Было жарко — ему казалось, что он горит. Огонь жадно лизал кожу, а запах паленой плоти забивался в нос, вызывая тошноту, колким комком подступающую к горлу. Пронзительный крик боли вылетает из груди и пулей разрезает ночную тишину.— Это лишь сон, Сонхва. Только сон, — шепчет проснувшийся от крика Ким и тянет друга к себе. Обнимает, отчего блондин утыкается лбом в чужую грудь и закрывает ему уши, — Спи.Сонхва закрывает глаза, прячет лицо за волосами и шепчет про себя — сон
Прохладный ветерок смело залетает в распахнутые окна, и нагло ерошит волосы. Треплет полы одежды и оседает в легких терпким запахом хвои. Сангюн вытягивает руку наружу в попытке ухватить шалуна за хвост, но ему, конечно, это не удается. Он заливается громким смехом, с улыбкой грозя воздуху пальцем. Сонхва, наблюдающий за попутчиком, только посмеивается с него, качая головой. Плотный туннель из пушистых зеленых крон напоминает о родном городе, оставленном далеко позади. И нечто неприятно скребет под ребрами, вызывая мучительную боль, расползающуюся по телу острыми иголками.Кажется, это называется тоска.
Колдун не уверен имеет ли он право на это чувство, поэтому не дает ему названия. Оно отказывается уходить, точно решив поселиться у него под сердцем, где видимо так уютно чистить уродливые кривые ногти об ветви ребер. Тяжелый запах смолы плотным облаком обволакивает и залечивает раны. Заклеивает вязкой жидкостью, с каждым глубоким вздохом. Казалось даже, теперь обыденная причудливая изморозь на запястьях, больше не напрягает и не холодит противно кожу. Вместо нее внутри снова расцветает некий уют и тепло, почему-то пахнущее, как сгоревшие пироги Уена и травяной чай Хонджуна. К этому аромату так же примешивается еще один, с еле заметной чувствующейся ноткой в общем шлейфе — книжная пыль. Сонхва на секунду прикрывает веки и делает еще один глубокий вздох. Перед глазами вспыхивает улыбка Юнхо, сидящего в тайном закутке в школьной библиотеке, полностью обложенного различными талмудами. От друга всегда неуловимо пахло книгами и книжной пылью. Этот аромат прятался в шелковистых прядях, которые тот постоянно поправлял во время чтения или вообще убирал в смешной хвост. Тот запах пропитал казалось каждую частичку бледной кожи, потому что, Сонхва почувствовал его всякий раз, когда обнимал друга или засыпал на его плече. Усмешка застывает окаменелостью на губах, и Сонхва открывает глаза. Внимательно следит за дорогой, часто моргая, чтобы скрыть непрошеные слезы. Они до ужаса горькие. От них дерет глотку и распухает язык, но он держится. Взгляд невольно цепляется за солнечных зайчиков, прячущихся за плотно смыкающимися кронами. Лишь иногда воровато заглядывающих, быстро мазнуть теплом по коже. Сонхва руку вытягивает наружу и пытается поймать хотя бы один золотистый кругляшок на ледяную кожу, покрытую белыми узорами. Такое мимолетное тепло кажется сейчас жизненонебходимым. Нужнее, чем воздух. Он отчаянно старается его поймать, но видимо шатен явно не нравится солнцу. За все время въезда в город, он так и не поймал ни одного зайчика и почему-то это очередной когтистой тварью поселяется в груди.Кажется, это называют предчувствием.
Город сильно отличается от проеденных им раньше — белые песчаные дорожки, широкие улицы, с каждой стороны огражденные хвойными полосами деревьев. Старые дома, точно из прошлого века. Он замечает кремовые эклеры, в некоторых только отремонтированных домах. И витражные окна в старых, по обилию паутины, видимо нежилых. Но самое главное, что бросается в глаза и от чего сердце резко сжимается, глупо пропустив ход, становятся аллеи королевских, до слез родных и до зубовного скрежета дорогих, ирисов вдоль дороги.Эти цветы всегда встречали его у крыльца Сана.
Это вызывает странное желание остаться. Хвойные деревья легко покачиваются от шутливого ветерка и он точно слышит шелестящий шепот, говорящий — остановись. Песок приятно скрипит под кедами, своеобразно вторя шелесту хвои. Терпкий запах смолы дурманит голову. Ощущения такие словно он вернулся домой после долго и тяжелого путешествия — природа здесь дышит и цветет. От нее не остается противных липких пятен на коже, которые он потом тщательно пытается оттереть. Но так и не смог бы избавится от неприятного ощущения, пока снежное кружево не расцвело на ладони. С каждым вздохом ему нравится тут все больше, с каждым выдохом от легких отбивается слабая надежда, стекающая по ветвям ребер к сердцу, пропитывая сладким чувством. Сонхва так давно не ощущал близости с природой, что сейчас не может поверить в такое приятное чувство — словно ему на плечи накинули мягкий плед, даря ощущение спокойствия и защиты. От последнего невольно заслезятся глаза — как давно он чувствует себя в опасности? Как давно он стал нервно оглядываться и задерживать дыхание от каждого шороха? Когда последний раз он спокойно спал крепким сном, а не коротким рваным, постоянно просыпаясь и ошалело разглядывая все вокруг, готовый в любой момент напасть? И сколько еще он будет в таком подвешенном состояние, будто балансирует на канате посередине пропасти? Сонхва не может с уверенностью сказать, что не чувствовал такого в последние дни в родном городе. Но точно может сказать, что забота о друзьях перебивала собственные чувства и вставала на первый план. Он совершенно не уверен, что ощущал себя в безопасности под собственноручно возведенном куполом. Но нескончаемые истерики Уена, в попытке осознать реальность, прятали эти мысли. И он абсолютно точно не может утверждать, что чувствовал себя так же спокойно, как и сейчас, в день своего отъезда. Мог так легко вдыхать воздух полной грудью, не задыхаясь от едкого страха, жидким стеклом текущего по венам.Он устал.
