«Звучит так, словно ты ко мне подкатываешь» — что стоило тогда ему ответить согласием? Если бы он произнес в тот день уверенное «да» было бы сейчас все по-другому? Существовал бы этот разговор, приносящий жуткую боль при каждом слове? Сонхва не мог перестать думать об этом, сглатывая слюну, что горсти иголок была подобна. «…ревновать Хонджуна» — этими словами едкой щелочью они растворяются в венах, принося ужасную боль и вызывая желание оглушительно кричать. И он кричит. Но Уен не услышал и звука.
Прошла уже неделя, а Сонхва все еще мог видеть белоснежные крылья за спиной младшего. Они мерцают теплотой на рассвете, сверкают всеми цветами радуги в полдень и переливаются сотней оттенков белизны при свете луны. Он внимательно рассматривает Чонхо и старается отметины грехов на нем найти. Но чужая белизна лишь чуть слегка поблекла, все так же причиняя дискомфорт своим существованием. После того дня их отношения точно в янтаре увязли — стоят на одной точке и дальше поцелуев не двигаются. Колдун считал, что ему придется маску добродетели надеть, но сердце само трепещет лаской от искренних улыбок блондина. Ему доставляет удовольствие слушать прекрасный вокал по вечерам. Наблюдать за яркой мимикой на работе и зарываться в выбеленные пряди волос после нее. Он с нетерпением, словно и правда влюбленный, ждет окончания дня, чтобы вновь почувствовать чужое тепло и жаркое дыхание на шее. Ему нравится как младший, точно котенок, ластится к нему и доверчиво смотрит в глаза, открывая если не душу, то сердце. Приятно ощущать себя для кого-то целым миром и кутаться в любовь этого человека, точно в мягкий плед. Сонхва определенно не хочет с этим расставаться. На часах стрелка переходит за отметку одиннадцати, а Чонхо уже тянет его «на секундочку» в комнату для персонала. И пусть колдун совершенно точно знает, что это далеко не «на секундочку», послушно идет, незаметно переплетая их руки по пути. Эти визиты нравятся ему больше всего. От них морозные узоры стекают родниковой водой по коже, а губы еще долго горят от поцелуев. После них всегда приходится перевязывать фартук заново, а иногда и заправлять рубашку снова. Утренняя укладка всегда идет к черту в первую же минуту, потому что официант питает какую-то странную слабость к миндальным прядям. Сонхва уверен, что у него гематомы расцветают синими бутонами на шее и плечах, поэтому меняет белую рубашку на черную. Возможно ему стоит злиться на несдержанность младшего, но он только давит довольную улыбку, когда видит криво повязанный фартук и взлохмаченные волосы блондина. Колдун медленно натирает стаканы, кидает беглый взгляд на мудреные часы и сдерживает довольный смешок. Стрелки останавливаются на красивом «11:11», а Сонхва вспоминает о том, что в этот момент принято загадывать желание. Печаль назойливо отпечатывается в уголках глаз, а шатен с горькой улыбкой вспоминает о чистоте этого момента. Он не загадывает желание, неотрывно смотрит на грань стакана, словно будущее пытается разглядеть. Пустота внутри и тишина от собственной силы, некой печатью тоски остается на коже. Вынуждает мир вокруг отойти на второй план. Звонок колокольчика возвращает его в реальность, а взгляд цепляется за необычного посетителя. Кучерявые пряди шоколадного цвета, местами точно выгоревшие на солнце, и белоснежная хлопковая рубашка, оттеняющая светлость кожи. Мягкая улыбка и игривый взгляд карих глаз, с хлопьями пепла. Плетенные браслеты подчеркивают тонкость запястьев и придают парню ребячливости, которая впрочем легко разбивается о демонов, кружащих на дне глаз. Стройные ноги, обтянутые грубой тканью джинс, и открытые крылья ключиц с цепочкой, исчезающей под рубашкой. Аккуратные сережки в ушах сверкают на солнце, чьи лучи теряются в кудрях волос. Идеальный изгиб губ и острая линия челюсти — каждая деталь совершенна настолько, что даже не верится в реальность этого парня. Шатен