалостного хирурга вскроют его многострадальную черепушку, облепят мозг и начнут свою бесконечную песню: «А помнишь, как…?». Начнут. Обязательно. Но, кажется, не сегодня. Потому что рядом слышится глухой стон и неясное бормотание, а затем Питер так резко поворачивается, что заезжает на удивление напряженной рукой ему прямо в лицо. Тони машинально трет ушибленную щеку — нечеловеческую силу Питера никто не отменял, — пару мгновений еще колеблется, но когда стон становится подозрительно похож на плач, хватает Питера за плечо и мягко, но решительно трясет. — Питер… Проснись, малыш. Эй… Давай-давай, это просто сон, слышишь. Он знает, что делать. Увы, знает. Пришлось узнать. Первое время после возвращения Тони (как они все деликатно это называли) кошмары мучали Питера слишком часто. Почти каждую ночь, ложась в постель и прижимаясь губами к влажной после душа макушке, Тони, атеист до мозга костей Тони, истово молил сам не зная кого, чтобы не пришлось просыпаться от звука всхлипываний и метаний на соседней половине кровати. Но если это все же случалось, то лучшим, а может, и единственным средством были крепкие объятия, стакан теплого молока с медом и тихое бормотание всякой чуши на ухо. Тони не знал, то ли плакать, то ли смеяться от того, что самым действенным развлечением оказалась теория доказательств и ее разновидности. Обычно после этого мальчик засыпал как младенец и спал спокойным сном до утра. Вот только за последнюю пару месяцев кошмары ни разу их не посещали, и Тони только-только начал расслабляться, как вот, пожалуйста… Кажется, теория доказательств по ним соскучилась. К счастью, Питер быстро приходит в себя, лишь пару секунд смотрит на Тони расфокусированным взглядом, от которого тому хочется зажмуриться до огненных кругов перед глазами, а еще лучше спрятаться под подушку. Да, Железный человек тоже умеет бояться. Не знали? Сюрприииз! Но Питер не позволяет ему совершить этот акт унизительной капитуляции и лихорадочно прижимается, хватая за шею так, что захваченный врасплох Тони всерьез задумывается: способен ли Паучок его задушить, и если да, то как скоро он это заметит. — Все, малыш, все, — сипит он, — просто сон, ты же знаешь. Наверно, опять объелся перед сном, вот и мерещатся невинно уничтоженные продукты. — Если бы… — наконец подает голос Питер, ничуть не ослабляя хватки. — Месть бисквита и шоколада я бы как-нибудь пережил. — Значит, нам в компанию к ним срочно нужно молоко, не находишь? Им определенно не хватает кого-то третьего. Господи, какую же чушь он несет! Самому от себя тошно, но Питер, хвала всем богам, наконец издает смешок и слегка разжимает, кажется, до этого сведенные судорогой руки. — Пятница, — негромко окликает Тони. Неутомимая помощница тут же рапортует о том, что все уже готово, и верный Дубина со стаканом молока топчется за дверями, только и ожидая разрешения войти. Скоро напоенный молоком и расслабившийся Питер снова укутан в одеяло, уложен на подушку Тони и прижат к нему так, что их носы соприкасаются. Тони щекотно от его тихого дыхания, но он скорее сдохнет, чем отодвинется. Потому что теперь ему предстоит самое сложное, и они оба слишком хорошо знают это. — Эй, — тихо зовет он, — что там было? Питер молчит так долго, что кто-то другой на месте Тони решил бы, что он уснул. Но вот именно поэтому на месте Тони именно он сам, а не кто-то другой. — Да гадость всякая, — наконец нехотя отзывается он. — Как обычно. Мешанина… Ты в клинике, половинчатый. В смысле совсем половинчатый, словно отпилили… Стрэндж, гад, хихикает, как девчонка… Самолет почему-то вместо того, чтобы лететь в Тибет, разворачивается и летит на Северный полюс искать Капитана в его льдах. Я ору, что нам не туда надо, а никто не слушает. Все сидят, смотрят в иллюминаторы и головами кивают, как болванчики, равномерно так, одновременно, жуть… А потом вообще трэш какой-то пошел: ночь, кладбище, могила, типа твоя. И вдруг ты из-под Земли вылезаешь. И видок у тебя такой, что… Вот правда, половинчатым ты в клинике лучше выглядел… — Блять, — не выдерживает Тони и притискивает к себе, вцепляется в мальчишку так, что недавняя хватка того смотрится детским потугами. — Ой, — выдыхает тот, — отпусти, я жить хочу! — Неа, не отпущу, никуда не отпущу, — Тони шепчет это так тихо, что даже Питеру с его слухом, наверно, сложно разобрать. Но