Мой Создатель, узнай моё сердце: Забери у меня жизнь из печалей. Возвысь меня над миром боли. Рассуди, достойна ли я Твоей бесконечной гордости Песнь Преображений 12:3
Халиль проснулась от солнечного света, затопившего комнату и пятнами расползшегося под веками. Она открыла глаза, разглядела полосы сияния на потолке, превращавшие неровности побелки в причудливый пейзаж, и улыбнулась – открыто и самую капельку тоскливо. В тюремной камере окошко располагалось под самым потолком и смотрело на запад – светлело только под ночь, закатным кроваво-красным, – а значит, Андрасте услышала ее молитвы и прекратила мучения дщери своей. Конечно, она не хотела умирать, но лучше так – спокойно и во сне, – чем в агонии, харкая легкими на дыбе. И Алистер достаточно окреп после Остагара, чтобы справиться в одиночку. И Эамон с отрядом ему помогут – все будет хорошо, пусть и немного обидно. «Самую, – спешно поправила себя эльфийка, почти уколовшись о совесть – стыдно быть неблагодарной за исполненную молитву, – капельку». Солнечные зайчики неспешно ползли по потолку и изредка прыгали, перескакивая самые крупные трещины, напоминавшие каньоны обрывов на середине течения Драккона. С тихой, такой же солнечно-зайчиковой улыбкой она смотрела на их танец. Было тепло, в конечностях расплылась ватная нега, приятная, как истома после банной парилки – Лиль наслаждалась каждым мгновеньем, не шевелясь и стараясь даже дышать мелко и редко, чтобы не спугнуть мираж солнца. Она уже не верила, что когда-нибудь станет так хорошо, но надеялась, что милостью судьбы хоть немного подождет настоящего посмертия – обещанного малефикарам, с демонами, Тенью и вечным ужасом, – здесь, в неподвижности и покое. Блики солнца на щеках гладили, как будто ласково касались ладонями, путались в волосах, и из-за их тепла запах лавандовой отдушки для постельного белья казался всеобъемлющим, закрой глаза – и покажется, что стоишь в сердцевине огромного цветочного поля. Отдушка. Постель. Лиль услышала эхо собственной рассеянной мысли и вместо того, чтобы дать воображению дорисовать упоительно солнечный пейзаж, как можно шире распахнула глаза. Она жива, более того, она лежала в кровати в доме Эамона – миг спустя эльфийка вспомнила даже, где находилась эта комната, в восточном крыле, и из окон вид открывался на макушки церквушки по ту сторону Драккона. Еще мгновенье понадобилось, чтобы все картинки, перепутанные между собой, как выпавшие из книги страницы, вдруг выстроились в нужную логическую цепочку. Лиль помнила, как ее нес на руках Стэн и как грудь сперло летней взрывной жарой после холода фортовых казематов, забыла только, что все это случилось не когда-то давно, а… Вчера? Позавчера? Сегодня? Как долго она спала? Халиль резко дернулась в попытке сесть и проснулась по-настоящему. Сияние ослепило – джустиниан ворвался в город мощью сотен, наверное, солнц, пылал, жарил и плавил черепичные крыши, – она заморгала, беспомощно свалившись обратно в пуховые объятья постели, потому что в локте что-то подломилось, и опора перестала таковой быть. Свет целительского заклинания и обрадованный крик Лелианы сорвались в воздух одновременно. – Лиль, дорогая, очнулась! – бард бойко затрясла рыжиной, заулыбалась звонко – гораздо звонче, чем колокола собора или солнечное сияние, и эльфийка, залюбовавшись ее радостью, не успела отдернуть ладонь от хватки Лелианы. – Девочка моя, – Винн обняла ее с другой стороны. Знакомый с детства запах – монолитный, в котором намертво спаялись ароматы мыла, лекарственных трав, магии, книг и выдержанного вина, – окутал с головой, на миг Халиль закрыла глаза, пытаясь расслабиться, раствориться в жесте целиком, просто прижаться виском к груди принявшей ее обратно наставницы и забыть, почему это пробуждение далось ей так тяжело… Но она выдержала пару мгновений, не больше, потом задохнулась от жжения в ребрах и комка поперек горла, слепо дернулась прочь, заодно рванув и кисть из цепких пальцев Лелианы, ласково поглаживавших тыльную сторону. – Тебе больно? – нахмурилась Винн. Лиль глубоко вздохнула, прислушиваясь к себе, и отчаянно мотнула головой – нет, больно не было, чары сделали свое дело, приглушив ощущения. Тяжелое одеяло едва чувствовалось на ногах, касанию Лелианы будто бы не хватало тепла, от объятий она почуяла лишь запах, но не привычное – из детства, – ощущение шершавой ласки от прижатой к щеке ткани. Дернулась она совсем по другой