— Зачем ты это сделал, Юнхо? Зачем? — блондин смотрит на новенького, дергающегося от каждого шороха, и не может отделаться от ощущения, что он тоже виноват в огоньках безумия, таящих на дне загнанных глаз. — Зато он точно присоединится к нам.
С машиной дела пошли гораздо быстрее, и очередной кривой железный знак вещает о существовании следующего заурядного города, в сторону которого Сонхва неспешно выкручивает руль. Ему повезло, что он умеет водить и полученная недобросовестным путем машина имеет такую же коробку передач, как та, на которой он учился. Его путь лежит на заправку, хотя очень сильно хочется заехать в сам город и наконец поспать на нормальной кровати. Только разве может он себе такое позволить? Юноша качает головой, разминает спину, пока машина едва ли не летит по ровной трассе, — хотя на том же кривом знаке было еще более косое и покореженное временем или же людьми оповещение о скорости не больше шестидесяти. Но когда блондин слушался кого-то? Подчинись он другим хоть раз, сейчас бы обнимал Уена или вместе с Хонджуном прятал бы очередные горелые панкейки, чтобы после сказать смущенному брюнету о том, что даже если лакомство черное — оно все равно безумно вкусное. Послушайся он хотя бы раз кого-то кроме себя, сейчас бы сидел не в машине, вдавливая педаль газа в пол, а в защищенном месте у таинственного и всесильного Уджи. Но Сонхва всегда решает сам. Поэтому гонит, заставляя двигатель жутко рычать, заполняя этим звуком пустую округу. Он уже давно не знает кому верить, даже самому себе с трудом доверяет. Не уверен, что картинки перед глазами не очередное видение и тяжелый камень на сердце не придуманный и не навеянный собственными тягучими, как смола, и такими же темными мыслями. Прохладный ветер хлестко бьет по щекам, приводит в чувство на каждом повороте. Заставляет руки в кулаки сжимать, впиваться ногтями в ладони и тяжело выдыхать. Медленно вырисовывающиеся дома сменяют безликий пейзаж, начинающего зеленеть леса. Спина несмело напоминает о себе противной болью, что свернулась клубочком над поясницей и впивается острыми когтями, каждый раз, когда блондин выпрямляется. Жутко хочется нормально поспать и принять нормальный душ, а не обдавать себя липким холодом очищающего. Юноша желает лечь без сил на пол и смотреть на небо, лениво прослеживая глазами неспешный путь пушистых облаков. Сонхва не позволяет себе вольностей.Он не должен стать жертвой.
Собственные ежедневные кошмары толкают вперед и будят среди ночи. Вынуждают глухо плакать от едкого страха, что, кажется, пробрался в каждую клетку тела, заполнил собой все и нагло вытесняет самого парня. Эти видения, точно холодная вода, возвращают в реальность, где он должен бежать и не оглядываться назад. В действительность, в которой у него даже не руки, а все тело по шею выпачкано в чужой крови и каждый день ползет дальше, насквозь втираясь в кожу. Сонхва зло выкручивает руль, впиваясь ногтями в обивку, и едва ли окончательно ее не разрывает. Она давно некрасивыми трещинами пошла, будто зеркало его израненной души. Угрожающе трещит от каждого движения руля, точно так же, как душа колдуна трескается от всех мыслей, ульем злых насекомых, гудящих в голове. Они не успокаиваются ни на минуту. Он уже устал с ними бороться, позволяя больно жалить сознание своей ясностью и логичностью. Сонхва давно не обращает на них внимания, пропускает через себя, неготовый вдумываться в происходящее. Он просто едет дальше и все — это было единственное, о чем он себе позволяет думать. Заправка находится достаточно быстро. Несмело показывается через макушки еще голых деревьев, и юноша в очередной раз резко выкручивает руль, сворачивая на въезд в город. Внутри нечто скребется, и он нервно стучит по обивке и закусывает щеку изнутри, тревожно поглядывает в зеркало заднего вида. Сонхва не нравится постепенно открывающийся вид на маленький городок — старые дома, вербена и вставки из драгоценных металлов. Но больше всего ему не нравится ров из воды, через который перекинут причудливого вида мост. Волнение начинает бурлить в крови, переливаться через край от каждого пройденного метра, и все больше ему кажется, что повернуть назад, — лучшее решение. Только закончившиеся запасы еды, почти пустая бутылка воды и прилипший к позвоночнику желудок грубо намекают на обратное решение. Навигатор машины так же беспощадно показывает, что до следующего населенного пункта ехать еще как минимум полсуток, и это подло бьет под дых, выбивая весь воздух из груди. Колдун не может отделаться от липкого неприятного чувства, что вязкой слюной скапливается под языком. Резко становится ужасно душно, но в противовес собственным ощущениям парень видит, как приборная панель вся затягивается ледяной паутиной. Тяжко вздыхает и мотает головой, словно так сможет выбросить все неприятные мысли из своей головы. Это, конечно, не помогает. Но заправка уже гостеприимно раскрывает свои объятия, раздражая глаза кислотно-зеленым оттенком. Мотор глохнет, а внутри парня, наоборот, нечто сиреной взывает, когда он неспешно выходит из салона авто. Неторопливо идет к дверям магазина и медленно давит на них. В ушах стоит противный звон, словно некто царапает стекло ржавым гвоздем, и от каждого несмелого шага внутрь Сонхва чувствует невообразимую тяжесть на своей груди, как могильная плита. Не глядя, бросает еду в корзину, не желая задерживаться в подозрительно похожем на родной город месте, и шумно ставит перед скучающим продавцом. Тот нехотя откладывает свою книгу и начинает лениво пробивать. Колдун же цепляется взглядом за символ на старом талмуде, что и книгой назвать можно с натяжкой, — толстая, обтянутая телесного цвета кожей, будто человеческой. С серебряными уголками, исчерпанными мудреными узорами и символами, — определенно необычная книга. Сонхва сам такую читал. Паника грубо срывает петли сознания и протыкает сердце насквозь. Смеется хрипло и надсадно, будто каркает за спиной, и выталкивает его из собственного тела. Блондин неосознанно двигается назад, едва слышно передвигая ногами, и абсолютно не дышит. Бегает глазами по грязному помещению, замечая тут и там намеки на магию. Старается запнуться взглядом обо что-нибудь, чтобы было не так мучительно страшно давиться собственными страхами да ужасами. Хочется кричать, громко и надрывно. Чтобы сорвать голос и только сипло шептать, или вовсе навечно замолкнуть. Внутри снова мерзкая мешанина из мыслей, чувств и страхов, кипящая на огне болезненных воспоминаний. Сонхва бы выдохнуть все это выплюнуть, выхаркать. В конце концов, вырезать из себя, да только втерлось так, что и ничем не разъесть. Он просто надеется, что калейдоскоп выкручивающих наизнанку мыслей закончится. И все цвета снова приобретут свои оттенки, преображаясь в изначальную правильную картину мира.Он мечтает.