У него давно не осталось сил, и даже упрямство постепенно исчерпало себя — он просто выдохся. Бояться, скитаться, думать и беспокоиться. Невыносимо хочется все забыть, стереть себе память и начать все с чистого листа. Только белоснежный узор на коже, что тает от каждого движения и ледяной водой стекает вниз по зеленым иголочкам — мешает. Было до дрожи приятно касаться кончиками пальцев острых листьев елей и слышать мелодичную трель, не пугающихся людей, птиц. Колдун буквально чувствует, как хорошо природе в этом городе. И ему самому становится лучше, с каждым несмелым шагом. Он наслаждается прогулкой, пока провожает Сангюна, что останется в этом городе, и слышит далекий, еле слышный набат — шум подземных рек. Земля под ногами приятно дрожит и вибрирует, посылая разряды силы по коже. От этого так легко дышать, словно груз последнего года, огромным валуном лежащим на груди, наконец отпадает и с размаху разбивается о землю. И даже горькая грусть о том, что брюнет его покидает, не беспокоит его совершенно. Долгожданная близость с природой, с его началом и его сущностью, пьянит похлеще хмеля и кружит голову. Настолько сильно, что он даже не обращает внимание на сверкнувшие на ярком солнце клыки Сангюна — просто не хочет об этом думать. Внутри буквально каждый кусочек тела поет, а за спиной распускаются огромные крылья, сотканные из порывов ветра. Сейчас удивительно легко, как не было никогда, — дышать, ходить, жить. Он дуреет от этой легкости, она словно алкоголь дурманит разум и натягивает счастливую улыбку на губы. А привкус хвои прыгает на языке взрывной карамелью. Сонхва оглядывается вокруг и с наслаждением ступает по белому песку, в котором, кажется прячутся все его проблемы и страхи, теряясь среди сотен песчинок. Старинные дома, с дорожками цветов вдоль крыльца. Спешащие домой со школы дети, громко и радостно смеющиеся. Узкие улочки и множество деревьев, за кронами которых игриво прячется солнце, — от всего этого щемит сердца и он невольно замирает, боясь спугнуть такой прекрасный мираж. Ему вдруг хочется узнать о том, как там дома. Руки сами тянутся к телефону, а в груди все приятно замирает от одной лишь мысли, что он услышит их. Ему жутко хочется увидеть друзей. Прикоснуться к волосам Уена, с которых слезает краска и поэтому кончики волос резко белые. Или снова отчитывать Хонджуна, забившего на уборку и закрывшегося в мастерской, из которой он выйдет после спустя пару дней голодный и с гнездом, вместо волос, на голове. Сонхва хочется увидеть даже Дэхви, что каким-то странным образом всплывает в голове при мысли о доме, вновь закрывшийся в библиотеке или спящий до обеда. Пальцы сами набираются знакомый номер и слуха касаются механические гудки, резко приобретая голос друга: — Да? — шатен давит ехидный смешок. После первого убийства он сменил номер телефона, хотя в этом и не было необходимости. Но жуткая вина душила его, а мрачные мысли и, видимый только ему, немой урок в глазах прохожих сводили с ума. Пусть смена номера и мелочь, но даже этой мелочи хватает. Когтистая тварь поселившаяся под ребрами наконец выпускает из своей цепкой хватки сердце — позволяет спокойно дышать. Сонхва усмехается слегка насмешливо, потому что Хонджун никогда не отвечает на незнакомые номера — но это делает Уен. Именно он ответил на звонок, сонным голосом, видимо только проснувшись, приняв чужой телефон за свой. Брюнет никогда не смотрит на экран, прежде чем ответить. Из-за чего постоянно выслушивает нравоучения от Кима, когда, в очередной раз не может сбросить звонок, где ему рекламируют что-то. Вот и сейчас парень терпеливо ждет ответа, даже не подумав глянуть на экран, и наверняка неловко трет глаза рукавами пижамы. — Ёни, сколько раз тебе говорить, чтобы ты не отвечал на незнакомые номера? Мне пожаловаться Хонджуну? — колдун слышит писк и громкое шлепанье босых ног, недовольно цокает языком, — Ты снова спишь без носков? — сдавленное ойканье и шикание на звонкий смех Кима становится ему ответом. — Привет, Хва, — в голосе чувствуется улыбка и шатен вскидывает лицо к небу. Довольно щурится, когда солнечные лучи нежно ласкают лицо. Казалось, что даже несмотря на огромные километры улыбка Хонджуна будет греть кожу и растекаться сладкой панацеей по коже. От нее затягиваются все раны, залечиваются все болезни. Настроение стремительно поднимается, даря, теперь редкое в его жизни, спокойствие. — Как там в Чикаго? Жарче, чем в Калифорнии? — настроение молнией пробивает дно, а дышать резко невыносимо. Даже солнце до этого ярко светившееся, предпочло спрятаться за огромным моллом, освещая его каким-то зловещим светом. Едва слышный набат воды, быстрой рекой бегущей под землей, смолк. Приятный до этого терпкий запах хвои теперь неприятно горчит кончик языка. Ведь он не в Чикаго и даже не близко к нему.Он не знает где.
Он соврал.
