Лица

      — И что в итоге?       — Всё хорошо.       — А… что ты ему сказал?       — Что должен был.       — А он что?       — То же, что и всегда. Это же Санс.       — Понятно.       Фриск неловко замолчал, уставившись вдаль заснеженных дворов, а Папирус думал. В последнее время он совсем потерял голову. Всё валилось из рук, всё рассыпалось вместе с ним, его жизнь летела в тартарары, и одна разумная мысль безустанно билась в черепной коробке. Что он творит? Что творит? Что творит?!       Чёрт его дёрнул влезть в дела Санса, навязаться ему в помощники, окружить его этой несуразной мишурой — заботой, только, чтобы снова почувствовать себя нужным. Невинные попытки сгладить их отношения обернулись настоящим сумасшествием, и разумные границы, которые Папирус всегда старательно соблюдал, уже успели размыться.       Он позволил себе слабость, решился на глупость — целомудренный поцелуй, и ему следовало бы сразу остановиться, но он этого не сделал. Искушение оказалось слишком велико, а у Великого Папируса не оказалось достаточно самообладания. Он неожиданно стал позволять себе слишком многое в отношении брата. Руки его при каждой же возможности касались чужих плеч в ненавязчивом жесте поддержки. Касались чужих пальцев, пока он ругал брата за то, что тот опять морозит кости. Папирус бесстыдно — перестав одёргивать себя — бросал взгляды пытливые и долгие, если Санс не видел, или когда он демонстративно приходил в ванную к стиральной машине. В этом же не было ничего подозрительного? Они делили дом всю жизнь, а на фоне тёмно-фиолетовой пестрящей геометрическими узорами занавеси лишь отдалённо вырисовывался знакомый силуэт.       И всё же, это было неразумно. Неправильно и очень опасно. Папирус ведь никогда не любил рисковать, так откуда это вдруг взялось?       Продолжая играть с огнём, Папирус всё-таки задумывался, что будет делать, если Санс узнает о его одержимости. Что он скажет, если брат однажды поймает его за руку и не побоится спросить напрямую. Ответы приходить не спешили. Монстр прекрасно — возможно, даже лучше своего старшего брата — знал, что тот никогда так не поступит. Сэнфорд был слишком осторожным, чтобы действовать напрямую, иначе бы ему не потребовалось столько фальшивых лиц.       Понимание этого не спасало Папируса от переживаний. Санс мог молчать и юлить сколько угодно, Папирус же вечно молчать не планировал — рано или поздно ему предстояло признаться, и он день за днём отчаянно подбирал слова, да всё без толку. Быть искренним у него уже давно не получалось, быть искренним с тем, кто старательно всё запутывал и попутно запутывался сам — не хотелось из принципа.       Эти мысли ему не нравились, а осознание, что его нужда разыгрывать перед другими прежнего себя — такая же маска, нешуточно напугало. Он уже и не помнил, в какой день этот спектакль начался. Что, если ещё в Подземелье? Никто не мог сказать ему точно, а Папирус до ужаса боялся узнать ответ. Его личность, казалось, уже успела развалиться на маленькие кусочки — остался набор образов, в которые ему временами приходилось входить. Не ради других, так ради их с братом общего блага.       Озарение пришло отнюдь не милосердно, оно безжалостно обрушилось на него ушатом ледяной воды.       Убедить старых знакомых в том, что ничего не изменилось, у Папируса не вышло: девушки списывали всё на стресс, Санс показательно во всём винил себя, но, по-видимому, совсем не чувствовал себя виноватым. А Фриск, пристально изучая скелета в своей странной и, надо признать, жутковатой манере, беспокойно отмечал, что когда они встретились, он запомнил его другим, а теперь его едва можно было отличить от брата.       На вопросы Папируса о том, что плохого в схожести с Сансом, мальчишка с немалой долей смущения отвечал, что всегда его сторонился. Было в нём за его не улыбкой — оскалом и демонстрируемой всем беспечностью, что-то страшное. То, что, по мнению Фриск, тот прятал старательнее, чем пытался разыгрывать перед ним друга все те годы в Подземелье.       «Без обид, Папс, но твой брат не монстр, он — чудовище. Я за тебя волнуюсь», — разоткровенничался как-то Фриск, и Папирус не нашёл, что ответить.       На правду не обижаются.       — Значит, на этом, типа, всё? — в тишине снежной улицы вдруг заговорил человек, вынудив скелета отвлечься от размышлений.       — Что?       — Говорю, на этом наше расследование заканчивается? — Парень неопределённо развёл руками. — Ты вроде выяснил, что хотел, вы поговорили. Или ты думаешь, что там может быть что-то ещё?       — А что? Ты не хочешь прекращать? — полюбопытствовал монстр.       — Нет, боже… — Ответ вырвался с нервным смешком. — Я, наоборот, надеялся покончить с этим с первого раза. Мне вообще повезло, что Санс меня не заметил. Я специально долго там не тёрся, от греха подальше, как его увидел — сразу к тебе. Просто если мы реально решим продолжить, второй раз уже может не повезти, а с таким подходом многого не выведать. Ты же сам знаешь, он…       — Чувствует чужое присутствие.       — Да. — Фриск тут же помрачнел, кивнув. Он был готов помогать Папирусу, потому что искреннее сочувствовал ему — Санс был далеко не подарком. Личной же симпатии к старшему монстру он, откровенно говоря, не питал.       Они затеяли странную игру, об участии в которой монстр пожалел довольно скоро. Папирус полагал, что Санс был куда прозорливее и вполне мог позволить им за собой проследить.       — Честно говоря, не знаю, — растерянно отозвался Папирус, ещё раз всё обдумав. Сходу сдаваться было как-то странно, но смысла участвовать в подобных вылазках он также не видел. — В том-то и дело, что я выяснил, что хотел. После всех этих разговоров, после того, как мы, вроде, пришли к компромиссу, если я продолжу следить за ним, то только лишний раз покажу своё недоверие. Я не хочу спугнуть его таким образом. Тем более, когда есть шанс, что всё наладится.       — Сколько таких шансов уже было? — резонно подметил Фриск, и всё же, многое теперь было иначе. — Я понимаю, что ты до последнего будешь верить в него, но, по-моему, мозгоправительные беседы на него не действуют. Ты же сам это сказал.       — На него никогда ничего не действовало и ничего уже не подействует. — Монстр поднял на того раздосадованный взгляд. — Он всегда был себе на уме, значит, он должен сам для себя решить, как быть дальше. Что ему важнее. Наверное, глупо говорить это теперь, но я не хочу лезть в его жизнь. — На это заявление Фриск выразительно вскинул брови. — Есть вещи, которые не касаются окружающих, не касаются, например, меня. Я решил проследить за ним вовсе не потому, что мне важно знать все его тайны, а потому что я боялся, что здесь он мог вляпаться во что-то новое, но теперь вижу, что его привычки не меняются вообще.       Мне интересно, что Санс теперь будет делать. Если решит снова мне врать, я это замечу, не беспокойся. Но лишний раз лезть в его дела… не думаю, что это хорошая идея. Я никогда так не поступал, Фриск, я не хочу продолжать, иначе вся эта возня между нами никогда не закончится.       — Ты знаешь, что он будет делать. То же, что и всегда. Это же Санс, — эхом повторил Фриск, и в его тон закрались презрительные нотки.       Монстр решил не утруждать себя очевидным ответом: пожал плечами. Эту мысль он не только допускал, он был в ней практически на сто процентов уверен. Ничего не изменится и, наверное, это будет не самым ужасным исходом.       Признаваться мальчишке в том, что его волнует на самом деле, Папирус не спешил. Негоже тому знать, что, ведомый собственной ревностью, скелет переживал в первую очередь не столько за брата, сколько за себя самого. Когда Фриск сказал, что Санс прозябает в каком-то баре с каким-то человеком, а не водит под руку даму, монстр про себя выдохнул: отлегло от сердца.       С остальным — скелет подумывал — не составит труда справиться. До этого справлялся, они вместе справлялись. Прожили столько лет и не были, говоря откровенно, так уж несчастны.       — Я тебя не понимаю. Ты считаешь, что мы не должны останавливаться, хотя сам признал, что не хотел бы больше связываться с моим братом.       Мальчишка спешно тряхнул головой, и с каштановой чуть вьющейся шевелюры осыпались крупные снежные хлопья.       — Нет, я просто хотел сказать, что если ты решишь следить дальше — ты можешь на меня рассчитывать. На самом деле я не удивлён, что ты отказался от этой затеи, мне так даже спокойнее, но если бы ты согласился, я бы не удивился тоже, понимаешь?       — Почему?       — Вы с ним действительно стали очень похожи, — серьёзно заявил Фриск. — Когда ты пришёл и предложил эту идею, я думал, что ослышался. Но согласился, потому что это было… странно и интересно. — Что ж, он не растерял своего любопытства. — Ты знаешь, я всегда помогал тебе, и буду помогать, если понадобится, несмотря на то, что твой брат мне категорически не нравится.       К чему тот клонит, скелет догадался скоро.       — Ты ведь совсем не хочешь, чтобы я тратил на него свои силы, да?       Вопрос таял в тишине, а Фриск стоял, сумрачно глядя на монстра, словно тот предал его в самый ответственный момент. И кивнул неохотно, не разрывая зрительного контакта, чётко давая понять, что Папирус попал в самую точку.       Ответ прозвучал несколько надломленно:       — Я так не могу, Фриск. Он мой брат.       А только ли брат?       Жестокая — что не было открытием — реальность никак не согласовывалась с его желаниями. Они существовали как параллельные прямые, они никогда не пересекутся и не должны. Это простая аксиома.       Отчего он в таком случае так отчаянно уповал на невозможное, Папирус не знал, но смутно догадывался: его надежды шли наперекор здравому смыслу. Зная правила и понимая всю абсурдность попыток их переврать, монстр отказывался принимать свою заведомо — с точки зрения нормы — проигрышную позицию как должное. Он не привык проигрывать. Это поражение стоило слишком дорого.       Неспособность смиряться и неумение отпускать монстр достоинствами не считал.       — Ладно, — примирительным тоном припечатал Фриск. — Дело твоё. Я больше не нужен?       — Нет, спасибо, что заехал. — Монстр изобразил улыбку. У него это получалось лучше, чем у старшего брата.       — Если что, я на связи. — Парень махнул рукой на прощание. — Пиши, как будут какие-нибудь новости.       Начавшийся день был ещё полон незаконченных дел. Одно из них, впрочем, Папирус не без удовольствия уже выполнил: прогулки по полупустым снежным улицам, сегодня озарённым выглянувшим из-за серого покрывала не расступающихся облаков солнцем, всегда были в радость. Что в Подземелье, что нынче на Поверхности — от охватывающей его ностальгии душа замирала под рёбрами.       Теперь сумки с продуктами стояли на лавочке, следы Фриск исчезали под новым слоем неспешно опадающих снежных хлопьев, а монстр, как всегда сам говорил, проветривал голову, изучая внутренний двор.       Погода на удивление благоволила, и настроение было приподнятым. Всё переживавший о том, чем закончилась ночная слежка и никак не находящий времени выбраться в другой конец города Фриск, настойчиво прицепился к нему утром, и его компании, пусть тема их разговора была непростой, монстр был крайне признателен.       Ему самому не терпелось рассказать о брате и услышать мнение со стороны. Совсем непредвзято, как признавался Фриск, судить у него не получалось, но монстр не возражал. Ему было интересно узнать, что думает тот, кто помимо него смог разглядеть все тёмные стороны Санса. Разница была лишь в том, что монстр к ним давно привык. Фриск привыкнуть не смог.       В его словах крылась истина, а опасения были не беспочвенны. Сэнфорда было за что любить, было за что презирать, ненавидеть, бояться. Было всё, и монстр не выбрал варианта лучше, чем первый. Наверное, самый неочевидный и невозможный.       Как всё сложилось бы, разделяй он позицию человека? Каково это — сторониться Санса, а не обожать?       Думать об этом было странно.       Застрявшего в своих раздумьях монстра в очередной раз в реальность вернул телефонный звонок. На этот раз Андайн.       — Да?       — Привет. Ты не занят? — Амфибия звучала подозрительно жизнерадостно. Монстр на секунду отвёл руку, чтобы взглянуть на включившийся экран. Ещё даже не полдень.       — Пока что нет, — объявил он. — У тебя что-то случилось?       — Да, нет. Хотела предложить тебе где-нибудь зависнуть. Мы же сегодня уезжаем, если ты не забыл, наша электричка будет только через три… — Тут она смолкла, должно быть, на что-то отвлеклась, и чуть погодя исправилась: — Три с половиной часа. Короче говоря, мне скучно. Ал только и делает, что зудит мне на ухо о том, как мы рано вышли. Спаси меня, если ты мне друг! Я не доживу с ней до поезда!       Наигранному отчаянию в её голосе Папирус лишь усмехнулся. С постоянным переносом поездки, о котором его систематически извещала Андайн, он и думать забыл, что они должны были сегодня выехать.       — Можно, наверное, — протянул скелет. Он оглянулся на подъезд, в который всё не решался зайти, прикидывая. Санс с ним никуда не поедет, в этом Папирус был железно уверен, а провести время вне дома, в котором он безрассудно терял голову, думалось, лишним не будет. — Я только с магазина, надо занести сумки домой, а потом я свободен. Где встретимся? Снова на главной?       — Ой, нет, мы даже не рядом. Знаешь, где железка? — Дайн только вздохнула, услышав отрицательный ответ. — Это соседняя ветка, на метро тебе до нас, ну, где-то полчаса.       За всё время проживания с людьми пользоваться электричками ему не доводилось.       — Понятия не имею, где это. Как я найду нужный выход?       Ответ Андайн, конечно же, знала.       — Тебе на N-ую. — К приятному удивлению название станции монстру было знакомо. — Как приедешь, позвони, я тебя скоординирую. На месте тогда решим, куда пойдём. Тут просто ни одной закусочной, но есть где погулять. Или ты против?       — Совсем нет.       Оставшийся дома брат не то спал, не то читал. Во всяком случае, скелет его не застал ни в гостиной, ни на кухне, когда поднялся в квартиру. Достучаться до него, чтобы предупредить о своём отъезде, тоже не получилось: Папирус отправил сообщение. Прочитает позже.       В метро монстр ехал, нервно сверяясь с маршрутом. Андайн его не обманула, и дорога в самом деле заняла не более получаса, но переходя на незнакомую ветку неизвестным путём, скелет боялся заплутать в змеящихся под землёй тоннелях, несмотря на обилие указателей.       Всегда, по словам Санса, помогающая тому ориентироваться толпа, Папируса только сбивала. «Я просто иду за людьми», — говорил как-то Сэнфорд в один из вечеров, когда младший скелет начинал привыкать к использованию подземного транспорта. Ему по сей день было невдомёк, как можно руководствоваться подобной логикой, когда в метро все куда-то идут, и, бездумно следуя одному потоку людей, ты рискуешь оказаться совсем не там, где тебе необходимо.       К счастью на нужной станции выход был один, и Папирус не смог бы потеряться даже при всём желании, а компания девушек обнаружилась сразу у стеклянных дверей.       Обменивались приветствиями уже по пути. Времени до электрички оставалось чуть более двух часов, а за время ожидания, монстр опасался, что подруги успели, если не замёрзнуть, то озябнуть — в отличие от него устойчивостью к низким температурам они не обладали.       — И куда вы в итоге? — поинтересовался скелет, осматривая чужой район. — Вы так и не сказали.       Вместо высотных коробок здесь ютились побитые пятиэтажки и неухоженные дворы.       — Говорили, — деловито заявила Андайн, — и не раз. Мы к Азгору. Он нас и до этого звал, столько времени уже прошло, а нам всё некогда было. Вот теперь думаем, может, на праздники тоже к нему съездим, и время у всех свободное точно будет. А то здесь с ума сойти можно.       Монстр согласно кивнул. На праздниках он бы и сам с радостью выбрался вместе со всеми, и брата бы позвал. Уговорил бы как-нибудь, Сэнфорд никогда не умел ему отказывать.       — А как там у вас? — вдруг перевела тему Андайн. — Вы решили свои вопросы?       — Какие? — Он не скрывал удивления.       — Ну, ты же жаловался, что Санс пропадает и на работе завал. И как? Что-нибудь изменилось?       — А, это, — рассеяно проговорил Папирус, успевший позабыть, что всё началось с той встречи в кафе. — Да, можно сказать, всё вернулось на свои места. Санс как всегда не захотел делиться своими проблемами, поэтому не появлялся дома, но теперь всё нормально. Мы впервые серьёзно поговорили, и, вы не поверите, но это сработало! Оказывается, если очень сильно постараться, от него можно чего-то добиться. Как думаете, мне удастся однажды таким же образом заставить его убираться?       Посвящать девушек в дела своей семьи скелет не хотел хотя бы потому, что многие трудности никуда не делись и вряд ли денутся — виновником торжества был Сэнфорд. Ему казалось, будет лучше приврать, не вдаваться во все нюансы. Ни к чему так легко доверять им своим тайны. Что-то ему подсказывало: они надёжно хранят свои.       — Отличная идея. Ему явно не хватает твёрдой руки, а в вашем доме, как по мне, она есть только у тебя. Возьмись за него как следует, и всё сложится.       Слова амфибии навели монстра на несколько другие мысли, и он тут же смутился.       — Он стал куда ответственнее, — отметил скелет, полагая, что до этого отозвался о брате слишком нелестно. Каким бы непутёвым тот не был, он делал это не со зла, и, если подумать, старался ничуть не меньше Папируса на своей работе.       Не впечатлённая его заявлением, Андайн скептично хмыкнула, Альфис слушала молча. Его мнение они, похоже, не разделяли.       — Я знаю, как это звучит, но я абсолютно серьёзно. Он действительно много времени проводит на работе, и я не помню, чтобы он хоть раз опаздывал. Думаю, поначалу он вправду мог задерживаться. На самом деле Санс вовсе не такой безалаберный, каким хочет казаться.       Зачем ему необходимость прикидываться законченным лентяем, Папирус не представлял. Долгое время он также не знал, что у Сэнфорда много лиц. Однако научившись их различать, он понял, что окружающие его монстры попросту неспособны разглядеть его подлинную натуру.       — Какая жалость, что от него не было такой пользы раньше, — флегматично и совершенно беззлобно проговорила амфибия. Неспешно идущая ящерка что-то буркнула ей в ответ, но Папирус не разобрал, а переспрашивать не решился.       Во взгляде миндалевидных карих глаз, поднятых на девушку-акулу, читался неприкрытый укор, по которому скелет понял: Альфис определённо знает о достижениях Санса больше них.       — Тебе так кажется, — осторожно поправил скелет, на миг удивившись пришедшим мыслям. Он часто думал о Подземелье и о том, как разнятся эти две реальности. — Раньше всё было по-другому, и многие, включая Санса, могли позволить себе такой образ жизни, просто потому что не было нужды куда-то спешить и за чем-то успевать.       Точно замершая в снегах улица — теперь он понимал это как никогда ясно — была лишь иллюзией. Умиротворённая, застывшая на окраине шумного города-улья, она оставалась частью огромного постоянно работающего механизма. Живого, подвижного, быстрого, всегда куда-то стремящегося, слепо поглощающего всё, что в него попадает.       Подземелье было другим, и они привыкли жить в этой медлительности, ничего не ожидая и никуда не торопясь. Их маленький мир существовал за счёт подобной нерасторопности, но здесь, стоит скорости всех жизненных циклов замедлиться и застыть — город, наоборот, умрёт.       — Мы просто до сих пор не привыкли, — подытожил Папирус, надеясь, что девушки поймут его правильно. — Но когда привыкнем, всё должно стать хорошо.       — Наверное, ты прав, — спустя какое-то время согласилась амфибия, жаль, неохотно. — Меня не покидает чувство, что всё это… как-то неправильно. Я будто ещё вчера считала дни, когда мне в руки попадётся очередной человек, чтобы… — Андайн нервно сжала кулаки и тяжело втянула морозный воздух, — покончить со всем этим. А сегодня эти самые люди мои соседи, знакомые, коллеги, начальство и, вообще, лучше никому никогда не говорить, чем мы там, в Подземелье, промышляли. Это какой-то кошмар. Кошмар, который не заканчивается.       Назвать свою новую жизнь кошмарной скелет мог с трудом. Разве что, разочаровывающей. Досада преследовала его назойливой тенью, в напоминании, что все его надежды — пустые. Человеческий мир разрушил его мечты без промедления, беспощадно ударив в самое сердце.       Различить тот же сорт досады в голосе Андайн было неожиданно страшно. Амфибия была не из тех, кто мог открыто на что-то жаловаться, демонстрируя свои чувства.       — Не всё т-так плохо, — поспешила подбодрить Альфис и прозвучала глухо из-за закрывающего голову капюшона. — Люди согласились п-принять нас н-на своих правах, выделили средства…       — Далеко не все люди согласились принять нас, — категорично припечатала та. — Полным полно тех, кто с этим решением не согласен. Изначально же, как было? Они такую шумиху подняли, что даже там, — красноречиво указала Дайн куда-то наверх, однозначно намекая на правительство, — перепугались. А те, кто в здравом уме и не лезут открыто, просто злобно смотрят и гадят по-всякому. Вы же совсем не этого ждали, так зачем вы их так отчаянно выгораживаете?       — Н-не в наших интересах протестовать. — Альфис даже не пыталась задуматься над ответом.       Папирус ей вторил.       — Не все из нас смогли адаптироваться и далеко не все согласны с такими условиями. Но сейчас ни у кого особо нет выбора.       Недовольство и негодование подруги скелет разделял, однако без труда мог поставить себя на место людей. Он понимал их ничуть не хуже.       — Видимо, ничего не поделаешь, — смиренно изрекла амфибия и замолчала. Развивать эту тему дальше никто из них не захотел. Папирус старался поменьше думать о работе, о тех обстоятельствах, в которых с некоторых пор оказался заключён. Ему хватало тревог, головной боли и неразрешимой любовной дилеммы, чтобы растрачивать своё моральное здоровье ещё и на внешние конфликты с людьми.       Они обогнули целый квартал и вернулись к метро. Весь путь Андайн оживлённо болтала об успехах Альфис в учёбе: приближалась зимняя сессия. Ящерка то и дело смущённо отмахивалась, не желая особо говорить о себе, но деться от похвалы своей подруги ей было некуда.       Сама амфибия воспринимала свои новые обязанности легко, ловко избегая упоминаний работы, и куда охотнее описывала свои планы на лето. Папирус по-доброму завидовал её способности задумываться о далёком будущем. Сам скелет не планировал свою жизнь дальше конца рабочей недели.       — Сколько у вас ещё времени?       — Где-то час, — скучающе отозвалась Альфис. Перспектива и дальше гулять по снежным улицам ей явно не нравилась.       — А зачем вы так рано вышли? — озвучил терзающий его всю дорогу вопрос монстр.       — Андайн не могла дождаться, когда мы поскорее сбежим отсюда, вот и выскочила из дома, даже не посмотрев расписание. — Ящерка глядела на импульсивную подругу почему-то со снисхождением. — А ближайшая электричка придёт нескоро.       — Ой, да ладно, зато мы все вместе гуляем! — насмешливо возмутилась амфибия.       — Погода-то хорошая! Чем глупые вопросы задавать, лучше бы рассказал уже, как там у тебя успехи.       Решив было, что Андайн повторяется, Папирус проговорил:       — Я же сказал, что всё нормально, на работе пока что порядок…       Неожиданный смех амфибии, наверное, не смог бы заглушить даже грохот поезда. Скелет дёрнулся, Альфис только вздохнула и нервно покачала кончиком хвоста: кто-то из случайных прохожих обратил на них внимание.       — Держи себя в руках.       — Прости, — еле выдавила та и, отдышавшись, выпалила: — Да я не об этом! Звёзды, Папирус, я говорю о твоих отношениях.       Теперь начала очередь монстра смеяться. Увы, смех не шёл. В условном горле застрял воздух: наружу вырвался только нервный, едва ли не истеричный смешок.       — Что? О каких ещё отношениях?       — Ты знаешь, о каких, — лукаво протянула амфибия едва ли не нараспев и на её лице появилась хитрющая улыбка. — Это всё, конечно, очень мило, но прошло уже столько времени, вы решили все свои неурядицы. Ну, и… — Она нетерпеливо сложила руки и выжидающе уставилась на монстра. — Теперь я хочу знать, как продвигаются ваши отношения с Сансом.       