Но его надеждам никогда не суждено сбыться — он это знает давно. Сколько раз натыкался на дробленное стекло и оставлял кровавые следы на своем пути? Но каждый раз надеется на чудо, на позволение или же спасение. Всякий вдох отбивается от внутренностей трепетной надеждой, очередной выдох разбивается о них же мучительной реальностью, где он видит объявление на стареньком дребезжащем телевизоре о том, что пропал человек и семья его ищет. И все бы ничего, но Сонхва прекрасно знает, где этот человек. Самолично его закопал в лесу. Противный перезвон в ушах не прекращается, и блондин не может избавиться от разрывающего легкие хриплого смеха, зеркально дублирующего тот, каким каркает у него за спиной паника. Он теснится в груди, гулко бьется о ребра и вылетает из глотки сиплым кашлем, перекручивающим сердца на мелкие кусочки. Продавец испуганно на него смотрит и тянется к кресту на шее, будто тот его спасет. Это вызывает уродливую усмешку, что застывает окаменелостью на красивом лице. Колдун оплачивает покупку из чужого бумажника, игнорируя тщетные писки совести в душе. Сгребает увесистые пакеты всякой гадости и бутылок воды вниз, разворачивается на выход. Замирает перед дверьми на несколько секунду, прикидывая, сколько у него осталось бензина и хватит ли ему до следующего города. Оставаться в данном месте еще на пару секунд не было никакого желания, лишь сплошное опасение и противный звон сирены в ушах. Сонхва не хочет себе признаваться, и, наверно, никогда не признается, но он ненавидит города ведьм.Сейчас.
Он не видит, как открывается дверь и чужая обувь звонко цокает по кафелю пола. Задумчиво делает шаг вперед, сталкиваясь плечами с другим человеком, и роняет один из пакетов, из которого одиноко выкатывается бутылка. Сонхва автоматически извиняется и наклоняется, чтобы забрать свою пропажу, но замирает ухватившись взглядом за браслет на руке напротив. Силы оставляют его и едкая усмешка, что на секунду покинула его лицо, возвращается на свое законное, кажется теперь, место. Медленно выправляется во весь свой немалый рост и смотрит прямо в глаза той, чья шея увешана магическими оберегами и амулетами, некоторые из них юноша даже узнает. И он не удивляется, когда ведьма ему почтительно кивает, прикладывая руку к сердцу в знак уважения перед членом замкнутой звезды. Движение обжигает сознание. Вынуждает едва ли не закричать от боли — связь. Бездушный камень жжет кожу арктическим холодом, вызывающим внутреннюю дрожь и гулкое отчаяние. Все эти прятки абсолютно бесполезные, если на нем словно маячок камень связи. Все проеденные километры совершенно ничтожны, стремительно сокращаются до миллиметров. И самое главное, болезненное расставание с друзьями определенно напрасно из-за дурацкой связи. Хриплый смех распирает легкие и давит изнутри на грудь. Вызывает едкое сожаление, презрение к самому себе — не догадался, забыл. Сейчас же остается лишь голову пеплом посыпать в надежде им задохнуться. Ноги сами разворачиваются, и Сонхва вновь пугает продавца хриплым кашлем, звучащим как карканье коршунов, на деле же отвратительным смехом являясь. — Вы не подскажете, в городе есть салон пирсинга? — сирена в голове орет на полной мощности. Причиняет боль и безжалостно сверлит виски, но колдун не обращает внимания. Сосредотачивается лишь на одной единственной мысли — избавиться от связи. Осознание, что камень в ухе, словно маячок, без проблем указывает, где он находится, дробит на части и выбивает из колеи. Заставляет ошарашенно осматриваться вокруг в попытке зацепиться взглядом хоть за что-то. Хвататься было не за что, только если за испуганный взгляд продавца, который несмело рассказывает, как пройти к интересующему его заведению. Идти оказалось не так далеко, и Сонхва, грубо бросив пакеты с покупками в машину, спешит на поиски салона. Желание избавиться от треклятого синего камня, впаянного в кожу, жжется на кончиках пальцев и заставляет идти быстрее, едва не срываясь на позорный бег. Горло дерет недостаток кислорода — от нервов блондин дышит через раз, отказываясь делать нормальные вдохи и выдохи. У него внутри от каждого вздоха жуткого вида рана открывается, ужасно гноится и болит мучительно. Осознание слишком жестокое, чтобы быть реальностью, безжалостно бьет по затылку. Пинает в спину и глумливо хохочет, добивает каждым звуком. И только нечто набатом бьющее в ушах, замедляет шаг, от которого в легких наступает нехватка воздуха. Когда перед глазами появляется нужная вывеска, ноги прирастают к земле. Даже на мгновение не сдвинуться. По венам растекается жидкое стекло, и Сонхва не может избавиться от ощущения неизбежного — оно скребет по органам. Кривыми когтями оставляет отвратительные на вид царапины и до судорог заставляет, словно