— Это неправда. Неправда. Все это неправда, — отрицание осколками застревает в легких и жестоко царапает горло, выливаясь в не верящие крики. Сонхва отказывается верить в увиденное. Задерживает дыхание, чтобы не ощущать терпкость морской травы. Закрывает глаза в надежде перестать видеть блеск бронзового кольца. По ниточке вытаскивает из памяти воспоминания о том, что сделал Минги. И верит. Верит, что тот охотник.
Нечто изменилось в их отношениях, но каждый относился к этому по-разному, хоть изменение и несло одинаковый смысл. Сонхва винит во всем крылатого пожирателя смерти, когда в очередной раз впивается взглядом в спину младшего. Чонхо же мечтает не умереть от удушения, стоит ему вновь почувствовать горячее прикосновение чужого внимания. Он старательно пытается делать вид, что все в порядке и ему совершенно не тяжело дышать при каждом мимолетном касании. У него совершенно не пересыхает в горле, а желание не стягивается в тугой комок внутри — это не про него абсолютно. Только Сонхва достаточно лишь взглянуть в коричную радужку, чтобы заметить пляски огня. Сонхва усмехается и специально касается, слегка царапая чужую кожу, передавая поднос. Лишний раз мягко проводит по пальцам, забирая список с заказами и смотрит всегда прямо в глаза, слегка усмехаясь. У младшего от одного только взгляда дрожь разрядами пробегает по телу. Прикосновения же выбивают, старательно затолканный в легкие, воздух. Причем настолько нагло, что возмущение поселяется на кончике языка. Чонхо давится им всякий раз, как у них начинается перерыв, и шатен тихо шепчет на ухо, сообщая об этом. Даже такое простое действие у бариста выходит как форменное соблазнение, вынуждая официанта сгорать со стыда от собственных мыслей. Он понимает, что в ловушку бредет беспечно. Малодушно отдает себя на растерзание. Глупым мотыльком летит прямо в сверкающее пламя и все равно ведется. Блондин просто не может противостоять губительной магии старшего. Тянется к нему, хоть и знает, что над ним смеются. Ластится брошенным котенком, пусть ласку к нему никто и не проявлял. Доверяет всем сердцем, несмотря на то, что ему никто ничего и не обещал. Чонхо даже подумать не может о том, чтобы сказать обмерзшей меди чужих глаз «нет» хотя бы раз. У него все еще нет причин для такого притяжения, но тянет словно магнитом. Точно он наконец находит свой плюс, способный изменить его жизнь к лучшему. Сонхва все еще укутан в невидимую мантию из тайн и загадок, но кажется Чонхо смог уцепиться за ниточку к одной из них. Осознание этого расцветает яркими бутонами в груди и лучезарной улыбкой на губах.Он не даст ей выскользнуть из его рук.
Крепко держится за мифическую нить, вплетает в нее все свое мужество и восхищение. Безмолвно просит у нее, если не подсказку, то хотя бы не убегать. Поэтому после работы, несмотря на бегущие вместо крови сомнения, он предлагает: — Сегодня хорошая погода, как насчет погулять? — неуверенно разглядывает белесые узоры на чужих руках. Нервно сглатывает, если не слюну, то собственное сердце, быстро бьющееся где-то в районе глотки. Взгляд боится от причудливых отметин оторвать, пересчитывает каждый изгиб, ощущая как нить из рук выскальзывает. Чонхо от волнения сам готов ее отпустить. Ему кажется, что в эту же секунду, только появившийся интерес со стороны старшего исчезнет, как роса по утру. Вдруг это не тот интерес, который он хочет? Может шатену просто стало известно его положение в этом городе? И от одной только мысли об этом в груди все скручивается в тугие жгуты, причиняя невозможную боль. Он вдыхает с надеждой на лучшее. Воздух от легких отбивается едким ожиданием ответа и горечью возможного отказа. Чонхо думает уже обернуть все в шутку, но старший решает иначе: — Почему бы и нет? — застает врасплох, от чего младший неожиданно выпускает столь оберегаемую нить. Та теряется среди половиц, еле заметно блестит в свете заходящего солнца, но он не спешит ее поднимать. Сердце пытается унять, что вот-вот ветви ребер разломает своей настойчивостью. Сонхва уголок губы тянет вверх, издевательски близко подходит, останавливаясь в шаге от официанта. В глазах холодное превосходство, и черти рассыпают снег по радужке, от которого Чонхо начинает дрожать. Шатен тянет руку к лямке чужого фартука, и бледная кожа, вместе с узорами на ней, окрашивается в насыщенно красный — словно кровь. Чонхо давит вспыхнувшую слабым огоньком мысль, не может глаз отвести от морозного инея на теле старшего. Ему всегда было интересно, если прикоснутся к отметинам, растают ли они подобно снежинкам? Пальцы сводит от желания дотронуться, но блондин не решается и немо следит за действиями старшего. Молчит не потому, что нечего сказать, — о, ему было что сказать, и даже больше, — язык от волнения распух, не слушается совершенно. Чонхо губы поджимает, когда бариста смотрит прямо в глаза. Судорожно вдыхает, стоит фартуку с шелестом упасть. На нем еще пара слоев одежды, только под насмешливым взглядом кажется, словно ни одного. Ему невыносимо жарко. Настолько, что треклятые слои одежды хочется с себя не то, что снять. Сорвать. Младший ворот рубашки оттягивает и улыбается слегка натянуто, не способный вымолвить хоть слово, пока на него смотрят. Шатен понимает, что молчание затягивается, но не может отказаться от такого сладкого зрелища — красные щеки, прерывистое дыхание и оголенная шея. Смущение младшего очередным признаком совершенной чистоты отдается желанием испачкать. Абсолютно не важно в чем, — скверне, крови или грехе, — на