определенно знает, что красив. Его легко можно было назвать ангелом, и идеальная осанка вместе с изящностью движений — бесспорно могут это подтвердить. Посетителю не хватает только парочки крыльев за спиной, но витражные отблески отлично справляются с этой ролью. От чужой красоты захватывает дух и перехватывает дыхание. Все вокруг постоянно оглядываются на него, а восхищение стоит приторным ароматом ванили в воздухе. И только Чонхо невозмутимо предлагает меню и спешит вернуться к старшему. Ему ужасно мало тех жалких десяти минут, проведенных наедине и он стремится оказаться рядом хотя бы на долю секунды. Гость не глядя в меню заказывает, и младший вероятно слишком горячо благодарит его, но ему плевать. Заказанный напиток требует и его участия, а это значит, что он может законно находиться за стойкой и возле нее целых десять минут. Он с нетерпением спешит к бариста, от его улыбки каждый в помещении заражается теплом, а постоянные гости скрывают в чашках вспышку умиления. Чонхо едва ли не пританцовывает, когда старший ласково надевает ему на руки перчатки. Воодушевленно рассказывает что-то, примеряя на себя сотни тысяч различных эмоций в ходе разговора. Удивленно замолкает, стоит Сонхва нежно обхватить чужие руки своими и внимательно посмотреть ему в глаза. Лучезарная улыбка в ответ светится ярче солнца за окном, а звонкий смех рассыпается песчинками счастья по полу. Пара увлеченно готовит один напиток, словно весь мир отходит на второй план, не касаясь их более. Казалось, кроме них в кафе больше нет никого, точно они не на работе, а дома на кухне. Только глядя на них Ёсан ощущает себя укутанным в пуховое одеяло и он понимает, почему здесь так много посетителей. Они дарят ощущение уюта одним своим присутствием и как же жаль, что это лишь иллюзия. В ее призме казалось, будто оба парня безумно влюбленны — еретик же видит лишь одностороннюю любовь. Блондин совершенно точно тонет в этом чувстве, глупо и взахлеб. Желание быть рядом, прикасаться ежесекундно и разделить одну судьбу на двоих — без труда читается в восхищенных взглядах. Блондин, если не дышит старшим, то однозначно живет им, и Ёсан даже не может сказать, что хуже. Вероятно, худшим было то, насколько спокойный шатен — было ли это в силу возраста или характера. Но в жестоком пламени светлого чувства горит лишь один — и еретик собирается этим воспользоваться. По возвращению официанта он заводит легкий разговор, пытаясь прощупать, насколько же сильно горит костер влюбленности в подростке: — Вы очень красивая пара, хотя вы вероятно знаете, — принимая заказ, вежливо обращается Ёсан и смеется над чужим смущением. Официант с красными щеками нерешительно бормочет слова благодарности, не зная куда себя деть от стеснения. Еретик в который раз думает, что это можно использовать и вновь смеется. Ему казалось, что будет очередная муторная вербовка, но все складывается до ужаса интересно. Взгляд переводит на бариста, пристально рассматривает в попытке капельку ревности или заинтересованности разглядеть, но безразличие окаменелостью застыло на точенном лице. Странный парень не покидает мысли, вновь и вновь вынуждает вернуться к себе. Морозные узоры на руках, седые пряди и самое главное — горький привкус его магии. Он точно знакомый, но затерявшийся в памяти, как старая книга с потертым переплетом на полке. Ее название крутится на языке, но никак не формируется в буквы, так и остается абстрактным набором символов. Еретик все еще не уверен, является ли старший отклонением, но слова Джихуна застревают в голове, собираясь там вероятно поселиться. Старые сказки о призраках и ослепленный любовью блондин — все эти совпадения ему не дают покоя и заставляют желать разгадать чужую тайну как можно скорее. И только одно он может сказать с абсолютной уверенностью: шатен напоминает ему одного человека.И он отлично знает на что люди идут ради таких.