Осознание нещадно царапает глотку, заставляя давиться вкусом крови, во рту стоящей. Кожу больно обжигают морозом расцветающие на ладони снежинки. Яркое солнце грубо слепит глаза, словно задавшись целью ослепить его. Сонхва вздрагивает от хлестких порывов воздуха, разгневанно бьющих по плечам, где после наверняка нальются цветом гематомы. Жесткий ветер словно приводит его в чувство и он отмирает. Не слышит более ласковый шелест листвы и шепот подземного течения. В ушах только гул собственной крови, шумно бегущей по венам. Щеку прикусывает изнутри, не знает, что сказать и чувствует чужое беспокойство из-за затянувшегося молчания. Сонхва не хочет лгать еще больше, не желает добавлять стежки лжи на своей броне. Но продолжает это делать, каждым произнесенным словом, вшивая новую чешуйку не откровенности прямо в кожу: — Не то слово, всю жизнь прожил возле океана. Но как приехал сюда, будто в аду оказался, — шатен не представляет действительно ли в Чикаго жарче — просто соглашается. Добавляет в свое вранье больше уверенности, будто серьезно говорит правду. Слышит облегченный выдох и частый шепот Уена, который просит узнать больше — солнце точно подобрев снова нежно ласкает бледную кожу, игривыми зайчиками прыгая по рукам. Сонхва не хочет беспокоить друзей, поэтому выдает сладкую ложь за искреннюю правду. Откровенно надеется, что Ким подозрительно молчащий не заметил вранья, и еще более важно, он не начнет спрашивать у Дэхви. Колдун не уверен, что так тщательно собираемая по чешуйке броня не расползется в руках. Сонхва даже и думать боится, что случится, если друзья узнают, что он не под присмотром, а скитается один. От одной только мысли, казалось стальные, стежки натужно трещат, готовые разорваться сию же секунду. И он не хочет и думать о том, что будет, когда они узнают, что Сонхва теряет магию. Пристально разглядывает кружевную изморозь, ледяным клеймом поселившуюся на запястьях. Пропускает момент, когда молчание прерывается, а звонкий голос Чона ласкает слух: — Тебя хорошо кормят? Ты высыпаешься? Больше нет приступов? Тебя не обижают? У тебя все нормально? Сонхва, не молчи! Я не так хорошо бегаю, как ты думаешь, — ворох вопросов сыпется на него быстрее, чем он успеваает мысленно ответить. Учащенное же дыхание и последние слова брюнета вызывают только счастливый смех. Он и забыл о том, что Уен иногда ведет себя, как маленький ребенок и видимо этот день не становится исключение. Отобрав гаджет у своего парня, тот сейчас наверняка бегает по всему поместью, в попытке от него же спрятаться. Хонджун сколько угодно мог говорить, что Сонхва большой мальчик и тем более, он под присмотром. Но брюнет чувствует — все не в порядке. Он снова слышит загробную мелодию и тихий цокот. Уен знает, что она идет. Видит, как она ожидающее стучит пальцами по подбородку, и напевает манящую мелодию, поддавшись, которой ты больше никогда не увидишь свет. Она заберет его как плату за свою мрачную колыбельную и лишь посмеется тебе глупцу в лицо. Но самое ужасное в том, что он ее видит.И она знает.
Брюнет зажмуривает глаза до цветных пятен и дрожит от страха вперемешку с беспокойством. Как давно он ее видит? Он не может вспомнить видел ли ее костлявые ладони на плечах Сонхва и видел ли он ее вообще после похорон Юнхо. Но слышит ее шаги, чувствует обмораживающую внутренности улыбку и видит прозрачный шлейф ее платья. Но это все так далеко, что можно сделать только один вывод — она пришла не за ними. Пришла ли она за Сонхва или преследует ли она воскресшего Юнхо — он не знает.Но видеть ее, все равно, не желает.
— Все хорошо Уен. Здесь правда хорошо! Я многому смогу научиться у друга Дэхви. Вернусь, а ты меня даже не узнаешь, таким прокаченным буду, — ложь слетает с губ также легко, как выдохи покидают легкие. И казалось бы так не должно быть, но Сонхва упорно шьет прочную броню, где каждая частичка искусная ложь, а каждый стежок правдивое вранье. Вбивает крепкие гвозди самой жгучей, к самому себе, ненависти и натягивает сталь маски на лицо, придающей уверенность голосу, которой в нем давно нет. В нем ничего больше нет. У его чувств все связки сорваны, и даже упрямство иссякло. Но он все еще держится, терпит жуткую боль от когтей мерзопакостного нечто, поселившегося под ребрами. Уен хрипло смеется на шутку друга, хоть смеяться было невыносимо больно: — Ага, уезжал подросток, а вернется Гендальф, — ехидно тянет Чон и расслабляется, услышав смех. Мотает головой, заверяет себя, что ему просто кажется. Но липкое чувство растекается по венам черной слизью и отравляет легкие. Они еще разговаривают несколько минут в течение которых, оба постепенно успокаиваются. Каждый надевает свою броню, вновь замалчивая собственные страхи, и пусть за ней пустота абсолютная — люди и не так живут. И они переживут, а потому прикрывают доспехами гноящиеся раны между ребер и прячут за ними страхи, что крепкими лентами вьющихся змей вьются вокруг сердца. Они справятся: если не ради себя, то ради друг друга. Звонок заканчивается разговором с Хонджуном, наконец поймавшим шустрого младшего и отобравшим телефон. Сбрасывая вызов, Сонхва снова чувствует одуряющую легкость, пусть и с горьким послевкусием, неприятно прыгающим во рту. Но воздушные крылья вновь распускаются за спиной. Он оглядывается вокруг и чувствует приятное тепло, разливающееся патокой под кожей. Наслаждается воспоминаниями, щекочущими кончик носа и заставляющими губы разъезжаться в улыбке. Был человек, которого он хочет вспомнить, но он не приходит на ум и даже с третьей попытки, хоть когда-то и был его домом. Дом был там, где был он. Сейчас же там лишь выжженное до тла поле, где ничего не вырастет и не взойдет. Казалось, это должно его расстраивать, но Сонхва только облегченно выдыхает. Радуясь тому, как по крупицам Сан уходит из его жизни, стирается из его сознания.Так легче.
