Ты всегда был таким смешным. Однажды ты запнулся в ногах и разбил коленку. Я помню, что тогда вылечил ее, а ты засмеялся. Это был первый раз, когда солнце светило прямо на меня. Этим солнцем был ты.
Темнота была вязкой, а вода ледяной, и легкие жутко жгло, но холод и невыносимое давление на грудь не могли заглушить мучительную агонию, в которой варился блондин. Волосы липли к лицу и лезли в глаза, перед которыми все темнело, и лучи света становились все бледнее и бледнее, ровно как в его жизни. Сонхва, кажется, только нашел новый смысл, — если маленького подростка, которому даже восемнадцати нет, можно считать смыслом. Это звучало странно, но каждый раз, когда колдун смотрел в смеющиеся глаза парня, все приобретало смысл. Буквально все. Это было до жути отвратительно, потому что этот ребенок был точной копией того парня, которого он лишил семьи и навсегда безобразный шрам в душе оставил. Сонхва не жалеет. Он тоже лишился семьи. Ему ни капли не жаль, и, предоставь ему судьба сделать другой выбор, — он бы снова поджег дерево и перемолол бы кость в пыль, мешая ее с травами и вкладывая магию в плетения заклинания. Блондин лишь рад, что сделал это до того, как лишился сил, успел защитить свою семью, чтобы больше ни один охотник не причинил им вреда. Эти парни были его миром и, пусть колдун никогда не говорил вслух и нечасто об этом думал, когда был в Дезайере, ему не нужен был остальной мир, пока у него были все четверо рядом. Когда он ушел, то мир треснул и сгнил, в нем атомная зима началась, и небо заволокли свинцовые тучи, сквозь которые никогда не пробьется больше солнечный луч, не скользнет трепетной лаской по щеке и в волосах не запутается. Его мир гнил долго и мучительно, вытекая магией из него и повергая в пучину отчаянья. Зима шла медленно, но уверенно, погребая под своим мазутным снегом каждый клочок мира блондина, что закрывал глаза, лишь бы не видеть противный черный цвет, который подбирался все ближе и ближе с каждым днем. Он закрывал уши, чтобы не слышать собственных криков, невольно срывающихся с губ каждый раз, когда очередной сантиметр его мира умирал, поглощенный чернильной слизью. Отказывался думать — и лишь отчаянно хватался за драгоценные воспоминания, ограждая себя от жуткого мрака, кружащего вокруг него. Тело коченело и не подчинялось, дышать не получалось от слова совсем, и все, что мог делать блондин, это слепо смотреть на затухающий лучик солнца, пробивающийся сквозь темноту водной глади. Легкие обжигало, они слово горели изнутри и грозились вот-вот взорваться, а в голове стоял невыносимый шум, глаза слезились, — и было непонятно: от нехватки кислорода и давления попадающей в них воды или же от смехотворности ситуации? Это было до жути странно. Он умирал, спасая того, кто как две капли воды похож на охотника, что мечтает вспороть ему живот и разложить его легкие в виде крыльев на плечах. Колдун уверен, что тот Чонхо до сих пор лелеет планы и придумывает способы его мучительного убийства. Он это знает. Перед сном лежит и мечтает, раздумывает, как больнее и хуже, что ему сломать первым, а может лучше оторвать. Сонхва смеется, сразу заходясь кашлем и захлебываясь ледяной водой, которая обжигает горло и давит на сознание. Улыбка не слезает с лица, а насмешка все так же плещется в медных глазах, потому что тот Чонхо не успел и никогда не успеет. Сонхва умирает. Он никогда не сможет причинить даже мельчайший вред блондину, потому что его тело никто не достанет. Оно будет гнить на дне реки, а может его съедят рыбы, — и лишь кости останутся крошиться на дне, превращаясь в мел. Колдун не знает, но то, что охотник его не найдет, — знает точно. Его никто не найдет, и даже солнце скрылось за темнотой водной гладью, а сознание уплывало в небытие. Его мир наконец-то сгнил, а мазутная слизь поглотила и его, жадно облизываясь. Она обглодала каждый клочок колдуна, оставляя после себя лишь абсолютно черный мир, где солнце не светит и трава больше не взрастет. Где нет абсолютно ничего, и даже кислород растворился, уступив место смрадной вони чернильной слизи. Никто из тех, кого он своей семьей считал, не узнает, что он умер. Его новый смысл будет недолго горевать и вскоре забудет о нем, закрутившись в рутине жизни. Пак Сонхва — призрак. И это никогда не изменится. Он им жил и им умрет. Люди будут ходить на эту реку, любоваться закатами и плескаться в жаркие дни, кататься на коньках зимой, и никто из них не узнает, что под толщей воды находится его могила и последнее пристанище. Его последний дом.***
