Лица

      Домой к Сэнфорду ехали в молчании. Перед глазами рябили красно-жёлтые отблески вездесущих огней: Санс отстранённо глядел в окно на сопутствующий им поток машин и смазанные однотипные пейзажи снежных улиц в попытке отвлечься. Тишина давила на голову, распирала черепную коробку изнутри, словно в этот миг была чем-то материальным. В ней давно потонули мысли, или их попросту не было?       Зато с ним было нечто другое, страшнее навязчивого внутреннего голоса и осознания произошедшего. Фантомное ощущение использованной магии до сих пор грело кости, остаточное тепло скользило по рукам, вниз, колкими потоками, отдаваясь в кончиках пальцев. Санс нервно несколько раз сжал кулаки, пытаясь унять крупную дрожь, но без толку. Волнение кружило пустую голову, сводило с ума, вынуждая монстра перебирать руками при хаотично приходящем желании вцепиться ими во что-то, в кого-то, снова пустить по ним знакомую силу, только бы продлить этот безумный миг, это пьянящее чувство всемогущества. Вседозволенности.       Санс судорожно сжал челюсти до скрипа, до боли, чувствуя, как под давлением собственного помешательства снова начинает терять контроль. Белые зрачки лихорадочно бегали, мелко подрагивали, что, наверное, заметить в темноте салона было сложно, однако Дэвид попеременно бросал странные тяжёлые взгляды в зеркало заднего вида, когда думал, что Санс его не видит, и монстр не мог представить, что сейчас у человека на уме. Лицо его выражало удивительную для этой беспокойной ночи бесстрастность, и даже ритм сердца не выдавал намёка на тревогу.       — Ты боишься? — вдруг спросил Дэв впервые за всё время пути. Нарушивший продолжительную тишину вопрос прозвучал непонятно и неуместно, а потому до Санса дошёл не сразу. Монстр несколько секунд вдумывался в него, осмысляя, чтобы, поняв суть, резко мотнуть головой. Нет, страха он не чувствовал, радости, впрочем, тоже. Его трясло, потому что неразумно расходованная им магия до сих пор бесновалась. Энергия, что не нашла выхода в его яростном порыве, требовала освобождения, и скелет никак не мог взять себя в руки, утихомирить бунтующее естество.       — Всё равно на, вот, — проговорил тот неизменно ровным тоном, не отвлекаясь от дороги, — держи. А то ты совсем плохо выглядишь.       Дэвид перекинул руку за сиденье; рядом с монстром что-то негромко стукнулось, перекатилось со звучным шорохом. Санс поднял взгляд: пластиковая банка.       — Что это? — бестолково уточнил скелет, забирая предложенную вещь.       Ему было откровенно всё равно, что Дэв решил ему подсунуть, но знать мотив такого странно-любезного жеста хотелось.       Человек мялся, должно быть, подбирая слова, и проговорил почему-то — показалось Сансу — нерешительно:       — С-седативное.       Его секундная заминка возродила в голове пустые подозрения. Повторял ли он за кем-то, не привыкший выражаться подобным образом? Лгал ли, пытаясь скрыть содержимое лишённого этикетки белого пузырька?       Сэнфорд безынтересно потряс кистью, вслушиваясь, как в такт шуршит внушительное по объёму содержимое банки. Чтобы это ни было на самом деле, вряд ли оно могло нанести ему существенного вреда, равно как и принести пользу. Однако монстр всё равно снял крышку, всматриваясь в идеально круглую форму, лишённую изъянов целостную оболочку таблеток, чтобы следом проглотить одну — горькую, гладкую. И ещё. Третья точно не будет лишней. В голове не укладывалось то, что произошло, то, что он опять позволил этому случиться, и монстр был готов уповать на что угодно, даже на горсть не действующих на него таблеток, если они давали мизерный шанс, наконец, успокоиться.       От дома его отделяли какие-то жалкие сотни метров, а от нормального существования — настоящее помешательство. На его грани Санс балансировал упорно и долго, а в последнее время норовил её вот-вот перейти, и если перед Дэвидом скрыть своё состояние не получилось, то перед братом не выйдет и подавно. Папирус, несмотря на привычку Санса держать всё в секрете, умудрялся каждый раз угадывать его настроения, умудрялся читать его как открытую книгу и едва ли не видел насквозь. Единственное, что спасало монстра от участи быть раскрытым — его способность убеждать. Но сегодня, Сэнфорд был уверен, если он в таком виде явится на порог — младшему брату тут же всё станет известно.       Этого Санс допустить не мог.       — Эй, слышишь! — В поток однотипных мыслей вклинился встревоженный голос Дэвида. — Завязывай, давай! У тебя голова есть, или как?!       Человек потянулся к нему резким движением, выхватывая банку из послушно раскрытых рук. Кажется, он увлёкся. Не заметил, сколько штук успел съесть, не заметил и то, как Дэв припарковал машину у подъезда.       — С тобой всё будет нормально? — недоверчиво поинтересовался тот, когда Сэнфорд вышел на улицу. После тёплого салона авто она встретила его недружелюбно: обрушился порывистый ветер со снежным крошевом, холод неласково огладил кости.       Скелет поёжился, застегивая ветровку, и коротко кивнул, не удостоверившись, видел ли его жест Дэвид. Объясняться с человеком, интересующимся его моральным здоровьем лишь из притворной учтивости, не хотелось. Он захлопнул автомобильную дверь, повёл недовольно хрустнувшими плечами и неспешно двинулся к дому. Только у самой двери он соизволил бросить беглый взгляд наверх, выискивая знакомые окна восьмого этажа, и почувствовал, как тревога отозвалась в нём с непривычной силой.       Свет до сих пор горел.       Внезапно овладевшее им беспокойство сбило с толку. Санс пошарил в карманах в поисках телефона и боязливо взглянул на экран. Время предательски близилось к часу, и Сэнфорд понял, что ему снова придётся юлить. Новых оправданий придумывать уже не хотелось — не было сил, а старое себя изжило. Сколько раз его задерживали? Сколько раз его задержат и впредь?       