Что именно легче он не знает, но определенно было легче и это радует. Пусть и яркая до этого улыбка плавно окрашивается в цвет горечи, затаившейся в уголках губ. Приятная глазу зелень прогоняет прогорклое сожаление, а сладкий аромат цветов вперемешку с мускусом смолы вызывает желание остаться. Осесть, остановиться, прекратить бежать и возможно начать все сначала. Колдун прогуливается по городу, любуется его зелеными дорожками, старинной архитектурой и ровными рядами новых домов. И пусть в этом городе не было привычного морского бриза, что кристалликами соли оседал на языке — ему все равно хочется задержаться. Терпкость хвои ничуть не хуже и также дарит нужное спокойствие. Хочется остаться просто ради этого чувства умиротворенности, вдыхаемого и оседающего в легких, казалось остающегося там навсегда. Он заходит, вероятно, в парк. Шатен совершенно не уверен. Весь город кажется одной сплошной зеленой зоной, а люди и дома причудливыми украшениями. Касается руками листвы и наслаждается ее шепотом: она вкрадчиво говорит, не смолкает ни на миг, точно пытается убедить, заговорить и Сонхва ведется. Как мотылек летит на огонь, а вернее на сладкий едва слышный голос, разбирая его в шелесте листвы и порывах ветра. Мягко ступает по светлому гравию и радуется редкому скрипу под обувью. Тропинка извивается точно белая змея. Ведет его в видимо центр, где посреди поляны огромная статуя флюгельгорна, а снизу на пьедестале выгравировано красивыми буквами название и дата основания города:Кресцент.
«Полумесяц»
Даже название отдается приятной дрожью в теле, и он расслабленно улыбается. Задумывается о том, как далеко этого город от Калифорнии и какой это штат. Ему кажется, что все вокруг буквально дает ему знак остаться и прекратить этот нескончаемый бег. Осесть и перевести дух, собраться с силами. Даже если их не осталось давно, отыскать крупицы, чтобы вернуться к своим друзьям целым. Ему правда хочется вернуться и снова увидеть каждого из оставленных в родном городе. Даже Юнхо. И пусть он никогда не увидит друга, лишь только его пустую могилу, Сонхва знает — он всегда рядом. В тайном уголке школьной библиотеке. В пустых, наверно сейчас, коридорах и классах. Он в парке и его любимом кафе — буквально везде.Он их никогда не оставит.
И Сонхва тоже его не оставит, поселив в своем сердце навечно. Поэтому, пусть сейчас он далеко от дорогих сердцу краев, — он не один. Взгляд натыкается на расцветающие на коже ледяные узоры и в уютную улыбку проскальзывает грусть. Она привычная и от чего-то больше горло не дерущая. Сонхва хочет верить, что справится. Ему всего лишь нужно перевести дух и может вечнозеленый Кресцент будет тем место, где он сможет это сделать? Он правда хочет в это верить. Вслушивается в манящий шепот деревьев, упивается приятными покалываниями хвои о подушечки пальцев и улыбается. Над головой было голубое море, по которому лениво плыли белые корабли облаков. Шею и щеки нежно ласкал прохладный ветерок и колдун ощущает себя лучше, чем за весь прошедший год. Его эйфорию разрывает голос — знакомый до интонации и полутона, — он знает, как этот голос прекрасен при смехе и насколько сильно он понижается при болезни. Знает, как приятно звучит шепот и как волшебно пение. Сонхва так хорошо это ведает, что сам теряет не только голос, но и кажется все. Он точно плетенная корзина наполненная песком, что сыпется через каждую щель. Этим песком становится его душа. Сонхва обернуться страшно. Настолько, что хочется просто лечь замертво и умереть среди пушистых шапок одуванчиков. Он от чужого тихого смеха на кусочки распадается. От воспоминаний до тла выжжен. Ему бы сбежать, не оглядываясь, но надежда кислым соком гнилых яблок растекается на языке и Сонхва оборачивается. Чтобы вспомнить благодаря кому он вынужден скитаться вдали от дома. Чтобы осознать из-за кого кожа напоминает лед, а на ладонях танцуют причудливый вальс снежинки. Чтобы возненавидеть вновь. Цепкий страх, расходится по телу рябью, а выжженные краской белые волос слепят глаза своей знакомостью. Одним своим появлением заклятый друг переворачивает казалось только устоявшийся мир. Теперь там пустошь. Земля, вся потресканная и усыпанная неустанными попытками себя собрать во что-то единое. И Сонхва слишком устал из осколков пытаться собрать нечто новое, поэтому он карабкается наверх.Он сбегает.
***
Еретик ни капли не расстраивается от того, как быстро чужая спина исчезает из виду, а его попутчик не оглядываясь уходит от него. Вот только, Сангюн провожает того внимательным немигающим взглядом — есть в парне нечто, что вызывает желание смотреть на него. Прикоснуться к нему, попробовать алебастровую кожу на вкус. В случае еретика еще и прокусить до крови, завороженно разглядывая, как рубиновые капли пачкают чистый холст. И брюнет совершенно не знает, что это за чувство и откуда это странное желание взялось. Сонхва красив. Дьявольски красив. Той самой красотой, что оставляет в душе неизгладимый след и от которой дух захватывает. Вьющиеся миндального цвета волосы, точенное лицо и выразительные глаза, в обрамлении угольных ресниц. Но больше всего привлекают внимания глаза, с радужкой цвета плавленой меди. Только даже эта красота не может вызвать сильного желания у него — искушенного самой смертью существа. Ему бы выбросить из головы странного парня, у которого седые пряди играют в прятки, а по рукам тянется едва заметный ледяной узор. Но он не выходит головы. Все мысли чудным образом сводятся к нему, и Сангюн ловит себя на том, что хотел бы встретиться с ним вновь. И возможно он даже исполнит это когда-нибудь. Постарается выследить причудливого человека, от которого пахнет приторным цветочным ароматом с терпкой ноткой мороза, щекочущего нос. От размышлений его отрывает хриплый стон боли, а так же странное бульканье, перемешивающееся с громким стуком капель об кафель ванны. Брюнет переводит глаза на источник звука и усмехается. Несчастный Тэдон, решивший спасти своего друга задыхается собственной кровью, стремительно вытекающей из распоротой глотки. Сангюн знает этого парня, и знает как сильно он влюблен в своего друга. Был. Так сильно, что решает помочь своей Авроре сбежать из вечного кошмара, под названием жизнь в Триаде. Но эти дети совсем забыли кое-что. Злая колдунья умела обращаться в дракона и кружила вокруг замка, где спала Аврора.И этим дракон будет он.