Машину жутко трясло и подбрасывало вверх от каждого лежачего полицейского, коих на этой трассе было в изобилии. Видимо, руководству этого штата приносило удовольствие, что машины почти летают при езде. Иначе подросток не знает, как объяснить то, что он насчитал уже ровно пять прыжков авто, а впереди виднелась еще парочка лежачих. Прошло около полугода с того дня, как блондин покинул город, и два десятка тысяч километров отделяли его от друзей, которые навряд ли мечтали встретиться с ним. Кто-то назовет это трусостью или предательством, и, возможно, они будут правы. Он ушел, бросил дорогих ему людей одних разбираться с муками вины и чувством потери, а также с нависшей над головами лезвием гильотины угрозой. Но Сонхва назовет это правильным поступком. Вероятно, он не прав, скорее всего, он не прав, но подросток оглядывается назад и с каждым пройденным метром понимает, что это было необходимо. Он нисколько не жалеет, что оставил Дезайер и свой ковен, поздней ночью собрав свои вещи; единственное, о чем он жалеет, — это то, что Хонджун был с ним в этот момент. Первый раз он проехал лишь километр на стареньком автобусе до замшелого городка, где сразу же словил попутку и только тогда вспомнил о маленьком камушке в ухе. Забавно, если бы не мужик, что тогда согласился подвезти его за быстрый отсос, блондин так бы и не вспомнил. Это был последний раз, когда он спокойно мог пользоваться магией, парню было тяжело расставаться с хорошей и быстрой машиной, но он как-то не рассчитал, что у такого уебка может быть семья, которая объявит его в розыск. Странное дело, но, убив раз, второй дается с легкостью. Его вырвало лишь раз, когда он посмотрел в стеклянные глаза. Когда он убил Минки, его нещадно рвало и выкручивало несколько дней в Дезайере и еще неделю после, вне города. Видимо, человек действительно привыкает ко всему — даже к убийству. Сразу после этого колдун сходил в салон для пирсинга и попросил вырезать ему камушек. Он не знал, что этого не стоило делать категорически, но навязчивое желание исчезнуть было слишком велико и заглушало любые сигналы здравого смысла, истошно орущего, в попытке вразумить Сонхва. После этого подросток переехал минерал несколько раз на краденной машине и уехал восвояси. От машины он избавился, когда проехал около пяти километров и завернул заправиться на какой-то чахлой и, казалось, заброшенной автозаправке. Тогда он убил третий раз, это вышло абсолютно случайно, хотя кто ему поверит, если на его счету уже ровно три человеческих жизни. Всем будет плевать, что, возможно, они были последними обмудками — первый так точно — и скорее всего заслужили, чтобы он их убил. На третий раз он, кажется, привык, блондин не знает, но его уже не тошнило, что было плюсом, и кошмары, где ему виделись серые глаза и миндальные волосы, а в уши заливался хриплый смех, и сизый дым стоял пеленой перед взором, — больше не мучили его каждую ночь. Это было определенным плюсом, который складывался к еще другим, например, он все еще жив и его даже никто не изнасиловал. Но все эти плюсы жестоко перечеркивались одним большим минусом, который едким клеймом выжигался на душе, — он хладнокровный убийца. После этого случая парень перекрасился в другой цвет, и выбор пал на приятный миндальный оттенок, что выглядело до жути иронично, если бы не так желчно. Но колдуну нравилось, он зарывался пальцами в собственные волосы и с наслаждением оттягивал их, выкручивая руль новой ворованной машины дальше. У всех мудил, кроме первого и самого главного, из-за смерти которого он и был вынужден покинуть свой родной город, что он встретил, был один единственный плюс — у них были машины. И эти авто отлично помогали Сонхва в его проблеме, ему не приходилось тратить деньги на ночлег, он прекрасно мог заночевать в машине, свернувшись калачиком на заднем сидении. Он так же мог перекусить какую-то дешевую гадость, не сбавляя скорости, и даже взять кого-то в попутчики, кто поделился бы с ним такой же отвратной едой, но зато бесплатной. Скрасил бы его одинокие дни беседой, а может даже подкинул бы пару купюр на бензин. Денег у подростка было прилично, но Сонхва правда не знал, сколько ему еще ехать и как скоро он сможет остановиться, поэтому тратил по минимуму. Так он проехал тринадцать тысяч километров, что в сумме становилось ровно восемнадцать, и это было достаточно забавно, ведь в паспорте черным по белому было написано, что ему восемнадцать лет. Подросток подумал, что это знак, видимо, ему стоит остановиться, — и он свернул с трассы и заехал в провинциальный городок, каких было множество на его пути, но лишь в этом он собирался остаться. Так и не остался. И пускай в этом городе было спокойно, острая хвоя забивалась в легкие, раскрывая колдуну глаза, что если это и был знак, то дурной. Абсолютно. Краем глаза он заметил знакомую светлую макушку с выжженными белой краской волосами и уловил мелодичный голос, тональность которого Пак знал от и до. Он никогда так быстро не ходил и еще ни разу так сильно не гнал. Жуткий страх, что его могут найти и это сделает именно Сан, скребся по сердцу и полосовал стенки горла, подстегивая его давить педаль газа в пол, выжимая из дряблой машины буквально все и даже больше. За ночь