Громоздкая дверь подъезда поддалась тяжело, точно не желая впускать жильца, и Санс ни за что не вернулся бы, если бы дома его никто не ждал. Если бы не было привязанности, обязательств, потребности. Нужды рано или поздно искать утешения в спокойных объятиях спасительных стен. Потому что Санс привык, он знал: дом всегда гарантировал ему безопасность, защиту от враждебной реальности. И он всякий раз, когда чувство уязвимости особенно обострялось, приходил в него с уверенностью, что здесь его место. Но в последнее время, Санс возвращался с опаской, проверяя, не изменилось ли что-нибудь? Не исчезла ли единственная по-настоящему важная постоянная? Мог ли он по-прежнему называть эти стены своим домом, и был ли по-прежнему среди них тот, к кому он оказался безнадёжно привязан? С кем он чувствовал себя самим собой. Без кого, случись Сэнфорду его потерять, дом станет не нужен, ни прошлый, ни этот, ни десятки других. Без кого эта бетонная коробка насквозь пропитается холодом, покроется плотными слоями пыли и не спасёт его.       Без Папируса монстр своего будущего не видел. Не видел другого смысла жизни, а иной жизни он в принципе никогда и не знал. Не знал покоя, когда брат оставался один, далеко. Не представлял, что всё когда-нибудь изменится. Не думал, что станет настолько зависимым, настолько ослабеет сам по себе. И как бы ему не хотелось привязать к себе брата, как бы стыдно не было признаваться вслух, что без него он не чувствует себя… целостным, силой удерживать Папируса рядом с собой Санс не планировал. Для него роль старшего брата оставалась приоритетной, и обеспечить Папирусу счастье он был готов, даже если это обозначало полностью лишиться этого счастья самому.       В конце концов, из них двоих, только он был виноват в том, что оказался неспособен выжить в одиночку.       Какое-то время скелет держал лифт на первом этаже, изучая себя в отражении его большого грязного зеркала. Он сделал пару глубоких вдохов, хрустнул всегда холодными пальцами. Крупная дрожь перестала бить тело, зрачки сузились, выдавая общее внутреннее напряжение. Ничего необычного или откровенно удручающего Санс за собой не заметил. Разве что взгляд какой-то совсем затравленный. Но стоило монстру чуть вздёрнуть подбородок и оскалиться в невесёлой улыбке, как тень отчаяния бесследно исчезла с его лица.       Сэнфорд про себя отметил, что лучше не стало, но таким… неправдоподобно доброжелательным Папирус видел его уже не раз. Это лицо было ему хорошо известно.       Дверь в квартиру открылась податливо. На кухне горел свет. И безрадостным мыслям о том, что брат сегодня снова не спит, противоречила могильная тишина, словно никого не было дома.       Не желая привлекать к себе лишнее внимание раньше времени, скелет тихо разделся, отставляя промокшие кроссовки в угол. Ботинки Папируса оставили на предусмотрительно расстеленной газете грязные сырые следы. Ещё совсем свежие.       Монстр задумался на долю мгновения, чтобы тут же глухо усмехнуться своей паранойе.       И всё же следом он бегло провёл рукой возле подошвы — сырая. Спрятавшееся за продуваемой ветровкой пальто — тоже. Тёмный материал оставлял на костях неприятную влагу, будил в глубине подсознания подозрения. Вместе с ними живописно вырисовывались странные картины бредовых фантазий, которые Санс поспешил отбросить. Если брат и уходил куда-то ночью, то, наверное, в магазин? В это наивное предположение поверить не получилось, а посему монстр сразу прикинул, насколько однозначный разговор его ждёт.       Крадучись пройдя по коридору, Сэнфорд выглянул на кухню. Папирус читал, бесстрастно глядя в книгу, и его узкие зрачки практически не двигались, словно тот смотрел в одну точку. На появление старшего брата он никак не реагировал.       — Привет, бро, — глотая ком в горле, тихо проговорил монстр, проходя к столу.       На этот раз насильно вырывать Папируса из размышлений не пришлось: он перевёл на него взгляд незамедлительно.       — Что читаешь? — с деланным интересом осведомился скелет, подсознательно понимая, что подобное оттягивание настоящего разговора ничем ему не поможет.       К его немалому удивлению и нешуточному беспокойству младший брат едва заметно пожал плечами. Он прикрыл книгу, не задержав палец на нужной странице, и всерьёз стал изучать обложку. На его лице мелькнуло что-то, похожее на удивление, когда он с нескрываемыми нотками недоумения, словно не верил сам себе, вопросительно протянул:       — Охотники на демонов?..       Пробубнив себе под нос что-то определённо неодобрительное в сторону пресного чтива, Папирус мотнул головой, точно в попытке вытряхнуть из неё всё лишнее, поднялся из-за стола, откладывая книжку подальше в угол и проговорил вместо приветствия, указывая на стул:       — Садись. Хочешь чаю?       Послушно заняв предложенное место, Сэнфорд отрицательно качнул головой. В глотку ничего не лезло. Его до сих пор преследовал тошнотворный привкус горечи таблеток.       Они выждали неловкую паузу, позволяя кухне тонуть в тревожной тишине, а потом с небольшой разницей произнесли:       — Нам надо поговорить.       Начинать диалог после этого заявления, впрочем, никто не спешил. Папирус озаботился завариванием чая, а Санс изучал взглядом кухню, пытаясь подобрать правильные слова. На ум, само собой, ничего не шло. В голове неизменно царила пустота, скелет чувствовал, что эмоционально устал от всего, что с ним происходит. Что он вытворяет, пьянённый азартом, за что себя ненавидит позднее, когда все чувства выгорают разом, оставляя после себя холод опустошения.       Безопасные стены дома, в которых Санс чувствовал себя спокойнее и увереннее, с недавних пор словно ополчились против него, сдавили, отрезали пути отступления, и подобные перемены его нисколько не радовали.       — Ты первый, — уступил Папирус, должно быть, поняв, что старший брат просто так ни за что не заговорит сам.       