причине – подсознательно узнала тяжесть тела и скованную духоту нежеланных объятий. Получается, приняла друзей за врагов, обидев их – Лиль попыталась извиниться, но сухими со сна губами едва смогла прошептать короткое «прости» и потупилась на горбатую белизну постели там, где должны были быть ее колени. Винн и Лелиана переглянулись и молча кивнули друг другу. В четыре руки поправили подушку, мягко надавили на плечи, помогая устроиться полусидя, и теперь Страж смогла вдоволь насмотреться на их лица. У чародейки под глазами припухли лиловые мешки, обострились скулы, седая прядка – в три волосинки, выбившаяся чудом из пучка, – кажется, потускнела. У барда губы были искусаны, она постоянно облизывалась и почти каждую минуту трогала языком заеду в уголке рта. А ведь прошло всего два дня. Может – украдкой Лиль покосилась в окно, но увидела только вздувавшиеся от легкого летнего сквозняка пузыри занавесок да солнечное золото, – три. Если она, конечно, не сбилась со счета и правильно поняла, как работали дозоры в Дракконе, и если не… Эльфийка пыталась прогнать из головы непрошеную мысль, забить ее десятком других рассуждений, просчитать еще раз дни или разглядеть внимательно ворсинки одеяла на колене, пыталась честно, изо всех сил – и у нее не получилось. Она опять всех подвела. – Удобно? – Лелиана заискивающе опустила голову, чтобы их взгляды встретились. – Еще одеяло? Может, хочешь поесть? Халиль скупо мотнула головой. По всей комнате были разбросаны отметки дружеской заботы – на спинке стула остался висеть зевранов плащ, на комоде толпились пустые пузырьки от настоек и отваров, на тумбочке у кровати – чаша с розоватой от крови водой, в изножье – пирамида из чистых одеяла, рубашки и полотенца. Ей ничего не надо было. Уже – не надо. Только бы – в сердцах эльфийка скрестила пальцы, на деле не могла – руки смиренно лежали поверх одеяла в хватке чародейки и подруги, – только бы она не очнулась снова в Дракконе. Только бы это был не сон. Только бы не демоны. – Уверена? Я думаю, тебе стоит все же подумать. На кухне приготовят бульон или грог, – бард несколько успокоилась, перестав сыпать вопросами, когда Халиль стиснула ее пальцы уже по своей воле, и сбилась с толку, стоило Стражу покачать головой еще раз. Винн была орешком покрепче – кашлянула, будто призывала к порядку разбушевавшихся второгодок, и поджала сурово губы. – Юная леди. У вас были трещины в двух ребрах, трех пястных костях, сломаны берцовые кости, ушибы, порезы, ожоги, бессонница, истощение маны, упадок сил, обезвоживание, разрывы мягких тканей, – Винн чуть споткнулась, неосознанно метнувшись взглядом по одеяльной глади и нацелившись куда-то в низ живота эльфийки. Халиль, впрочем, хватило – она попыталась подтянуть колени к груди и густо зарделась краской, раскалившей ей уши. Словно чародейка ее отчитывала за неровный почерк в конспекте или неправильный ответ на уроке… Впрочем, тон был выбран правильно. – Поэтому, юная леди, – как можно суровее свела брови к переносице Винн, – вы будете есть. – Я не хочу, – все еще сипло выдавила Страж, частично покривив душой – от одной мысли о куске хлеба с сыром во рту скопилась густая, с привкусом целебных трав слюна, но желудок все равно протестующе скрутило судорогой. Нет толку в еде, если ее все равно стошнит… Или что похуже. – Нет, – отрезала Винн и надавила голосом, будто пяткой посоха чертила руну на земле. – Ты будешь есть, и сейчас максимум твоей ответственности – выбрать молоко или бульон, хотя я, в силу перечисленных обстоятельств, рекомендовала бы и то, и другое. – Я на кухне видела мед, – улыбнулась медово медово-рыжая Лелиана. – Что вы улыбаетесь? Хороший мед, гречишный, с побережья. Халиль, вторя ее жесту, облизнулась и, зажмурившись до слез, отупело кивнула. Мед так мед, о Создатель, что угодно уже. Просто… Внутри окатило ледяной судорогой, когда бард убрала ладонь, впрочем, Лелиана этого не заметила – соскользнула с постели, заботливо подоткнула край одеяла под ноги и, по пути невзначай смахнув под кровать забытую тряпицу, заскорузлую от крови, вышла из комнаты. За дверью раздался взрыв – Халиль вытянула шею, жадно вслушиваясь в голоса друзей, различила вопль Огрена, смех Лелианы, ответный крик Алистера, полный нетерпения. Что сказали остальные, разобрать не успела – кажется, Стэн только фыркнул что-то на кунлате, и тут дверь с треском впечаталась в стену, потому что гном не выдержал