белоснежной душе все смотрится идеально. Сонхва знает, что ему бы эти мысли изничтожить из себя, только сам блондин не дает. Каждым своим действием будит липкую черноту под сердцем, и даже сейчас. Чонхо всего лишь встает на одно колено, поднимает фартук с пола, отчего-то не забывая кинуть восхищенный взгляд снизу. Он и не ведает, что сам расписывается в смертном приговоре, гулко сглотнув при этом. Ведь это так забавно — заставить стоять на коленях того, кто как капля воды похож на твоего врага. Под языком перекатывается мысль больно сжать светлые пряди в кулаке, но Сонхва лишь отходит на пару шагов. Мягко улыбается, точно теплый ветерок по коже проходится, и разворачивается к раздевалке. Чонхо не встает с колена, внимательно провожает фигуру старшего и не может самого себя понять. Разочарование неприятно горчит и стекает осадком по горлу. Старший согласился провести с ним время после работы, разве он не должен быть рад? Так отчего-же тогда на душе так погано, будто ему что-то обещали, а после отобрали, со смехом. Потерянная нить сверкает в лучах солнца, глаза слепит и вызывает тихое раздражение. Блондин зло сжимает фартук и пытается успокоиться. Не замечает, что ткань жалобно трещит в его руках, не способная помочь пережить боль от непонятного разочарования. — Ты уже передумал? — официант вскидывает уязвленный взгляд, словно его поймали на чем-то личном. Быстро отводит, но шатену хватает и секунды, чтобы отметить для себя что-то и потянуть уголок губы вверх. Сонхва отзеркаливает позу младшего, невесомо накрывает чужую ладонь. Контраст их кожи вызывает у блондина странный восторг, — карамельная и алебастровая, — точно у него на глазах происходит некое чудо. Белесые узоры соединяются с линиями сосудов, и когда бариста скользит подушечками пальцев назад, Чонхо физически ощущает боль от расставания. Сильное желание потянуться за чужой рукой, комком стоит в горле, подпирая кадык. Довольный же полученным эффектом колдун быстро подхватывает фартук с пола и невозмутимо кидает на стул. Будто никакой близости и не было, и это очередным разочарованием горчит на кончике языка. Ровно до того момента, пока шатен не протянет ему свою джинсовую куртку со словами: — Я отказываюсь идти с тобой гулять, если ты не будешь тепло одет, — звучит как ворчание, но ласковое, словно Пак о нем беспокоится, — Хочешь бросить меня одного работать? — блондин знает, что это шутка, но все равно стремительно теряет воздух. Даже мысль о том, что он лишится общества шатена, приносит невыносимую муку, название которой он не решается дать. Чонхо сглатывает горечь и, стараясь добавить голосу как можно больше ехидства, отвечает: — Хорошо, папочка, — принимает куртку, резко разворачиваясь к выходу, в попытке скрыть смущение от собственных слов. Именно поэтому он не увидел, как сверкнули в, упавших на город, сумерках, глаза старшего. Сонхва смакует произнесенное слово на языке, пока закрывает кофейню. Это звучит интересно. Настолько, что всю прогулку он не может перестать ухмыляться, стоит Чону отвернуться. Лайт оказывается не слишком богатым на различные достопримечательности городом. Но, определенно, щедрым на различные ларьки с закусками. Вероятно, дело было в наличии порта и огромного леса недалеко от города. Оживленность улиц после захода солнца так же удивила колдуна. Ему казалось, люди, что так пристально рассматривали его в день приезда, обязательно должны оставаться дома после заката. Но, словно ему в насмешку, улицы ломятся от количества гуляющих, а возле ларьков всегда небольшая очередь. За пару часов прогулки Сонхва узнает, что Лайт — портовый город, но приезжих здесь не особо любят. Еще он обнаруживает, что блондин обожает вафли и ванильное мороженное, а еще лучше все вместе. Когда они прогуливаются по набережной, ему рассказывают о трагедии, произошедшей в этом месте. Около пятнадцати лет назад было наводнение — река вышла из берегов и затопила половину города. На этом моменте младший немного теряется и замирает, словно спотыкается обо что-то. Долго рассматривает собственные руки и не отвечает, даже если Сонхва начинает его громко звать по имени. Ему потребовалось схватить руку парня, вынудив посмотреть на себя, чтобы тот наконец слабо улыбнулся опомнившись. Он продолжает улыбаться, рассказывать разные истории, но колдун умеет читать людей, и Чонхо прочитать сил особых не требуется. Он беспокоится, постоянно спотыкается взглядом обо что-то и испуганно замирает, когда люди громко смеются рядом с ними. Продолжать так прогулку не имеет смысла, к тому же холодает. Шатен мог не чувствовать холода совершенно, но видит, как чужие плечи начинают слегка подрагивать от промозглого вечернего ветра. Подходит ближе, закидывает руку на замершие плечи и шепчет, склоняясь прямо к уху: — Где ты живешь? Я провожу, — младший едва ли не отскакивает от него, покрываясь красными цветами румянца. По-глупому смотрит прямо в глаза, хоть и знает, что там лишь погибель свою найдет. Заледенелая медь из радужки даже не трескается ни разу, звонко звенит в тусклом свете звезд. Взращенный внутри старшего ад так же не исчез, он ярко сверкает, заманивая в свои земли. Чужие тайны только больше завлекают, а танец беснующихся чертей во взгляде бариста зачаровывает сильнее. Он щеку закусывает изнутри, чтобы ни сказать, ни попросить, даже словом не обмолвиться. Пак вопросительно поднимает бровь, молчаливо требуя ответа на свой вопрос, но не получает его: — Так ты не только бешеный псих, но и гомик, — колдун