***
Белый замок величаво возвышается посередине острова, а дорогу к нему окружают буйно цветущие розовые кусты. Высокие шпили жестоко пронзают небо, как реальность прокалывает грудь Минги. Солнце настойчиво проскальзывает в витраж окон и слепит глаза людям, снующим по башенкам. Колонны из светлого камня светятся изнутри, точно впитывают в себя тепло света. Под ногами скрипит песок, и ласковый ветер играется с волосами — это определенно приятно, но в оборотне клокочет злость и туманит этим рассудок. Он не хотел сюда возвращаться, и в то же время считает Харэкейн своим домом — величественным и великолепным. Замок достоин своих хозяев, одного из которых, подросток сейчас ищет. Рыжий не прикладывает особые усилия к этому, из-за обиды или же из-за того, что ему придется покинуть остров. Минги запутался в своих ощущениях и желаниях. Он совершенно не представляет, что должен испытывать в данный момент — грусть или злость? Неопределенность раздражает и вызывает липкий страх, мешающий свободно дышать. Ему до зубовного скрежета хочется, чтобы время навсегда замерзло и не продолжало более свой ход. Руки дрожат не то от страха, не то от гнева, — Минги ненавидит бессилие, выталкивающее душу из тела, и, к собственному смеху, он профессионал в нем. На языке крутятся крики, но он глотает их вместе со слезами, не позволяя и шепоту сорваться с губ. Комнаты сменяют друг друга, но столь необходимый якорь так и не находится. Он падает, но не может понять куда и как долго. Неопределенность втирается солью в гниющие раны и скрипит на зубах всхлипами. Минги старается не сломаться, не заплакать. Зацикливается на этой мысли, точно она его спасение, и даже не замечает горькую влагу на щеках. Шаги эхом отдаются от высоких стен, и собственные мысли вторят им роем разгневанных пчел. Чувства, истины, решения и желания — все давно спуталось в один мерзопакостный комок, переворачивая с ног на голову. Он стоит на полу, но не может подтвердить это — голова кружится так, словно потолок теперь пол. По венам растекается кипятком неуверенность в каждом действии и решении, оседает смрадной жижей где-то под ребрами. Думать о предстоящем будущем не хочется, но все непременно сводится к нему. От него отчаянно подмывает отказаться, только маячащая перед глазами скорая кончина не привлекает и вызывает противную тошноту, подпирающую кадык. Родной замок вмиг становится пугающе чужим, а привычные пейзажи заставляют сердце учащенно забиться от страха. Минги не узнает Харэкейн или не желает узнавать, но воздуха в легких перестает хватать за мгновение. Он стремительно покидает помещение, выскальзывает в сад и падает на землю. Сочная трава нежно принимает в свои объятья, а приторный аромат ванили перемешивается с цветущими розами. Оборотень резко оборачивается и сталкивается взглядом с Джихуном. Краем глаза замечает приемного отца позади еретика. Обида тут же поднимает свою голову, ненадолго загнанная в угол страхом, и застывает на лице кислой гримасой. Джихун удивленно выгибает бровь, но губы напротив растягивает в едкой усмешке, —«Я свободен» — эта мысль бьется под сердцем и бежит по венам вместе с кровью, очищая ее от отравы и позволяя дышать с очередным вздохом глубже.
— Раз мы свободны, почему ты здесь? Разве тебя не тошнит от гнили? — сладковатый запах разложения пропитал весь замок и со временем Минги к нему привык, но в моменты злости моментально задыхается. Горечь оставляет отпечаток в уголках губ, но рыжий не замечает ее. Щурит глаза, пока Даниэль вытирает подушечками пальцев мокрые дорожки на щеках. — Для меня Хуни пахнет ванилью, настолько сладко, что голова кружится, стоит мне заметить его. Моя вечная любовь, моя пара, — младший восторженно засматривается на всполохи золота, стоит речи зайти от еретике. Он никогда не сомневался, что эти двое любят друг друга: искренне и бездумно. Добровольно горят в огне чувств, оставаясь при этом настолько идеальными, что иногда юноша сомневается, действительно ли пара реальна. Они причиняют друг другу боль, но для сохранения этого пламени без колебания причиняют ее другим. Даниэль никогда не боится проливать кровь, если это для еретика. Джихун же ни разу не испугался предать, когда видел опасность для оборотня. Младший восхищается этими отношениями и постоянно мечтает о таких же: и в любви, и ненависти; в горести и радости; в жизни и после смерти. — Твоя пара