и от души пнул ее стальным сапогом. – Пташка очнулась! – У вас две минуты и никаких объятий! – рявкнула на толпу ввалившихся Винн, но ее проигнорировали, а Алистер так и вовсе оттеснил осторожно плечом. Галдеж и гвалт окружили постель. Халиль задохнулась в медвежьих объятьях гнома, после которых на ее руках и скуле осталась стойкая вонь пива. Она зажмурилась до слез и съежилась в комок, напрягшиеся плечи, почти рвавшие бинты на ребрах – или, наоборот, ломавшиеся от тугой перевязки, – тут же оказались в хватке Алистера. – Живая, сестренка! Живая! – А я что говорил, сучий ж ты потрох, взрывчатка Главонаков – это тебе не едрить налево, видал, как могли! – Я сказала, никаких объятий, Алистер, тебя тоже касается! Они громко перекрикивали друг друга. Чародейку все же послушались, теснота обнимавших рук распалась, Халиль рвано вдохнула, незаметно стирая тыльной стороной кисти слезы – они текли ручьем, щекотали веки и расплывались уродливыми темными кляксами по одеялу. Из-за них же она почти ничего не видела – перед взором все плыло цветными пятнами, стальное – Огрена, синее, в тон стражевских мундиров – Алистер, яркая мантия Винн… Залаял Гвиндор и прыгнул прямо на постель. Его хором принялись отчитывать, но Халиль намертво вцепилась в мабари, обняв за шею и лицом вжавшись в пахнущую улицей и псиной шерсть, так что совести прогонять его ни у кого не хватило. В который раз пес спасал ее тем, что становился подушкой для слез, которые нельзя показывать окружающим? Она сбилась со счета. В который, тоже, раз. – Паршиво выглядишь, – фыркнула с порога Морриган. Эльфийка выдохнула в собачью шею и подняла голову – стало чуть лучше, ведьму она разглядела почти во всех деталях, только пестрины наплечника слились в одно пятно, отливавшее металлической зеленцой. Увидела даже змеистую ухмылку и снисходительный прищур, который – давно поняла Халиль, – не сулил никаких проблем. Морриган выражала свое сопереживание так, как умела – едва кивнула головой на внимательный стражевский взгляд, вздернула бровь, оглядев все подробности ночной целительской борьбы, и, хмыкнув, ушла вглубь коридора. Для этого ей пришлось обойти монолит кунарийской фигуры. Халиль сглотнула так, будто сквозь кожу шеи мог прорваться копьем напряженный кадык – пусть его и в помине не было, – и почти порезалась языком о зубы, подбирая слова. – Стэн, я… Мне так жаль… Ты разочарован, да? Винн зашипела, Алистер просвистел ободряющее «да ты что, сестренка», хлопнув эльфийку по плечу – на что чародейка взъелась еще больше, из последних сил удержавшись, наверное, от воспитательного подзатыльника. Халиль глядела только вперед. Только на то, как на миг опустил кунари взгляд, задумавшись, и как ясно посмотрел на нее мгновением позже, ничуть не изменившись в лице. – Не думай об этом сейчас, кадан. Поговорим позже. Тебе нужен отдых. Наверное, он был прав – как всегда. Эльфийка привычно прикусила нижнюю губу и тут же поморщилась – мелкие незаросшие ранки еще саднили, не стоило так на нервах стискивать челюсти, – и медленно кивнула. Разговор был важнее отдыха – потому что первый касался их обоих, пока отдых требовался лишь ей, – но сил спорить тоже почти не осталось. Тем более, вернулась Лелиана, и выражение ее лица не сулило компании ничего хорошего. – Я же сказала, по одному! – Ну входили мы по одному, а про выход ты ничего не говорила, – хохотнул Огрен, громко хлюпнул красным – видно, с вечера отмечал счастливое освобождение, – носом и под хмурыми, сошедшимися на его макушке взглядами неуютно поерзал. – Ладно, ладно, как скажете все. Пойду я. Выздоравливай, Пташка. Гном чмокнул ее в левую щеку и уступил место Лелиане, Алистер щекотно мазнул губами по правому виску – не успел сбрить двухдневную колкую щетину, – и тоже поднялся. – Я скажу Шейле, что ты в порядке. Она, увы, не влезает на местные лестницы. – Иди-иди, – сурово, как могла, посмотрела Лелиана вслед Стражу, урывком попытавшемуся принюхаться к кружке на подносе. Там толпился целый ряд тарелок, но Халиль даже смотреть на них не смогла – почувствовала, как каменеет желудок, – и только уткнулась носом в кружку с горячим молоком. Меда Лелиана не пожалела, а еще, кажется, масла и специй – напиток был густой и, наверное, не показался бы эльфийке очень вкусным в обычные дни… Но после тюремной похлебки ласковое тепло глотка и мягкий привкус корицы были столь сладостны, что она опять едва не расплакалась. И