Белоснежная ванна быстро наполняется кровью, разбавленной водой. Вытекает через край, каждый раз когда умирающий парень натужно кашляет. Он неверяще смотрит на человека перед собой и не может осознать такую простую истину — он умирает. Действительно умирает. Все мысли о том, что его же кровь перекатывается едким железом на языке и пачкает обесцвеченные пряди, уходят на второй план, стоит ему посмотреть в чужие глаза, где пепел кружит хоровод, и он понимает — не смог. Не сумел спасти своего друга. Он обречен будет жить с таким же чудовищем, как и этот брюнет и хуже того — вернется.Обратно туда, откуда едва сбежал.
Глаза щиплет, а жгучие слезы обиды стекают по щекам, понимая, что все было зря. Все эти несколько месяц, в течение которых они скрывались и меняли имена. Портили свою внешность и позволяли себе выйти куда-то только поздней ночью, норовя попасться под руку всяким идиотам, — все это зря. Буквально каждый вздох и каждая секунда прожита зря. Они точно идиоты стояли в сложных декорациях, дожидаясь кульминации этого театра, о которой им не сообщили, для реальности эмоций. Жуткая обида дерет глотку, а глаза невыносимо жжет соль слез, причиняющих дикую боль, оседающая в разорванных уголках губ. Тэдон все еще не мог поверить. Вернее отказывается верить, что он не смог защитить, спасти и это режет, кромсает, в пыль стирает. Уничтожает на клеточном уровне. Он сам готов себя загрызть, этому брюнету даже дергаться не нужно, — ведь он не смог. Он оказался бесполезен и даже сейчас все, что он может, — это захлебываться собственной кровью и давится горьким железом. Хотелось что-то сделать, но сил нет совершенно. Он только и может неверяще смотреть на чудовище, в человеческой шкуре и стараться не закрывать глаза. Тэдон понимает, что это конец. Его конец. Но не желает понимать, что все его усилия были зря, что сейчас вернется Кента. Он же даже не увидит его в последний раз.Так и закроет глаза навечно, не рассказав самого главного.
Читающий его, воспаленный близкой кончиной, разум Сангюн громко смеется — это ж надо было так влюбиться. Настолько человека в свою кожу вплавить и в собственное сознание втереть, что даже при смерти этот человечишка думает только о нем. Он качает головой — люди воистину забавные существа. Видит, как чужие глаза, с каждой томительной секундой, закрываются чаще и вот, человек их больше не открывает. Умер. А ведь нужно было подождать совсем чуть-чуть, и он бы смог исполнить свою последнее желание, что беспокойно билось в его разуме. Еретик слышит, как скрипит входная дверь, в не самую лучшую квартиру в центре города. Тянется к вентилям, открывает горячую воду и закручивает холодную. Тепло должно ускорить процесс разложения, чтобы когда этого парня найдут, никто не смог поставить ему точное время и дату смерти. Он, конечно, мог сжечь тело или растворить его, чтобы мертвая плоть подобно воде утекала в канализацию, но ему нужно оставить послание. Сангюн не знает, кто помогал этим детям, но он оставит самую красивую весточку о том, что ничего не вышло. Дверь в ванну ожидаемо открывается и в дверном проеме появляется тот, за кем еретик ехал аж с самой Кореи. Такада Кента — незаконнорождённый сын ныне покойного главы семьи Но. Кремовый свитер и на голове не что иное, как кофейного оттенка берет, трогательной короной восседающий на светлой копне волос. Японец низкий и хрупкий, огромные оленьи глаза наполняются слезами, как только он замечает тело своего друга и маленькие озерца крови возле ванны. Сангюн давит странное желание защитить и в то же время впиться в хрупкую шею, не скрытую тканью свитера. Клыки царапают губы и он глотает собственную кровь, что горька словно пепел. У человека дрожит нижняя губа и он едва сдерживается, чтобы не закричать. Кента редко плакал, но если плакал то всегда на грани истерики, после которой не хотелось ничего кроме одного — умереть. Жизнь в доме, где каждый относился к тебе хуже, чем к сломанной и абсолютно бесполезной вещи, вынуждает быть таким. Жизнь в доме, где ты не более, чем неприятный довесок, быстро заставляет запомнить — слезы ничего не решают и ничем не помогают. Такая жизнь через боль и крики, через унижения и оскорбления навсегда отучит испытывать эмоции. Он думал, что наконец обретет счастье, когда смог вырваться из дома, где он не более, чем красивая живая валюта, с помощью которой можно уговорить различные старых пердунов. Ему казалось, что даже несмотря на то, что родной благородный смольной цвет давно испортился — он счастлив. И пусть Кента больше не носит дизайнерскую одежду, ему не делают укладку в дорого салоне, а ел он хорошо, если дважды в день. Кента счастлив. Он наконец вырвался из золотой клетки. Но стоит ему перешагнуть порог их маленькой квартиры, как он понимает — счастье переоценивают. Он невооруженным взглядом замечает беспорядок в помещение, а звук льющей воды из ванны заставляет сердце сжаться. Каждый шаг отдается мучительной болью во всем теле. Он знает — это конец. В легких точно не осталось кислорода, он весь превратился в песок. Часто моргает, но не плачет. Вещи не имеют эмоций. Они не чувствуют боли и обиды, не злятся, не смеются и особенно не плачут. Поэтому несмотря на то, что грудь ходит ходуном и в горле стоит комок, подпирающий кадык. Независимо оттого, что у него нижняя губа предательски дрожит, а глаза жжет словно щелочью. Несмотря на истекающий кровью труп Тэдона и до крика знакомое лицо — Кента не плачет.Пусть и очень хотелось.
