Входная железная дверь за ним захлопнулась с такой силой, что монстру показалось, будто он на миг оглох от раздавшегося грохота. Папирус не представлял, что может настолько разозлиться. До боли сжатый в руке телефон — на экране так и застыло недошедшее сообщение — был нервно брошен на диван, стоило Папирусу войти в комнату. Не знавшая иных способов высвободиться злость вскоре всё же утихла сама по себе — стремительно выгорела.
Безвольно опустившись на пол и застыв в окружении опустевших стен, монстр ожидал, что ужас вот-вот растерзает его на части, когда понимание случившегося в достаточной мере окрепнет. Но ужас не пришёл, не подкатило к горлу отчаяние, не набросилась дрожь, и даже знакомой горечи бессилья не было привкуса.
Думалось, что это пламенное бешенство безжалостно спалило остальные чувства, но правда оказалась иной — выжигать в нём уже было нечего. Сцепленные пальцы нервно потирали друг друга, когда он смотрел перед собой, прислушиваясь к пустоте в голове и ощущая, как его затягивает в её бездонное никуда. Недавнее желание броситься следом, раз уж Санс так любил играть в догонялки, растаяло. К чему эти пустые попытки, если он никогда за братом не поспевал?
Всю жизнь Санс был рядом и, вместе с тем, его словно не было вовсе. Он уходил, чаще пропадал на долгие дни, зная наверняка, что его зыбкие обещания непременно вернуться нисколько не утешают. С самого детства Папирус мечтал перестать думать о брате, как о призраке, то возникающем на глазах, то растворяющемся в неизвестности. Мечтал жить не в мареве неопределённости, а с уверенностью, что тот не пропадёт навсегда одним днём, что будет с ним здесь и сейчас. И всё же, удержать монстра на месте ничто не могло, или он не мог удержать себя в четырёх стенах — неизвестно.
За окном стыла глубокая ночь, когда Папирус всё-таки вернулся в мир живых: соизволил встать, размять затёкшие кости, пройдясь до окон.
Холодный ветер кружил снежное крошево, особенно сильно напоминавшее искры в отсветах фонарей. Взгляд упал вниз на ленты дорог и заснеженный двор. Куда-то туда опять сбежал Санс, куда-то туда мог сбежать он, чтобы наверняка ничего не найти — даже следов. Монстр знал, что ему в делах старшего брата нет места. Его не нашлось раньше, не найдётся и впредь.
Последнее, что оставалось — смиренно ждать, потому что Папирус привык верить данным ему обещаниям. И пусть Санс доверия более не заслуживал, а сам монстр прекрасно знал, что его бессовестно обманывают, противиться старым привычкам оказалось нелегко. В очередной раз согласившись играть по правилам старшего брата, Папирус отложил все дела на потом, полагая, что на следующий день что-нибудь наверняка изменится.
Но утром его застала тишина. Пустота квартиры показалась почему-то зловещей, когда Папирус нервно проверял комнаты. А красное окошко оповещения маячило перед глазами какое-то время после того, как монстр убрал телефон. Едва проросшие страхи пришлось поспешно задавить за ранним завтраком: всё же, это ещё ничего не значило — объявлять брата пропащим было рано. В былые времена Санс гулял где-то неделями, однако в Подземелье деться тому было некуда.
Об этом скелет всерьёз задумался уже по дороге на работу, когда совесть отозвалась в нём неожиданно скоро, найдясь где-то в закутках потрёпанной души. Совести Папирус велел сидеть и помалкивать, напомнив, что Санс поступил с ним ещё хуже и, вообще, брат в этой ситуации не преданный, а самый настоящий предатель. Негоже теперь винить себя за вполне здравое нежелание сломя голову бросаться на амбразуру. Санс наверняка не пропадёт. Сколько бы Папирус не предостерегал его, сколько бы не растрачивал свои силы на тревоги такими же холодными днями, ни одно из самых страшных опасений никогда не сбывалось. Почему должно было сбыться теперь?
Когда Ториель попросила его быть готовым к худшему, Папирус не задумался, как следует себя в таком случае вести, но теперь ему стало ясно, что эта готовность — мрачная решимость — была с ним всегда. Он ждал, ждал с ранних лет, что все таинственные похождения брата закончатся чем-то необратимым. Не столько для него, сколько для них обоих — в конце их накроет смертельной лавиной или они провалятся в бездну.
Папирус ждал этого и сейчас, чувствуя, как напряжение скручивается узлом, как натягивает его нервы дребезжащими струнами, а те почему-то не рвутся. Недоброе предчувствие усиливалось тем сильнее, чем больше портилась погода.
Люди, как он подметил, сегодня спешили сильнее обычного и метель выла особенно зло, подгоняя его в сторону надоевшей закусочной. Посетителей не было, зато его внимания ждал привезённый товар. Монстр был рад возможности впервые за день не думать ни о чём, кроме своих обязанностей — недобрый дух обречённости, прицепившийся к нему, выгнала рабочая суета. В пределах небольшого заставленного стеллажами помещения для него не существовало иных забот: реальность с её нескончаемыми бедами коварно поджидала снаружи, куда Папирус хмуро поглядывал сквозь большие окна, представляя себе ветер и недружелюбное крошево.
Блуждающий по углам взгляд иногда падал на телефон, через какое-то время он стал падать намеренно, и Папирус не знал наверняка, чего жаждет сильнее: не то увидеть ответного сообщения от Санса, не то обзвонить всех знакомых в стремлении снискать поддержки. Бесцельно помаявшись в попытках совладать с самим собой, Папирус решил действовать вечером, а до того времени держать себя в руках. В них же покоилась утренняя газета, пестрящая неинтересными заголовками: прогноз погоды и комментарии текущей финансовой ситуации; три человека, получивших ранения в результате вооруженного нападения, новый закон… Скелет вздохнул, едва пробежавшись взглядом по последним строчкам. Прецеденты уже были, и то, с какой скоростью правительство старательно закрывало все уязвимые места в неожиданно прохудившейся от появления монстров системе, даже не удивляло.
Завибрировавший на стойке телефон скелет взял, не глядя, сходу позабыв, что пообещал себе ранее. Придержав его плечом, он продолжил вчитываться в статью об убийстве на севере города. Начинать диалог не хотелось, более того — монстр понятия не имел, кто ему звонил. Нутро подсказывало — точно не брат.
Тишина длилась недолго, но её наличие Папируса на краткий миг озадачило. Собеседник, похоже, силился собраться с духом — на той стороне были слышны какие-то шумы.
— Привет. Я тебя не отвлекаю?
Монстр оторвался от строчек немедля, немало обескураженный тем фактом, что это была Андайн. Она повадилась пугающе часто ему звонить, и Папирус был бы рад поболтать, как раньше, однако темы их разговора перестали быть сколько-то приятными.
— Не особо, — бросил скелет, откладывая газету. — Но если у тебя что-то важное, лучше сразу по делу, Дайн. Я на работе.