также будет тебя манить сладостью. Рядом с ней будет легче дышать, точно другим воздухом. Знаешь за что еще мы должны сказать спасибо Ёсану? Оборотни– единственная раса, находящая свою пару в девяти случаях из десяти. Другим требуется время и усилия, чтобы распознать свою любовь, нас же ведут инстинкты. Еретики вообще не имеют возможности отыскать пару, лишь стать чьей-то. — Но что делать, если моя пара не хочет быть с мной? Как вообще понять, что это она? — слова блондина воспринимаются как божественное откровение, от чего Минги боится пропустить хотя бы слово. Он предельно четко помнит свои чувства на берегу реки в тот день. Приторно-сладкий аромат цветов в мгновение застрявший в легких шелковистыми лепестками. Кажется, он до сих пор ощущает покачивания бутонов в груди. Сердце вновь берет низкий старт и громогласным набатом стучит в ушах. Он мечтает вновь ощутить эйфорию близости и ради этого он готов пойти на все. — Иногда я жалею, что ты рос не в стае, иначе ты бы знал такие детские истины. Вероятно братья все же были правы, критикуя мои методы воспитания, — они синхронно поворачивают голову к замку и возводят глаза в одному из витражных окон. В отражении цветного стекла, никто из них не смог бы рассмотреть притаившегося еретика, внимательного следящего за разговором. Но они знают. Братья всегда были такими: странная ненавязчивая забота, когда ты не всегда понимаешь — тебя поддерживают или насмехаются над тобой. — Ты поймешь, что это твой человек сразу. Все в нем будет говорить тебе об этом. Его голос, глаза, поведение, запах. Буквально каждая черта будет казаться тебе идеальной, именно такой, какой ты всегда себе представлял. Многие ребята в твоем возрасте мечтают о своей паре и гадают, как именно она будет выглядеть, — у младшего перед глазами мир размывается и сосредотачивается лишь на призрачном образе будущего возлюбленного. Минги уверен, что он несомненно будет красив и добр. У него будет мягкая улыбка и звонкий смех. Оборотень будет заслушиваться им, точно прекрасной мелодией. В голове мелькает сотня мелочей, которые он хотел бы увидеть в своей паре, и непоколебимая уверенность, что даже если их не будет — ничего страшного.Минги примет ее со всеми недостатками и грехами.
— Вопрос схождения очень сложный. Если пара не захочет с тобой быть — заставь. Унижайся, моли, ползай на коленях. Можешь даже украсть и запереть где-то. Спроси у Сангюна, однажды я выкрал Джихуна прямо под носом Ёсана и не выпускал неделю, правда мне потом досталось от него, но сам факт! — рыжий насмешливо фыркает несколько раз и срывается на громкий хохот. Совершенно не беспокоится, что ему влетит за насмешку, старший и сам смеется не менее громко, лучезарно улыбаясь, ярче солнца. — Не бойся обманывать или предавать других ради своей пары, будь готов даже умереть за нее, — веселость все еще звенит в его голосе, но переплетаясь с важностью слов приобретает странный оттенок. Он вынуждает младшего глаза широко открыть и немигающе следить за каждым движением страшего, — Это благословение и проклятие. Встретив ее однажды, этот образ будет преследовать тебя всю жизнь. Есть причина, почему молодняк живет в стае и не имеет права уйти оттуда — ты будешь терять контроль каждое полнолуние после встречи с парой. Капля за каплей твое сознание будет уходить за грань и в конце зверь поглотит тебя. У этого есть только два варинта, но каждый с одинаково плачевным исходом. Либо умирает пара, либо ты. Но в каждом из них ты умрешь — сойдешь с ума или же станешь зверем, — страх липкими щупальцами оплетается вокруг шеи, а воспоминания о мимолетной встрече сотнями иголок впиваются в кожу. Минги лишь вскользь допускает мысль рассказать о неоформленном образе и сладком аромате. Но горло перехватывает спазм, и некая мерзопакостная тварь водит кривыми когтями по сердцу — требует молчать. И он решает молчать, позволяет себе лишь один вопрос задать, сглатывая вязкую слюну: — Ты сказал, что нам подарили свободу, но разве мы не рабы своей природы? — Проклятие не должно быть благословением.***