наблюдает, как в карих глазах искрится удивление, переливается страх, а после ярко зажигается пламя гнева. Тихо трещит, готовое в любой момент вырваться за пределы костра, и только высоко вспыхивает на следующих словах: — Я думал, ты давно поджав хвост убежал, испугавшись попробовать сгореть заживо, — колдун смеряет взглядом говорившего. Не задумываясь вскидывает подбородок вверх, от чего тот парень ощущает липкий страх. Ему кажется, что мир вокруг тускнеет и стремительно теряет температуру от взгляда странного шатена. Он отличается от Чонхо. Разглядывает его точно букашку, которую и раздавить нет желания. Так смотрят на пустое место. Им быть подростку не хотелось. Сонхва думает, что проучить нахалов будет неплохой идеей. Легко ловит ветер кончиками пальцев, и дернув уголками губ, рисует петлю в воздухе, еле слышно произнося слова заклинания. Остается только отпустить ветер, позволяя ему уронить пучок чар на плечи подростков, но шатен медлит. С ужасом замечает, что петля пустая — в ней нет и намека на магию. Абсолютно. Он повторяет слова снова и снова, отчаянно зовет собственную силу, но точно стучится в пустую комнату — никого нет и не кому открыть. Взгляд цепляется за беспрестанно расцветающие снежинки на ладонях и ему хочется кричать. Внутренний крик растекается по губам злой усмешкой, отбивается от легких ядовитым смешком и застывает отчуждением во взгляде. И пусть внешне он невозмутим, внутри же паника болезненно сжимает кривыми когтями сердце, вынуждая судорожно вдохнуть воздух. Тишина свинцовым одеялом укладывается на плечи, давит и гнет к земле. Сонхва знает, что ему нужно прийти в себя и разобраться с зарвавшимися смертными, но пелена ужаса мягко скользит на глаза, отрывая его от реальности. У блондина на веках жгучая лента ярости покоится, лишь трещит иногда от чужих отвратительных улыбок. Он едва сдерживается, чтобы не сорваться на драку, но присутствие старшего прохладным ветром остается на коже. Чонхо переводит взгляд на шатена и удивленно распахивает глаза: в них невыносимая мука сверкает ярче звезд, а страх петлей оборачивается вокруг чертей. Он, немедля, перехватывает ледяную руку и разворачивается, чтобы отвести бариста в ближайшую больницу. Но даже это действие ему не дают спокойно сделать — проклятые идиоты решают, что они не закончили. И, возможно, блондин с радостью бы ответил, но только не тогда, когда старший едва может дышать, совершенно не замечая, что происходит вокруг. — А твой ебырь поди такой же, как ты? — грубые слова пощечиной проходятся по лицу, а огонь злости заполняет собой каждую клеточку тела. Чонхо правда не понимает, что случилось со старшим, но чувствует его дрожь, как свою. У него температура тела едва ли отметку в тридцать градусов переступает, скорее тащится где-то позади, и это до ужаса пугает. Разве может быть у нормального человека такая температура? Совершенно, точно нет. — Конечно такой же! Уроды должны держаться вместе, — громкий смех, кажется блондину гоготом гиен, а собственный контроль радостно машет ему ручкой на прощание. Пламя, до этого тихо трещавшее под кожей, издает радостный треск и жадно пожирает все на своем пути. Говоривший испуганно делает шаг назад, словив презрительный взгляд Чона. Он уже видел этот взгляд, не первый раз задирает сироту, но сейчас здесь нет учителей, от чего страх скользкими щупальцами обвивается вокруг шеи. Чонхо неспешно нащупывает браслет на руке, и, смерив взглядов всех парней, выбирает последнего — того, кто точно знает его. Растягивает уголки й губ в надменной ухмылке и срывает цепочку, со свистом бросая ее перед группой парней. Секунду ничего не происходит, и, забывшие от страха как дышать, подростки облегченно выдыхают. Даже приклеивают мерзкие улыбки обратно на лицо, ровно до того момента, пока один из них не закричал. Стоящая до этого момента свинцовая тишина резко падает вниз, придавливая группу парней осознанием — Чонхо не просто так боятся даже взрослые. В начале они даже не понимают, почему их друг кричит, но проходят томительные секунды, и на руках кричащего россыпью появляются мелкие черные точки. Подходить к нему никто не осмеливается, они замирают, боясь даже выдохнуть. Точек становится все больше и вскоре они закрывают собой всю кожу, не оставив ни единого участка. В этот момент парень, начавший этот разговор, наконец разглядывает чем же были эти точки. И пронзительно кричит. Поочередно до каждого из группы доходит, что это вовсе не точки, а мелкие пауки, подбирающиеся на своем пути уже ко рту парня. Именно в тот момент он, кажется, очнулся от шока и яростно принимается избавляться от насекомых, бросая их куда попало. Пауки не спешат умирать от удара об землю, встают и спешат вернуться к теплой коже. Все это время хранивший молчание Чонхо, чуть вздернув подбородок вверх, повторяя недавнюю позу старшего, кидает остальным: — Это не обязательно должен быть он, — грубо показывает пальцем, в активно пытающегося избавится от черных тварей, парня и улыбается шире. До остальных парней медленно доходит, что он имеет в виду, когда насекомые начинают скользить по их одежде и коже, заползая во все возможные места. Серия криков рассыпается в пространстве, а довольный устроенным блондин, разворачивается назад, крепко сжав руку Сонхва. Колдун же, словно в замедленной съемке, немигающе смотрит на официанта. Медленно осознает такую забавную истину, учитывая на кого похож младший. Но в то же время доводящую его до очередного панического приступа:Ведьма.