— Раз так, может, я тогда тебе перезвоню?
— Не надо. Выкладывай всё как есть.
Перспектива пообщаться позже его не радовала. Тем более после того, как они расстались на крайне неприятной для него ноте. Кто знает, в каком настроении он будет к вечеру, когда Андайн вздумается сообщить ему очередную наверняка паршивую новость. Окончательно ссориться он всё же не собирался.
На той стороне девушка тяжело вздохнула.
— Я хотела рассказать тебе о том, как у нас идут дела, но, набрав номер, подумала, что мне в первую очередь стоит перед тобой извиниться. Вообще, следовало сразу это сделать.
— Следовало, — подтвердил монстр. — В итоге тебя Альфис надоумила?
Его неосторожное предположение было тут же встречено протестным воплем:
— Нет! Нет и ещё раз нет! Я понимаю, что ты злишься, но не думай, что я настолько бессердечная.
— Я не зол, — ровным тоном опроверг Папирус, и задумался, какое чувство гложет его сильнее всего на фоне той неразберихи, что творилась вокруг. — Я расстроен.
— Вот поэтому я и хочу извиниться! Я знаю, что тогда наговорила много чего… лишнего и, вообще, вчера повела себя крайне некрасиво. — Она цокнула языком. — Ладно, не только вчера. Просто мне казалось, что я смогу чем-то тебе помочь. Ведь раньше у меня это получалось, правда, проблемы были совсем другого рода. Теперь понимаю, что не стоило — я сделала только хуже. Ненамеренно, правда, надеюсь, ты не думаешь, что я действительно планировала тебя как-то задеть. Просто я не всегда слежу за тем, что и кому говорю. Вспомни, как я устраивалась на работу.
Мне стыдно за то, как всё вышло. Ты можешь не принимать мои извинения, но услышать их, думаю, ты был обязан. Ещё раз прости.
В отличие от брата Андайн звучала не так фальшиво, разве что излишне натянуто. Папирус представлял, насколько непривычно ей говорить что-то подобное, насколько сложно признаваться в собственной оплошности.
Стать свидетелем подобной речи было странно, немного пугающе. В этот миг старая подруга и некогда наставница виделась ему такой же далёкой и отчуждённой как сокрытые звёзды — и дело было вовсе не в расстоянии.
— Дайн, скажи мне только честно, почему для тебя это так важно? Почему ты так хочешь мне помочь, когда я тебя об этом совсем не просил? Знаю, что мы всегда были друзьями, но, по-моему, личная жизнь — это то, куда никому лезть не стоит, понимаешь? Потому что она личная.
Он не сдержал терзавшего его вопроса. Слишком странным казалось ему желание амфибии выведать его семейные дела. В конце концов, он ни за что не позволил бы себе подобной дерзости в отношении подруг.
В этот раз с ответом амфибия не мешкала.
— Потому что мне до сих пор кажется, что я за тебя в ответе, за всё, что с тобой происходит, и не важно, по какой причине. Что в этом такого? Всё-таки я знаю тебя с детства и хочу, чтобы у тебя всё было хорошо. Правда, я совсем не понимаю, как вообще можно быть счастливым с твоим братом, когда он только и делает, что создаёт тебе проблемы.
Нервно скрипнув зубами, монстр постучал фалангами по стойке, сжал кулак. Излишняя забота не радовала, она душила — заключала в стальные тиски, сдавливала до острой боли под рёбрами. Никто ничего не знал и знать не мог — Папирус никому не рассказывал, какой всегда была их жизнь и какими были их отношения, но почему-то все рвались судить и советовать.
— Ты не в ответе за меня и никогда не была, — сдержанно возразил Папирус, не желая демонстрировать Андайн и толики вскинувшегося в нём раздражения. — У меня своя жизнь, и я не хотел бы, что в неё кто-то вмешивался. Даже с добрыми намерениями. Не нужно извинений, я всё понимаю, Дайн, но доверять как раньше уже не смогу. Ты тоже должна меня понять, если я в самом деле важен для тебя, как ты говоришь.
— Конечно, важен! — со всей своей импульсивностью отозвалась амфибия. — Не будь это так, думаешь, я бы стала пытаться что-то сделать?
— Ты уже сделала достаточно. Вчера ты сказала, что хочешь, чтобы между нами всё сложилось лучшим образом, а чего ты хочешь теперь?
— Того же. Ничего не изменилось. — Андайн и не думала возражать. — Мне никогда не нравились все эти разговоры о твоём брате, они всегда начинались одинаково. Мне не нравится он, и его поведение я тоже, наверное, никогда не пойму. Но его, видимо, понимаешь ты, и я искренне хочу, чтобы вся эта неприятная история закончилась хорошо. Если это, правда, тебе поможет. Если после этого у тебя всё наладится, и Санс изменится в первую очередь…
— Ты, вроде, хотела извиниться, а не продолжать тот разговор, — напомнил ей монстр, перебив, и амфибия вдруг поникла.
— Именно. Я хотела извиниться и объяснить, почему тебе стоит покончить с этим как можно быстрее. Ты рассказал ему?
Монстр врезался в её неожиданный вопрос как в бетонную стену. Нужные слова, что закипали вместе с негодованием, бесследно пропали. Его хватило на краткое:
— Что?
— Ты рассказал ему о себе, после того, как вернулся? Хоть как-то намекнул?
— Нет. Он уехал вчера, — ответил Папирус, так и не сообразив, почему должен был признаться именно тогда.
— Просто взял и уехал? — Андайн была озадачена. — Куда?
— Понятия не имею, он до сих пор не вернулся. Я пытался его остановить, но без толку.
Уверенно звучать получалось с трудом: обида подкатывала к горлу комом, сдавливая каждое произнесённое слово.
— Вот об этом я тебе и говорю, — совсем траурно припечатала подруга, и монстр живо представил её угрюмое лицо. — Не важно, чего мы хотим. Проблема остаётся неизменной, и ты изводишь себя ради не пойми чего. Ты делаешь себе только хуже, пока продолжаешь тянуть, а всё могло бы уже решиться, и тебе к этому времени уже точно стало бы легче. Я знаю, что когда он вернётся, ты в любом случае простишь его, но хотя бы раз не делай этого сразу.
— Почему нет? — Он старался не копить лишние обиды — ему их и так хватало сполна. — Я знаю Санса лучше, чем вы, мне несложно прощать его.
— Твоя проблема в том, что ты его не знаешь! — вдруг обрубила она и взвилась фурией. — Тебе так только хочется думать, потому что вы родня. Ты веришь, что за всеми его поступками стоит что-то большее, чем бессовестное манипулирование тобой. Вот это меня беспокоит больше всего! Ты собой совсем не дорожишь, и почему ты ради него так стараешься, если от него нет никакой взаимной отдачи?