Сэнфорд хотел последовать совету Рейчел — поговорить о проблемах брата, но как подвести к ним тему, чтобы подобная попытка не выглядела наигранной, откровенно не знал.       — Может, лучше ты? — неловко парировал монстр. К его немалому удивлению и, вместе с тем, облегчению, снова переводить тему Папирус не стал.       Хлопнула как-то гнетуще по столу кружка, когда скелет присел напротив.       — Что ж, — издалека начал тот, складывая руки, — я хочу поговорить о тебе. И о том, что тебе не даёт спать по ночам.       Интонация скелета странно изменилась: дрогнул голос, слова прозвучали сдавленно.       И ужас тотчас заколол в затылке, заструился морозцем по позвоночнику, болезненно неприятно к стопам. Санс крепко сцепил пальцы, нервозно перебирая пястные кости. То, с какой настойчивостью Папирус стремился вытрясти из него душу, обескураживало. То, как ловко у него это уже получалось, вгоняло монстра в панику.       В вопросе поддержки Папирус всегда был деликатен: предлагал свою помощь ненавязчиво, осторожно, точно боялся, что подобными заявлениями может Санса серьёзно обидеть. Против нежданно проявившейся в характере младшего брата настойчивости у Сэнфорда не было ничего: ни желания обороняться, ни шансов. Он не привык давать резкий отпор Папирусу, не привык вступать с ним в конфронтацию.       Смирение пришло быстро, намного быстрее, чем думалось Сансу. Оно обидно шептало в подсознании, что сопротивление бесполезно. Брату всё известно — и очевидные факты на лицо.       — Выходит, ты уже… знаешь, да? — неопределённо спросил монстр, в робкой попытке прощупать почву: как пойдёт разговор. К его несчастью Папирус твёрдо кивнул.       — И как много?       — Всё, что необходимо.       — Тогда я не знаю, что ещё тут обсуждать. Мне нечего тебе сказать.       Скелет напротив, явно неудовлетворённый таким заявлением, шумно постучал пальцем о стол.       — Нет, есть, — поправил он его резче, чем говорил до этого. — Скажи мне, почему?       Санс напрягся. Хоть здравый смысл подсказывал ему, что накалять обстановку глупыми вопросами не стоит, он всё же рискнул уточнить:       — Почему что?       — Почему ты снова начал пить? — Суть вопроса дошла до монстра не сразу, а когда озарение всё же вспыхнуло среди путающихся тревожных мыслей, истеричный смешок вырвался сквозь зубы. Санс поспешил замаскировать его под шумный выдох.       Брат тем временем продолжал, но скелет слушал его поверхностно:       — Я знаю, что у тебя всегда были с этим проблемы. Ты пытался таким образом… — он помедлил, подбирая слова, — отвлечься? Переключиться? И оно тебе не то чтобы помогало. А что теперь? Что изменилось?       Теперь всё перевернулось с ног на голову. Всё увязло в рутине, всё постепенно тонуло. И он в первую очередь.       В одном Папирус был прав — алкоголь никогда не был панацеей от проблем, но он был для них подспорьем. В моменты, когда агрессия срывалась с цепи, когда взгляд застилало кровавое марево ярости, всё выпитое становилось оправданием его безрассудства.       — Ты помнишь, что говорил мне ещё тогда? — с укором осведомился Папирус. — Как пообещал с этим покончить, хотя никто не тянул тебя за язык? Ты пообещал, понимаешь?!       Санс откровенно не помнил ничего, что происходило с ним в последнее время, что уж говорить о событиях в Подземелье. Одни воспоминания словно повторяли друг друга, другие на них накладывались.       — Я не люблю давать обещания, ты же знаешь, — неловко объяснился монстр, понимая, что в этом случае это ни разу не оправдание.       — Потому что ты их никогда не держишь? — мрачно уточнил скелет, и Сэнфорд непроизвольно отвёл взгляд.       — Потому что у меня это не всегда получается…       Толика спокойствия, затесавшаяся в душу, приятно грела, когда монстр обдумывал слова младшего брата. Всё-таки Папирус кое-что выяснил, но информация эта — неизвестно каким образом добытая — не несла особой ценности. Скелет по-прежнему не знал ничего об истинных мотивах старшего брата, не знал о его проблемах, а значит, что бы сейчас Санс не сказал, мог ему поверить. Всегда легко обмануть того, кто безоговорочно тебе доверяет. Сэнфорда эти мысли терзали, совесть временами не давала покоя, но и перед ней он оправдывался в привычном напоминании: это ради их общего блага.       — И в этот раз у тебя тоже не получилось? — Санс услышал в его тоне горькую насмешку. — Что тебе теперь помешало сдержать обещание? Что такого произошло, что ты побоялся сказать об этом мне? Я же твой брат, думаешь, я стал бы тебя осуждать? Как бы ни складывались дела, мы не можем положиться ни на кого, кроме как друг на друга, когда ты уже это поймёшь? — неприкрытая тоска проступила в тоне и тут же усилилась. — Оглянись вокруг, Санс, никого уже не осталось, у нас нет родни. Теперь только мы можем себе помочь, и твои попытки спрятаться от меня, когда я и так изо всех сил стараюсь это сделать, неуместны!       Скелет молчал, раздумывая. Он не сомневался, что альтруистичность брата возьмёт над ним верх, и он загорится идеей от чистого сердца, изведёт всего себя в попытках ему помочь, он бросит на это дело всю свою жизнь, всё своё время, если потребуется, и ради чего? Ради того, чтобы ничего в итоге не решить. Его персональное болото, его ручные демоны — вовсе не те проблемы, что стоили внимания младшего брата. Они, по мнению Сэнфорда, в лучшем случае никогда не должны пересекаться.       С его стороны хорошо, нет, правильно было бы намекнуть Папирусу, что он ценит его попытки помочь, ценит его внимание больше всего на свете, но помощь ему не нужна. И Санс намекнул бы, если бы не знал — бессмысленно. Для младшего брата нет невозможного, он не примет отказа.       Так и не дождавшись ответа от брата, Папирус тем временем беспокойно выпалил:       — Я, кажется, скоро с ума сойду с этой Поверхностью! Жить с людьми оказалось сложно!       — Жизнь вообще сложная, бро, — подметил Санс, ловко вклинившись в его монолог.       