***
Горячая кровь небывалой сладостью перекатывается на языке, а чувство сытости удовлетворением сворачивается в клубок под ребрами. Рубиновая жидкость нагло пачкает губы и тонкой струйкой соскальзывает с лица на шею. Собственная неопрятность вызывает лишь кровавую усмешку и ядовитый смешок слетает с губ. Ёсан презрительно вытирает кровь чужой одеждой и бросает бессознательное тело на пол. Еретик вглядывается в оставленные отметины и мысленно прикидывает — заканчивать или нет? Он не любил мороку с остатками еды, поэтому предпочитал вовремя остановиться и оставить бывший ужин жить. У него есть еще пара глотков, от которых он совершенно не собирается отказываться. Шатен, без какого-либо уважения к бесчувственной девушке, пинает ее, заставляя тело перевернуться. Ему претит мысль снова пить из того же места, словно его заставляют есть с пола. В этом они сильно различаются с братом. Джихун предпочитает аккуратно сцедить жидкость в бокал и тянуть его точно отборное вино. Старший выбирает чувствовать жар тела еды, оставляя множественные отметины по всему телу. И сейчас он не собирается изменять своим принципам, пристально разглядываяет обнаженный загривок. Упирается одним коленом в чужую спину и грубо наматывает волосы на кулак, приближая желанную область. На, пусть и смуглой, коже девушки обязательно расцветут после фиолетовые гематомы, а волосы определенно начнут стремительно выпадать. Но еретику на это наплевать, он не заботится о еде и не видит в этом смысла. В конце концов, он хищник, а не гурман. Красные губы искажаются в довольной улыбке, а острые клыки сверкают в тусклом свете луны. Кровь стремительно начинает пачкать пол и волосы еды, превращая приятный карамельный оттенок в грязно-коричневый. Ёсан не успевает сделать даже глотка, как кончики пальцев простреливает разрядом, а в ушах раздается звон — всплеск магии. Она плотным покрывалом падает сверху и пускает ток по всему телу. Липкая, манящая и густая, точно кровь перед глазами. Но в ней нечто неприятное, словно жуки снующие по коже. Есть резко расхотелось. Все мысли заполняет чужая магия, густым ароматом гнилой земли забивающая в нос. Еретику страшно хочется узнать, что это за ворожба, и является ли ее владельцем кто-то из тех двоих. Ему определенно нужно узнать. Он резко встает, без особого сожаления наступая на руку жертвы, и только когда слышит глухой звук. Переводит на нее взгляд, будто только что вспоминает о том, что тут живой человек. Делать что-то с девчонкой надо, но желания и времени нет совершенно. Мысль о том, чтобы заботить об объедках все еще вызывает у него омерзение. Ёсан на секунду прикрывает глаза, присаживается на корточки и склоняется к самому уху девушки. Брезгует вновь таскать за волосы, скатавшиеся в некрасивый колтун. С жестокой ухмылкой, об которую кажется сломалось не мало людей, шепчет: — Я ухожу, ты же идешь к консьержу и пытаешься порезать его вон тем ножом, — переводит холодный взгляд на нож для фруктов, лежащий на подносе, — во время потасовки ты ранишь сама себя и умираешь. Не сложно, правда? — подушечками пальцев, едва касаясь, проводит по щеке словно просит, а не приказывает. Окидывает последний раз тело и щелкает пальцами, со свистом выдыхая слова заклинания. В комнате щедро разливается аромат ванили, приторной сладостью оседая в легких, а еретик покидает помещение. Он не прячется и не выскальзывает в окно, как воришка. Напротив, смело выходит с главного входа, засвечиваясь на каждой камере, которая есть в этом обветшалом мотеле. Ночной воздух игриво залетает за ворот темной рубашки и ворошит волосы. Ветер словно зовет его поиграть, требовательно бьет по рукам, после нежно проскальзывая по шее. Ёсан ласково улыбается ему в ответ, наслаждаясь невесомыми касаниями. Вдыхает воздух полной грудью, пытаясь тот неприятный запах отыскать, чтобы направление узнать. Удается это далеко не сразу, к нему примешивается сладковатый аромат страха и желчный ненависти. Они смешиваются в один зловонный комок, режут ему обоняние, вынуждая еретика зайтись в приступе чиха. Спустя секунду он все же разбирает направление и, периодически чихая, спешит в нужную ему сторону. Ёсан отчаянно хочет успеть застать творившего магию. Желание настолько сильное, что чужая ворожба искрится на кончиках пальцев, подстегивая двигаться вперед. Упрямо двигаясь к своей цели, ему неожиданно приходит мысль, что все же еретики совершеннее своих предшественников даже в мелочах. Он мог слышать магию, так же легко, как бег крови проходящих людей. И так же просто находить ее хозяина — для него магия имела собственный запах. Всегда разный и индивидуальный, олицетворяющий с эмоциями колдовавшего. И сейчас это определенно смольная ненависть и липкая злоба. С каждым шагом тяжелый аромат сильнее забивается в легкие, и вскоре еретик понимает, что нашел. Его ждет горькое разочарование, прямо как скачущий на кончике языка запах магии. Ведьмы сотворившей магию не было, лишь ее страдающие жертвы. Несколько подростков с остервенением раздирали кожу, нанося самим себе глубокие кровоточащие борозды. Надсадные хрипы, вероятно бывшие крики, раздражали слух. Смертные плачут и о чем-то сожалеют, вновь и вновь нанося себе увечья. И сколько бы Ёсан пристально не всматривался — ничего не находит. Кожа парней совершенно чистая, если не считать коричневых корочек, высохшей крови. И все же на чужих лицах священный ужас застывает каменной маской, к которой, кажется, прикоснись, и смертные рассыпятся в пыль. Шатен подходит ближе к одному из них и, не церемонясь, хватает его за руку, крепко сжимая. Внимательно рассматривает кожу и в очередной раз ничего не находит. Но кричащий явно видит нечто, потому что безжалостно в очередной раз оставляет царапины, моментально вспухающие, будто старается вырвать из себя что-то. — Морок? — единственное, что приходит еретику в голову. Он