Ему абсолютно все равно.
Вещи не испытывают интереса. Они не умеют думать и делать выводы.И его словно вещь возвращают назад.
Обратно к Тэхену.
***
Ветер разгневанно залетает в салон, а некогда приятный терпкий запах хвои оседает теперь иголками в легких. Сонхва задыхается им, а перед глазами расцветают темные круги. Казалось еще секунду и он упадет замертво. Словно едва выстроенные шаткие конструкции его эмоций снесло зло завывающим ветром. Он жадно глотает воздух, в попытке удержать сознание. Но оно продолжает неумолимо ускользать. И сколько бы он слепо не шарил руками по воздуху, ища место, куда можно опереться, едкий страх все равно выскабливает в памяти место для очередного воспоминания, что будет видеться ему в кошмарах. Колдун не помнит, когда спал последний раз: дни давно слились в один большой час, в котором он жмет на газ. Молится о том, чтобы никогда больше не видеть, не слышать и не думать. Сонхва честно может признаться, что не готов. Совершенно. И сейчас его сознание постепенно трескается от жара страха, опасно вспыхивающий от каждой мысли, несущий только один смысл — Сан видел. Это возможная правда режет без ножа и без анестезии, свежует кожу и оставляет ужасные раны по всему телу. И он отказывается в нее верить.«Это не он. Он не видел. Это не он.»
Слова эти мантрой переплетаются с венами и сосудами. Застывают восковой надеждой на губах. От них, так долго взращиваемая, броня опасно трещит по швам и скрипит стальными нитками. Сонхва кажется сам себе смесью изуродованных чувств, неприятных эмоций и лживых реальностей. И новая, казалось бы непробиваемая защита совершенно не спасает от появления заклятого друга. Но он продолжает про себя повторять и двигаться вперед. Не допускает даже мысли о том, чтобы обернуться назад. Наверно, он никогда в своей жизни еще так не гнал. Ему даже в какой-то момент показалось, что он сломает педаль газа, так сильно вжимал. В голове был полный беспорядок — мысли скачут, как припадочные, и ни за одну он не может ухватиться, как не пытается. Голова гудит от тщетных попыток, а в ушах стоял гулкий звон битого стекла — разбитая фара. Ему стоило сделать остановку или сосредоточиться, потому что он явно не выдерживает и такими темпами грозится умереть. Собственная смерть не кажется такой уж плохой мыслью, но быстро отходит на второй план. Ее давит другая мысль — холодным потом стекает по спине и беспрестанно расцветает снежинками на ладонях. Она страшная и вызывает совершенно обмораживающую губы улыбку, немного сумасшедшую и припадочную, от отчего-то именно улыбку.Из них двоих умереть должен не он.
Шатен с трудом отрывает голову от руля, ощущая небывалую слабость в теле. Конечности не слушаются или отказываются слушаться — это не имеет значения. Он должен выбраться. Из-за белоснежных узоров на стеклах было непонятно сколько он так просидел и какое сейчас время суток. Ему остается надеяться, что на небе еще ночь, а не жаркий полдень. Одежда насквозь пропитана влагой и заледенела, причиняя жуткий дискомфорт, только мешая и затрудняя движения. Колдун дергает ручку, что не двигается и на дюйм. Пытается собрать остатки магии и зажечь огонь, но ледяные кружева лишь жадно поглощают маленький, трепетный огонек, без остатка. Напоследок щипнув холодом по кончикам пальцев. Сонхва глаза прикрывает, волосы грубо назад оттягивает и устало вздыхает. Осознает, что машину ему придется бросить и идти потом пешком. Навряд ли этот кусок льда сможет сдвинуться с места. Казалось ему нужно волноваться, испытывать панику, но в мыслях было на удивление все четко и понятно. Настолько кристально чисто, что по спине невольно пробегает холодок страха. Он осознает, что нужно сделать: теперь есть только два человека в его жизни — его Сан и не его Сан. У его Сана волосы были чернее ночи в снежную бурю, в которых багровые пряди играли в прятки. Он любил смотреть диснеевские мультики и ненавидел «Гарри Потерра». Обожал, когда ему пели и как кот улыбался, когда чесали за ушком. У не его Сана волосы были белее снега, выжженные до корней, в глазах холодная вьюга, а в груди пустота. Он обещал его убить и оставил тех, кто ради него был готов мир изменить, лишь бы он никогда не грустил. У него в голове был младший брат охотника, пытающийся убить Сонхва, явно не собирающийся остановится только на Паке. Его Сан имел право жить, не его Сан имел лишь право умереть мучительной смертью. Именно он был причиной почему Сонхва проходит через все это. Его Сан умер в муках скорби.Не его Сан совсем скоро умрет.
Кристальная ясность мыслей как будто дает толчок, придает силы и Сонхва грубо пинает примерзшую дверь ногой — та не поддается, но и он не сдается. Он не доставит никому такого удовольствия, как его смерть. Один удар, два вздоха — ручка отломалась, а стекло с оглушительным звоном разбилось, осколками рассыпаясь вокруг. Два резких, грубых, на грани возможностей, короткий вздоха — дверца покорежилась и немного отошла в сторону, готовая сдаться в любой момент. Последний удар, Сонхва дыхание задерживает. Отчаянно надеется, что сейчас он выберется из ловушки, в которую сам себя загнал, — дверь натужно скрипит, трещит и дребезжит. Стонет из последних сил, но все же сдается, устало отцепляясь с другой стороны и покачиваясь на одном сцеплении. Колдун с трудом вылезает, старательно пытается не пораниться, не хватало еще порезаться, обо все эти осколки и обломки. Радуется, что держал сумку с вещами рядом и накидывает ее на плечо. По коже скользит ночной воздух, с терпким нотками хвои, забивается иголками в легкие, а ярко сияющие звезды тускло освещают трассу, где абсолютная пустота правит. Шатен оглядывается и захлопывает глупо качающуюся дверцу — лобовое стекло трескается и осколки, частичками причудливого пазла, стучат по асфальту и капоту. Сонхва поднимает тяжелый взгляд на длинную трассу, что не кончается на горизонте, только дальше идет и тяжко вздыхает.У него будет длинная ночь.