На секунду, тянущуюся непозволительно долго, монстру показалось, что его огрели чем-то тяжёлым. Из головы вышибло все мысли разом, из груди — воздух. Осталась пустота, спешно заполняющаяся хладным ужасом.       Что сказать и надо ли говорить? Время бежало, времени на раздумья не было вообще, но вместо ответов множились только вопросы.       Из ступора его милосердно вывела Андайн.       — Эй, ты ещё с нами? — выразительно вскинув бровь, уточнила она и выдохнула, когда Папирус перевёл на неё осмысленный взгляд. — Отлично, я уже испугалась, что окончательно тебя сломала.       Прежде, чем монстр успел что-либо сказать в своё оправдание, амфибия жестом попросила его помолчать.       — Ничего не говори, я поняла. Если тебя так перемкнуло, то и рассказывать особо нечего. Стоило ожидать. Вы не сдвинулись с мёртвой точки, ага.       — Дайн, так нельзя, — возмущённо шикнула на неё Альфис, но та лишь отмахнулась.       — Ну, чего? Надо же как-то его растормошить, он ведь сам никогда не решится нам всё рассказать. И ладно бы он хотел скрыть что-то, это одно, но у него всё на лбу написано, погляди, до сих пор в себя прийти не может. — Амфибия говорила непринуждённо, словно обсуждала погоду, а не подробности отсутствия личной жизни монстра как таковой, которые он старательно никому не разглашал. — Ты как там? Не уходи обратно в себя!       — Н-нет, погоди. Я не понял, — оживился монстр, когда оторопь в полной мере спала. — Откуда ты вообще это взяла?!       Контролировать собственный голос не получалось, монстр не умел разыгрывать невозмутимость, когда это было необходимо. Он понадеялся, что свои страх и растерянность сможет выдать хотя бы за искреннее недоумение, и надежды себя не оправдали.       — Как бы так сказать, чтобы не смущать тебя ещё больше… — проговорила подруга себе под нос. — Ты никогда не умел и до сих пор не умеешь врать. В отличие от твоего братца, у тебя обычно всё на лице написано, либо ты проговариваешься так, что и сам не замечаешь. Так что в этот раз ты тоже прокололся сам.       Это не стало для скелета неожиданностью. Он знал, что плохо маскирует свои чувства, эмоциональность никогда особо не играла ему на руку, особенно, если речь заходила о необходимости оставаться бесстрастным. Что тогда, что сейчас.       — И как давно? — только и сумел выдавить монстр. Подсознание умоляло — или же это страх так убивался на его задворках — начать всё немедленно отрицать, притвориться оклевётанным, но смысла в этих жалких попытках оправдаться не было никакого. Папирус не видел надобности отступать, когда его тайны уже насильно вырваны наружу и рассмотрены со всех сторон. Убегать было поздно.       — Хотела бы я сказать, что с той встречи в кафе, но это будет неправдой, и тебе легче от этого тоже не станет, — сообщила амфибия. — Ещё в Подземелье, точно когда — не помню, наверное, уже после того, как Фриск у вас прижился. Раньше это были просто шутки, и я бы не посмотрела серьёзно в вашу сторону, если бы меня не надоумила Альфи. — При упоминании своего имени ящерка моментально стушевалась и отвела взгляд. — До недавних пор я не думала, что всё окажется… действительно так.       — Я ведь не хотел, чтобы кто-то знал, — уже не пытаясь сдержать собственное отчаяние, проговорил Папирус. — Я сам… долго ни в чём не мог разобраться. Я думал, что никто не догадывается. — Страх подступил к фантомному горлу комом. — А что, если знаете не только вы? Если кто-то…       — А кто ещё может знать? — обеспокоенно спросила Дайн. — Кто-то с работы?       Скелет резко замотал головой. Нет, нет и нет. Там никто даже не знает, что у него есть брат. Об этом Папирус позаботился.       — Или кто-то из наших?       — Фриск. — Папирус ранее подозревал и его. — Он мог… наверное, догадаться. Но он ничего мне об этом не говорил.       — Д-даже если так, мы все друзья, — уверяла Альфис. — Мы же никому н-ничего не скажем. Это… п-просто наше любопытство.       — Может, нам и не стоило раньше времени сплетничать, — боязливо признала амфибия, пусть с запозданием. — Мне неловко, конечно, что всё так вышло, но, понимаешь, удержаться было просто невозможно. Сколько всё это уже тянется?       Холодные мокрые фаланги потёрли лоб. Какая разница, сколько это тянется? Куда важнее, сколько он ещё мог выжидать?       — Слишком долго.       Вопреки захлестнувшим чувствам, Папирус понимал, что совершенно не зол. Неожиданное открытие не поменяло землю и небо местами, весь мир не рухнул, а на душе, как ни странно, стало легче. Наверное, от скорого осознания, что перед этими монстрами больше нет нужды притворяться.       И всё же, спокойно принять тот факт, что его душу вот так бесстыдно выпотрошили, он не мог.       — Никому не говорите, — попросил монстр, и собственный голос прозвучал совершенно невнятно. Следующие слова он произнёс куда чётче, решительнее: — Не вздумайте никому ничего говорить, пока всё не решится.       — А когда оно решится? — уточнила Дайн, и в её вопросе Папирус ясно различил абсолютно другой: «Ты уверен, что оно вообще решится?»       — Не знаю. — Монстр покачал головой. — Сейчас мне не до этого и, если на то пошло, это вообще не ваше дело.       — А что там насчёт интрижки? — бестактно перевела тему Андайн и заработала строгий взгляд двух пар глаз.       — Ничего, — холодно отозвался монстр. Обсуждать метафорических девушек брата ему хотелось в последнюю очередь. Пресекая возможные расспросы, скелет обрубил: — Всё, хватит об этом. Вас эта тема вообще не касается. Давайте поговорим о погоде.       Его ободряюще похлопали по плечу увесистой ладонью.       — Отличная сегодня погода, — подыграла она и снова бросила взгляд на часы, обращаясь в этот раз к Альфис: — Если сейчас развернёмся и медленно пойдём к платформе, то в запасе останется минут пятнадцать до поезда.       Прогулка закончилась, а скелет как никогда был рад её окончанию.       — Расскажите потом, как отдохнули, — попросил монстр, когда они остановились возле перехода.       — А ты тогда порадуй нас хорошими новостями, — парировала Андайн, и Папирус не нашёл в себе сил даже на показательную улыбку. Хороших новостей девушки могли не ждать.       Хорошие новости были редким гостем.       Домой скелет возвращался как на казнь, чувствуя себя совершенно разбитым. Отчаяние пожелало возвращаться медленно, последовательно примешиваясь к стынущему где-то в груди ужасу и засевшей в голове тревоге. Дома его ждало только сумасшествие, которое без труда брало над ним верх, стоило ему переступить порог квартиры. А ещё, разумеется, брат. Сумасшествию, отметил про себя Папирус, он был рад больше, с ним он хотя бы знал, как быть.       Лишний раз монстр старался о Сансе не думать, обычно это не заканчивалось ничем хорошим, но отвлечься от навязчивых мыслей, всплывших благодаря Андайн, у него не получилось. Где-то у этой несмешной игры было окончание, и скелет закономерно полагал для себя несчастливое. Он уже давно решил: его устроит только положительный ответ Санса. Здравомыслие ехидно напоминало, что ничего подобного он не получит — много просит. В конце концов, кто он такой, чтобы решать за него, кого тому любить?       — Я же написал тебе, — сдержанно объяснял скелет на кухне, когда немало удивлённый его отсутствием Санс устроил самый настоящий допрос с пристрастием, — что пошёл гулять с девчонками. Они уезжают сегодня, помнишь? Андайн не сиделось дома, и она вышла за несколько часов до электрички. Сказала, делать нечего, вот они и позвали меня.       Брат глядел на него с неприкрытым удивлением.       — И ты согласился? — зачем-то уточнил он.       — Как видишь. — Папирус развёл руками. — Сегодня отличная погода, вот я и подумал, почему бы не прогуляться?       Он постарался прозвучать непринуждённо. Ураган мыслей с момента, как он вошёл в дом, не стихал, но закручивался, разрастаясь. Держать себя в руках один на один с Сансом не выходило, тот слишком хорошо его знал.       Истинное настроение младшего брата, к его счастью, Сэнфорд понял по-своему.       — Может, тебе всё-таки следовало поехать с ними?       Обидная мысль, что его вот так выпроваживают, мелькнула резко, и немедленно была отброшена прочь. Укоренившийся в нём страх быть отвергнутым и полностью разбитым — Санс, надо признать, не всегда был осторожен в своих словах — постоянно подкидывал ему немало абсурдных поводов ставить под сомнения всё, что говорит или делает старший брат.       Зная, как это бывает, Папирус старался не идти на поводу потаённых страхов, но полностью противиться им так и не смог.       — Ты меня слушаешь? — Голос брата показался ему преисполненным беспокойства. Кажется, он что-то говорил до этого?       Моргнув несколько раз, пытаясь сфокусировать зрение на одной точке, скелет рассеянно отозвался:       — Да. Да, слушаю, я просто задумался. Прости.       — У вас там что-то случилось?       — Нет. Всё нормально, с чего ты взял?       Сэнфорд нервно перебирал пястные кости одними и теми же механическими движениями.       — Просто предположил. В последнее время ты сам не свой, я и раньше это замечал, думал, что это из-за работы и, ну, сам понимаешь, из-за меня. Но ты до сих пор выглядишь… несколько…       Он отвёл взгляд и не договорил.       Если бы Санс на самом деле знал, насколько сильно он виноват в том, что происходит с его братом, половина вопросов, наверное, отпала бы сама собой. Другая половина, скорее всего, возникла бы на той же почве.       До сих пор толком не понимая, как он до этого докатился, Папирус прокручивал в голове всё, что в последнее время с ним творилось. Что такого он упустил? Что он заметил и когда оступился, раз объектом обожания его уже давно нездоровое подсознание выбрало не абы кого, а родного брата? Единственного кровного родственника на всём белом свете, которого Папирусу полагалось, бесспорно, любить, глубоко уважать и всячески восхвалять за все тяготы, что Сэнфорд перенёс не столько ради себя, сколько ради него.       И Папирус, разумеется, восхвалял, в последнее время особенно часто подчёркивая достоинства старшего монстра, и уважал — Санс был для него авторитетом всю сознательную жизнь. А ещё любил. Любил сильно, искренне, любил так, как любить совершенно не полагается.       Но понять, почему это произошло, Папирус не мог. В моменты, когда он как следует задумывался об этом, ныряя в воспоминания о прожитых днях, ему чудилось, что так было всегда, что это для него абсолютно естественно. В общей картине разглядеть детали уже не представлялось возможным — прошло слишком много лет, чтобы теперь скелет мог воссоздать всё пережитое заново. Только Санс оставался неизменным: он всегда был рядом, всегда в него верил, а Папирусу никогда не хотелось того подводить. Хотелось радовать, хотелось впечатлять и быть уверенным в том, что его поступки что-то для Санса значат.       С возрастом желания и приоритеты менялись. Из всесильного и невероятного монстра, за которым Папирус чувствовал себя всё детство, как за каменной стеной, Санс постепенно превратился в монстра совершенно обычного. Со своими слабостями, особенностями, увлечениями и желаниями. Тот, от кого раньше хотелось получать внимание и слышать похвалу, стал тем, кого хочется бесконечно благодарить и оберегать. Смотря с высоты текущих лет, Папирус не стеснялся про себя отмечать даже своеобразную притягательность брата. Это мысли, разумеется, пришли много позже, но воспринимались им так, будто теплились в нём всегда.       Про себя он полагал, что его совершенно невинная и ничем не испорченная детская любовь преобразовывалась в плотское влечение на протяжении всей жизни. Однако эти догадки не отвечали в полной мере на вопрос «Почему?». Почему всё это вообще случилось именно с ним?       Самокопание больше не утомляло, оно вгоняло в ступор. Эти чувства были сладостными, волнительными, от них кружило голову и всё естество сжималось под рёбрами.       