умоляет, остановиться. Сердце совершает головокружительные кульбиты и бешено стучит о ветви ребер. Где-то под кожей бьется слабым пульсом сомнение, и это кажется новой изощренной пыткой — не может быть два сердцебиения, настолько отличных друг от друга. Колдун делает неосознанный шаг назад, испуганно рассматривает часы работы салона, будто сможет при помощи нескольких строчек найти ответ на странности собственного тела. Юноша сжимает ладони и закусывает щеку изнутри, разрываемый двумя полярными желаниями, что крошат его на части, беспощадно рвут на мерзкого вида лоскуты. Ему хочется кричать. Но голос пропал и даже, едва слышный шепот остается беззвучным. Блондин буквально чувствует неприятное прикосновение костяных рук к своей шее и смрадное дыхание, забивающееся в нос гнилой землей. Бездушный камень в ухе только разрядами боли и отчаяния бьет по телу, втирается безнадежностью в кожу и не дает ноги от земли оторвать. Колдун соляным столбом застывает. Загнанным взглядом гипнотизирует дверь, ужасно желающий разобрать свои ощущения, не дающие ему сделать шаг вперед, — перечеркивает пройденные километры. Он неосознанно делает несколько шагов назад, не отрывает глаз от вывески. Несмело касается мочки уха, где на свету переливается всеми оттенками синего сапфир. Он чувствует несостыковку, неидеальность чужой лжи. Или, может, собственной? Но ощущение непоправимого клубится в легких приторным цветочным ароматом, вызывая противоположные друг другу желания. Со стороны он выглядит, наверно, по-идиотски, но выпутаться из паутины странных мыслей и ощущений не может. Только стискивает руки в кулаках, скрывает слетающие с кончиков пальцев снежинки. С резким щелчком открывающейся двери в сознании вспыхивает один из кошмаров, и короткая фраза, уничтожающая его на клеточном уровне.— Я всегда найду тебя
Юноша зажмуривается до цветных пятен перед глазами. Мечтает выжечь из своей памяти звуки захлебывающегося своей кровью Уена и его лицо, не верящее в собственную скорую кончину. Ногтями лопает загрубевшую кожу ладони, пускает самому себе кровь и с силой отрывает себя от пола, буквально толкая в двери салона. Сонхва сейчас — сгусток перекрученных эмоций и вывернутых наизнанку истин. Неспособный разобрать, что он делает и чем это для него кончится. Единственное, что он понимает — ему нужно избавиться от минерала.И никак иначе.
***
В огромном светлом замке нет почти ни единой живой души. Хотя само понятие «живой» очень неуместно на базе еретиков — они добровольно остановили свои сердца навечно. Сквозь высокие окна нагло просачивается солнечный свет, задорно прыгая по мебели и ковру. И замирает возле шатена, сидящего за длинным обеденным столом, словно боясь его. Расписанные фресками стены и сводчатый потолок, огромная хрустальная люстра и пышный букет ярко-красных цветов в пузатой вазе — все это настолько походит Джихуну, сидящему во главе стола, что, кажется, даже солнечные лучи боятся нарушить его идеальность. Поэтому наглые лучики скользят по выставленной перед еретиком посуде, перепрыгивая через фужеры на тарелки и обратно на фужеры. Шатен скучающе заглядывает в окно, периодически ловит свое отражение в зеркалах у них и презрительно кривит губы. На улице Даниэль снова играет с детьми, по-глупому смеясь без причины своим идиотским смехом, и еще более дебильно ведя себя, чем обычно. Дурацкая счастливая улыбка не сходит с красивого лица, раздражая еретика еще больше. Заставляет нечто внутри бурлить и шипеть нещадно, слетает с губ едва слышным характерным звуком. Ёсан обязательно назвал бы это ревностью, но Джихун никогда не согласится со словами брата — он больше не может ревновать. Одно из зеркал идет рябью, огромные круги разбиваются об узорчатую рамку, и вскоре в пустой глади появляется взволнованное лицо друга. Дэхви явно чем-то озабочен, потому что пряди цвета свежей пшеницы находятся в беспорядке, чего не бывает с Ли — никогда. — Если ты про свою потеряшку, то одна из ищеек видела ее. Парень живой, целый и с виду даже адекватный, — сразу докладывает еретик, впрочем не вставая с места и даже не отрывая спины от стула. Напротив, закидывает ногу на ногу и насмешливо, как всегда это делает после смерти, смотрит на друга. — Где именно? — Что? — Где именно она его видела? Кажется, твоя ищейка спугнула его, потому телефон недоступен, так еще и связь звезды молчит, — колдун грубо ерошит собственные волосы и устало падает за письменный стол. Все в той же библиотеке. Шатену уже давно осточертел ее вид. Но друг игнорирует его недовольный взгляд и поджатые губы, продолжая пребывать только в этом пыльном и отвратительном помещении. Джихун знает, что есть сотни спален, гостиных и кабинетов, где тот смог бы устроиться гораздо комфортнее.В конце концов, это его отчий дом.