***
После долгой ночи ноги нещадно гудели, их простреливало колкими, точно сотни иголок, разрядами боли, всякий раз, стоило ему чуть двинуться в этом узком автобусе. Он едва дошел до этой станции, пока как неприкаянный брел по шоссе вперед. У него не было в голове мыслей или планов — он просто шел. Вдыхал полной грудью ночной воздух, всматривался в тревожное мерцание звезд. Пытался разобрать, что же шепчет ему ветер, ласково скользящий по плечам. Автостанция выросла неожиданно, но очень вовремя, ноги уже подкашивались и подгибались. Ему нужен был отдых, который он себе не позволял, или не считал правильным позволять — было неважно. Сонхва просто шел вперед, даже если сил не осталось. Даже если и упрямство закончилось, где-то на середине всего пути. Он шел, будто только в этом был смысл — в голове все еще было пусто. Наконец сесть было наградой за все страдания и панацеей на все воспаленные и сочащиеся гноем раны. Билет на автобус грел руку спасением от всех напастей и казался той самой палочкой, что выручит от всего. Склеит разбитую душу, починит разломанные надежды. Восстановит порушенную магию, что все еще скользит по коже белым кружевом, тянется вдоль вен, юрко заползает под рукава. Сонхва хотел бы надеяться на это, но кажется этому светлому чувству больше не осталось места в его жизни. Автобус был обычным — обшарпанный, с порванными сидениями и втершимся в ковровую дорожку запахом пота. Он откидывает голову назад и бездумно смотрит на поцарапанное стекло фонарика над своим место. Почему-то думает о том, что они одинаковые. Он такой же потрепанный и покоцанный со всех сторона, как и эта стекляшка, и так же тускло, почти бесполезно светит, как и этот фонарь. Едкая улыбка застывает на губах маской, впрочем, не теряя, теперь присущих шатену, трещин. Сонхва думает, что ему нужно поспать, но сна ни в одном глазу. Только гудящие от напряжения ноги, которые нельзя вытянуть из-за маленьких размеров транспорта. Понимает, что стоит хотя бы глаза прикрыть, дать им отдохнуть. Но не может глаз отвести от причудливых трещин на стекле, плотно переплетающихся между собой. Он не знает, почему кусок старой, потрепанной стекляшки так напоминает ему себя. Взгляд оторвать не может, пристально вглядывается и почему-то находит ассоциации со своей жизнью. Вон та самая большая линия, что дает начало всем остальным — это развод родителей. От нее тянется другая, не уступающая в размерах и резко обрывающуюся — смерть матери. Несколько маленьких, едва заметных, паутинкой рассыпающихся по крупным — пьянство отца и тяжелые дни, когда он даже поесть не всегда мог. Из-за чего ему пришлось начать подрабатывать слишком рано, чтобы это было нормально. Глубокая, короткая — встреча с ним. И точно такая же, только длинная, выходящая за борт стекла — смерть Юнхо. Мысли о прошлом заставляют вспомнить о письмах, с которых все и началось, и скоро стук пальцев по экрану заполнил все пространство вокруг него. Сонхва в них говорит обо всем, о чем молчал. О своих чувствах и страхах. О том, как часто ложь слетала с его языка, и как он ненавидит себя за это. О том, что он совсем не хотел уезжать и даже мысль быть в дали от друзей ему претила. О том, что виноват в смерти Юнхо вовсе не Уен, а только он. Столько проглоченных слов, не пророненных слез и запрятанных, как можно дальше, чувств — все они нашли свое место в этих письмах, что никогда не дойдут до адресата. Резкий скачок и дикий грохот, и колдун вынужден прерваться от своего занятия. С недоумением разглядывает резко выбежавшего из автобуса водителя. Неприятное тянущееся чувство поселилось внизу живота, и он с подозрением ожидает возвращения мужчины. Не зря.Машина была неисправна.
И деньги за проезд никто не вернет.