Папирус неожиданно серьёзно кивнул и наградил старшего брата странным взглядом — долгим, пристальным, точно что-то выискивающим.       — Верно, — согласился он. — Очень сложная. А знаешь, что делаешь ты? Ты мне её усложняешь. Неужели тебе так трудно хоть раз побыть со мной откровенным? Хоть раз честно сказать, что с тобой происходит, а не заставлять меня выпытывать, будто это какая-то страшная тайна?! Я всего лишь беспокоюсь о тебе. Я вообще в последнее время только и делаю, что беспокоюсь!       Монстр говорил, впрочем, как и всегда, эмоционально и громко, но совершенно беззлобно, и Санс догадался, что младший брат не затаил на него обиды.       Такой нужде выговориться Сэнфорд не удивился. Папирус любил болтать, любил откровенничать, обсуждать всё, что приходило в голову, наверное, едва ли меньше, чем любил слушать. Во всяком случае, так думалось Сансу, потому что сам он активного участия в диалогах никогда не принимал, но вечерами мог долго и монотонно рассказывать ему истории о Поверхности.       Но никогда раньше Папирус не говорил только о нём. Подобного рода внимание не пугало, но обескураживало.       — У меня чувство, будто всё летит в бездну, понимаешь? В Подземелье все кругом только и твердили, что здесь-то мы заживём, здесь всё наладится. Но, нет! Ничего не наладилось! — Скелет экспрессивно махнул руками, едва не задев кружку остывшего чая, к которой он так и не притронулся. — А я ведь тоже верил, что всё будет по-другому, но стало только плохо. Теперь я не могу даже присесть передохнуть, не важно, где я нахожусь — дома или на работе, — меня обязательно ждёт какая-то беда, которую надо немедленно решить, и новые проблемы мне не нужны, поверь, если я и хочу быть в чём-то уверен, так это в тебе. В твоём отношении ко мне.       Я не справляюсь, Санс, и не подумай, что я сейчас тебе жалуюсь, я не хочу, чтобы ты начинал меня жалеть. Я хочу, чтобы ты понял, как теперь мне важна твоя честность, потому что я тебе доверяю. Всегда доверял, и буду доверять, хотя меня не покидает чувство, что этим доверием ты вообще не дорожишь, а просто пользуешься. И знаешь, что самое обидное? Я ничего не могу с этим поделать.       Папирус говорил быстро, в сердцах, и Санс едва успевал улавливать его настроение, беспокойно меняющееся от раздражения к отчаянию.       — Бро, — снова позвал монстр, пытаясь перехватить инициативу, но ему не позволили.       — Нет, не начинай даже, просто послушай! — отрезал Папирус, чуть облокотившись на стол. — Мне сейчас хватает забот, тебе, наверное, тоже. Пожалуйста, Санс, хотя бы раз, если ты не хочешь стараться ради меня, постарайся ради себя. Пообещай себе.       Монстр встрепенулся.       — Я же сказал, что не люблю давать обещания!       С самим собой Санс никогда не был честен.       — Потому что ты никогда их не держишь! — повторил тот, пресекая последующие попытки возразить. — Сделай с этим что-нибудь, постарайся. Пообещай, что перестанешь гулять после работы или хотя бы предупреждай об этом меня, пожалуйста. Я не хочу сидеть каждый раз и гадать, что с тобой может случиться, когда ты не возвращаешься. Я хочу, чтобы хоть что-то здесь было как прежде, чтобы мы… — он замялся, и эта заминка в беспрерывном потоке речи насторожила, — проводили больше времени вместе, но если ты уже нашёл здесь компанию по интересам, так и скажи, я пойму! Только не надо больше вот этих игр, мы взрослые монстры.       Мне просто хочется быть уверенным, что у тебя всё хорошо, хочется быть за тебя счастливым, но пока ничего не выходит. Этот мир для нас чужой, и родным, может быть, никогда и не станет, мне страшно за тебя, страшно, что старые привычки доведут тебя до беды, поэтому надеюсь, что ты ещё не успел наделать глупостей. И я очень надеюсь, что ты всё-таки послушаешь меня. После всего, что ты для меня сделал, я хочу сделать что-то для тебя, даже если тебе не нужна моя поддержка, не лишай меня этой возможности.       Трудно было в полной мере осознать, насколько сильно, оказывается, Папируса волновали проблемы брата. Насколько сильно они его изводили. Раньше он опасался не то что углубляться в эту тему, но и поднимать её, позволяя Сансу, как тот и просил, решать всё самостоятельно.       Влияла ли на него Поверхность, привившая нездоровое чувство ответственности буквально за всё, вплоть до того, что происходило в его окружении? Или это был страх в новых обстоятельствах разобщиться ещё сильнее, усилить всегда имеющее между ними место быть, недоверие? Было ли это болезненное желание удержать под контролем то, что ещё осталось? Что было дорого?       Мысли клубились дымом, путались и распадались, ни за одну из них ухватиться не представлялось возможным. Сегодняшний день его полностью вымотал, не оставил сил на дискуссии. Сосредоточиться было сложно: гул в голове мешал думать, глаза закрывались.       — Прости, — нетвёрдо проговорил монстр, надеясь, что прозвучит достаточно искренне. — Я не думал, что доставляю тебе столько проблем. Буду честен, старший брат из меня получился паршивый…       Костлявая рука ударила по столу тяжело и внезапно. Санс отпрянул.       — Хватит! — с напущенной строгостью потребовал монстр. — Не на эти мысли я пытался тебя навести! Ты отличный старший брат! Может быть, ты не совсем понимаешь, что делаешь. — Тут он запнулся, и тут же удивлённо воскликнул. — Поверить не могу, что я говорю тебе это! Ты никогда не позволял мне лезть в твои дела и посмотри, до чего это довело! Может быть, пора что-то поменять? Например, позволить любящим тебя монстрам помочь тебе?..       Папирус закончил свою речь тихо, и от Сэнфорда не укрылась возникшая в его движениях скованность. Он определённо хотел сказать что-то ещё, но не сказал, и эти застрявшие в горле слова, очевидно, сбили ему весь настрой.       