по тому как расплываются в улыбке губы, что сейчас вплавлены в его грудь, понятно, что все же расслышал. Питер все же долго не выдерживает, брыкается, самую малость позволяет себе использовать свои силы и отодвигается совсем чуть-чуть. Просто чтобы было чем дышать. Конечно, Питер Паркер буквально дышит Тони Старком, но иногда не откажется и от банального кислорода. — И я вдруг подумал, — тяжелый шепот кромсает ставшую почти уютной тишину на разваливающиеся ошметки, — а что бы я стал делать, если бы у меня ничего не вышло. Тони бы бессовестно соврал, если бы сказал, что сам об этом ни разу не задумывался. Не о себе, нет, ему-то что… Небытие милосердно и даже не требует платы за свои услуги, а вот каково бы пришлось и без того измочаленному мальчишке, Тони даже и представлять не пытается. Он бы никогда в жизни (в этой или любой другой) не начал этого разговора, но Питер, с его болезненной ломкостью в голосе, явно сам этого хочет. А неосознанное кредо Тони с некоторых пор — исполнять любые желания Питера. — И что? — выдыхает он рвано, машинально поглаживая напряженные затылок и шею. — А черт его знает, — Питер пожимает плечами. — Я так и не смог понять, представляешь? Ну вот просто… Вот ты бы что делал, если бы не смог вернуть пропавших? — Пытался бы, снова и снова, — почти удивленно отвечает Тони: в чем смысл спрашивать очевидное? — Вооот! — довольно тянет мальчишка. — Но если бы спустя много лет понял, что надежды больше нет? Тони лишь на миг пытается представить это и наяву чувствует, как физически ощутимо сдавило виски от одной только мысли о возможности своего краха. Ему никогда не забыть те пять лет, что он не жил — существовал, функционировал, изобретал, думал — но не жил. И если бы вдруг выяснилось, что эта не-жизнь — отныне все, на что он может рассчитывать до конца дней своих, то, пожалуй, он бы тут же вышел в окно. Не вызвав Марка, да. — Вот и я не знаю что, — правильно истолковывает затянувшуюся паузу Питер. — Одно понимаю: жить так, как прежде, уже никогда бы не получилось. Продолжать ходить в школу, переживать из-за плохих отметок или заваленных контрольных, думать, в чем пойти на бал или как кадрить девчонок? Серьезно?! Эти действительно бессмысленные предположения пронизаны настолько непривычным для Питера презрением, что Тони ограничивается не менее брезгливым хмыканием. Конечно. Разве смог бы Питер жить, делать вид, что жизнь идет своим чередом, и нелепо пытаться этому соответствовать после всего, что было? Разве они оба смогли бы?! Нет. И никогда уже не смогут. Потому что слишком глубоко проникли друг в друга, сплелись телами, душами, хромосомами и атомами. Даже если бы и захотели разъединиться, уже не смогут, ведь половина одного навеки останется в другом. Не изъять, не разделить, не развести. Поэтому и не захотят никогда, если быть до конца откровенным. Кто-то где-то, рисующий судьбы, однажды немало повеселился, обозначая их такое странное, такое фантасмагоричное будущее. Но, осторожно касаясь губами почему-то мокрой скулы, Тони думает, что готов упасть этому ублюдку в ноги. — О, я сейчас еще знаешь, что вспомнил из сна? — Питер так вскидывается и взмахивает рукой, что одеяло чуть не слетает на пол. — Ребенок, — шумно негодует Тони, — давай ты будешь несколько более сдержанно меня посвящать в плоды твоей мозговой деятельности. Я вообще-то тепло люблю! — Ты сейчас сам офигеешь, когда услышишь! — взбудораженно обещает Питер и в нетерпении усаживается на кровати по-турецки. — Удиви меня, — скептично изгибает он бровь. — Женился на Мишель, обзавелся домиком с белым заборчиком и родил пятнадцать детей? — Хуже! — Женился на Неде и родил двадцать пять детей?! — Да лучше бы это… Вздох Питера такой горестный, что даже весьма своеобразное и непрошибаемое чувство юмора Тони признает свое поражение и отказывается ему служить. — Ты меня пугаешь, что может быть хуже? Женился на Пятнице и породил целую армию андроидов, устроивших восстание машин? — Вам, мистер Старк, прямая дорога в сценаристы Голливуда. Там такие дурацкие идеи порой идут на «ура». Будете иметь успех, «Оскара» отхватите. В благодарственной речи не забудьте меня упомянуть. Тони на миг представляет себя на сцене приснопамятного «Долби»*, в эпицентре жадного внимания миллионов людей на планете, двумя руками стиснувшего смешную статуэтку