— Он жив, это точно. Я никогда не стал бы врать тебе и не посмел бы побрезговать твоей просьбой, — в ласковых глазах бесы поднимают свои рогатые головы, заставляют пепельные всполохи гнетуще кружить по карей радужке. — Ты же знаешь, что я этого не скажу и даже не подумаю, — колдун устало трет глаза и тяжело вздыхает. Он практически истощен. Недавняя истерика Уена потребовала слишком много сил и стараний, чтобы не дать брюнету спалить город к черту. Чем лучше он понимает себя и осваивает азы, тем сильнее он становится. Несомненно, это было отличной новостью и должно вызывать гордость. Но иногда он ненавидит. Например, сегодня, — Просто это давит. Мне скоро нужно уезжать обратно в Шабаш: а у меня потерянный ребенок да еще и с разорванной связью. И точно этого мне мало, у меня еще пара других детей, один из которых, устраивает выбросы во время истерик. — Могу отправить кого-нибудь следить за ним. Ты ведь знаешь, выдрочка, я все сделаю для тебя. Только попроси, — колдун борется с желанием согласиться. Жалобно попросить, как в прошлом, о помощи и переложить этот неподъемный груз со своих плеч. Но не произносит ни звука, давится горсткой иголок, застрявшей в глотке. Собственные же мысли кружатся в голове, словно стервятники, так же сожрать готовы в любой момент. Оставить от него после только расцарапанные кости. Ли не может попросить, потому что это его вина.И ничья больше.
Этот груз на своих плечах он обязан выдержать. Пусть и спину ломает от веса, а позвоночник трухой сыплется под ноги — это его промах, так что давиться последствиями он будет один. — Не стоит, не раздражай шабаш лишний раз. Старые пердуны только и ищут повода, чтобы начать на вас охоту, — тяжелый вздох становится ему ответом. Оседает в легких Дэхви какой-то едкой горечью, от которой дышать становится в разы труднее. — И чем мы отличаемся от охотников, которых презираем? — у колдуна нет на это ответа, только кислая рожица, которую он по ошибке счел за натянутую улыбку. Он вяло пожимает плечами. Резко дергается, как от пощечины, услышав тихие, робкие шаги. Колдун быстро прерывает разговор, от нервов вложив слишком много силы в легкое движение кисти. Из-за чего вместо плавного взмаха выходит рваный мах, а магия покрывает зеркальную гладь россыпью трещин. Он испуганно поднимает глаза, каждой клеточкой тела ощущает, как быстро бьется сердце, стоит ему заметить внимательный взгляд Хонджуна. Сколько он услышал? Как долго он здесь? Как ему все объяснить и, самое главное, стоит ли? Может, проще затереть это воспоминание? Похоронить под любовью к Уену? От одной только мысли об этом язык неприятно начинает горчить и сильно колоть. Как долго он еще будет лазить по их сознанию? Сколько еще раз он должен затереть какое-либо воспоминание, пользуясь их искренними чувствами к друг другу, как щитом, извращая изначальную суть? Шатен устало прикрывает глаза и мысленно заранее договаривается со своей совестью, которую так опрометчиво не вытравил из себя за столько лет. Отчаянно молит ее замолчать, а не жалко скрести по ребрам, привлекая к себе внимание. Дэхви нужно совсем немного — еще один раз. Но то ли младший решает смолчать, заметив кислое выражение лица Ли, то ли действительно не услышал. Потому что он взволнованно спрашивает: — Вы разговаривали с тем Уджи? — тяжелая плита на груди колдуна стремительно крошится в пыль. Ранящая до этого совесть, ворчливо сворачивается клубочком под сердцем. Он судорожно вдыхает такой необходимый сейчас воздух и собственноручно будит уродливое от всех совершенных им грехов чудовище за ребрами, выдыхает: — Да, — ложь перекатывается привкусом гнили на языке и скапливается горькой слюной, подпирая кадык, — Он решил временно заглушить связь звезды, — каждое слово втирается в кожу отравой. Разъедает ее изнутри, — чтобы по ней Сонхва не смог выследить Сан, — иголкой впивается в мясо, оставляет крепкие стежки очередного греха, — Как я понял, они были ближе всего, — собственные слова вызывают едкую злобу и жгучее желание вымыть рот с мылом, а лучше с отбеливателем, — С Сонхва все хорошо, скоро вы сможете с ним поговорить, — шатен уголки губ поднимает и безумно надеется, что гримаса, которую он корчит, хотя бы отдаленно выглядит, как улыбка. И, видимо, с места младшего она действительно походит на нее. Хонджун сам улыбается, слабо, но все так же солнечно. Озаряет своей улыбкой библиотеку и отрывисто кивнув, уходит. Если бы он обернулся хотя бы на мгновение — он был увидел, как по чужим щекам, оставляя мокрые дорожки, стекают слезы. Мрачно поблескивают в полумраке помещения.Ли Дэвхи ненавидит лгать. Но делает это профессионально.