склоняет голову чуть в бок, разглядывая мутные глаза парня. Убеждается в своем предположении, когда не может поймать собственное отражении в чужих зрачках. Интерес пересиливает осторожность, поэтому Ёсан смело продолжает смотреть в вязкую пелену, разматывая плетение навеянного миража. Усмешка несмело трогает губы, стоит Кану наконец увидеть, что же пытаются вырвать из себя подростки. Пауки. Такая банальщина отдается парочкой ехидных смешков, звонко срывающихся с языка. Еретик до хруста костей сжимает чужое запястье и продолжает всматриваться в пелену, ожидая увидеть ее создателя. Ответ не заставляет себя ждать, и вскоре он видит знакомые глаза — горящая корица. Тот самый парень, за которым он и приехал. Теперь становится очевидным, что рядом с ним делал второй. Они оба знают о своей сущности. Еретик довольно улыбается, прикидывая новый план действий, и думает, что это даже к лучшему — ему не придется объяснять все с самого начала. Он не особо любит всю эту тягомотину с рассказами о существовании магических рас и других сопутствующих вещей. Пусть ему и приходится ей заниматься постоянно. В хорошем настроении он отпускает смертного и разворачивается, чтобы уйти. Но жалобный голос вынуждает на секунду замереть: — Помогите, — подросток, которого он использовал, беззвучно плачет, содрогаясь всем телом. Он больше не причиняет себе вред, пусть и продолжает передергивать плечами. Ёсан пристально смотрит на него и зло прищурив глаза, отвечает холодно: — Жертвы самые жестокие палачи, не правда ли?***
Гнетущее молчание неприятно забивается в легкие и вызывает жуткую головную боль. Никто не спешит нарушить его оковы, каждый по своим причинам. Сонхва пытается понять, что ему делать и давит злую иронию, натужно трещащую в уголках губ. Ему казалось ничто в мире не удивит его более, когда он встретил Чонхо. Но жизнь действительно обожает свою игрушку, — ее фантазии нет границ. Блондин ведьма — это простое знание вынуждает захлебнуться прогорклой желчью. На непобедимой броне, что итак жалобно скрипит при каждом выдохе, трещины вновь начинают причудливый танец. Хочется смеяться, но ядовито, так, чтобы молчащий официант давился им. Желательно вместе с жизнью. Колдун действительно ненавидел это чувство — обреченности. Но именно оно перекатывается во рту и взрывной карамелью скачет на кончике языка. У него не осталось сил, и даже упрямство кончилось где-то на середине пути. Бороться больше не хочется. Он позволяет себе тонуть, ведомый течением жизни. Он думает о всех событиях, настолько быстро произошедших в его жизни, и сдается. Или сдает. Ему больше не хочется бултыхаться, барахтаться и пытаться течение в нужную сторону повернуть. Казалось, от этих мыслей должно стать легче, но едкая горечь все равно подпирает кадык. Шатен чувствовует все взгляды, бросаемые младшим на него и тонет. Чужое восхищение приносит изощренный комфорт, в который он с жадностью укутывается. Он же и горечь, отравляющая язык. Ему явно стоит прекратить эту трагедию, но он не находит в себе сил это сделать.Сложно найти то, чего не осталось.
Сонхва просто устал. Настолько сильно, что с упоением разрешает себе тонуть в вязкой тьме эмоций. Он не хочет ничего решать или делать, все чего ему хочется — отдохнуть. Он разглядывает блондина и думает о том, что банально позволит себе это сделать. Утонуть во тьме. Ему все еще не нравится ни одна мысль, крутящаяся в голове, связанная с Чонхо, но более он им не препятствовает — увяз в них. Поэтому, когда младший решает разрезать вязкое молчание, он пропускает все спешные извинения и оправдания мимо себя. — Мне наплевать, — два слова коварно бьют сзади, выбивая искры удивления из глаз. Чонхо пытается осознать их, но голова напоминает мешок с гнилыми яблоками. Мокрая и тяжелая. Он пораженно застывает на месте и рассматривает старшего точно восьмое чудо света. Сонхва тяжко вздыхает, и повторяет вновь, сам удивляясь как легко слетают эти слова с губ: — Мне правда все равно на их слова, о том, кто ты. Мне так же наплевать, что ты им сделал и как. Я не могу причислить себя к ангелам, нагло не солгав при этом. Поэтому не извиняйся за то, в чем нет твоей вины, — шатен смотрит прямо в глаза, будто пытается придать материальную форму своим чувствам. Он правда не осуждает официанта. Не ему это делать. Они знакомы хорошо, если пару недель, и какое право он имеет осуждать хоть кого-либо после всего, что совершил сам за каких-то полгода? У него за спиной нескончаемая тьма разрушенных жизней, а на коже морозные клейма совершенных ошибок. Темнота, поселившаяся за ребрами, окончательно выела все в груди, так разве может ли он осуждать хоть кого-то? Есть ли у него все еще это право? После такого количества лжи, слетавшей с губ легче, чем вдохи? Или после моря крови, въевшегося в кожу? Чонхо ему ничего не обещал, пусть и смотрит всегда так, будто готов жизнь за него отдать и даже больше. Он и не признавался ему в любви, и не клялся ни в чем. Парень всего лишь оказался таким же, как он — магическим существом. И пусть это выедает остатки чего-то светлого в нем, но Чонхо все же не виноват в этом. Именно это он и старается передать одним только взглядом. Младший же не верит, просто не может. Ему никто ни разу не говорил такого. Всю жизнь он сталкивался с осуждением и презрением. С косыми взглядами и неоправданными обвинениями. Безо всякой причины причислили к лику уродов и считали оправданным издеваться. Словно у каждого было право относится к нему, как к чудовищу. Он привык к едким словам, бросаемым за спиной. Привык и к тому, что ему говорили их в лицо. Чонхо привык, что всякий считает себя вольным осуждать его просто за то, что он родился. И тут впервые ему сказали, что никто не имеет на это право. Что ни одно брошенное из-за него недавно слово не волнует и даже не задевает ничего. Но самое главное, что поразило его