Монстр вздохнул как-то совсем уж тяжко, словно на большее не осталось сил, сел обратно на место, с которого успел вскочить, и уставился на стол, точно именно в этот момент нашёл на его поверхности что-то необычайно интересное.       — Мне, правда, жаль, что так вышло, — мягко проговорил Санс, понимая, что пламенные речи брата на этой ноте закончились. — Я не должен был от тебя это скрывать. У нас действительно теперь много дел, тебе не стоит так зацикливаться на мне. Я не хочу опять обещать, не хочу тебя обманывать, но я постараюсь сделать всё возможное, чтобы тебе не пришлось беспокоиться.       Сэнфорд не нашёл, что добавить для пущей убедительности: голос предательски дрожал. Скелет неловко коснулся рук брата в слабом жесте успокоения, про себя отмечая, что прикосновение его всегда холодных пальцев наверняка не самое приятное. Папирус отреагировал неоднозначно: монстр почувствовал, как напряглись чужие костяшки, и сам младший брат заметно подобрался. Взгляд его таил безмерную тревогу.       — Хорошо, — очевидно нехотя согласился тот после недолгой паузы. — Постарайся.       В конце разговора была поставлена точка. Ощущение недосказанности осталось, даже усилилось.       Брат не убрал рук, а Сэнфорд — своих. Так и сидели в тишине, робко перебирая пальцы друг друга, и Санс не знал, куда деться от удручающего чувства снедающей изнутри тоски. По времени, когда они были ближе, по времени, когда Санс не чувствовал себя бременем на его шее. Всё, что теперь держало Папируса рядом — это, похоже, чувство вины и страх, что в его отсутствие, со старшим скелетом непременно что-то случится. И омерзительнее всего было признаваться себе, что так и будет, что в одиночку он попросту не найдет в себе желания перестраиваться на новый лад, не найдет в себе сил подстраиваться под новую жизнь.       — Есть ещё что-нибудь, что ты хотел бы мне сказать? — спросил монстр, понимая, что лучшего шанса выпытать всё сокровенное уже не представится.       Папирус странно дёрнул плечом, весь стушевался и пробормотал совсем уж невнятно:       — Н-нет, я думаю… Нет, пока что нет.       — Тогда, можно я спрошу?       Брат кивнул, сосредоточив внимание на старшем монстре.       — Как ты обо мне узнал?       — Ты, правда, хочешь это знать? — В чужом голосе почему-то сквозило разочарование. И Сансу подумалось, что, наверное, будет лучше, если у его младшего брата тоже появится секрет-другой. Каждый имел право на тайну.       — Нет, — отмахнулся Санс, не без неудовольствия отпуская руки брата. — Совершенно не хочу, в конце концов, теперь это вовсе не важно.       Он улыбнулся, как мог, надеясь таким образом придать Папирусу уверенности, но тот не ответил. Смотрел неизменно печально.       — Не стоит так переживать, бро, сейчас же всё хорошо.       — Всё хорошо? — бестолково переспросил тот, словно не расслышал. — Да, наверное. Мне приготовить что-нибудь тебе на завтра?       Мысли о еде его не посещали вовсе, а часы, в сторону которых Сэнфорд стрельнул взглядом, отчаянно намекали, что время на сон неумолимо убывает.       — Нет, ты же знаешь, я не завтракаю. Иди лучше спать.       — А ты?       — Я тоже пойду.       Словно получив нужный ответ, младший брат всё же улыбнулся. Тревога, застывшая в его взгляде, наконец, сменилась спокойствием. Санс был достаточно чуток, чтобы заметить, как сильно Папируса стесняла изменившаяся обстановка.       Видеть младшего брата наконец-то не омрачённым безрадостными думами или новыми тяготами, не справедливо наваливающимися на него одна за другой, Санс был рад. Он уже успел позабыть, что раньше Папирус никогда не хмурился, а теперь не менял недовольного выражения лица практически ежедневно. И то, что его угрюмые настроения успели стать чем-то привычным, заставило Санса задуматься о настоящем — пагубном — влиянии жизни на Поверхности.       Не то чтобы он никогда раньше не размышлял об этом, скорее, старался лишний раз не забивать себе голову. Новые поводы для беспокойства ему были не нужны, хватало иных забот, хватало неразрешённых проблем, произрастающих из далёкого прошлого. Санс уже и не помнил, когда перестал пытаться справиться с ними и пытался ли вообще, как давно он запустил свои беды настолько, что уже не имело смысла бороться. Об этом монстр невольно думал в свободное время и по ночам, поэтому, когда он, немало утомлённый произошедшим сегодня сумасшествием, завалился на кровать, отсутствие тревожно жужжащих мыслей удивило. Обычно от них приходилось избавляться насильно: гнать прочь, погружаясь в исписанные страницы книг, топить в мареве алкоголя и выкуривать зловонным дымом. Его внутренний голос не знал пощады, коря за все грехи, а сегодня он не то неожиданно смолк, не то его не было слышно за шумом разогретой магии.       Та бежала, бесновалась, кипела. Её раззадорили, но так и не дали нормально порезвиться. Санс знал — у него много возможностей, много силы, что всегда искала себе выхода и со временем начала прорываться наружу самостоятельно. Санс знал, что подобными срывами делает хуже не только окружающим, но и себе, и всё равно продолжал из раза в раз дразнить себя, чтобы позже томиться, чувствуя, как желание закончить начатое сводит с ума.       Это, думал монстр, в какой-то степени тоже было мазохизмом.       Вся его жизнь напоминала одно неприлично затянувшееся издевательство, от которого он, впрочем, получал неприличное удовольствие. Желай Санс по настоящему всё изменить, он бы не простил себе подобного безрассудства, он бы нашёл агрессии другой выход, он бы не позволил этим рукам этих прикосновений.       