***
Когда стрелка на спидометре неуклонно начинает двигаться вниз, Сонхва понимает, что все же нужно было заправиться в том проклятом городе. Наплевать на то, что каждый клочок земли говорил о тайном знании. О ведьмах. Рука неосознанно тянется к аккуратной дырочке на мочке, размеров едва ли прерывающих сантиметр. Он дергает воспаленную кожу, ощущая сводящую с ума, тишину. Он не чувствует.Не слышит.
Это жутко раздражает, но больше успокаивает. Теперь его не смогут найти, по крайней мере, ему хочется в это верить. Он не говорил никому из своих друзей, и даже Хонджуну не рассказал, что оставил пару костей. Его костей. И уж тем более, он промолчал на вопросы Дэхви о причудливом кольце на его руке. Хотя блондин сомневается, что старший не догадался. На безымянном пальце Ли красуется точно такое же костяное кольцо. Под тканью футболки таится амулет с мудреной вязью рун, имеющих вместе лишь один смысл —И пока этого более чем достаточно.
Стрелка на спидометре все так же непоколебимо спускается вниз, игнорируя все просительные взгляды колдуна в свою сторону. Навигатор же начинает противно пищать, сообщая о повороте. Сонхва прикрывает глаза и все же выкручивает руль в сторону, сдаваясь перед приборами. Мирный пейзаж из деревьев и травы постепенно сменяется. и вскоре он видит вывеску заправки. Отчего-то ее хочется проигнорировать и поехать дальше, даже не сбавляя скорости. И колдун даже поддался бы своим желаниям, если бы не отсутствие бензина, грозящее тем, что авто банально встанет. С еще одним тяжким вздохом он выруливает в сторону парковки. Медленно прикрывает глаза, вдыхая резко залетевший в салон терпкий аромат гари. Этот запах пробегает по коже неприятной дрожью. Вызывает в голове отвратительный калейдоскоп выкручивающих наизнанку воспоминаний и поселяет едкий страх, что скачет на языке, как гнилая карамель. Он ненавистен Сонхва с того самого дня, когда хруст собственных ребер набатом звенел в ушах, а кожа горела под чужим немигающим посмертным взглядом. Заправка пустая и замшелая, с явными следами запустения и чужой агрессии, в виде нецензурных слов на стенах. Вызывает только неприятное тянущее чувство, от чего хочется вывернуть желудок за ближайшим кустом. В голове что-то звенит, и блондин постоянно растирает снежинки, беспрестанно расцветающие на ладонях, пальцами. В ушах гудит от противного чувства опасности, но Сонхва привык игнорировать эти ощущения. Если бы он был хоть немного благоразумнее и слушался не только своих тараканов, — вряд ли сейчас топтал бы своими ботинками грязный гравий под ногами. У него внутри сердце бешено бьется о ребра загнанной птицей при каждом шаге, а в глазах вечная мерзлота обжигает холодом. Светлые волосы цвета соломы ласково треплет ветер. Ледяные руки автоматически вставляют пистолет в бак, оставляя на ручке инеевый след. Не успевает колдун и шага сделать от собственной машины, как за спиной звучит хриплое: — У вас такие красивые волосы, — горький запах сигарет окутывает плотным облаком, и перед глазами все начинает застилать плотная пелена. Сонхва ненавидит сизый дым и прогорклый аромат, навсегда отпечатавшийся в сознании. Руки начинают трястись, словно их сводит судорогой. Отчаяние кислотой растекается по венам, когда звучит тихий шепот, а на коже явственно ощущаются чужие липкие прикосновения. Воздуха резко не хватает, будто его весь выкачали, устроив мини-дефицит, и в легких наступает пожар. Истерика приливными волнами ласково целует кончики пальцев. Расползается белоснежным кружевом льда под ногами. Ужас затекает свинцом в кости, поглощая способность двигаться и приковывая тело к земле, точно он не человек, а статуя. Единственное, что двигается в нем, — медленно уплывающее осознание реальности и жгучие слезы на щеках. У него начинается приступ. В ушах громко звенит треск чего-то непонятного, переплетаясь в противную какофонию звуков вместе с нежными словами, шепотом произнесенных в той комнате. — У моей первой любви был такой же прекрасный и чистый оттенок, — чужой голос с хлопком разбивает плотный кокон. Сонхва всегда ощущает себя в нем при каждом приступе. В этом коконе темно, и звучит только такой ненавистный голос, а также звонкий, надрывный треск — видимо, его души. Другого претендента на этот оглушительный звук он не видит. Истерика, точно испугавшись, неспешно отползает, затаившись под капотом машины. На ее место приходит абсолютно полярное чувство — опасение. Оно противно тлеет в сознании, и странные слова, как поленья, прыгают в этот костер. От чего огонь недоверия ярко вспыхивает, растапливает снежные узоры на ладонях. Каждая буква цепляет слух, и Сонхва ярко чувствует немую угрозу, исходящую от странного человека. Влюбленно смотрящего на его волосы и скрывающего руки за спиной. На мужчине грязный комбинезон заправщика и засаленная кепка, никогда не знаювшая стирки. От него пахнет дешевыми сигаретами, от чего дышать рядом с ним не то что тяжело — невыносимо. Для Сонхва невозможно. Колдун рассеянно кивает, не представляя, что ответить на странные слова. Нервно пятится назад, старается не отрывать глаз от спрятанных рук. Мимолетно брошенный взгляд на лицо потрепанного работника вызывает назойливый страх, дрожью расходящийся по коже. В нем только противное, липкое безумие клубится, будто слизь, отчетливо отпечатывается в уголках глаз.Обычные люди не менее опасны, чем охотники. Пусть и с ними проще совладать.