до глубины души — это короткое «нет твоей вины». Все звуки стихают и мир размазывается, сосредотачиваясь лишь на лице старшего. Чонхо пристально всматривается в него, в попытке хоть капельку лжи уловить. Но то ли старший искусный лжец, то ли он предпочитает не видеть, он ничего не находит. Не моргая разглядывает идеальный изгиб бровей и глаза цвета заледенелой меди, в которых уверенность кружит хлопьями снега. Бездумно скользит взглядом по миндальным волосам, глупо спотыкаясь на пухлых губах. Шатен определенно соткан из таин, морозными узорами сверкающими на коже, и их намного больше, чем звезд на небе. Он совершенно точно вскружил ему голову, — теперь младший в этом уверен, — ведь не может человек быть настолько прекрасен и душой, и телом. И если раньше Чонхо просто желал разгадать чужие секреты, то теперь он мечтает заполучить все. Без остатка. Раньше он считал, что шатен его погубит, но в итоге собственными руками сам привлек свой конец. Чонхо своих действий не осознает, и вряд ли осознает после. У него сейчас вся жизнь перевернулась и сомкнулась на парне перед ним. Он тянется к лицу старшего и целует — по-детски трогательно, отчаянно смущаясь, касается холодных губ. Это кажется таким же естественным, как дышать. Чувствовать прохладу чужой кожи, мелко дрожа от контраста температур. Едва заметно касаться причудливых отметин на алебастровой коже, задыхаясь от полноты чувств. Все мысли разом теряются, а сердце начинает бешено стучать, хотя это всего лишь прикосновение, даже нормальным поцелуем не назовешь. Только Чонхо пьяный, словно принял душ из крепкого алкоголя, или уснул в поле цветущих маков. Реальность отходит на второй план за ненадобностью, а внутри расцветают галактики. Воспоминание об этом выжигается на сетчатке, и он, с сожалением, отстраняется. Не потому что хочет — ноги подводят его и, то и дело, норовят предать. Удивленный взгляд старшего въедается в кожу треклятой виной. Блондин обреченно делает шаг назад, понимая, что совершил ошибку. В голове сотня мыслей, роем злых жужжащих пчел, и все о том, чтобы сбежать. Он даже разворачивается, не отрывая взгляда от земли, чтобы осуществить хотя бы одну. Не успевает. Теперь целуют его, и совсем не так, как он. Крепко сжимая подбородок, заставляя приоткрыть рот и потерять весь воздух разом. Совсем недетский, поцелуй вызывает бурю эмоций, вырывающихся из груди тихими стонами. Чонхо задыхается, но не может разобрать от чего: от поцелуя, от облегчения или же от радости? Он мечтал тайны узнать, но кажется сгинул в них. Собственноручно возложил себя на их алтарь, но даже подсказки не получил. Только он и не против, пока отражается в обледеневшей меди глаз, а губы горят от жадных поцелуев.***
Тусклый кругляшок луны насмешливо скрывается за сизым дымом, а в руках бездумно тлеет сигарета. Едкий никотин не приносит ни облегчения, ни расслабления, только горчит кончик языка. Сонхва пустым взглядом рассматривает ночное небо и пытается самого себя понять.«Зачем?»
Недоумение холодит кожу, и он невольно вздрагивает, роняя сигарету с балкона. Та падает слишком быстро, чтобы он мог заметить ее, тонет в полумраке ночи. Он ненавидит курить, но все равно продолжает это делать периодически. Сигаретный дым и прогорклый запах вызывают неприятные воспоминания, после которых он мучается бессонницей. Но сейчас все мысли снова и снова возвращаются лишь к одной мысли, стоящей комком в горле.Зачем он это сделал? Зачем он поцеловал Чонхо?
С их поцелуя прошло несколько часов, скоро наступит рассвет и тусклая луна пойдет спать, а он все еще не может разобраться в своих поступках и даже не представляет как. Определенно что-то пошло не так, совершенно точно все перемешалось. Он не должен был позволить себя поцеловать и уж точно не должен был отвечать, но он это сделал. И сейчас пытается найти логику для этих действий, только она не находится. Оно и понятно, сложно найти то, чего нет — эта простая истина оседает усмешкой на губах и загорается очередной сигаретой в руках. Сонхва определенно не должен был идти на контакт, только уже на протяжении нескольких недель нарушает все возведенные запреты. Он обещал сам себе, что чернота, бурлящая внутри, там и останется, но сдается ей настолько легко, что становится даже смешно. Он и смеется: над собой, над ситуацией, над Чонхо. Мысли плавно перетекают на младшего, и колдун делает глубокую затяжку, вспоминая свои ощущения. Целовать блондина было до жути приятно. Чужая невинность, раньше глаза слепящая своей чистотой, кружила голову похлеще алкоголя. Она все еще бесит и резким контрастом напоминает о собственной грешности, но теперь становится привлекательной. Официанта все также хочется испортить, но сейчас абстрактные желания приобретают четкость. Ни капли не перестает быть забавным то, насколько сильно восхищение горит в глазах Чонхо. И то, как сильно он тянется к нему, у кого кровь с рук не отмоется никогда. Его действия путают все установленные правила и устои, из-за чего Сонхва топит раздражение в никотине. Из-за них неосязаемый набор слов, поселившийся на подкорке сознания при их знакомстве, понемногу приобретал ясность. Сейчас же он окончательно утвердился в голове и с новой силой давит на сердце. Ему определенно нужно вывести его из себя, как паразита, но он лишь продолжает спокойно курить, выдыхая облачка дыма на серый диск луны. Ему очевидно стоит наконец оборвать эту связь и возможно покинуть город, только он не сдвигается ни на дюйм. Сонхва перекатывает оформившуюся наконец мысль в голове и беззвучно повторяет ее вслух, точно пробовал на вкус. К собственному удивлению, она ему нравится и вызывает жуткий интерес, дрожащий на кончиках пальцев. Это действительно увлекательно узнать — какого это заниматься сексом с тем, кто как две капли воды похож человека, мечтающего тебя убить?Ему определенно хотелось это ощутить.