Холодные пальцы вцепились в рёбра, сдавливая до резкой боли, и заскользили по позвоночнику, небрежно цепляясь за остистые отростки. Мелкая волнительная дрожь пробегала по телу, будоража дух, когда Сэнфорд разрозненно хватался за не знавшие иной ласки кости. И воображение в его желании абстрагироваться от одинокой реальности нисколько не помогало. Наивные картины абсурдных сцен то и дело расплывались в сознании, оставляя монстра наедине с чётким пониманием, что эти короткие фаланги, очерчивающие изгибы рёбер, — его. Что эти руки, настойчиво касающиеся его нескромным образом — тоже. Те самые руки, что не шли ни в какое сравнение с теми, о которых он имел наглость мечтать. Те самые руки, что лучше всего помнили чувство бегущей по ним магии. Те самые руки, которые он ни за что уже не отмоет.       Его передёрнуло. Бессильный вопль был заглушён подушкой и потому прозвучал особенно жутко в тишине комнаты.       Багряный туман страшных мыслей стелился по сознанию в напоминании, что его нездоровые желания начали постепенно туго сплетаться друг с другом, и ни одному из них он уже не мог нормально противиться. Мерзавец, самый настоящий, он позволил этому случиться. Потому что сразу не остановился, не задумался, до чего потакание животной ярости может его довести. И не испугался, видимо, как следует, когда грязные мысли липкими змеями впервые заворочались в дурной голове, когда он поверил им, по сей день убеждённый, что лучшего спутника жизни ему не найти. Иначе бы всего этого не было, он бы не принёс с собой в настоящее всю эту мерзость, не стал бы её заложником.       Оглушённый мыслями он не сразу различил тренькающие звуки сообщений. Санс на ощупь попытался найти телефон, задумавшись, кто же мог искать его посреди глухой ночи, и нисколько не удивился, когда увидел, что это был Дэвид. Непредсказуемый человек мог принести ему в равной степени и хорошие, и плохие новости, но сообщения в этот раз были неопределённого характера:       «Ты тут? Дело есть надо обсудить. Встретимся?»       Перечитав их несколько раз, Санс чертыхнулся сквозь зубы, дивясь наглости собеседника, но всё же набрал в ответ сдержанное:       «Мне рано вставать».       Несколько томительных минут прошло, прежде чем в абсолютной тишине раздалось сразу несколько оповещений.       «Тогда завтра. После работы».       «Я занят, Дэв. Скажи уже, что ты хочешь».       Раздражение закипало по мере того, как Санс ждал очередного ответа от Дэвида. Время утекало, а вместе с ним и без того призрачная возможность выспаться. Хорошей идеей было бы бросить телефон, но цепкие костлявые пальцы, вопреки здравым мыслям, не выпускали его из хватки.       Уже пробудившийся интерес не позволял ему так просто закончить разговор.       «Нет это нужно обсудить лично. Серьёзно это очень важно. Завтра буду у тебя».       Дивясь самоуверенности человека, так просто заявившего ему о своём завтрашнем визите, Санс всё-таки отложил телефон, не найдя в себе желания возразить.       И в эту ночь сны ему не виделись.       А рано утром, привыкший уходить намного раньше брата, скелет был озадачен нахождением того на кухне. В последние ночи Папирус, по всей видимости, повадился не спать. Впрочем, усталости, не так давно обрамлявшей его глазницы, тоже не наблюдалось. Про себя Санс отметил, что это добрый знак, и не смог удержаться от просьбы:       — Папс, сделаешь мне кофе?       Оторопевший на миг монстр, вновь пропустивший появление старшего брата на кухне, раздумывал недолго.       — Да, конечно.       Охваченный неожиданно возникшим энтузиазмом, он поспешил набрать воды в чайник и попутно сообщить:       — Кстати, я вчера совсем забыл тебе сказать, что недавно встретился с девчонками. Они звали нас на выходные загород, говорят, устали от этой беготни, а я сказал, что подумаю, но на самом деле просто не хотел оставлять тебя тут одного. Я же знаю, что ты не согласишься. И всё же я не могу решать за тебя, поэтому скажи сразу, ты, правда, не хочешь никуда съездить? А то, может мы…       Санс замешкался, представив дорогу, шум компании, к которой он не смог привыкнуть даже в Подземелье. Подумал, чувствуя, как страх окольцовывает глотку, что один на один с братом вне городской суеты, так ловко державшей их на расстоянии, точно натворит глупостей.       — Н-нет, — растерянно проговорил Сэнфорд, перехватывая протянутую ему кружку с уже готовым кофе. — Я не люблю лишнюю суету. Такие мероприятия точно не для меня, не хочу что-нибудь испортить.       По взгляду Папируса стало понятно, что эти слова его вовсе не огорчили, и всё же затаилось в нём что-то иное, что-то отдалённо знакомое, и монстру на миг показалось, что брат хочет что-то сказать. Возможно, предпринять попытку утешить. Заверить, что Санс, само собой, ошибается, и встреча непременно пройдёт здорово, но он не заверил. Промолчал, отложил книгу и поспешил что-то набрать в телефоне.       — Скажу, что мы никуда не поедем, — предугадав вопрос, объявил тот.       За слух неприятно уцепилось злосчастное «мы», и Санс поспешил возразить:       — Ты не должен оставаться из-за меня. Если хочешь, поезжай. Я не пропаду, сам понимаешь.       Монстр небрежно отмахнулся.       — Я остаюсь не из-за тебя, Санс. В эти выходные я буду работать, мне просто необходимо было точно узнать, хочешь ли ты повидаться с друзьями.       Про себя скелет отметил, что никакими друзьями они ему не приходятся, более того — никогда не приходились. Знакомыми, разве что, и ничего менять в их взаимоотношениях Сэнфорд не планировал. Вслух, разумеется, ни одну из неожиданно стрельнувших в голову мыслей он предпочёл не озвучивать.       Вместо этого Санс предпочёл зацепиться за другие слова.       — Почему ты работаешь в выходные?       — Заменяю кое-кого. Сотрудников у нас мало, вот меня и попросили, — немного помявшись перед ответом, Папирус очевидно солгал. Брату он врать попросту не умел.       Впрочем, его неловкость быстро сменилась воодушевлением.       — Ты же знаешь, Санс, когда в моей помощи кто-нибудь нуждается, я не могу ему отказать!       На его лице возникла жизнерадостная, в кой-то веке, не вымученная улыбка. Он снова источал уверенность, былую решимость, и Санс с трудом сдержался, чтобы не ляпнуть: «Я в тебе нуждаюсь».       