— Ты прекрасно знаешь, почему. — Голос хлестнул плетью. Держать в узде кипящие в нём продолжительное время чувства уже не хотелось даже из соображений приличия. Позволить себя дважды унизить монстр не собирался, вознамерившись дать подруге должный отпор. — Не только тебе, но и Фриск кажется, что я трачу время в пустую, что я слепо бегаю и пытаюсь что-то изменить, не замечая ничего у себя под носом. Но правда не в том, как плохо поступает Санс, а в том, что кроме меня никто больше не станет о нём беспокоиться. Ни ты, ни другие. Каким бы он ни был для вас, мне он в первую очередь дорог, а ещё мне важно, что я думаю о себе. И если я заброшу попытки ему помочь, я перестану себя уважать. Я никогда не прощу себе подобного предательства.
Он мой брат, с которым я живу всю жизнь. Наверное, я в состоянии самостоятельно решить, как мне поступать? Вы почему-то беспокоитесь только о том, как приходится мне, но никто так и не подумал, каково может приходиться ему. Думаешь, мне приятно, что дела всегда обстояли вот так, когда я вынужден искать его, умолять остаться, силой тянуть признания, чтобы всё в итоге оказалось напрасным? Я вижу проблему и без вас, я понимаю, насколько всё далеко зашло и ты не представляешь, насколько я устал от того, что мне предлагают. Нет, не решить неурядицы, не помочь со стороны, а обрубить всё, что есть. Бросить всё на самотёк! Как вы себе это представляете?
Папирус не знал. Не понимал, насколько можно быть слепыми и такими пронырливыми одновременно. Окружающие его монстры могли ловко выведать любую вожделенную информацию, но не видели главного — того, что стало причиной раздоров. Почему этот снежный ком увеличивался с пугающей быстротой.
Андайн не видела тоже. Или не хотела видеть, будучи обеспокоенной лишь одной стороной конфликта — на деле лишь симптомами их общей болезни.
— Если он позволяет себе вот так нагло от тебя сбегать и постоянно водить за нос, то ему точно приходится лучше, чем тебе. Совесть его совсем не мучает, — самоуверенно возразила амфибия, не спеша задуматься над тем, что пытался донести до неё Папирус.
— А, что, если всё наоборот? — воззвал он, наивно надеясь, что старая подруга всё-таки проникнется его переживаниями, а не будет тешить себя своими — надуманными, не вяжущимися с теми, что пронизывали каждый день его жизни на самом деле. — Что, если потребность постоянно лгать мне и убегать — это то, что не даёт ему нормально жить?
К сожалению, Папирус не хуже брата знал, что значит быть заложником своих принципов.
Андайн не нашла, что сказать, и монстр поспешил поставить точку в изначально не понравившемся ему диалоге:
— Ты не видела его тогда, не слышала, что он говорил. Как смотрел. Он всегда повторял, что делает это ради меня. Опять скажешь, что он просто врал, но я не соглашусь. Санс не глупый монстр, он знает, во что ввязался. Знает, что мне не нравится то, как он поступает, мы много говорили об этом прежде. И я совсем не верю его словам, но не тем, которыми он убеждал, что старается меня защитить, а тем, которыми он клялся, что с ним всё в порядке. Я не верю этим словам так же, как не верю, что он способен специально сделать мне больно.
Повисшее молчание было весьма красноречиво. Папирус не желал больше ничего объяснять, амфибия, похоже, переваривала услышанное.
— Если он всё это осознаёт, если ты знаешь, что с ним творится, что ты в таком случае будешь делать? — осведомилась она, вдруг сорвавшись на шёпот.
Монстр крепко сцепил пальцы.
— Не знаю. Что бы я ни делал, ничего не помогает.
— Стоило ожидать.
— Сначала я дождусь, когда он вернётся. Обычно я этим и занимаюсь, — нехотя объявил Папирус, пусть чувствовал, что терпения в нём не осталось ни капли.
— Опять просто ждёшь? Ты же сам понимаешь, что пора с этим завязывать.
— И что ты предлагаешь? Хочешь, чтобы я ночью бегал по всему городу? Или думаешь, что я раньше никогда не искал его? Дело в том, что когда Санс не хочет, чтобы его нашли, то его не найдут. Тем более я, — колко отметил монстр.
— Знаешь, я могла бы…
Звонок над дверью оповестил о вошедшем человеке, и монстр резко объявил, прервав назревающий ответ:
— Прости, дела. Поговорим позже.
И та бросила бесцветное: «Как скажешь».
После работы Папирус так и не перезвонил. Андайн не решалась тоже. Не звонил Санс — его телефон до сих пор был отключён.
Тиканье часов, думалось, разносилось вовсе не по маленькой кухне, а чеканило в черепной коробке. Нутро продолжительное время крутило от дурного предчувствия. Что-то нехорошее назревало именно в то время, когда отбиваться от зачастивших в его жизни несчастий у монстра перестало получаться. Он перегорел окончательно, оставив в себе только надежду, что брат не принесёт за собой ещё больше бед, в которых пожелает гордо утонуть в одиночестве.
Как всё было бы проще, случись ему убедить Санса довериться! Монстр шумно вздыхал, неутешительно обхватывая голову длинными пальцами, в попытках удержать себя от желания бессильно рухнуть лицом на кухонный стол. Ничего не помогало. Ничего не менялось. Всё только множилось, разрасталось, болезненно давило и нарывало, как свежие сколы. Эту бесконечно долгую боль он мог бесконечно терпеть, привыкший упрямо следовать своей цели, несмотря ни на что.
Власть, которой брат над ним обладал, обрисовалась в его представлении только сейчас. Она нешуточно пугала. Санс мог говорить ему, что угодно, пользоваться доверием раз за разом, пренебрегать его чувствами, полагая, что цель оправдывает средства, вот так бросать и возвращаться, а Папирусу нечего было возразить, он не сопротивлялся. Он слишком к этому привык: знал, что так было и будет. Знал, что старший брат ничего ему о себе добровольно не расскажет, не потерпит такой уязвимости. И всё же, уверенность в том, что однажды у него получится это изменить, не спешила его покидать.
Глупость своего обещания дождаться брата Папирус понял скоро. Санс не объявился ни в этот день, ни на следующий, и к вечеру дремавшая в нём тревога воспрянула с новой силой, а рождённая ею мысль была всего одна: в этот раз брат точно не вернётся. Не сможет.
Беспокойно меряя коридор шагами, монстр настойчиво упрашивал себя для начала успокоиться. Пролетевшие три дня казались мелочью на фоне того, сколько в среднем мог пропадать брат. Пролетевшие три дня, при этом, казались непозволительно огромным сроком для того, чтобы уладить какой-то вопрос с мнимым коллегой по работе.
Кажется, Фриск говорил, что будет на связи, если понадобится. Человеку он доверял больше всего, возможно, даже больше, чем следовало. Его доверие к подругам сыграло с ним злую шутку, и Папирус опасался быть раненым снова — старые раны не зажили. И всё же, ближе мальчишки в вопросе побегов Санса у него не было никого.
— Слушаю. Что стряслось? — Безынициативно поинтересовался человек, не пытаясь разыграть удивления.— Выяснил ещё что-то?