В это время Чонхо пытается уснуть, но всякий раз, стоит ему закрыть глаза, как яркие картинки в голове вынуждают пораженно встать и задохнуться. Блондин ошеломленно касается губ, неуверенно растягивая их в улыбке. Воспоминания яркими звездочками вспыхивают перед глазами и затмевают собой настоящие звезды на темном небе. Старший определенно вскружил ему голову, но ощущение счастья искрится внутри и глупыми смешками слетает с губ. Сегодняшний вечер кажется настоящим волшебством, сказкой, способной затмить все чудеса. Младший до сих пор ярко чувствует прохладные прикосновения, вызывающие табун мурашек и нестерпимый жар. Находиться в постели становится до ужаса неловко, особенно с теми мыслями, что крутятся у него в голове. Ведь несмотря на красные пятна, расползающиеся по шее, он хочет большего. Встает с постели и распахивает окно, позволяя ночной прохладе обнять себя. Мысли снова сворачиваются к чужим рукам и морозным узорам, которые и в самом деле холодят кожу, точно лед. Чонхо все еще страстно хочет каждую тайну разгадать, из которых соткан шатен. Но теперь помимо этого он еще желает и самого старшего. В своих руках, в своей постели, в своей жизни. Возможно, он становится слишком жадным, — он определенно алчный, — при том, что остается все тем же, брошенным котенком. Но ему хочется верить, утопать в воспоминаниях сегодняшнего вечера и верить — замершей меди глаз, белесым узорам на коже и произнесенным словам. Он все еще не может сказать пристальному взгляду «нет», но теперь может опровергнуть свои догадки о том, растают ли причудливые отметины. Может сотни страниц расписать о мягкости чужих губ, или о мелодичности приглушенных вздохов. Чонхо тысячи слов готов посвятить удивительному контрасту их кожи и тому, как волшебно ощущать полярность температур их тел. Младший жизнь с радостью отдаст, чтобы каждое слово шатена на бумаге увековечить, и это вызывает странный трепет. Собственные чувства ярко вспыхивают пламенем, обжигая сердце и заставляя стремительно терять воздух — он влюблен. Чонхо пораженно падает на пол и пытается переварить свои ощущения, по полочкам разложить и в новую картину сложить. В груди буйно цветет яркое чувство, а на кончиках пальцев мерцают огоньки силы, вызывая изумление у шатена. С губ недоуменно слетает заклинание, а комната озаряется калейдоскопом света, которому даже солнце позавидует. Отпечатывается на стенах и потолке мудреными мотивами, напоминая до боли снежные клейма старшего. Чонхо проверяет украшения на себе и ошеломленно понимает, что они все пусты и у него не должно быть сил творить магию.Только вот насмешливо подмигивающие узоры света говорят об обратном
***
В очередной раз их отношения делают резкий поворот, но нечто остается неизменно — смущение Чонхо и ухмылки старшего. Они словно в салки играют, если последние дни Сонхва пронзал взглядом блондина, то теперь они точно в начало вернулись. Младший вновь подглядывает за ним сквозь длинную челку, каждый раз норовит соприкоснуться кожа к коже, будто доказать себе, что право на это имеет. На любую улыбку, подаренную бариста, смущается слишком сильно, чтобы это было нормально, вызывая звонкий смех шатена. Сонхва упивается чужими эмоциями, медленно смакует восхищение, пылающее в глазах, будто отборным вином наслаждается. Чувства младшего дурманят сознание лучше алкоголя, от чего стоит им скрыться с глаз посетителей, как Чонхо оказывается взят в плен грубых поцелуев. И тот никогда не сопротивляется, напротив, всегда поддается вперед и смущенно стонет в губы. Зарывается ладонями в волосы старшего и прослеживает путь каждого морозного узора. Обвивает руки вокруг шеи и прижимается настолько близко, что Сонхва скорее чувствует, чем слышит биение его сердца. Это пьянит похлеще хмеля и втирается в кожу желанием. Наивность и полное доверие младшего заставляют губы растянуться в ядовитой усмешке. Всякий раз, когда блондин взволновано переплетает их пальцы, тогда темнота в груди поднимает свою голову. Появляется непреодолимая жажда еще больше эмоций увидеть. Каждую под микроскопом внимательно рассмотреть, изучить и на подкорке сознания отпечатать. Колдун себе не отказывает, с головой погружается в исследование пределов парня, создавая двусмысленные ситуации в зале, как только может. Наградой он определенно доволен, — все эмоции, как на подбор, яркие и головокружительные, — и он с нетерпением ждет, что же выкинет младший сегодня. Он смущается, игнорирует, зло шипит ему просьбы прекратить дразнить, но никогда не теряет проклятой чистоты. Ее ореол белоснежными крыльями сверкает за спиной и ласковым теплом отпечатывается на коже. От нее кружевные снежинки на миг теряют ритм и заканчивают свой танец. Только липкая чернота, вместе с сердцем бьющаяся, по крови разбегается от даримого тепла быстрее. Рамки уничтожаются за секунды, а устои и правила переписываются мгновенно. Сонхва уже не пытается отказаться от своих желаний, цель которых только испортить младшего. Напротив, с удовольствием и нетерпением принимает их, ожидая когда же наконец первый грех оставит свой след на белизне чужой души. И все его усилия не проходят напрасно, точно вода точит камень, так и колдун доводит блондина до края. Изведенный за последнюю неделю Чонхо больше не может терпеть, и когда старший вновь слишком откровенно принимается рассматривать его, пока он стоит за стойкой, прямо перед клиентами — его выдержка дает трещину. Блондин с улыбкой рассчитывает посетителей, но, заметив смущение одной из девушек и давление на спину, раздраженно закатывает глаза. Всем своим видом старается показать, что ему все равно, но Сонхва смеется, прекрасно видя красные кончики ушей и частые сглатывания. Пользуется своим положением и тянет лямку фартука вниз, прослеживая ее длину большим пальцем вдоль всего тела младшего. Останавливается где-то на середине бедра, младший щеку изнутри закусывает, чтобы ни звука не произнести. Шатен отстраняется, с улыбкой бросает компании: — Обязательно