Он совершает глупую ошибку. Поворачивается спиной к заправщику, порывисто достает пистолет бензоколонки из бака, одновременно потянувшись в задний карман за кошельком. Ему не стоило отводить взгляда от человека. Он не должен был поворачиваться спиной к тому, в чьих глазах зрачок затмевает собой радужку. Не следовало заезжать сюда.Ему стоило послушаться Дэхви.
Резкая боль пронзает все тело, а руку жжет так, будто он ее в огонь засунул, не иначе. Сознание мутнеет, и в ушах оглушительно громко звенит. Жуткая резь разрядами расходится по конечностям и вынуждает тело биться в судорогах, выкручивающих кости наизнанку. Сонхва едва может сосредоточится. Выбрасывает мучительную пытку из головы, от которой внутренности в морские узлы закручиваются. Заторможено начинает читать заклинание, чтобы скинуть с себя словно паутину невообразимую боль. Магия неохотно собирается, лениво подчиняется его шепоту — песчинка за песчинкой тянется в огромный котел внутри. Тягуче медленно растягивает единственный пузырь в этом вареве, когда совсем недавно они стремительно образовывались на водянистой глади. Это медлительность и неподчинение своей же силы пугает больше, чем спятивший мужик за спиной. Сомнения бьются через край, затекают буквально в каждую щель, вытесняя собой все остальное. Даже трещащий в руке человека электрошокер не волнует так сильно, как нестабильность собственной магии. Ощущение неотвратимой утраты в теле измельчает решимость в своих действиях лучше жернова. Поселяет внутри неуверенность в каждом принятом ранее решении. Он весь трещит по швам и глаза закрывает до цветных пятен перед глазами. Ощущает, как мысли разгневанными пчелами гудят в сознании. Он слышит заправщика будто через плотную стену льда, даже не разбирает движения губ. И только колеблется, не понимая, что с ним не так.Почему внутри так пусто?
Он пытается вспомнить, как давно пустота под сердцем стала такой всеобъемлющей. Снежинки неконтролируемо распускаются на ладонях, не подчиняясь его желаниям и приказам. Но как Сонхва ни старается, не может отыскать в воспоминаниях тот самый переломный момент. Зато слишком ярко вспоминает собственный страх перед дверью салона, когда все чувства переплелись в одним противоречивый комок, почему-то по ошибке названный — Пак Сонхва. Возможно, это оно, и ему стоило все же поддаться тогда страху и убежать. Не делать этого со связью. Не совершать такого кощунства. И, если говорить уж начистоту, ему не стоило вообще слушаться себя хоть раз с похорон Юнхо. Ему нужно было смотреть в рот Дэхви, ловя каждое слово, или вообще остаться в проклятом городе. Столько неправильных решений, действий и поступков. Последствия которых слишком тяжелы для его плеч и укладываются на грудь могильной плитой. Лишь одно слово крутится на языке, в голове и в сердце —Не стоило.
Резкий удар в спину заставляет потерять равновесие и позорно упасть вниз, сдирая кожу об грязный гравий. Собственное положение грубо беспощадно вскрывает гнойник отвратительных воспоминаний. Сонхва почти давится белыми лепестками, что стремительно чернеют от противной реальности. Его тошнит от давящего чувства чужого веса, когда мужчина седлает его и тянет руки к шее. Перед глазами уже не серый гравий — белоснежный снег. Во рту явственный привкус крови и запах морской травы кружит голову, отключая разум. Юноша трясется, дергается, старается сбросить с себя даже не чужака, а воспоминания. Отчаянно повторяет про себя, что это все неправда и руки ранят не колючие снежинки. Сильный удар в плечо простреливает болью и скрипит на языке стеклянной крошкой вперемешку с порохом. Он начинает скулить. Чувствует, как пропитывается кровью ткань одежды, не осознавая, что это не реальность. Заправщик давно на ногах пятится назад, испуганно рассматривает белесые узоры, расходящиеся кругами от свернувшегося в калачик блондина. Сонхва не видит его. Он вообще ничего не видит, кроме белоснежного снега и разноцветных пятен, расцветающих перед глазами от невыносимой боли. Агония пропитывает каждый сантиметр тела и трещит в ушах, выталкивая сознание в липкую тьму. Ему жутко хочется упасть и сдаться, но Сонхва не может, ведь на нем он не остановится, он вообще никогда не остановится. Терпкий запах бензина забивается в нос, но Сонхва лишь мотает головой. Не позволяет собственному разуму обмануть себя и позволить ему выжить. Колдун тяжко поднимается на ноги, не осознавая, где реальность, а где очередная галлюцинация. Медленно идет неотвратимой смертью на человека, упавшего от страха и теперь ползущего по гравию. Видит перед собой совершенно чужое лицо и абсолютно другой пейзаж. На заправке шумит вьюга, кружа над головой колдуна. Холодные ветра хлестко бьют по лицу обоих, вынуждая заправщика жалобно заскулить. Он неотрывно следит взглядом за шатающимся из стороны в сторону Паком, в чьих глазах воспоминания плотной пленкой заволокли зрачки. Тот что-то хватает,скрежещет этим по гравию, оставляя мазутный след на белом ковре, покрывшим площадку. И упрямо идет, спотыкаясь о собственные ноги. Со свистом шепчет непонятные человеку слова и резко замахивается импровизированным оружием. Сильно зажмуривает веки, чтобы не видеть, как ведьмовское пламя охватит его. На его губах застывает некрасивой маской кровавая усмешка: он глотает собственную кровь. Распахивает глаза, чтобы в следующую секунду огласить местность нечеловеческим криком. Едкий аромат бензина точно наконец доходит до сознания юноши. Грубо выталкивает из чернильной тьмы, в которой пребывал его разум еще совсем недавно. Снежинки, тающие на ресницах, перемешиваются с солеными слезами. Грудь разрывает немой крик и ужас, когда