Дни медленно скользят приятной заботой по коже, но морозные клейма больше не стекают прощением с рук. Напротив, стремительно замерзают и ледяными иголками впиваются в кожу. Сонхва со злостью следит за снежинками, слетающими с пальцев, и мрачнеет. Он хотел считать их драгоценностью, но растущая день ото дня пустота внутри клеймом проклятия жжет тело. Он сотворил нечто ужасное с собой, и даже не имеет представления, как это исправить. Хотелось смеяться от собственной беспомощности, вязким комом собирающейся под языком. Сонхва не произносит ни звука, лишь судорожно выдыхает, обхватывая себя руками. Ему не холодно, давно не холодно — мерзкая мешанина чувств инеем покрылась, ежедневно пожираемая пустотой внутри. Берет стакан в руки, который сразу же одевает кружевную шаль изморози, и пристально разглядывает. Чувствует в изящных переплетениях отголоски чего-то родного и старается не завыть в голос. Для кого-то безысходность, — черная дыра без конца, — для него же это причудливое плетение морозных узоров и танцующие снежинки на ладони. Оно слепит белизной неизбежности, отчего слезы непрошеными гостями появляются в уголках глаз. Травит гниющей действительностью, где он не способен даже простейшее заклинание сотворить. Вынуждает терять воздух от ядовитого смеха, дробящего легкие. Ему бы благодарным быть Вселенной за лучшую маскировку, только истерика обвивается вокруг шеи крепкой петлей и задушенными всхлипами скребет горло. По стакану вьются змейками трещины, отзеркаливают его эмоциональное состояние. Пальцы впиваются в волосы, в которых седые пряди играют в прятки, точно так же, как отчаяние впивается кривыми когтями в его сердце. Сонхва тяжело дышать, позорное желание расплакаться затмевает разум и перед глазами немного плывет. Стакан со звоном разбивается об пол и будит младшего, сладко сопящего в постели колдуна. Чонхо трет заспанные глаза и тепло улыбается старшему, отчего у того в груди щемит. Блондин выглядит до трогательного нежно в его футболке, проснувшийся в его постели. Лунный свет игриво скользит по светлым прядям, спускается по карамельной коже и теряется в постельном белье. Сонхва не желает проводить аналогии, но неизменно думает об этом и пристыженно отводит взгляд. Он не дает мысли оформиться, давит ее на корню, пачкает темнотой предыдущего решения — не признается в том, что скучает. Блондин бесшумно подходит ближе и мягко проверяет его ладони на наличие ран. Глаза еще толком открыть не может и часто зевает, но все равно не уходит. Влюбленно прослеживает путь белых узоров, колдун же приступ отвращения к себе давит. Переплетает их пальцы, согревает ледяную кожу и любуется удивительным контрастом. Восхищение тем, что для него проклятию подобно, злостью гудит под сердцем. Сонхва ненавидит этот блеск в глазах младшего и трепетное отношение к причудливым отметинам на коже. Еще больше он терпеть не может замечать зачарованные амулеты и обереги, вечно лезущие на глаза. Еще больше он презирает лишь то, что несмотря на все его действия — чужая чистота все так же слепит глаза и сияющим ореолом дребезжит за спиной. Старший переводит взгляд на Чонхо и вновь пытается намеки на грех найти, всматривается слишком пристально, смущая блондина. Но в который раз ничего не отыскав, недовольно откидывается назад, не разрывая ладоней. Младшего по инерции тянет за ним и Чонхо неловко нависает сверху. Пытается удержаться на весу, чтобы не упасть, но все равно позорно падает, сталкиваясь лбами. Ему бы глаза отвести и быстро подняться, свести все к шутке, но он только и может тонуть в холоде обмерзшей меди. Воздух резко электризуется и становится вязким, и парень тяжело втягивает его, забывая выдыхать. Каждый нерв натянут до предела, и он в нетерпеливо подрагивает в ожидании действий колдуна. Он хочет дотронуться, пальцы сводит от желания ладони разорвать и проследить путь вены на шее. Не двигается, завороженно смотрит лишь в глаза напротив, от взгляда которых футболка на нем кажется лишь иллюзией. Блондин щеку закусывает изнутри, сдерживает рвущиеся наружу просьбы и выдохи, но казалось, что Сонхва и не нужно было слышать. Колдун насмешливо тянет уголки губ вверх и обнимает младшего за талию, полностью усаживая парня на свои колени. Чонхо тихо пищит и давится смущением, — уж после того дня в подсобке он не должен смущаться, — боится пошевелиться лишний раз. Дрожащими руками цепляется за обнаженные плечи, хотя не падает совершенно, и старается не задыхаться. Получается из рук вон плохо. Дышать, когда руки старшего нагло пробираются под ткань футболки и холодят кожу — неимоверно трудно. Еще тяжелее оставаться в сознании и не пьянеть от близости голой кожи, от ощущения чужого дыхания на