Он ведь не смог бы ему отказать? Скелет на миг представил, как бы в таком случае отреагировал брат. Как обрадовался бы, наверное, даже сильнее, и просиял ярче звёзд, чтобы сказать, с присущим ему в такой-то момент волнением, что он его понимает.       Фантазия показалась монстру смехотворной.       Скелет потёр вдруг занывшую переносицу. Надо было немедленно отбросить все бестолковые мысли, так не вовремя полезшие к нему в голову. Бестолковым Сэнфорд считал сам себя, понимая, что на его месте надеяться на нечто подобное до сих пор не только глупо, а ненормально.       — Разумеется, бро, — сдержанно согласился он, чувствуя, как распаляется боль. — Ты же самый лучший.       Словам полагалось приободрить, но похвала, выдавленная через силу, Папируса нисколько не впечатлила.       — Всё ещё болит, да? — беспокойно уточнил он.       — Пройдёт. — Сэнфорд не стал отрицать.       — Нет, не пройдёт, — возразил скелет. — У тебя кровь.       Задумчивый взгляд тут же скользнул на пальцы. В самом деле. Багряные разводы испачкали фаланги.       Папирус глядел на него с неприятной смесью тревоги и жалости, словно на его глазах Санс вот-вот умрёт и рассыплется. Впрочем, от трещин ещё никто не умирал, и такая реакция была лишь следствием пережитых за последние дни тягот.       — Почему она не заживает? — возмущённо проговорил монстр себе под нос. — Ты же часто получал травмы в детстве, а сейчас…       — То было в детстве, — подметил Сэнфорд, наугад стирая кровь с лица. — Как думаешь, это может быть связано с магией?       Её количество — они оба знали — у каждого монстра было конечно. Санс давно стал замечать, что чем старше он становится, тем сложнее управлять своей магией.       Младший брат, протянув ему мокрую тряпку, ответил безо всякой уверенности:       — Не знаю. Даже если и так, я всегда думал, что тебе её не на что тратить, и у тебя полно сил. А она, получается, даже не может справиться с какой-то трещиной. Тебе определённо нужно начать уделять внимание своему здоровью. Кто знает, когда ты решишь в очередной раз удариться о стеллаж, или ещё чего похуже…       — Я бы с радостью, — охотно согласился Санс, — но у меня совсем нет на это времени.       В этот раз он не лгал, не юлил и даже не пытался шутить. Времени действительно не было. Ни в будние дни, ни в выходные, когда свободное время наконец-то появлялось, но уже не было сил ни на что, кроме книг и блаженного двенадцатичасового сна.       В Подземелье ничто не мешало ему бездельничать и получать залуженное послеобеденное время отдыха, когда как человеческий распорядок дня требовал от него быть на ногах с раннего утра и до позднего вечера. Раздумывая вечерами, Сэнфорд не без тоски мысленно соглашался, что отдал бы почти всё на свете, чтобы обернуть время вспять.       — У меня есть. Я постараюсь тебе помочь, — заявил Папирус и сразу же поспешил добавить: — Но только, если ты тоже пойдёшь мне в этом деле навстречу. Это в первую очередь нужно тебе, а не мне, понимаешь?       Сэнфорд проследил за поднявшимся из-за стола монстром и кивнул. Он понимал это лучше, чем ему бы хотелось.       — Отлично, — возвестил тот. — Тогда, держи.       Отвлёкшись на разыгравшуюся боль, Санс не заметил, когда брат успел достать небольшой контейнер. Поднятый, преисполненный недоумения взгляд требовал ответа, и Папирус поспешил объясниться:       — На этот раз у меня было много времени, чтобы тебе приготовить, а у тебя больше нет повода от меня убегать.       Стало почему-то неловко.       — Ну да…       Повисшую тишину никто не спешил прогонять, а Санса она нестерпимо нервировала. Папирус глядел на него со странным любопытством, изредка скользя взглядом по неглубокой борозде шрама, и пусть сам брат ничего не говорил, Сэнфорду чудилось отвращение. Он в который раз пожалел, что не может в любой момент накинуть капюшон и спрятать позорное увечье.       — Спасибо, — быстро проговорил он, и собственный голос показался ему чужим. Всё это было как-то странно, неправильно. Он тушевался, смущённый внезапным вниманием, а потом дыхание неожиданно сбилось, душа заныла под рёбрами: Папирус наградил его лёгким поцелуем в лоб. Быстрым, целомудренным, до монстра даже не сразу дошло случившееся, а когда дошло — озноб прошиб тело. Санс поёжился, однако Папирус, кажется, этого совершенно не заметил. Его вид выражал всю ту же непринуждённость.       Разумеется, ему совсем не о чем волноваться. В этом нет ничего противоестественного: проявлять чувства в кругу семьи — нормально, когда они так не делали? Увы, противоестественно надеяться на большее, а Сэнфорд надеялся и ненавидел себя за эту надежду каждый день.       — Ладно, я пойду, — шумно выдохнул монстр, когда ожидание — не пойми чего — стало невыносимым.       — Уже? Но твой рабочий день…       — Не люблю опаздывать, — бесстыдно соврал скелет, скрываясь в коридоре. Ощущения были непередаваемыми: его душу только что порвали в клочья. Он определённо не в порядке. Давно.       Появившись на работе задолго до начала своего рабочего дня, Сэнфорд бестолково обновлял кружку кофе, прокручивая в голове одни и те же мысли. Ещё дома поднявшийся жар болезненно ударил в голову, и та до сих пор шла кругом.       В рассеянном виде, с полупустой неизвестно какой по счету кружкой в руке его застала Рейчел. Она с удивлением отметила, что он явился подозрительно рано, превратив сие событие в повод для шуток. Монстр её радостного настроя не разделял: девушка болтала, а он сдержанно кивал, лишь изредка отвечая общими фразами для разнообразия.       Санс никогда не думал, а теперь отказывался верить, что столь банальный жест мог выбить его из колеи. Однако Рейчел ближе к обеду всё-таки подметила, что сегодня он выглядит более потерянным, чем обычно. Сэнфорд, напротив, потерянным себя совершенно не ощущал, скорее загнанным в так полюбившейся судьбе конкретный угол.       