Сонхва понимает, что человек перед ним — не он. Тяжелый гаечный ключ со звоном падает возле свежего трупа, а юноша отказывается верить, что это сделал он. Это все шутка, очередное видение, он не мог такого сделать, — этого не может быть. Парень дрожащими руками тянется к липким, от быстро вытекающей крови, волосам. Видит через трещину чужие мозги и начинает задыхаться. Стремительно теряет последние остатки кислорода в легких. Тошнота подкатывает в горлу, сжимая в железных тисках. Он прикрывает ладонью губы, абсолютно забывая, что испачкал их в чужой горячей крови. Дрожа всем телом, с ужасом рассматривает свою руку, где линия жизни пропиталась красной жидкостью. Это вызывает странный, неправильный, перекрученный смех. Он клубится в груди, теснится там. Заставляет ребра надсадно трещать, требуя его выпустить. И Сонхва смеется, прячет лицо в ладонях и громко, заливисто хохочет, от чего птицы испуганно взлетают со своих мест. Улетают прочь от заправки, покрывшейся плотной коркой льда в середине весны. Колдун еще долго задыхается ядовитым смехом, что больше на карканье походит, и резко замолкает, откидывая волосы назад. В глазах цвета меди снежная пурга кружит. В груди ледяные ветра гулко завывают, что удивительно, как еще не сдуло. Кружевные снежинки играют в прятки в светлых волосах, по-глупому погибая в кровавых всполохах. Неправильный смех уходит, он и в самом деле столь ядовитым кажется, что добивает только. Зато парализует лишние чувства, оставляет после себя только пустоту. И боль. Но она привычная, родная. Сил больше не остается, упрямства тоже. Собственные мысли хоть и кажутся отвратительными, но отчего-то, в то же время, до жути правильными, и Сонхва срывается со своего места.Ему нужно вновь избавится от трупа.
***
Солнце нагло слепит глаза, вынуждая Джихуна прикрыть их и тихо зашипеть от резкой боли в руке. Белоснежный манжет шелковой рубашки торопливо пропитывается кровью, текущей маленькой струйкой. Еретик немигающе смотрит на рану и чувствует, как внутри закипает злость. Она мазутного неприятного цвета и липкая. До жути противная и смрадно пахнущая. От нее перед глазами темные пятна расцветают, и пышные розы бесшумно падают вниз вмиг сгнившими бутонами, распространяя вокруг сладковатый аромат гнили. Огромные ряды розовых кустарников чернеют один за другим, скручиваясь в некрасивые заросли из одних грязно-коричневых шипов и будто уменьшаясь в размере, видимо испугавшись заострившихся черт шатена. Джихун веки боится опустить, не отводит пристального взгляда с постепенно зарастающей раны и темнеющего пятна на белой ткани. Терпкий запах роз, солнечный день и неприятно ноющая от шипов рана — все это будит мерзкие ему воспоминания, отдающие мучительной болью под ребрами. Он не желает вспоминать время, когда был слабым, презираемым своими же сородичами, и не имеющим права даже ведьмой называться, существом. Джихун не хочет ворошить давно затушенный костер чувств в своем сердце, но тот гнусно тлеет, дурманит голову сладкими цветами. Ненависть яркими бутонами расцветает в легких и застревает шелковыми лепестками в глотке. Поселяется на языке поганым привкусом тайных поцелуев под луной, в точно таком же розовом саду. Кожа жутко горит, покрываясь красными ожогами от нежных прикосновений, таких мимолетных, словно касание бабочки. Джихун неосознанно сжимает ладони до кровавых полумесяцев и зубами скрипит. Болезненно прокусывает нижнюю губу, по которой скатывается одинокая капля, оглушительно громко разбиваясь об землю. Этот звук приводит его в чувства, и кривая улыбка протеста, собственным не истлевшим до конца чувствам, впивается в сознание. До ужаса хочется изжить из презираемых глаз цвета янтаря это дурацкое восхищение, будящее в нем все эти напрочь ненужные эмоции. Сильное желание издеваться снова и снова, — каждый раз доказывая, что трепетный цветочный мальчик захлебнулся собственной кровью в тот роковой день, — дрожит на кончиках пальцев. Рассказать на языке боли и унижений, как он горько плакал и задыхался, глотая собственную кровь, пока его били при солнечном свете в проклятом розовом саду. Под ребрами графитовая душа выворачивается наизнанку от стоящих перед глазами ласковых касаний и воздушных поцелуев, расцветающих в насыщенно-синие гематомы. Мазутная тьма лениво течет по венам, пропитывая все тело, и мертвая смешинка давит губы еретика в ядовитой улыбке — он слышит его сердце. По выстланной светлым гравием дороге неспешно вышагивает Даниэль, нервно дергается, чтобы не сорваться на бег или не заскулить. В светлых глазах ничем не затуманенный восторг сияет, солнце своим светом затмевает. Пухлые губы постоянно разъезжаются в счастливой улыбке — он видит Джихуна. Сердце отбивает бешеный ритм, и кровь начинает буквально гореть. По коже разливается сладкий трепет, а кружащий голову аромат ванили забивается в легкие, вынуждает сердце едва ли не выпрыгнуть из груди. Еретик является для оборотня абсолютно всем и даже больше. Светом, жизнью, душой, смыслом, счастьем — причиной его существования. Для него он готов переплыть моря и океаны, перейти край света и вернуться назад, только для того, чтобы посмотреть в лукавые глаза, столь дорогие сердцу. У него под ребрами бутоны роз расцветают, когда шатен растягивает губы в насмешке и улыбается одними глазами. И абсолютно не важно, как много боли он ему причиняет. Грубые действия и оскорбительные слова, уничижительные взгляды и полнейшее презрение — все это не имеет значения. Ведь он жив. Ничто не имеет такого огромного значения в жизни оборотня, как возможность видеть своего цветочного мальчика живым.Пусть ради этого мир раскололся на двое.