и напыщенно-счастливым голосом благодарящего всех своих родственников до восемнадцатого колена за то, что он имеет честь сейчас торчать, как дурак, на этой сцене. А в конце в двух словах небрежно упоминающего некоего Паркера за то, что тот случайно подарил идею, которая и стала основой его сегодняшнего успеха. А, ну и еще кое-что сделал по мелочи. Жизнь, там, спас, наполнил ее смыслом, заставил что-то понять про счастье, все такое… — Уговорил, — решительно кивает он, — когда получим «Оскар», уделю тебе пять секунд. — Десять, — моментально парирует Питер, шлепая по одеялу, что, судя по всему, должно означать, как он возмущен. — Семь, — столь же жестко отрезает Тони, — и то лишь в том случае, если ты прекратишь трахать мои мозги и подаришь свою необычайную историю. — Ладно, — Питер объявляет перемирие, — помнишь, ты рассказывал, как хочешь усовершенствовать свои очки и добавить Пятнице новые возможности? Ну, спутники, общее руководство, вооружение, боевые дроны, единый центр управления, все дела? — И? — Так вот, мне приснилось, что ты их доделал… И когда, ну это… не вернулся, то мне их оставил. — Конечно, тебе, — непонятливо пожимает он плечами, — это вроде само собой подразумевается. Кому еще я могу настолько доверять? — А я, знаешь, что с ними сделал? — Захватил-таки со своими детьми от Пятницы мировое господство? — Лучше бы так, хоть не обидно бы было. Я, блин, их радостно всучил какому-то шарлатану, которого знал пару дней! Представляешь?! Тони требуется пара секунд, чтобы переварить это крайне неожиданное заявление. Действительно: лучше бы мировое господство. Ему самому смешно, что он так реагирует на всего лишь сон, неосознанные видения, неподвластные разуму. Но при мысли, что его Питер своими руками пусть и во сне, может отдать ключ ко всем его технологиям какому-то левому мужику (которого Тони уже ненавидит всей душой), его охватывает что-то, в чем без труда распознается злость и ревность. — А зачем, позволь узнать, ты это сделал? — Если бы я сам понимал! Плохо сон помню. Да и потом, ты же знаешь, как это бывает. Во сне все кажется логично и правильно, а проснешься, и выходит ерунда ерундой. Вот и тут так же. Видать, вообще сдурел после твоей смерти. Вроде счел себя недостойным, думал, что не справлюсь. — Ага, а какой-то хрен с горы, которого ты знать не знаешь, достоин и, конечно, справится со всей мощью моей системы в разы лучше, — если бы яд, которым буквально сочится голос, мог проникать в тело, Питер бы умер уже раз десять. Минимум. — Я ж говорю, херня полная. Сам в ужасе от своего дебильного поведения… Как мне такое вообще могло присниться?! Мальчик так явно расстроен бредовым поведением своего альтер-эго, худенькие плечи так щемяще поникли, что совершенно алогичная злость Тони испаряется, как облачко под палящими лучами. — Ладно, карапуз, выбрось эту чушь из головы. Мы же с тобой оба понимаем, что ты так поступить в принципе не можешь. Иначе это будешь уже не ты, а какая-то неудачная пародия на тебя, ужасно написанная и исполненная причем… Лучше иди сюда. Он приглашающе откидывает одеяло, и все еще очевидно насупленный пацан, ни секунды не медля, ныряет к нему в объятия, утыкается носом в плечо, обхватывает за шею и протяжно выдыхает. Тони невольно усмехается при мысли, что сегодня его все-таки немного придушат, но он, черт с ним, не против. — Похоже, Питер, — неожиданно стукнувшая по макушке идея настолько ему нравится, что он не медлит ни секунды, чтобы ею поделиться, — мне надо быть к тебе еще ближе, чтобы тщательнее за тобой приглядывать. Если ты способен на столь непредсказуемые выкрутасы, кто-то должен тебя от них уберечь. — Еще ближе? — глухо звучит откуда-то снизу с таким недоверием, что Тони едва не смеется. — Сами-то поняли, что сказали? А ничего, что ближе уже просто невозможно? — Возможно. Если ты все же примешь то мое предложение, что я тебе сделал в последний раз на Матаиду. Питер так ощутимо замирает, что Тони испытывает нестерпимое желание его потрясти. Просто убедиться, что Паучок не склеил свои паучьи лапки от шока. — Эй, ты живой? — наконец не выдерживает он. — Я не собираюсь становиться вдовцом, так и не став мужем. Молчание Питера настолько долгое и настолько выразительное, что Тони невольно начинает чувствовать себя юнцом, впервые пригласившим приглянувшуюся девушку