он проехал еще две тысячи, предварительно избавившись от машины, после купив себе билет на такой же, как и город, замшелый автобус, и когда он заглох, а водитель не вернул подростку деньги, — Сонхва даже не удивился, лишь пошел вперед, натянув на плечо рюкзак. Спустя полчаса его подобрал этот синий пикап, где он сидел среди кучи животных шкур и скучающее следил за дорогой. Мужчина направлялся в портовый город под названием Лайт и первым делом спросил, не туда ли он направляется. Он был странным, пристально вглядывался парню в глаза и подслеповато щурился. На нем была грубая фланелевая рубашка и потертая жилетка, а еще абсолютно белые седые волосы, словно только выпавший снег. Сонхва лишь пожал плечами и кивнул, ему в принципе без разницы, куда ехать, лишь бы дальше от места, где остались его сердце и душа. Голубое небо было полно отчаянья, и самоотвращение душило парня, который скучающе смотрел, как лениво плывут барашки облаков. Желчное презрение выглядывало из белых облаков и давило на Сонхва, он не мог понять — это было к нему или к ситуации в общем, но вязкий комок все равно собирался внизу, а ненависть полосовала сознание. Старенький пикап трещал и подпрыгивал от лежачих на дороге, а в душе колдуна подпрыгивала вина, и душа трещала по швам. Холодный ветер кусал за щеки, вместе с отчаянностью скользил по лицу и пробирался под одежду, втираясь в кожу. Порывы воздуха ерошили выкрашенные в миндальный цвет волосы, точно осуждая его за этот выбор, и парень лишь горько усмехался, переводя глаза с неба на трассу. Перед ним мелькали деревья и маленькие озера, огромные, видимо, засеянные поля и редкие частные дома. Дорога немного вильнула вправо — и машина со скрипом повернула, прощаясь с простором и с унынием встречая небольшие многоэтажки и снующих людей. Он пару раз сцеплялся взглядами с некоторыми школьниками, возможно, прогуливающих уроки, ведь часы на телефоне показывали середину учебного дня. Они странно смотрели на него и так же подслеповато щурились, как хозяин пикапа. Сонхва скользил глазами по ним и подметающим улицы дворникам, лавочкам, чьи витрины ярко светились и мерцали, завлекая к себе покупателей и маленьким уютным кафе, что перемежались с обычным фастфудом. Все они проплывали мимо колдуна, не задерживаясь в его памяти и на миг. Перед глазами у него вставали другие лица и другие люди, которых он больше никогда не увидит. И кто-то посчитает его поступок за предательство или трусость, но Сонхва посчитает его правильным. Ведь он сделал все, чтобы спасти и защитить. Руку оттягивал телефон, на котором мерцало окно набираемого письма, что было каким-то странным способом самоудовлетворения или больным — самопрощения — были письма, которые он никогда не отправит. Он их даже не сохранит и не напишет до конца. Закроет окно или предварительно сотрет каждую букву перед этим. Он писал погибшему Юнхо, рассказывал, что видел и что делал, как он виноват перед ним и что, если бы тогда, в средней школе, он бы согласился попробовать вместе, — все этого бы не было. Колдун уверен, что тогда брюнет не позволил собой манипулировать и использовать себя, но прошлое на то и прошлое, что его никак не исправить. Он писал Сану, которого, кажется, видел и которого считал за своего младшего брата, и считает до сих пор. На самом деле, колдун никогда не признается, но он рад, что пусть такое, но Чхве нашел себе место; он уверен, что охотники не позволят ему умереть или сойти с ума из-за магии, которую парень постоянно подавлял в себе и которая в итоге убила бы его изнутри. Подросток писал и Уену, прося у него прощения и рассказывая о том, как красив восход и насколько чудесно просыпающееся лучи солнца смотрелись бы в его волосах. Редкие письма доставались и Хонджуну, в которых парень постоянно спрашивал, почему именно Ким, а не он, ведь тогда все было бы по-другому; в этих письмах было много гневных слов, и каждая строчка сочилась ненавистью и желчной злобой, но последние слова всегда были просьбой о прощении и заботе о Чоне. Возможно, Сонхва никогда не признается, но он счастлив, что Уен остался с Хонджуном, пускай он и не знает точно, крепки ли их отношения сейчас. Но он уверен, что рядом с Кимом новенький в порядке. Вероятно, он никогда не признается, что скучает по ним всем, а миндальная краска тщательно подобрана до оттенка, а не просто выбрана наугад. И наверно, он так же не признается в том, что два бегло набросанных письма в телефоне были адресованы именно ему, парню с оскалом вместо улыбки и серыми глазами, чьи руки украшали чернильные узоры. Скорее всего, он никогда не признается даже самому себе, но очень редко у него проскальзывает мысль, что все это трусость и банальное бегство от ответственности. Но он очень быстро выкидывает ее из головы, потому что кто-то назовет это предательством и трусостью, но Сонхва считает, что это правильный поступок.