— Да, — сходу выдал скелет, не видя ни одной разумной причины ходить вокруг да около и томить без того скучающего приятеля. — Санс пропал.
Тишина пустой квартиры стрекотала как ток.
— В смысле?
— В прямом. Он пропал. Уехал несколько дней назад и до сих пор не вернулся. Его телефон недоступен, в новостях я тоже ничего не нашёл, я не знаю, что делать, — бегло оповестил его монстр, нетерпеливо теребя ворот битловки.
Стало почему-то душно.
— Я тоже. — Скоротечность признания заставила магию неприятно покалывать в костях. — Но он ведь и раньше сбегал, и всегда возвращался. Подземелье было намного меньше, может, теперь ему просто нужно больше времени?
Пустые догадки, на которые они растрачивали время, его не утешали, но сильнее подстёгивали панику.
— А если это не так? Если что-то могло случиться ещё вчера?
— Понятия не имею! Я сразу сказал тебе, чем это закончится. Он вернётся к тому, чем занимался раньше. Я даже не представляю, куда он мог сбежать теперь и главное — зачем? В очередной бар? — Монстр рефлекторно покачал головой. — С возвращением из них у него не было проблем, только если здесь с ним не случилось что-нибудь по пути, — перебирал нехорошие предположения Фриск. — Или там замешано что-то ещё, а мы с тобой этого не заметили. И как прикажешь решать проблему, если мы буквально не знаем, в чём она?
— Проблема вполне ясна — он пропал и его надо найти, — чётко разделяя слова, обозначил цель монстр.
— И где искать? Думаешь, на этот раз он специально решил не заметать за собой следы?
Вспоминая, как отчаянно Санс рвался наружу, Папирус предположил, что тот был не в том состоянии, чтобы думать о сокрытии следов. Предположение осталось не озвученным.
— Вариант ничего не делать — ещё хуже, Фриск.
— Знаю, — буркнул мальчишка, но встречных предложений от него не последовало. — Ты… как там? В порядке?
И без того еле держащий себя в руках монстр понял, что после всех свалившихся на него событий, этот вопрос его буквально добил. Сломал пополам, и натянутые днями ранее струны нервов всё-таки лопнули. С похоронным звоном.
— Нет, — обрубил он.
Захотелось быть честным. Сколько он мог делать вид, что у него всё прекрасно? Папирус устал от едва натягиваемого на лицо оптимизма. Устал демонстрировать окружающим своё наигранное воодушевление, свои силу и готовность стоически терпеть трудности, только, чтобы не дать другим повода усомниться в его непоколебимости, чтобы не позволить им начать его жалеть. Хватит с него чужой опеки.
Ничего хорошего не происходило уже давно. Всё становилось хуже и хуже с каждым годом, с каждой навязчивой мыслью, с каждым потаённым страхом, с каждым не сказанным словом, с каждым запрятанным глубоко в себя желанием.
— Я не в порядке и не буду, Фриск. — Свой голос, преисполненный не боли, но бешенства, звучал незнакомо. — Потому что моя жизнь давно перестала быть нормальной. И вовсе не Санс в этом виноват, а я сам.
— Ты здесь точно ни при чём. Ты не сделал ничего, чтобы… — возразил было человек, но Папирус его уже не слушал. Эмоции, что нередко брали над ним верх, оглушали не хуже давешнего страха — пенная смесь перекрывала и его.
— Вот именно, я ничего не сделал, чтобы заслужить его доверия. Зато я сделал всё, чтобы он избегал меня, — надрывно бросил монстр, чувствуя, как начинает ныть душа от этих слов. Как давно захватившая его круговерть сумасшествия уносит его дальше к точке невозврата. — Он вбил себе в голову, что должен заботиться обо мне и защищать любыми способами, и с тех пор ничего между нами не изменилось, хотя я всегда старался обеспечить ему поддержку.
Мне всю жизнь было так важно доказать ему, что он может на меня рассчитывать. Что я всегда буду тем, кто останется на его стороне, несмотря ни на что. И я не смог! Я недостаточно старался, я всегда ему уступал, если он настаивал, потому что я привык верить всему, что он говорит. Раньше Санс не ошибался. Когда он уверял меня, что справится, я знал — так и будет.
Но он ведь не всесильный и никогда таким не был, а я не могу смотреть на то, чем теперь обернулась моя неспособность стоять на своём. Он знает, что мне нельзя доверять, он видит во мне ребёнка, а не партнёра. Всё это… тянется так давно, что мне страшно представить, сколько попыток у меня было всё это изменить. Сколько шансов я упустил, пока был занят работой, пока был занят собой, пока понапрасну боялся, а не делал! Пока я…
— Папирус. — Вдруг прервал его Фриск, и монстр послушно смолк, тут же потеряв нить своей нервно вырывавшейся речи. — Пожалуйста, остановись. Послушай, что ты сейчас говоришь. Ты же не виноват в том, как всё сложилось. Если Санс не доверят тебе, это его трудности, это его самая главная ошибка, потому что твои старания нельзя не заметить. Их видят все, кроме него и кроме тебя самого. Почему ты никак не поймешь, что нельзя брать на себя ответственность за него? Почему ты так зациклен…
Отчаяние в тот же миг вскинулось зверем, насильно рвануло наружу вместе с застоявшейся болью. Папирус не успел понять, что задело его сильнее, что стало спусковым крючком. Его раздражала то ли своя неспособность что-то исправить, когда больше не на кого было положиться, кроме как на себя. То ли бестактность окружающих, словно нарочито пытающихся растерзать его как можно болезненнее.
— Да потому что он мне нужен! — тут же выпалил монстр, и весь воздух на этом закончился. — Я не могу жить без него! Никогда не мог и не хочу! Ты этого от меня ждал? Хотел, как и девчонки, чтобы я, наконец, во всём признался? Пожалуйста, признаюсь! Я устал оправдываться перед всеми и перед самим собой тоже.
Я не просто боюсь остаться один, я боюсь потерять Санса вот так, а потом осознать, что у меня была целая жизнь возможностей не допустить этого! — Плечи мелко содрогались от неполных вдохов, дающихся ему с трудом в редких перерывах. Он проговорился на одном дыхании. Хотелось выть, срывать голос, что будет дальше — уже всё равно. Настоящее тонуло не в мареве неконтролируемой злости, а в мерзко-липкой тоске, склеивающей мысли в ком, слепляющей меж собой непослушные, такие неосторожные слова. — Пойми, что бы Санс ни делал, что бы ни говорил и куда бы ни пропадал, он всегда возвращался. У него была цель приходить назад, ко мне, а не куда-то ещё. И всё, чего я хочу, чтобы в этот раз он тоже! Выбрал! Меня!
Санс уверял, что для него нет никого важнее. В важность своей роли в жизни брата Папирус давно не верил, но в глубине души самозабвенно желал ошибиться.