Думалось, ничто плохое не могло вызывать в нём подобную реакцию, но оно вызывало. И в те моменты, когда он отметал радостную дрожь, понимание, что ему приятно нечто столь дикое, давило чувством вины перед братом, которого он так эгоцентрично жаждал втянуть в своё помешательство.       Эти чувства были очень, очень страшными.       — Да послушай же ты меня! — Брат прикрикнул где-то совсем рядом, и монстр вздрогнул. Сэнфорд глядел на него с неподдельным беспокойством, закравшимся в блёклые огоньки мелко подрагивающих зрачков. — Что с тобой происходит?       Запоздало поняв, что всё это время он неподвижно стоял, изучая противоположную стену кухни, Папирус отозвался:       — Прости. Что ты говорил? Я, кажется, всё-таки прослушал.       — Я говорил, что в последнее время ты ведёшь себя странно. — Скелет беспокойно постучал фалангами по столу. — Ты никогда не был таким рассеянным. Когда я с тобой говорю, ты будто не здесь. Это немного… ненормально. У тебя точно всё в порядке?       Папирус кивнул.       — Не молчи лишний раз. Не ты ли говорил, что у нас не должно быть секретов друг от друга? Если тебя что-то серьёзно тревожит, ты всегда можешь мне сказать. Как прежде, помнишь?       Мог ли он доверить ему всё, что копилось на сердце? Вряд ли, потому что, как прежде ничего быть не могло. Это не вопрос плохой компании или пристрастия к алкоголю. Это больше не плохие отметки в школе, не подобранные животные и не разбитая ваза из-под конфет. Это больше не та проблема, которую Санс мог решить укоризненным взглядом и лекцией о поведении.       Эта проблема — сам Сэнфорд Санс.       Мысли разлились по сознанию липким болотом. Папирус тянул с ответом. Не он ли ратовал за правду? За откровенность и взаимопонимание? Разве не в его принципах вывалить всё, что творится у него на душе, тем более, когда вопрос касается старшего брата даже больше, чем это нормально?       — Я не знаю, как это объяснить. — Монстр поёжился, но не от холода. — Я сам не до конца понимаю, что творится. Наверное, я просто ещё не отошёл от всей этой истории с тобой, а на работе у меня полно проблем. Из-за людей и скорых праздников у меня совсем нет времени передохнуть.       Учитывая, что это было ложью лишь отчасти, Папирус прозвучал вполне убедительно, и Санс ничего не заподозрил.       — Понимаю, — неожиданно легко согласился скелет, откидываясь к стене. — У нас не лучше. Тебе надо расслабиться и не забивать голову всякой ерундой хотя бы на выходных, поверь мне, так будет легче.       С этими словами монстр был категорически не согласен, но вслух возражать не стал. Он поднял на сидевшего напротив брата изучающий взгляд, отмечая, что трещина продолжала кровить, а Санс продолжал делать вид, что это не повод для беспокойства. Не забивать голову всякой ерундой рядом со старшим братом монстр не мог при всём желании. Ему будет легче, но не здесь, не так и не сейчас.       — Ты прав. Мне не помешает пройтись, — чрезмерно резко объявил Папирус, поднимаясь. Ему нужно было сбежать, оказаться от Санса как можно дальше.       — И куда? — Монстр сорвался с места следом.       — Не знаю, не важно. Я просто хочу… подумать.       Или побыть один?       — Чтобы отвлечься тебе не обязательно убегать из дома. — Поймав непонимающий взгляд брата, Сэнфорд уточнил: — Мы можем провести время вдвоём. Знаешь, посмотреть кино, например. Раньше ты не отказывался.       Ему нужно было сбежать, вот только убегать не хотелось.       В прошлом это было своеобразной традицией — не важен был фильм, важны были они, теперь это почему-то захотелось назвать свиданием, и такое изменение в восприятии монстра нисколько не смутило.       — Давай. — Папирус между тем указал в сторону ванны. — Только сначала умойся, у тебя опять кровь идёт.       Так и застыв возле двери, отрешённо рассматривая на руке следы собственной крови, Санс выглядел так, будто в абсолютной выжидающей тишине вот-вот должен был что-то сказать. Но не сказал — скинув недолгую оторопь, лязгнул щеколдой.       Монстр только выдохнул.       Компания Сэнфорда была невыносима — вести себя естественно и чувствовать себя уверенно рядом с ним Папирус больше не мог. Но отсутствие Санса рядом было невыносимо вдвойне — без него уже давно ничто не имело смысла, монстр нуждался в нём, как в кислороде и не считал подобную зависимость чем-то ненормальным.       А потому Папирус согласился сразу. С некоторых пор редкие моменты совместного времяпрепровождения стали как никогда ценны, и скелет рьяно хватался за каждую возможность, не задумываясь над тем, откуда они берутся — не задумываясь конкретно над этой, когда стоило бы.       — Что хочешь посмотреть? — С несвойственным ему энтузиазмом Санс перебирал вышедшие у людей фильмы, предоставив младшему брату два на выбор, и тот, недолго думая, выбрал оба.       Киновечер проходил в темноте большой комнаты, бесцеремонно оккупированной Сансом, на старом диване. Папирус ютился под одеялом, чувствуя правым боком расположившегося рядом брата, и общая атмосфера была странно интимной, располагавшей к глупостям. Он в любой миг мог протянуть руки к Сэнфорду, заключая в объятия, чтобы притянуть к себе и укрыться от внешнего мира под одеялом, где нашлось бы место только для них и слепых неловких прикосновений. Папирус гнал подобные желания прочь, стараясь не отвлекаться от происходящего на экране.       Эти мысли приходили к нему и раньше, когда он, оставшись один, позволял себе витать в фантазиях, рисуя бесстыдные в своём содержании картины несбыточных мечтаний. В действительности, когда возможность их реализации оказалась непозволительно близка, былые сладостные чувства затмил страх — граница между вымыслами и реальностью была вполне чёткой. Ему не хотелось всё испортить.       Сансу, определённо, хотелось смущать, сбивать с толку и играть с его последними нервами. Устало выдохнув, он вальяжно завалился на младшего брата, бесстыдно сползая тому на колени. Что тот мог видеть на маленьком экране ноутбука в таком положении, Папирус не спешил предполагать, его внимание было прочно приковано к теплу чужого тела и к щекотливому холодку, иглами пробежавшемуся по позвоночнику.       — Если тебе будет неудобно, скажи, — тихо попросил Сэнфорд. — У меня затекла спина.       — Может, тебе лучше лечь? — Голос нехорошо дрожал от сдерживаемого волнения.       — Я уже лежу, не елозь.       Противопоставить было нечего, пришлось подчиниться и… замереть. Папирус поймал себя на мысли, что старается практически не дышать, не шевелиться лишний раз и не думать о том, что происходит на самом деле. Не вникать в полной мере в ощущение давящей тяжести на себе. Не смотреть, воровато — как он успел привыкнуть — изучая оказавшегося непозволительно близко брата. И не трогать, ни в коем случае не пускать руки в ход, пусть пальцы чесались в жажде пробежаться по изгибам широких рёбер.       Изнемогавшего от желания сотворить что-нибудь неправильное монстра спасло чудо: в середине просмотра Сансу пришло что-то на телефон, и уведомление любезно об этом оповестило. Папирус хотел было отключить звук и, заодно, подсмотреть — всего лишь из безобидного любопытства — кто может писать брату в поздний час, но тот оказался быстрее.       — Кто это?       — Кое-кто с работы, — раздражённо бросил Санс, попутно набирая что-то в ответ. — Мы решали один вопрос, и не сошлись во взглядах. Я ему отказал, а он до сих пор не может успокоиться.       Его пальцы быстро и продолжительно застучали по кнопкам — сообщение выходило длинным и, Папирус решился предположить, гневным.       — Вы можете решить свои вопросы завтра, — ворчливо напомнил монстр, недовольный тем, что Санс тратит их личное время на кого-то ещё. — Просто отключи телефон.       — Его это не остановит.       — Это остановит тебя, — поправил его Папирус, но ответной реакции не последовало.— Единственный раз ты предложил что-то хорошее и теперь сам же тратишь эту возможность. Кто бы там ни был — он подождёт, а я завтра выйду на работу, и нам опять станет некогда даже просто поговорить.       — Знаю, прости, что так получается, — бесцветно проговорил Санс, не поднимая на него взгляд. — Но это слишком важно.       — Важнее, чем я? — Пропитанный обидой вопрос всё-таки сорвался, и монстру было всё равно — услышит брат или нет. А даже если и услышит, то наверняка правильно не поймёт. Не понимал до этого.       Всё-таки не услышал.       — Да? — Вместо этого принял звонок. — Нет, я же сказал, что ещё ничего не решил. Мы с тобой договорились в тот раз, поздно менять условия. — Скелет неожиданно соскочил с дивана, и Папирус не без беспокойства слушал, как тот ругается с неизвестным.       — Только этого мне не хватало, ты совсем страх потерял?       Громко щёлкая босыми ступнями по старому паркету, Санс сделал пару кругов по комнате и прошествовал в коридор. Монстр не удержался — прошёл следом. По позвоночнику изнутри пробежала волна мерзких мурашек. Ничто и никогда у них не могло идти по плану.       — Я буду не раньше, чем через час. Жди на месте. Всё понял? — распоряжался Санс, перебирая что-то в портфеле. — До связи.       — Ничего не хочешь объяснить? — претенциозно предположил Папирус, и не без злого торжества отметил, как тот сразу пугливо дёрнулся — не почувствовал его за спиной. Тот смерил его странным взглядом через плечо, и нечто нечитаемое, что проскользнуло в нём, Папирусу не понравилось, испугало — Санс никогда не смотрел на него так.       — Нечего тут объяснять, — обрубил он, наконец, отвернувшись, и скелет облегчённо расслабил плечи — без зрительного контакта было проще.       — Тебе не кажется, что я имею право знать? Ты опять сбегаешь не пойми куда ночью! Хотя пару часов назад именно ты просил меня этого не делать.       — Я не сбегаю! — Санс отозвался резко и едко. — Я уезжаю по делам, потому что это важно! Эта история вообще не должна тебя касаться, — добавил он, хватая ветровку. — Забудь об этом разговоре, хорошо? Сделай вид, что ничего не слышал, а потом… если что, я всё расскажу.       — То есть, так ты теперь это называешь? Сколько таких «дел» у тебя уже было в Подземелье? — пойдя на поводу у обиды, монстр не побоялся уточнить. — И сколько из них закончились хорошо?       Этих вопросов Сэнфорд не ждал. Впрочем, и удивлённым он тоже не выглядел — редко позволял себе проявлять эмоции в полной мере. Обычно скалился как собака, пугая до чертей своим немигающим взглядом, и Фриск был прав, когда говорил об этом. Папирус знал, что когда-то брат точно улыбался, но когда — почему-то никак не мог вспомнить.       — В тот раз на кухне, я попросил только одного, Санс, быть откровенными друг с другом, — проговорил монстр, осторожно отходя к двери. Никогда ему ещё не доводилось преграждать брату выход, никогда ему не приходило в голову пытаться задержать его.       В самом деле, не станет же он рваться наружу силой?       — Я откровенен! — поняв, что уйти ему просто так не дадут, выпалил тот. — Я говорю тебе даже больше, чем нужно! И знаю, что в итоге об этом пожалею, поэтому, пожалуйста, оставь меня.       — Это моё дело, пока ты мой брат и пока ты не можешь перестать наживать неприятности! — вспылил монстр. — Если не справляешься сам, значит, тебе придётся принять мою помощь!       — Я не хочу твоей помощи, это не твоё дело! Просто не лезь в это. — Санс бросил взгляд куда-то за него, точно сквозь, и Папирус запоздало понял, что должно случиться. — Что бы ни произошло в итоге, оно тебя не коснётся. Я не позволю.       Оцепенение охватило на миг, тот самый, что он обычно упускал из виду в Подземелье, когда брат пропадал сам по себе, возникая порой так же резко. Чертыхнувшись уже про себя, скелет резко открыл дверь, бросившись на лестничную клетку.       Силовые линии хранили следы долго — их сложно было не заметить, сложно было читать.       — Санс, не смей просто убегать! — крикнул он в пустоту пролётов, зная, что брат далеко не ушёл — в последнее время преодолеваемое им расстояние сократилось до минимума. — Не бросай меня вот так! — Требование прозвучало мольбой, чеканя от стен удаляющимся эхом. — Опять.       Фаланги мёртвой хваткой впились в перила.