своей и осознания на чем он может сидеть. Последнее добивало сильнее всего и сводило с ума. Перед глазами все расплывалось от желания, скручивающегося внизу живота и дрожащего на кончиках пальцев. Он губы боится разомкнуть или двинуться ближе — загнанной добычей смотрит своей погибели в глаза. Колдуну доставляло особое удовольствие наблюдать, как младшего разрывало от желания. Особенно было приятно наблюдать, как он пытается решиться попросить или сделать шаг первым самому, но в итоге жалобно поглядывает на него. Эта невинность, переплетающаяся с похотью, кружит голову, а ощущение власти над кем-то дурманит сознание. Желание испортить затмевает разум, перебивает все мысли и застывает на губах жестокой усмешкой. Сонхва притягивает блондина ближе, так, что может почувствовать его дрожь в полной мере. Отнимает чужие руки и медленно скользит ими по собственному телу, заставляя Чонхо громко со свистом выдохнуть. Морозные отметины покрывали каждый участок кожи Пака, и беспощадно холодили кожу прикасающихся ладоней, отчего юноша старается не стонать. Контраст температур бил по выдержке и казался мучительной пыткой. Он даже думал, что только от этого можно кончить, позорно выстанывая имя старшего в конце. Сонхва же преследовал далеко другую цель и, выгнув бровь, отпускает руки младшего в районе паха. Намек слишком прозрачный, чтобы блондин его не понял. Чонхо краской заливается и испуганно смотрит на колдуна, словно тот сейчас засмеется и скажет, что это штука. Но в глазах шатена был лишь неподдельный интерес — сможет или нет? Казалось, это было забавой, и младший легко может отказаться, но что-то ему подсказывало о том, что это проверка. Не пройди он — Сонхва исчезнет словно призрак. Дрожащими руками гладит пах и шумно вздыхает. Пробное движение приносит приятные ощущения и он повторяет его еще раз, робко усиливая давление. Участившееся дыхание бариста становится ему наградой и он даже решается свободной рукой проследить очертания ребер. Едва слышный стон оседает между ними желанием и, закусив губу, Чонхо решает залезть под резинку брюк. Касаться чужого пениса для него было странным и определенно новым опытом, но настолько невероятным, что он сам стонет. Обхватывает и проводит несколько раз, ориентируясь на сбитое дыхание и стоны старшего, вырывающиеся из груди. Чонхо не знает как мастурбировать кому-то, но отчаянно старается, будто сможет таким образом оставить отпечаток на старшем. Ногтями легко царапает грудь и и живот, продолжая второй рукой двигать вверх-вниз. По наитию действует и несильно сжимает головку, вынуждая Сонхва глухо рыкнуть. Блондин от этого звука чувствует небывалый восторг и периодически повторяет подобное действие, жадно глотая чужую реакцию. Ему до дрожи хотелось поцеловать шатена, зарываться руками в мягкие пряди, но отказать себе в удовольствии слушать мелодичные стоны — не может. Подсаживается на них, как на наркотик, и с удивлением ощущает, что сам скоро кончит. Усиливает темп и глотает очередной стон старшего, притягивая его в поцелуй. Сперма неприятно стягивает кожу — своя и чужая, а слабость иголочками протыкает тело. Пара шумно переводит дыхание и Сонхва прячет довольную ухмылку, ласково целуя младшего в висок.Капля за каплей — он испачкает его без остатка.
***
Присутствие Чонхо странным образом приводит мысли в порядок. Каждый взгляд на него отрезвляет, и гниющая действительность уже не душит так сильно. Губительная схожесть с охотником, раньше фатальной кажущаяся, сейчас ушатом ледяной воды на голову рассеивает пелену истерики. Эта идентичность напоминает о шрамах, уничтожающих душу. Тех ранах, которые не заживут никогда и будут кровоточить до конца жизни. Он жизни отбирал и руки пачкал в чужой крови. Собственную магию изничтожил, предав себя и отрезав путь назад. Клейма греха и проступков сверкают на коже морозными узорами, зияющей пустотой чувствуются в груди и шаткими конструкциями истин дрожат на ветру. В нем не осталось ничего, и у него не осталось ничего — одни лишь воспоминания о былом, да трепетная надежда вновь вернутся к близким. Сонхва не верит, что после всей той лжи, старательно вшиваемой в броню, он сможет вновь быть рядом с друзьями. После всех поступков и мыслей, после едкого желания перестать быть жертвой — может ли он претендовать на кусочек счастья? Юнхо хотел счастья, но разве он его получил? Друг жаждал любви, но