— Вы можете говорить мне, что угодно, но я знаю, что в том, как сложилась наша жизнь, больше всего виновата моя зависимость от него.
Сказать вслух «Моя любовь» у него так и не получилось. Не хватило ни желания, ни смелости в очередной раз добровольно вывернуть душу наизнанку перед тем, кого на самом деле совсем не касались его сердечные дела.
Дыхание сбилось, боль ударила в виски вместе с растревоженной магией — она беспокойно шипела уже какое-то время, струилась в теле, лишая покоя, лишая сна и возможности нормально соображать. Теперь ему было хуже.
— Боже, я сделаю вид, что не слышал всего этого, — затравленным тоном проговорил Фриск, доселе опасавшийся встревать лишний раз. — Я понимаю, что ты просто весь на нервах. Не только в последнее время, но, похоже, с того дня, как вы стали здесь жить. Тебе надо успокоиться и, наверное, поспать. Мы не станем это обсуждать, ладно? Уверен, ты не захочешь говорить об этом потом, когда остынешь. Не знаю, стало ли тебе легче, но я не представлял, что всё настолько… запущено, — робко продолжал тот, воспользовавшись моментом. — В голове это всё не укладывается. Что мне вообще делать со всем, что ты сказал?!
Ответов монстр не нашёл, молчал, приводя дыхание в норму, а себя в чувство. Мальчишка не знал, как ему поступить с информацией, когда Папирус изначально не знал, как ему со своей дилеммой жить. Как быть дальше скелет не представлял, ещё не успел всё обдумать — мысли ускользали и рассыпались, не успев толком сформироваться. Кажется, на Поверхности он только и делал, что думал, жаль безрезультатно.
Невыносимо захотелось назад. Назад в Подземелье, назад во времени — до того, как вся кутерьма началась, завертелась, захватила. До того, как он стал участником этого бал-маскарада.
Раньше было так мало рисков, раньше всё было так спокойно, так однозначно. В Подземелье с ним бы этого ни за что не случилось — так шептала тревожность.
Как бы он не сетовал на поведение друзей, все они были правы: он изменился. И в зеркале — пусть ему отчаянно хотелось, чтобы это был кто-то другой — монстр видел каждый день только себя. Неизменно печального.
Настоящего.
— Я просто хочу, чтобы всё уже закончилось, — бесцветно и едва слышно объявил Папирус. — Ты помогаешь мне, и имеешь право знать. Всё именно так, Фриск.
— Прости, но я не могу это вот так просто принять. Это не вяжется с тем, к чему я успел привыкнуть. — Захотелось вскричать, что пора от этого отвыкать. — Это не ты. В тебе говорит страх, ты тревожишься о брате, я понимаю. Но на самом деле ты к происходящему непричастен.
Человек звучал совсем как Андайн. Искал виноватых повсюду. Папирус ему не верил. Папирус понимал, что причины надо искать в себе, так же явственно, как ощущал своё уже давно не платоническое влечение.
Санс был виноват во всём, что происходило с его младшим братом теперь. С чего все вдруг взяли, что Папирус не был виноват точно так же?
Эта мысль казалась ему верной.
— Не важно. Давай просто вернёмся к тому, с чего начали. — Он позвонил прикинуть хоть какой-то план действий, а не обсуждать то, что обсудить-таки пришлось.
— Санс, конечно. Я как не знал, так и не знаю, что делать. Можем просто позвонить в полицию.
С этим здравым решением он был согласен, но подсознательно ещё боялся к нему прибегать. Было в этом звонке что-то жуткое. Подобный вариант был насквозь пропитан безысходностью, а её монстр гнал прочь.
— Или для начала хотя бы вернёмся в тот бар.
— Только время потратим, — грустно проговорил скелет. — Если хочешь — разведай один. Это лучше полиции.
— А что будешь делать ты?
Накручивать себя ещё больше. Предполагать самое страшное и мысленно умолять брата сделать правильный выбор.
— Я… думаю, стоит съездить к нему на работу.
— Хочешь сказать, он решил прятаться там? Не приходить домой, но выходить на смены? — уныло поинтересовался мальчишка.
— Нет. — Действительно полагать такое было слишком наивно даже для него. — Именно поэтому туда стоит съездить.
— Что-то я не улавливаю…
— И не надо. Начнём хотя бы с этого, хорошо? — возвестил монстр, вот только уверенности в себе не нашёл даже скромной доли. — И ещё кое-что. Пожалуйста, ни о чём не говори Ториель.
— Не буду, — со всей серьёзностью заверил тот. — Не хочу портить ей настроение, она и так очень переживает за вас двоих.
— Спасибо.
Надежд на то, что Фриск что-то найдёт в баре, Папирус не питал. Надежд застать брата на работе — тоже. И всё-таки, съездить туда было необходимо, хотя бы потому, что Санс оставил ему адрес. Давно, как только устроился в книжный. Сказал, чтобы тот заглядывал, если что-то случится, но монстр ни разу не прибегал к подобному, не было нужды.
На середине пути стало очень страшно. До дрожи в замёрзших ногах. Неподконтрольный ужас в него вселяла мысль о встрече с коллегами брата, равно как и предстоящие объяснения сложившейся ситуации. Пропажа работника точно не осталась незамеченной, а другие сотрудники точно смогут что-нибудь об этом рассказать. Во всяком случае, Папирус на это надеялся.
Надеялся, что он успокоится до того, как приедет.
Стеклянная дверь приняла робко вошедшего в магазин монстра легко, но тот не смог отогнать мгновенно обуявшую его растерянность. Белые стены помещения тут и там украшали цветастые пятна — странный дизайнерский ход. Местами на них было что-то написано, но монстр не пытался вчитываться, только оглядывал невысокие такие же белые, складывающихся в незамысловатый лабиринт, стеллажи.
В позднее вечернее время посетителей было удивительно много: люди и монстры, среди них даже дети. Мимо них Папирус ходил осторожно, стараясь не слишком подозрительно разглядывать окружающих.
Рядом, следом за группой безымянных людей, продефилировала девушка с запечатанной коробкой. Красная форма на ней дала сразу понять — она работник, именно тот, которого Папирус так старательно искал. Проследовав за брюнеткой в намерении улучить момент, когда они отойдут ото всех, монстр осторожно обратился, стоило ей остановиться у стенда:
— Добрый вечер, не могли бы вы мне помочь?
Та отозвалась резко и как-то нервно, оторвавшись от вверенного ей груза.
— Да! Здравствуйте! Конечно. Что бы вы хотели узнать? — Её слегка растерянный взгляд замер на скелете, скользнул вверх, изучая лицо. И она вдруг осторожно произнесла со странным трепетом, едва шевеля губами. — Простите, а вы… случайно не Папирус?
Монстр насторожился, но кивнул. Та почему-то моментально воодушевилась.
— Сэнфорд?
Папирус кивнул ещё раз и уже поспешил уточнить:
— Мы с вами разве знакомы?..
Та, не убрав улыбки, лишь отмахнулась.