И когда в конце дня пришёл Дэвид, монстр осознал, что выхода в этот раз из ловушки можно не искать.       — Дэв, я спешу, — честно бросил скелет, столкнувшись с нежелательным человеком в дверях.       — Мы вроде договорились, что я зайду после работы, — напомнил тот, и Сэнфорд хотел было возразить, что ни о чём они не договаривались. Это Дэвид всё решил наперёд.       — Это что-то срочное? Правда, настолько важное, что ты не мог написать мне об этом ещё вчера ночью? — прямо спросил монстр, надеясь как можно скорее покончить с этим разговором. И, если повезёт, с этой «дружбой» тоже. Он намеревался следом напомнить Дэвиду, что у него помимо работы есть ещё семья и свои дела, но человек и так не хотел затягивать.       Начало зимы не могло порадовать ничем новым. Снег и темнота преследовали его с середины осени, а стоять в проулке рядом с магазином, чувствуя, как голову засыпает ледяное крошево, скелету не нравилось.       — Такие вещи надо обсуждать с глазу на глаз, — серьёзно сообщил тот. — Всё же дело такое, личное, и если ты согласишься, надо будет сразу кое-куда съездить.       Санс насторожился. Подозрения родились ещё вчера, а сегодня в нём отозвалось нешуточное волнение.       — Если ты продолжишь тянуть, я точно развернусь и уеду домой. Выкладывай, Дэв, что там у тебя?       И всё-таки говорить человек не спешил. Мялся какое-то время, бегал блестящими в свете фонаря глазами по сторонам, и когда решился, то звучал приглушённо и сбивчиво:       — В общем, идея на самом деле толковая, мне так кажется. Ты же знаешь, что у тебя проблемы… ну, с самоконтролем, да? И ты вроде как не спешишь решать этот вопрос, но не хочешь наживать проблем. — Монстру сразу не понравилось, к чему тот клонит. — Я уже видел, как ты обращаешься с магией, равных тебе вряд ли найдётся. Вот я и подумал, может, тебе стоит воспользоваться таким талантом в другой сфере? Например, честно заработать? Мой знакомый хорошо платит за сотрудничество. Ничего такого, всё по контракту, ты слушаешь его, а он, если что, тебя прикрывает.       Монстр осмыслял его слова медленно. К чему всё шло, Сэнфорд понял сразу, но отказывался верить, что ему действительно предложили.       — Ты, что, хочешь, чтобы я стал сторожевой собакой? — оторопело начал монстр и сорвался на ядовитое рычание. — Посадишь меня на привязь у своего знакомого?       Родная сердцу злость вскипела, и немалых трудов Сансу стоило сдержать в себе сумасшедшее желание обратить магию во что-то физическое. Во что-то острое, раскалённое, режущее.       Отступив на один неловкий шаг, Дэвид выдал свой страх, и скелет фыркнул. Приятель, похоже, действительно проникся. Ему это льстило.       — Ты слушал меня или нет? Какой ещё собакой? — Человек приподнял руки в примирительном жесте. — Ты можешь пойти работать на своих условиях, выскажешь свои пожелания, с ним несложно договориться.       Пальцы нащупали складной нож в кармане ветровки, ловко очертили его плавный контур, и крепко сжали.       — Дэвид. — Он поднял взгляд, и холод голоса вынудил того отпрянуть сильнее. — Дэвид, послушай меня внимательно. Я не собираюсь никого калечить, я не хочу потакать этому дальше.       — Тебе не придётся. Наверное. Это тоже можно уладить, выскажешь ему свои пожелания.       — Я высказываю свои пожелания тебе, Дэв. — Наружу показалась сталь, и скелет поспешил прокрутить лезвие между пальцами. — Не вздумай ещё раз соваться ко мне с подобными делами. Ты понимаешь, что ты мне предлагаешь? И сколько тебе за это платят?       К немалому удивлению монстра — Дэвид агрессию не проявлял. Он недовольно изломил губы, но всё же признался.       — Немного. С тех пор как вы стали здесь законно проживать, многие стараются получить от вашей силы наибольшую выгоду. Люди в этом плане ненадёжнее, слабее, они уже не такие… угрожающие. Ты понимаешь, о чём я. И убери уже чёртов нож.       Санс понимал.       — Давай начистоту, — снисходительно проговорил он, — в большей степени, это нужно тебе, а не мне. У тебя нет других ручных питомцев, которые стали бы сотрудничать с твоим знакомым, поэтому ты решил приплести меня.       — Давай начистоту, — эхом отозвался Дэв. — Мне действительно больше некого привести, но и тебя я сразу не хотел в это впутывать, боялся, что это может быть опасно.       — Не строй из себя благородного, — одёрнул его скелет.       — Я предлагаю тебе выход, который устроил бы обоих!       — Ты предлагаешь выход, который устроил бы тебя.       Они мерились взглядами, и это промедление Санса тревожило. Чужие страх и досада ощущались не так явно, не так колко, как раньше.       — Почему ты так этого боишься? — выдохнул, наконец, Дэвид. — Вчера ты избил целую компанию и не моргнул, а сегодня зачем-то сопротивляешься. На твоём месте я бы и вовсе обеспокоился о своей безопасности, что насчёт тех людей? Думаешь, они просто спустят тебе это с рук? Я же не просто так сказал, что тебя в любом случае прикроют, если ты согласишься работать.       — Значит, ты решил меня шантажировать? — насмешливо уточнил Сэнфорд.       — Нет, я отчаянно взываю к твоему здравомыслию, — саркастично протянул человек, и его железная уверенность, холодные волны которой ощущались предельно отчётливо, привела Санса в чувство.       Осознание пришло быстро и болезненно: за него взялись крепко. Это было плохо, пусть и ожидаемо. Кажется, что-то похожее он уже переживал раньше, когда-то давно, не здесь, но что? Размытые, покрытые пылью времени воспоминания отзывались неохотно, но монстр помнил: нужно было выиграть время. Решить, как быть дальше и покончить с этой историей раз и навсегда, и не важно, что его ждёт потом. В конце концов, это просто люди.       — Ну? Не тяни, Санс. Ты отказываешься, даже не попробовав.       — Я подумаю, — резко бросил скелет, надеясь, что Дэвид не заподозрит подвоха. — Я ещё ничего не решил, понял?       Такое положение дел, впрочем, человека абсолютно устроило.