в итоге был разрушен ей. Сколько ему пришлось сделать для того, чтобы предать их? Как часто он молчаливо молил о помощи, пусть даже и не думал о ней? Сонхва должен быть благодарен за лучшую маскировку судьбе: без магии — не значит мертв. Но если он будет совершать ошибки, то рискует таким стать. Взгляд сам собой цепляется за младшего, вытащившего его на прогулку, и ядовитый смех разрывает легкие. Одно существование этого парня переворачивало все с трудом выстроенные конструкции эмоций, от чего те вновь некрасивой мешаниной оседали на ребрах. Он давно не знает — смеяться ему или плакать. Следуя за плетением заклинания, он спасение ожидал получить, но в очередной раз насмешку в лицо принял. Смех скрипит на зубах горечью, и колдун даже не понимает почему смеется. Просто слова младшего о том, что смех отгоняет проблемы переплетается с сотней отвратительных мыслей, оказывающихся крепче алмазов. Он разделил образ самого дорогого человека и принял решение уничтожить его. По незнанию лишил себя сил, превратившись в настоящего призрака, с беспрестанно расцветающими снежинками на ладонях. Сонхва жизнь оставил позади, испугавшись за остатки своей звезды, поэтому причудливые узоры — не клейма, а благословение. Шатен несколько дней думает о том, что лишился сил и вероятно стал неким подобием отклонения. Изучает белые отметины на коже и старается узнать, каковы же его способности теперь. Ему бы забыть об этом вероятно и, бросив все, вернутся на родину, но он скрепя зубы улыбается Чонхо и предпринимает очередную попытку испачкать. Извращенное удовольствие видеть подчинение младшего помогает принять собственную беспомощность. И все же, было кое-что, беспокоящее его и вынуждающее присматриваться к блондину, когда он не видит. Он все еще помнит тот день и магию, творимую юношей, отчетливо держит в голове. Он не сотворил заклинание сам, а использовал браслет, напитанный силой. Сонхва не встречал такого раньше, но с историей своего народа знаком прекрасно и все указывало на одно — отклонение. Открытие очередной порцией едкого смеха клубится в груди и расцвета злой усмешки на губах. Это было в высшей степени забавно, как жизнь смеялась не только над ним, но и над окружающими. Подумать только, двойник охотника на ведьм — ведьма! Мысли об участии в дешевой традикомедии с противным лязгом выцарапываются на подкорке сознания. Мешаются с желанием принести покой своей изодранной душе и отыграться на том, кто как капля воды похож на заклятого врага. Действительно, просто убить мальчишку лишь только на время притупит выкручивающую боль. Сделать же младшего зависимым от себя выглядит, как идеальная награда и венец его испорченности.»…все твои слова — ложь и цена им грош!»
Чужая фраза никогда не исчезала, напротив, вросла в него и меняла отношение к ним с каждым прожитым днем. И если начиналось все с прогорклой вины, то теперь медленно становится навязчивым желанием соответствовать. Именно блондин ему в этом поможет. Младший оборачивается на шатена, будто чувствует, что мысли того кружат вокруг него и сразу же отворачивается. Ему не хочется быть вновь пойманным на рассматривании старшего сегодня. Тяжелые мысли гудели в голове, будто пчелы, и мешали сосредоточиться. Все валилось из рук, а слова посетителей пролетали мимо ушей. Он просто не мог контролировать бешеный поток догадок и предложений. Неопределенность точила быстрее воды и сводила с ума лучшего всякого опиума. Ему одновременно хотелось покончить с ней и в то же время лютый страх лишится всего отравлял кровь. Старший столь искусно показывает любовь, когда Чонхо жалкий новичок, отчаянно желающий верить каждому его слову. Он не умеет играть в любовь, не знает как это делать и от того боится потерять. Для него каждый чужой взгляд — откровение, каждое слово — заповедь. Ему все еще хотелось верить: ласковым словам, насмешливым улыбкам и морозным узорам по коже. Он все еще желает верить Сонхва и своим чувствам. Только неопределенность давит на спину, а неуверенность в себе глумливо ставит подножки — он падает в пучину страха и опасений. За этот месяц они сблизились так, как Чонхо не был близок ни с кем. И не всегда в их встречах были только разговоры. Блондин задыхается от смущения, вспоминая вчерашний вечер, и непреодолимое желание вновь оказаться в крепких объятьях дрожит на кончиках пальцев. Чонхо нравится шатен, так сильно, что