— Нет-нет. Простите ещё раз, что я так внезапно. Мне не стоило. Просто ваш брат тут работает, вы, наверное, в курсе, и он нередко вас упоминал. Я только предположила, всё-таки, сколько езжу — никого на вас похожего я не видела.
— Можно на «ты».
— Хорошо. Я Рейчел. — Пожав протянутую руку, она указала на свой значок. — Старший консультант. Так, с чем тебе была нужна помощь?
— Мой брат был здесь сегодня? — сходу спросил монстр, стараясь звучать не слишком грубо. — Или хотя бы на днях?
— Нет, — с неприкрытой тревогой отрезала та. — Я уже пыталась с ним связаться, но…
— Его телефон недоступен, знаю.
На лице Рейчел отчётливо проступило волнение, взгляд упал куда-то под ноги, и она севшим тоном осведомилась:
— У него что-то случилось?
— Что-то случилось, но я не знаю, что именно. — Папирус нервно повёл плечом. — Может, ты замечала что-то странное в последнее время? Он ничего не говорил? Не общался ни с кем по телефону на работе?
— С чего бы? Мы коллеги, а не друзья. Разговариваем только в обеденное время, в остальное выполняем свою работу. И ему точно не до болтовни с кем-то ещё.
Это было правдой, Сансу нельзя было даже написать сообщение.
— Перед тем как пропасть, он сказал, что это связано с его работой. Ему кто-то позвонил и попросил приехать решить какой-то важный вопрос, — объяснился монстр, подумав, что изначально начал беседу неверно.
— Но его тут точно не было. — Рейчел глядела на него почему-то строго. — До этого работал как обычно. Точно скажу — дел у него тут никаких нет, тем более срочных и требующих приездов. Скорее всего, он так тебе сказал, чтобы отвести подозрения.
Это было весьма в его духе.
— Боже. — Тут она неожиданно вздохнула, хватаясь за голову, едва Папирус успел вставить слово. — Если он всё-таки что-то натворил, то это конец!
Она звучала скорбно и жёстко. Так отзываются о чём-то необратимом, как о смертельной болезни. Ни на секунду не оставляющий его страх забился птицей.
— Ты всё-таки что-то знаешь о его делах? О том, что он мог натворить?
Он спрашивал с надеждой, хотя звучал умоляюще — давно севший голос вдобавок дрожал. Рейчел начала невыносимым сочувствующим тоном:
— Не совсем. Не знаю, как это будет лучше объяснить, чтобы ты правильно понял. Я даже не уверена, что вообще имею право это делать. Санс… он… мы часто болтали в перерывах, и иногда заходили темы, о которых он точно не хотел бы распространяться где-то ещё. Не знаю, почему мне вообще повезло с ним подружиться, и почему он не побоялся мне обо всём этом говорить, но его дела меня никогда напрямую не касались. Я просто старалась давать дружеские советы, потому что он звучал именно так, будто очень хотел их услышать, но ему не нравилось ничего из того, что я предлагала. Так что не думаю, что он ими пользовался.
— Ты можешь рассказать подробнее, о чём он говорил? — нетерпеливо попросил Папирус. — Что бы там ни было, я должен это знать. Сейчас уже не та ситуация, в которой имело бы смысл хранить его тайны до последнего.
Рейчел очевидно нервничала. Ничуть не меньше него. Папирус представлял, насколько неловко ей приходилось, — ему не хотелось, чтобы кто-то из коллег брата так же внезапно нагрянул к нему в магазин с допросом.
Он утешал себя благостью поставленной цели.
— Знаешь, вот чтобы избежать именно этого разговора, я не раз просила его во всём признаться. Быть той, кто проболтается, я хотела в последнюю очередь, — буркнула девушка.
— Понимаю. Но избежать разговора уже не получится. Так что, ты расскажешь?
— Расскажу, куда уж я денусь! Я-то понимаю, что Санс был неправ изначально, я только это ему и твердила.
Отодвинув ногой коробку, Рейчел взглянула за спину монстра, должно быть, кого-то высматривая. И, не найдя желаемого, заметно расслабилась: плечи опустились.
— Пойдём. Я всё-таки ещё работаю, нам повезло, что Тиффани нас тут не заметила.
— Если что, просто скажи, что я интересовался… — Папирус взглянул на рядом стоящий стеллаж. — Научной фантастикой.
Девушка пробормотала что-то неопределённое и поспешила увести его в служебное помещение, где обнаружилась и кофеварка, и несколько кресел. Жестом предложив ему выпить и получив отказ, Рейчел неуклюже плюхнулась напротив.
— Стоять посреди магазина не очень удобно, а тут искать меня точно не будут — сейчас Санса нет, так что и прятаться здесь мне не с кем. — Она нервно похлопала в ладоши, раздумывая. — Я не знаю, что он тебе рассказывал, поэтому не знаю, с чего будет лучше начать.
У него… большие проблемы с самоконтролем. Я неоднократно просила его записаться к специалисту или хотя бы рассказать тебе. Но он отмахивался. Сначала были проблемы с деньгами, потом он переживал о тебе, и успокаивал меня тем, что, видишь ли, он пока никого не убил. Но, — тут она взглянула на него выразительно исподлобья, ловко установив зрительный контакт, — скажи мне, ты ведь понимаешь, вообще осознаёшь, что для него будет означать убийство?
Не разрывая с ней взгляда, Папирус кивнул. Убийство — клеймо. Закон людей не щадил, монстров — тем более. Их ограничивали, за ними следили. Наказания были несправедливо несоразмерными, но достаточно было ничего не нарушать, чтобы не попасть под карательную руку правосудия.
Папирус знал, что за судебным разбирательством в лучшем случае последуют огромный — и вряд ли они его потянут — штраф, постановка на учёт и запрет на выезд из страны. В худшем — тюремная камера пожизненно. Впрочем, в неё себя Санс затащить не позволит, и тем самым сделает себе только хуже.
— Не верю, что мне всё-таки вот так пришлось тебе это рассказать, — отрешенно сообщила себе под нос девушка. — Но это всё, что он скрывал. По крайней мере, из того, что рассказывал здесь мне. Может и есть у него ещё какой грешок за душой. Хотя больше всего он боялся, что ты узнаешь, и эта новость тебя… сильно расстроит, что ты не сможешь принять его вот таким. Настоящим. Но, знаешь, что я об этом думаю? Ложь не перестаёт быть ложью, даже если она говорится якобы во благо.
— И это всё?
Его спокойный тон Рейчел смутил. Она бестолково кивнула.
— Ну, да. А тебе мало этого? Для тебя это не новость? Не знаю, чего ждал Санс на самом деле, но ты не выглядишь даже расстроенным.
— Потому что я всё это знал.
— Знал? — опешила та. — В смысле. Знал вообще всё? Что он…
— Не контролирует собственный гнев. Да. Он мне об этом действительно ничего не рассказывал, а я, когда понял, тоже решил об этом открытии умолчать. Недоговаривать — это у нас семейное.