Все это звучало, как плохой сериал, но, увы, это было реальностью. Ему не оставалось ничего, кроме как встать и покинуть свое место, хотя он мог дожидаться службу спасения вместе со всеми. Но как он объяснит им, беспрестанно расцветающие на ладонях снежинки и температуру тела близкую к критичной. Никак. Поэтому он не обращая внимание на всех остальных, достал свою сумку и выходит. Его вновь ждет пустая трасса, с редкими машинами, лениво тянущимися рядом, и яркое солнце, нагло слепящее глаза. Он периодически останавливается, если видит машины едущие в его сторону, поднимая руку в обусловленном знаке автостопа. Но спешащие водители не останавливаются, проезжая дальше, и оставляют после себя лишь дорожную пыль, нагло лезущую в легкие. Сонхва не знает, сколько так прошел, иногда он устраивал себе привалы, когда ноги сводило судорогой и они жутко дрожали. Состояние было такое, что еще шаг и он больше никогда не встанет. Но наконец удача обратила к нему свой лик и лучезарно улыбнулась — его подобрал мужчина на синем пикапе. Он пристально вглядывается ему в глаза, и внимательно смотрит на руки, высматривает что-то в миндальных прядях, но вслух ничего не сказал. Только спрашивает хриплым, прокуренным голосом: — Тебе в Лайт? — короткий кивок в ответ, хотя Сонхва и не знает, что это за город. Название было приятное, и он в нужной ему стороне. Мужчина подслеповато щурится, словно зрение его подводит. Постоянно вытирает руки о полы своей фланелевой рубашки или о седые, словно только выпавший снег, волосы. Он угрюмо кивает ему на кузов пикапа и колдун коротко поблагодарив, легко запрыгивает на свое место. Заваленный звериным шкурами кузов был для его ног словно рай и он с наслаждением наконец усаживается, надеясь, что теперь надолго. Двигатель коротко рычит и машина двигается с места, а ласковый ветерок пляшет в крашеных прядях. Машину жутко трясет и подбрасывает вверх от каждого лежачего полицейского, коих на этой трассе в изобилии. Видимо, руководству этого штата приносит удовольствие, что машины почти летают при езде. Иначе парень не знает, как объяснить то, что он насчитал уже ровно пять прыжков авто, а впереди виднеется еще парочка лежачих. Голубое небо было полно отчаянья, и самоотвращение душит шатена, скучающе смотрящего, как лениво плывут барашки облаков. Желчное презрение выглядывает из белых облаков и давит на Сонхва. Он не мог понять — это было к нему или к ситуации в общем. Но вязкий комок все равно собирается внизу, а ненависть полосует сознание. Старенький пикап трещат и подпрыгивает, а в душе колдуна подпрыгивает вина и душа трещит по швам. Холодный ветер кусает за щеку, вместе с отчаянностью скользит по лицу и пробирается под одежду, втираясь в кожу. Порывы воздуха ерошат выкрашенные в миндальный цвет волосы, точно осуждая его за этот выбор. Парень же лишь горько усмехается, переводя глаза с неба на трассу. Перед ним мелькают деревья и маленькие озера. Огромные, видимо, засеянные поля и редкие частные дома. Дорога немного виляет вправо — машина со скрипом поворачивает, прощаясь с простором, и с унынием встречая небольшие многоэтажки, и снующих людей. Он пару раз сцепляется взглядами с некоторыми школьниками. Возможно, прогуливающих уроки, ведь часы на телефоне показывали середину учебного дня. Они странно смотрят на него и так же подслеповато щурятся, как хозяин пикапа. Сонхва скользит глазами по ним и подметающим улицы дворникам. Лавочкам, чьи витрины ярко светятся и мерцают, завлекая к себе покупателей, и маленьким уютным кафе, что перемножаются с обычным фастфудом. Все они проплывают мимо колдуна, не задерживаясь в его памяти и на миг. Перед глазами у него встают другие лица и другие люди, которых он больше никогда не увидит. И кто-то посчитает его поступок за предательство или трусость, но Сонхва считает его правильным. Ведь он сделал все, чтобы спасти и защитить. Руку оттягивал телефон, на котором мерцает окно набираемого письма, что было каким-то странным способом самоудовлетворения или больным самопрощения. Письма, которые он никогда не отправит. Он их даже не сохранит и не напишет до конца. Закроет окно или предварительно сотрет каждую букву перед этим. Он писал погибшему Юнхо; рассказывал, что видел и что делал; как он виноват перед ним и что если бы тогда, в средней школе, согласился бы попробовать вместе — все этого бы не было. Колдун уверен, что тогда бы брюнет не позволил собой манипулировать и использовать себя. Но прошлое на то и прошлое, что его никак не исправить. Он писал Сану, которого считал за своего младшего брата, и считает до сих пор. На самом деле, колдун никогда не признается, но он рад, что пусть такое, но Чхве нашел свое место. Он уверен, что охотники не позволят ему умереть или сойти с ума из-за магии, которую парень постоянно подавлял в себе, что в итоге убила бы его изнутри. Сонхва писал и Уену, прося у него прощения и рассказывая о том, как красив восход и насколько чудесно просыпающееся лучи солнца смотрелись бы в его волосах. Редкие письма доставались и Хонджуну, в которых парень постоянно спрашивал «почему именно Ким, а не он». Тогда все было бы по-другому. В этих письмах было много гневных слов и каждая строчка сочилась ненавистью и желчной злобой. Но последние слова всегда были просьбой о прощении и заботе о Чоне. Возможно, Сонхва никогда не признается, но он счастлив, что Уен остался с Хонджуном, пускай он и не знает точно, крепки ли их отношения сейчас. Но он уверен, что рядом с другом, брюнет в порядке. Вероятно, он никогда не признается, что скучает по ним всем. И миндальная краска тщательно подобрана до оттенка, а не просто выбрана наугад. Наверно, он так же не признается в том, что два бегло набросанных письма в телефоне были адресованы именно ему. Парню с оскалом вместо улыбки и серыми глазами, чьи руки украшали чернильные узоры. Скорее всего, он никогда не признается даже самому себе, но очень редко у него проскальзывает мысль: все это трусость и банальное бегство от ответственности. Но он очень быстро выкидывает из головы, потому что кто-то назовет предательством и трусостью, но Сонхва считает, что это правильный поступок. Краем глаза замеченный знак, сухо гласит:«Лайт, штат Луизиана.
Две тысячи километров до Нового Орлеана»
***
За спиной тихо скрипнули двери, а в его жизни бесшумно перелистнулась страница жизни, начиная новую строчку новой главы. Чонхо не знает, рад ли он тому, что выпустился из детского дома или он хотел бы переехать в другой и ждать до совершеннолетия — он правда не знает. Все путается в голове, но единственное, что он точно знает — ему нужна работа. Это было важнее, чем еда и крыша над головой. За них тоже нужно было платить, а выделенных приютом денег явно не хватит надолго, даже если он будет тратить по минимуму и есть один раз в день, в остальное время перебиваясь теплой водой. Он гуглит вакансии, тщательно выбирая место возможной работы, но не потому что был привередливым. В этом городе его не любили, а он не любил их в ответ. Подросток не винит жителей в неприязни, которую старшее поколение взращивало в своих чадах. Возможно он понимает их страх, перед сиротским мальчишкой, который испытывает буквально каждый в возрасте от тридцати лет. Еще свежи были в их памяти трагичные события смерти его родителей, когда река вышла из границ, а над городом кружили стервятники, хрипло каркающие.Вместе с кровью по венам текла магия.
И именно за нее его ненавидели.