приходите к нем еще раз! — официант кивает в знак его слов. Чонхо едва выдерживает до того момента, когда гости перейдут порог заведения, и с глухим шлепком кидает фартук на стойку. Вперивает злой взгляд в старшего и показательно уходит в рабочую зону, не проронив ни слова. Колдун с усмешкой на лице провожает его и закрывает входные двери. Сдержать довольства не может, смешками слетающими с губ, пока идет к блондину. От нетерпения, увидеть, как марается белизна Чонхо, дрожат руки, а в мыслях полный хаос, но на сердце, на удивление, спокойно. Луна предупреждающе отражается на ручке двери, но Сонхва уверенно сжимает ее, заходя в комнату для персонала. Ему дают ровно секунду, чтобы дверь закрыть и развернуться, прежде чем младший грубо впечатывает его в дверь и злым поцелуем принимается терзать его губы. Пак даже не успевает вздохнуть, удивленный небывалой силой и напором. Ноги подгибаются, а перед глазами все кружится от недостатка кислорода, из-за чего он вынужденно цепляется за плечи Чонхо, почти до треска ткани. Официант не дает ему сделать и вздоха, раздраженно давит на основание плеча и жестоко прикусывает верхнюю губу, до крови. Редкие рубиновые капли пачкают белизну рубашек и горчат поцелуй привкусом железа. Шатен резко тянет парня на себя, оставляя между ними считанные миллиметры, и меняет положение, выбивая из блондина воздух. Теперь младший должен задыхаться и жалобно цепляться за шею, прижатый к стене. Насмешливый взгляд немигающе разглядывает его, что в неярком свете лампы выглядит до жути интимно. Чонхо себя распятым ощущает под ним, а в голове лихорадочно кружат мысли о том, что перед ним ангел. Он чувствует, как поднимается и опускается грудь Сонхва при дыхании. Ощущает разницу температур тела и мелко дрожит, судорожно глотая воздух. Злость, недавно громко бурлящая, медленно оседает на коже липким желанием. От него полноценно дышать не получается и стоны на языке крутятся, а просьбы туманят сознание. Он хочет еще ближе, но ближе, чем уже есть невозможно, только он все равно тянется. Невесомо касается искусанных губ, слизывая начавшую подсыхать кровь, обратно в поцелуй утянуть пытается. Старший иронично бровь вздергивает вверх и убирает чужие руки, одновременно меняя позицию. Блондин не должен придавать ей значение, но легкий стыд от того, что ему приходится развести ноги для старшего отпечатывается на щеках. Он вновь пытается его обнять, хочет опять в миндальные пряди пальцами зарыться, но бариста не дает. Поднимает ему руки, заставляет прижать их к двери и Чонхо начинает тихо хныкать от неугодной позы. Колдун только давит смешки, возобновляет поцелуй и периодически легко царапает нежную кожу запястьев. Железный привкус исчезает с каждым прикосновением, будто тает от жара. Чонхо чувствует, как горит собственное тело, словно по венам вместо крови жидкое пламя бежит. Скапливается внизу живота, вынуждая все чаще разрывать поцелуй, чтобы глоток воздуха сделать. Ему дышать с каждой секундой тяжелее, а желания все более развязные. Он знает, что ближе уже нельзя, но продолжет тянуться, вздрагивая от перехода температур. Кожа старшего холодная, ушатом ледяной воды на голову, но в то же время дурманом в сознание. Чонхо растекается по двери нетерпением, и уже не сдерживает стонов, заглушаемых очередным поцелуем. Шатен пристально следит за его выражением лица и поведением, поэтому отчетливо видит нарастающую эрекцию младшего и то, как его потряхивает от легких касаний кожа к коже. На миг проскальзывает жестокая идея, — отстранится, — но Сонхва быстро ее отметает, наоборот, придвигается ближе и намеренно упирается бедром в пах, чуть раскачивая ногой из стороны в сторону. Блондин резко разрывает поцелуй, ошарашенно рассматривает ласковую улыбку колдуна и танцы чертей в глазах. Он не может и слова вымолвить, просто шумно втягивает в себя воздух и со стоном выдыхает от каждого движения шатена. Цепляется за пальцы его рук, крепко сжимая, будто это поможет ему удержаться. Дверь натужно скрипит под тяжестью тела младшего, а тот растворяется в наслаждении. Оно мириадами иголок покалывает кожу, спускаясь вниз и распространяясь по спине. Сознание заволокла дымка желания, и Чонхо лишь старается стонать тише, чтобы не привлечь внимание хозяйки заведения. Вряд ли она останется довольна таким методом использования комнаты для персонала. Он лишь подчиняется, полностью отдавая себя в руки старшего, лишь изредка жалобно тыкаясь губами, выпрашивая очередной поцелуй. Самодовольство на лице колдуна расцветает ухмылкой, и он поворачивает ногу, переплетая их руки, а блондин прерывисто выдыхает. Его словно ударило током и он пытается выровнять сбитое напрочь дыхание, что оказывается до ужаса гиблым делом. Ведь Сонхва не собирается давать ему и шанса, повторяя движение из раза в раз. Эта мучительная пытка, где младший пытается дышать, на деле же задыхается стонами. Голова кружится от легких поцелуев, оставляемых бариста на шее и ключицах. Они горят точно ожоги, тут же остужаемые очередным касанием прохладных губ. Чонхо выгибается так, что иногда шатену кажется, что он определенно что-то сломает — спину или дверь. Официант же давно потерял связь с реальностью, полностью запутавшись в получаемых ощущениях и чувствах. В ушах давно звенит, голос охрип от стонов, а грудь стискивает недостаток кислорода, — кажется, он на грани, — о чем Чонхо бездумно шепчет в губы старшему, крепко сжимая руки и выгибаясь в последний раз. Скатывается по двери в объятия Сонхва и глубоко дышит в такт нежным поглаживаниям по спине. Наконец обнимает за шею и прячет довольную улыбку, постепенно расслабляется, пока сонливость мягким одеялом скользит по плечам. Колдун отрывает блондина от двери и, удерживая на руках, несет его в свою спальню, не дожидаясь пока послеоргазменная дрожь пройдет. Он знает, что не должен так поступать, только ласково укладывает младшего в свою постель.И все же ему надо признать, что полученные ощущения стоят того.
***