Он зачем-то пытался шутить, хотя сил не было даже на показательную улыбку. Оказывается, можно настолько сильно дорожить друг другом и при этом настолько сильно не доверять.
— Как у вас всё сложно. — Рейчел устало потёрла лоб, попутно убирая выбившиеся из хвоста пряди. — Не знаю тогда, к чему я всё это тебе рассказала. Раз уж ты знаешь о нём больше, чем он думает, может… тебе тоже не следовало столько молчать? Вы оба решили зачем-то притворяться, и к чему это привело? Прости, я не хочу никого ни в чём обвинять, но ситуация выглядит просто ужасно!
Не возьмусь гадать, как оно было бы, если бы вы не молчали, но точно не так, как она выглядит сейчас. Я надеюсь, что Санс не успел натворить дел, и надеюсь, что он всё-таки возьмётся за голову.
— Я тоже.
— Нет. Ты как раз не должен надеяться! — Тут она всплеснула руками и вскинулась с места. — Вы оба надеялись на что-то, уж не знаю, на что. Не помешало бы начать действовать! Если Санс ещё не нарушил закон, сделай всё возможное, чтобы этого не случилось вообще. Моих советов он не слушает, но ты в силах ему помочь, он тебе доверяет. Просто боится облажаться. Мой совет — обращайся в полицию. Если что-то произошло, они это выяснят быстро.
Вариантов у него действительно не осталось. А время поджимало, убегало сквозь пальцы, кажется, только ускоряясь, пусть умом монстр понимал, что ему это чудится. Ночь и день давно слились во что-то непонятное, скоротечное.
С Рейчел он распрощался на странной ноте. Папирус чувствовал себя немного глупо, после того как оторвал незнакомую ему девушку от работы ради сомнительного разговора о своём брате, чтобы в итоге не получить результата. Брюнетка осталась в таком же смущении и не старалась его как-то скрыть. Скомкано попрощавшись, напоследок она попросила достучаться до Санса прежде, чем он успеет испортить себе жизнь.
Впрочем, она ему определённо понравилась — такой девушке рядом с братом монстр был даже рад.
***
— Что? — Санс поймал на себе пристальный взгляд. — Смотри лучше на дорогу.
Последовав здравому совету, Дэвид неоднозначно проговорил:
— Никогда не видел, чтоб ты курил. Давно начал?
Совсем уж бестолковый вопрос не заставил ждать ответной реакции: скелет скептично воззрился из-за плеча на своего водителя.
— Тебе-то какое дело? Допустим, давно.
На самом деле совсем недавно. Не начал, но вернулся к этой привычке. Дома старался не курить, Папирус бы этого не одобрил. Не то, чтобы младший брат пытался его отучить или сильно настаивал на ином образе жизни, но ему однозначно не нравилось, что Санс так легко прикипает ко всякой людской дряни.
Когда Папирус впервые спросил его, он сказал, что это происходит на нервах — брат не поверил. Объяснять человеку, что его нервозность не знает границ, наверное, не стоило даже пытаться. Вероятно, Дэвид не поверит тоже, что курение его успокаивает.
Человеческий мир загонял его до потери сознания своими шумом и суетой, постоянно откуда-то возникающими задачами, вопросами, долгами, обязательствами, планами. Всем от него было что-то нужно, а монстру не было нужно практически ничего уже очень давно. Санс только сетовал, что у людей не нашлось подходящего для него способа борьбы со стрессом.
Поначалу он пытался свои тревоги чем-нибудь заедать. Дома и по пути на работу, в обеденных перерывах, вечерами и по выходным в бесконечных перекусах. Не то по старой привычке, не то в попытках унять недремлющую вечно голодную обречённость, что тяготела где-то в мнимом желудке. То тянула, то давила, с каждым днём всё больше напоминая безмерно ширящуюся пустоту.
Людские лекарства на него не действовали, сигареты не помогали тоже, но они хотя бы не оставляли после себя вязкого ощущения тошноты. Он курил, пытаясь успокоить дыхание, пусть большую часть времени бестолково жевал фильтр даже незажжённой сигареты. Сейчас монстр тоже не стремился её поджигать.
— Я планирую отказаться, — резко сообщил скелет, приоткрывая окно. Человек не успел даже возмутиться порыву холодного ветра, только оторопело выпалил:
— Ты шутишь, что ли?!
— Я похож на того, кто любит шутить? — Санс привычно осклабился, склонил голову вбок.
— Нет. В смысле. Ты не понял. Для тебя это всё игра?
— А для тебя?
— А для меня это деньги и время, — откровенно проговорил Дэвид, не особо-то раздумывая, и поспешил с нажимом добавить: — Мы просидели у меня больше суток. Я всё подготовил, со всеми договорился, проехал полпути, чтобы ты всё это время молчал и только сейчас решился сказать, что планируешь отказаться? Тебе, что, нравится всё портить?
— Для начала, я ни на что не соглашался, — напомнил Санс, уперев ногу в бардачок. — Я сказал, что ничего не решил.
— Ага, но всё равно приехал.
— Ты сорвал меня из дома. Из-за тебя у меня будут проблемы. Думаешь, мне нужны ещё и дополнительные?
— У тебя и до меня были проблемы, — парировал человек. — Я предложил их решить. И мы едем их решать, что тебе опять не нравится?
— И чем же? Участием в каких-то подпольных махинациях? — ядовито процедил монстр. — Не заговаривай мне зубы, Дэв, не выйдет. Я сказал тебе, что подумаю. Такие решения не принимаются быстро, и ты прекрасно знаешь, что в этом случае последнее слово останется за мной. Можешь разворачивать машину или привезти меня куда надо, мой ответ не изменится. Нет.
Дэвид сосредоточенно глядел на дорогу и недобро хмурился, поджав сухие губы. Он не выглядел взбешённым, скорее встревоженным.
Пальцы крепче вцепились в руль, скрипнула кожа перчаток.
— Подумай хорошо. Ты ведь не преступник, Дэвид, — снисходительно припечатал Санс, ожидая реакции, когда человек так ничего и не сказал.
— Да ну?
— А хочешь им быть? Или хочешь, чтобы я тебя за него принимал? — Санс, скорее, принимал его за очередную проблему, неурядицу на своём пути, доставившую больше трудностей, чем он думал. Читать окружающих было удивительно легко, угадывать ход их мыслей, предвидеть поступки. Впрочем, иногда даже совсем заурядные и предсказуемые люди могли его удивить. Дэвид успел, успел напугать, но страх не задержался надолго. — В любом случае, ты боишься полиции больше, чем хочешь подзаработать подобным образом. Это нормально. Разверни машину, и всё закончится хорошо.
Дэвид поспешил резко затормозить и рявкнуть:
— Ты вздумал меня шантажировать? Или запугивать?!
Не так давно он сам не скупился на угрозы. Санс поджёг изжёванную сигарету, опуская окно ещё ниже.