на свидание и до трясучки боящимся ответа. Любого, причем. — Так вы не шутили? Дар речи наконец возвращается к Питеру, пусть и не в полном объеме: голос неузнаваемо высокий и дрожащий. Настолько, что Тони, губы которого против воли расплываются в улыбке, не может не вспомнить, как тот обиженно жаловался, что его обзывали девчачьим. — Ты всерьез предполагаешь, что я могу шутить такими вещами? Питер все еще ежится где-то внутри рук Тони, поэтому тот всем телом чувствует, как мальчик яростно мотает головой. — Но зачем вам это? Если уж говорить серьезно? Он, наконец, выбирается из надежного укрытия, укладывается на свою подушку щекой, обхватив ее обеими руками, и сумрачно поблескивающими глазами впивается в лицо Тони. — Да хотя бы затем, чтобы весь мир знал, что ты — мой! — А вы — мой! — ответ следует немедленно. — И я — твой, конечно. — Но вообще-то… — Питер немного запинается, — все и так уже знают. Мои друзья, Мстители, тетя Мэй… Тони громко фыркает при одном воспоминании, как орала Мэй, узнав всю правду про них. Честное слово, до сих пор мороз по коже. Тони точно знает: если бы Мэй была с ними тогда на Титане, от Таноса бы остался один шлем. — Это не весь мир, — резонно замечает он, — а я хочу, чтобы больше не нужно было ни от кого прятаться. Чтобы везде появляться вместе и держаться за руки на той самой гребаной церемонии «Оскар». Который мы получим за сценарий о нашей жизни, причем тут и придумывать ничего не придется. — «Оскар» — это, конечно, аргумент, — тянет растерянно и одновременно задумчиво мальчишка. Он все еще совершенно точно не понимает, что отвечать. И Тони шумно выдыхает и решает кинуться в бой с открытым забралом. Сейчас можно. И нужно. — А еще хочу, чтобы ты всегда был со мной, как бы эгоистично это ни звучало. Просыпаться каждое утро рядом и ворчать, что ты снова стащил все одеяло и какой ты на хрен паук после этого, раз не можешь обойтись одной паутиной. Кормить бутербродами с руки и отдергивать пальцы, когда ты, мелкий паразит, пытаешься кусаться. Учить завязывать галстук и прививать хороший вкус в одежде, ибо твои безразмерные толстовки делают мне больно. Орать, когда лезешь в пекло на миссии, и смотреть в окно медблока, как зашивают очередную рану. Воровать твои блестящие идеи в механике и нагло выдавать их за свои… ну ладно, за наши общие… Господи, вроде я не пил сегодня вообще, что ж меня так понесло? — Может, именно потому, что не пил? Тони слышит, что Питер пытается шутить и вообще сохранять невозмутимый вид, но его голос уже слишком подозрительно подрагивает, и это окончательно все решает. — И вообще хочу прожить всю жизнь рядом с тобой, Питер Бенджамин Паркер. И может быть, ради тебя я даже придумаю сыворотку долголетия, чтобы не оставлять тебя одного. — Может, бессмертия? — уже почти хлюпает носом Питер. — Нет, надоест, — привычно скептичен Тони. — Мне-то все это вообще не нужно. Но ты же, оставшись один, скучать будешь, так что я подожду, пока тебе тоже не исполнится лет этак сто пятьдесят, а потом уже можно обоим на покой. Тебе не кажется, что это просто идеальное воплощение «долго, счастливо и в один день»? — И для этого точно нужно жениться? — недоверчиво приподнимает голову Питер. — Совершенно точно, — уверенно кивает Тони. — Необходимое условие, стимулирующее мою гениальность. Питер подползает ближе, легонько подталкивает его так, чтоб тот откинулся на спину и устраивает подбородок на груди, оперевшись им на сложенные кулачки. — Значит, у меня нет выбора, — шелестит он. — Я же не могу не поспособствовать такому открытию, это будет преступлением против человечества. Ладони Тони медленно ложатся на торчащие лопатки, тихо гладят их и еле заметно сжимают. «Моя любовь к тебе — преступление против человечества, — горячим всполохом взрывается в мозгу Тони. — Супергерои должны любить весь мир, а я готов своими руками уничтожить его ради тебя». — Вот и отлично, решено! — отвечает он вслух. — Осталось самое сложное. Он выжидает драматическую паузу, тягостно молчит, в глубине души забавляясь тем, как настороженно вскидывается и буравит его взглядом разомлевший до этого мальчишка, и наносит удар: — Определить, кто расскажет обо всем Мэй. * "Долби" - театр в Лос-Анджелесе, открывшийся 9 ноября 2001 года и с тех пор ставший постоянной ареной проведения церемонии вручения премии «Оскар».