— Тебе помочь убрать эти бутоны? — словно не он только что вернулся с поручения еретика. Не он со злостью драл собственную кожу, вымывая чужую, пролитую ради его мальчика кровь. И пусть Даниэль провел в душе несколько часов, но по лёгким все равно стелется тяжелый запах крови. Душа окунается в чернила собственных грехов, которым нет и не будет конца. Смерти укладываются сизым илом где-то под ребрами и ворошат его. Тот поднимается невысоко и всего на несколько долей секунд, после вновь укладывается на своё прежнее место. И пускай блеск в любимых карих глазах потух и превратился в матовые хлопья пепла. Пусть он, словно собачка, бегает по поручениям и даже сейчас предлагает свою помощь, чтобы хоть как-то быть рядом. Ничего, что он внимание вымаливает на коленях, позорно скуля.Пускай.
Это все не сравнится с тем, что пережил Джихун по его вине. Ни один день из новой жизни не сравнится даже с мгновением той, прошлой жизни, где он глава города ведьм, а шатен один из близнецов-отклонения. Ни один час нельзя даже и близко соотнести с одной секундой тех страданий, которым он подверг того, кто дарил способность полной грудью дышать и мир окрашивал в яркие цвета радуги.Эти действия неравнозначны.
Еретик глаза зло прищуривает, чувствуя как нечто шипит внутри и бурлит, стремительно раздувается словно мыльный шар в размерах. Подходит вплотную и заглядывает в янтарные глаза: без усилий читает в них безграничную любовь и давится розовыми бутонами, чьи гнилые лепестки дерут горло. Джихун хочет унизить, опустить и втоптать в темную землю под ногами Кана, но он лишь выдыхает. Невесомо, едва касаясь кончиками пальцев проводит по неглубокой царапине на щеке, точно беглый росчерк, и со свистом шепчет заклинание. Не смотрит, как затягивается чужая рана. Неосторожно тонет в жидком янтаре глаз, инстинктивно придвигается ближе, позволяет чужим рукам обвить талию.Ведь это так правильно.
Вопреки всему, что между ними было, — это до жути правильно.Что даже спустя столько лет пугает.
Громкий кашель разрушает правильность момента, со звоном рассыпающуюся у них в руках, и чернильная темнота снова по венам течет, перекатывается на языке едкой желчью. Шатен резко отстраняется, будто сбегает. Разворачивается на каблуках, слышит над ухом набирающее силу рычание и насмешливо улыбается стоящему перед ним вампиру. — И что же привело главу ваалов в мою скромную обитель? — яд едва ли не стекает с неприкрытых клыков, а Габриэль морщится, узнавая, такие знакомые по самому себе, саркастичные нотки в слове «ваал». Всякий раз слыша эти интонации в мелодичном голосе младшего, — он жалеет, что рассказал. Нужно было смолчать или отшутиться. Никто не должен был знать его тайны. Только одно существование шатена превращает его в тряпку. Вампир видит в нем, если не сына, то младшего брата точно. Если не брата, то друга точно. И то приятное чувство, что мягко сворачивается внутри и приятно щекочет кожу, если не счастье, то определенно гордость.Гордость за свое творение.
— Гадкий мальчишка, — звучит скорее ворчливой, чем действительно оскорбительно, и улыбки расцветают на лицах обоих, — Мне нужен колдун, — оборотень за спиной Джихуна едва ли землю не роет ногой. Даниэль терпеть не мог бессмертного. Его появления никогда не заканчиваются хорошо. Просьбы тоже. Еретик только кистью взмахивает, и тот смереет, позволяя себе лишь тихое, глухое рычание. Напоминает, что он всегда готов к атаке и даже на позорное «фас» моментально откликнется. — Для кого в этот раз нужен чистильщик? — все же спрашивает, удивленно выгнув бровь, шатен. Он быстро пытается прикинуть, для кого из вампиров в этот раз нужна ручная ведьма, способная прибрать после очередной вспышки гнева или голода. Вампирам всегда нужна была и будет нужна помощь ведьм. Но преимущество еретиков в том, что они одной с вампирами природы. Им чужда показательная нравственность ведьм: они понимают вспышки гнева и невыносимую жажду крови. И им совершенно несложно прибраться после очередного кровавого загула. — Он скоро придет. Подготовь его для меня, Джихун, — напряженная тишина воцаряется вокруг. Пак чувствует свинцовое одеяло на своих плечах, нагло укладывающееся. Оно, не спросив и разрешения у него, тянет вниз неприятным осознанием, от чего тяжелый вздох слетает с губ. — Имя. — Призрак. Им не нужно много слов. Все было сказано еще в ту ночь, когда Габи предложил ему и брату новую жизнь. Другое начало, где они больше не жертвы и никогда ими не будут.И они согласились.