— Ни то, ни другое, приятель, — с деланным добродушием изрёк он. — Я говорю тебе, как есть. Ты же хочешь, чтобы всё обошлось без вмешательства со стороны? Если кто-то узнает…
— С чего ты взял, что это вообще что-то незаконное?! — Человек звучал неуверенно. — Я сказал тебе, что придётся работать по договору и всё.
По договору с дьяволом.
— Избавь меня от необходимости объяснять тебе, почему это незаконно, Дэв, — скучающе попросил монстр. — Если сейчас поедем обратно, то оба избежим дел с полицией. Или ты думаешь, что тебя станут покрывать?
— Ты ведь также боишься всех разбирательств, — очевидно подметил тот, и лицо его вдруг разгладилось от пришедшего озарения. — Иначе бы не стал вот так убегать, когда уже облажался. И ты не согласился бы подумать, если бы не понимал, чем тебе грозит нападение на людей. Ты знаешь, что единственный способ не быть впутанным в то, что тебя ждёт, это поехать со мной. Я не понимаю, почему ты отказываешься.
Он и не должен был этого понимать. Они были слишком разными, но кое-что общее у них тоже нашлось: оба жаждали беззаботной жизни. Вопреки своим самозабвенным мечтам, Санс знал, что ему подобного счастья не светит, хотя бы потому, что жизнь бывает, какой угодно — чаще жестокой и несправедливой, — но беззаботной — никогда. Санс не был уверен, что эту простую истину знает Дэвид.
— Для меня есть кое-что страшнее полиции, — ровным тоном объявил скелет. — И если я впутаюсь в то, что ты мне навязал, ещё больше, чем уже успел, я не смогу это исправить.
— Вау. И что же может быть страшнее перспективы оказаться в местах не столь отдалённых? — уныло поинтересовался Дэвид, поспешив отмахнуться от дыма. Второе окно было поспешно приоткрыто тоже.
— Это личное, — лаконично бросил Санс. Не мог же человек полагать, что он всерьёз расскажет ему об этом?
— Ну, конечно. Хорошо, сделаем по-твоему, я не ищу проблем, тем более с законом. — Это звучало даже иронично. — И всё же, я там был, Санс. Я всё видел и я всё знаю.
— Ты донесёшь? — Монстр подпёр голову и вопросил с неприкрытым азартом, с картинным восторгом, точно ждала его полная впечатлений авантюра, а не безрадостное следствие. — Тогда я донесу на тебя.
— Нет. Мы же друзья. Но если всплывёт, а я не сомневаюсь, что всё всплывёт, и когда за тобой всё-таки придут, я буду свидетельствовать против тебя. Без обид, — совершенно холодным и оттого совершенно жутким тоном сообщил ему Дэвид, сложив руки. — А ты можешь говорить, что угодно, у тебя нет доказательств, ты ничего не видел, я никого не знал. Зато ты был пьян и вооружён, когда напал на людей. Вот о чём тебе стоит реально беспокоиться.
***
В холодных руках покоился телефон, крепко сжатый точно одеревеневшими пальцами. Папирус пустым взглядом смотрел в экран и не видел набранного номера. Один звонок, один вопрос, недолгий разговор.
И один судьбоносный ответ.
Монстр с силой потёр вокруг глазниц, пытаясь вернуть утраченную чёткость зрения. Магия мертвенно стыла, ни на что не было сил. Папирус не мог заставить себя ни сделать вызов, ни отбросить телефон. Он в очередной раз застрял в неопределённости, сморённый неуверенностью, страхом. Не принявший решения, скелет стоял недвижной статуей, и, раз он не желал никуда звонить, телефон зазвонил сам. Так ему показалось. Папирус встрепенулся, не до конца поняв, что услышал, и удивился звуку дверного звонка, когда тот повторился, так, что совсем забыл как следует испугаться.
Холод заколол в пальцах и побежал по позвоночнику иглами, когда он, устав сверлить дверь потерянным взглядом, решился к ней подойти. Это было странно. Совсем ненормально, неестественно, не по-настоящему. Папирус ждал совсем не этого. А если не этого, то чего?
Дверной замок щёлкнул, когда он его провернул совершенно бездумно, но с некоторым запозданием. За дверью всё было тихо, никто не спешил входить. Скелет не спешил открывать. Только думал, что было бы неплохо всё же отойти с прохода, посмотреть, кто стоит там снаружи, а не сверлить пустым взглядом одну точку пространства перед собой.
На этот раз он решил собраться с духом и действовать быстро. Скинуть оцепенение резко, настойчиво, одним движением рвануть дверную ручку вниз, чтобы пропустить неизвестного в дом. Главное — сделать хоть что-то, а не позволять собственной беспомощности прогрессировать.
Они встретились взглядами, и Папирус думал, что на этом моменте, наверное, было бы неплохо умереть. Только бы не видеть брата, только бы не знать того, что случилось, только бы не чувствовать себя разбитым вдребезги. Что-то ему подсказывало, что собрать себя обратно уже не получится, даже если они постараются сделать это вместе.
Санс не прятался, не бегал боязливым взглядом по сторонам, как любил. Стоял напротив — вот же, настоящий, живой, и смотрел на него так пристально, так внимательно, так незнакомо, совсем как в тот раз, перед тем как сбежать. Что сказать, и стоило ли вообще говорить, Папирус не знал. Мыслей было много, слов не нашлось.
Нашлось только желание схватить, обнять, почувствовать гладкий материал ветровки, изгиб позвоночника, плотность костей, чтобы лишний раз убедиться в том, что это не больное наваждение. Не ещё один злосчастный сон.
И чтобы больше не отпускать.
На неловко раскрытые руки Санс отреагировал однозначно и спешно, словно только этого и ждал, мысленно спрашивал разрешения. Он приблизился в два шага так же молча, ни поздоровавшись с порога, ни извинившись. Чужие холодные руки настойчиво обняли, пальцы вцепились как в последнюю точку опоры, и Папирус не мог сказать, что ему это так уж не нравится, хотя было больно. Его начало нервно трясти от нахлынувших чувств в тот момент, когда собственные руки легли на вздрогнувшие от прикосновения плечи, скользнули ниже, смяли безразмерную ветровку.
Они стояли посреди коридора с открытой дверью, вцепившись друг в друга так, будто от этого зависели их жизни. Папирус боялся, что Санс вот-вот пропадёт, развеется дымкой сквозь пальцы, но ничего подобного всё не происходило, но облегчения скелет не чувствовал.
Брат был материальным, тёплым, долгожданным и нужным. А ещё чем-то напуганным.
— Я совершил большую ошибку, — на одном дыхании проговорил тот, и Папирус едва разобрал слова, оглушённый собственными чувствами, так не похожими на те, что он надеялся испытать, когда они опять встретятся.
— Ничего, — так же невнятно ответил он, не зная, куда деть себя, куда деть крепко сжимающие Санса руки в бессознательных попытках защитить, успокоить, прижать к себе ближе. — Это ничего. Мы всё исправим.