ради него он готов быть брошенным котенком и добровольно лететь на огонь глупым мотыльком. Он лишь тайны чужие узнать мечтал, а в итоге влюбился безбожно. И он боится даже подумать о том, что старший оставит его. Он всеми силами, правдами и неправдами должен добиться того, чтобы в груди Сонхва буйно цвело столь яркое чувство, как и у него. Такое же горячее и всеобъемлющее, сводящее с ума, и способное излечить в мгновение ока. Каждый вдох отбивается от внутренностей надеждой, выдох же рассеивается неясностью статуса. Чонхо слишком боится потерять то хрупкое и прекрасное чувство, что у них есть. До дрожи в коленях тревожится, что больше не сможет играться с миндальными прядями и целовать редкие белоснежные пряди. Пугается даже от мысли, что лишится возможности греть в своих всегда холодные ладони шатена и смеясь, называть его щеночком за холодный нос. Беспокоится от представления реальности, где Сонхва не целует вовсе и уходит, даже не попросив спеть ему что-нибудь. Все это настолько страшит его, что в очередной раз поднос выскальзывает из рук, и посуда с жутким звоном разбивается об пол. Этот звук эхом отдается в ушах и беспокойным лицом старшего встает перед глазами. Он даже не слышит, что ему говорят — в голове трещащим звоном стоит картина, где он остается один. Без Сонхва. Наедине со своим проклятием в виде магии и съедающим изнутри одиночеством. В глазах сами собой собираются слезы и прочерчивают дорожку на щеках. В кафе не так много людей, но каждый замирает, когда соленые капли начинают сверкать в полуденном свете. Все.Кроме одного.
Еретик дружелюбно протягивает платок официанту и мягко улыбается. Посылает разряды магии, когда они соприкасаются кожей и пододвигает кружку чая с мятой. И не только с ней, но легко принимающему напиток блондину он не говорит об этом. Сонхва кидает на посетителя пристальный взгляд, переполненный недоверия, но быстро успокаивается, переведя его на младшего. Тот редко всхлипывает, но больше не плачет и отчего-то это небывалым облегчением крутится в груди. Кивает посетителю в знак благодарности и прибирается, решая не трогать Чонхо до конца смены. — Судя по поведению твоего парня, вы не поссорились, так почему ты плачешь, ребенок? — с ласковой улыбкой спрашивает Ёсан, медленно очерчивая круги пальцев в воздухе. Чонхо и невдомек, что он зелье пьет и под дудку чужой магии играет. На секунду он думает, что не стоит этого делать, но добрая улыбка и полное отсутствие неприязни к нему жестоко хоронят эту мысль. Шатен точно не был местным, иначе не позволил бы сесть за свой стол. Так же мужчина был сказочно красив, словно ангел во плоти, а у кого, как не ангелов просить совета и помощи? Чонхо, в любом случае, нечего терять, кроме любви бариста, и он решается. — Я боюсь спросить встречаемся ли мы. Я боюсь его потерять, я буквально не выживу, если он откажет мне. Но неопределенностью пугает меня так же сильно. Он не отказал в поцелуе, но мне все еще кажется, что я котенок, которого он выбросит при первой же ошибке. Сонхва невероятный, он может только одной улыбкой успокоить меня и ему нравится мое пение. И ему совершенно плевать на отношение местных ко мне. Он сказал, что я не должен винить себя в том. В нем столько загадок и тайн, мне так хочется, чтобы он мне каждую поведал. Не самому узнать, как раньше, теперь я хочу чтобы он сам рассказал. Доверился мне, принял меня…полюбил меня, — блондин пораженно заканчивает свою мысль, стремительно осознавая свое сокровенное желание. Его не столько страшила неясность, сколько мысль о том, что Сонхва его не полюбит. Не даст ему возможность влюбить в себя и стать частью его жизни. Оставит как котенка, каким он себя ощущает, и навсегда покинет его жизнь. Чонхо не может этого допустить. Он больше не желает только тайны чужие разгадать, его более не интересует спрятанное за ними сокровище. Блондин желает старшего. Всего. — Ты любишь его, — тихонько роняет еретик, останавливая движение руки. Восторженно рассматривает парня перед собой и едва сдерживает предвкушающую улыбку. Этот ребенок, его желания — они яростно горели в глубине глаз и вибрациями силы дрожали в воздухе. — Да, и за ним я пойду куда угодно, — чужие эмоции бьются через край и Ёсану даже не нужно колдовать, чтобы увидеть ярко цветущее чувство, оплетающее юное сердце.Певчая птица поймана. Теперь ему осталось лишь схватить призрака.