совсем не смогла удержаться, когда на край постели сел Зевран, прогнав Гвиндора охранять хозяйку в изножье. В толпе Ворон прятался за чужими спинами, а сейчас остался наедине – и Винн, трепетно оберегавшая покой Стража, только хмыкнула и демонстративно поднялась на ноги, чтобы переставить с подноса часть мисок и начать готовить очередное свое зелье. – Счастлив видеть, mia donna, – улыбнулся так, будто уголки его губ таяли на солнце, Зевран, и самыми кончиками пальцев коснулся тыльной стороны ее ладони. Там кожа была влажная и соленая, он тактично сделал вид, что не заметил, только чуть склонил голову и тихо уточнил. – Можно мне?.. Халиль кивнула ресницами. Осторожно, будто она была хрупкой, как цветы или витражи, Зевран сплел ее пальцы со своими. На смуглой коже местами взбухали мозоли и мелкие царапинки, темные от корост, но на ее коже отметин тоже хватало – от магии крови, неосторожных падений и один даже совсем старый, детский, с фермы родителей. И еще были невидимые пятна того, что она теперь грязная не только от Скверны, но и от пыток, тюремной пыли и… Халиль сглотнула и убрала руку, и хоть постаралась сделать это как можно ненавязчивее, Зевран словно все понял. На этот раз переглядывались он и Лелиана. Потом Ворон вздохнул, забросил ногу на ногу и, по-птичьи склонив голову, в вихрах которой солнце зажигало буйные золотые блики, спросил: – Эх, mia donna… Зачем же ты сделала это?***
– Зачем ты сделала это? – спросила Коутрен, как только захлопнулась дверца тюремной повозки. Снаружи – уродливый черный короб, изнутри – душный громыхающий гроб. Воняло протухшей рвотой, нагретым металлом и потом – въедливо и жутко. – Чтобы никто не погиб, – тихо ответила Халиль. Рыцарь хмыкнула и вцепилась в ременную петлю над решетчатым, как забрало, окошком кареты, и на этом разговор закончился: храмовник по левую руку от Стража промолчал, только повернул ленно голову, сверкнул глазами в прорези шлема и, как прежде, вперился прямо перед собой. Эльфийка сильнее съежилась на лавке, между коленей стиснув сведенные «лодочкой» ладони. Цепь кандалов, слишком короткая, чтобы волочиться по полу, ударила щиколотку, когда повозка подскочила на булыжнике мостовой. Кучер громко выматерился и хлестнул заржавших гневно лошадей, Коутрен поморщилась, тоже коротко ругнувшись в зубы, но на пленницу никто даже не посмотрел. У повозки была какая-то проблема с задними колесами – трясло страшно всю дорогу, и если рыцари могли держатся за поручни, эльфийку швыряло, впечатывая то в плечо Коутрен, то в локоть храмовника. Халиль чувствовала себя маленькой-маленькой, от того беспомощной, от того неуверенной, от того еще сильнее хотелось ссутулиться, опустить голову вниз и постараться как можно убедительнее сделать вид, что ее здесь нет: замкнутый круг. Когда-то Рам рассказывал ей об этом – что-то про угнетенное сознание и умение храмовников этим пользоваться, – только от ужаса у нее все вылетело из головы. Даже его уверенный, сквозящий добродушной ухмылкой голос растворился в страхе – последнему было, где развернуться, выжженная «Праведным ударом» магия оставила после себя незаживающую брешь, ощущаемую, как сосущая под ложечкой тошнота. Халиль медленно, но верно начинала понимать, куда она влипла и каковы будут последствия, и чем громче тряслась карета, разгоняясь по городским улицам, тем меньше ей хотелось думать вообще хоть о чем-то. Впрочем, как оказалось, конкретно это желание судьба исполнила легко – в напуганном сознании мысли сквозили обрывками, простые, как самые базовые заклятья, и это еще больше усиливало полузабытое чувство беспомощного ужаса перед будущим. Первый и единственный раз настолько страшно Халиль было в детстве, когда ее забрали у матери и привезли в Круг. Даже Остагар, даже последний день в Кинлохе не вспоминались с таким ужасом, потому что тогда она хоть что-то делала. Теперь – тряслась на скамье тюремной кареты, задыхаясь от вони, жары и подступающей паники, и страх был настолько силен, что мешал даже поднять руки, чтобы вцепиться в стиснутое спазмом горло. Ужас горчил, беда льдистыми мурашками царапала позвоночник. Она знала, что на этот раз никто ее не спасет. И даже не могла сказать, плохо это или хорошо. Теперь, когда армия собрана, может, не так уж и велика ее роль в дальнейшей истории? – На выход, – равнодушно обронила Коутрен, как только сменился стук колес – Халиль даже не сразу поняла, они ведь еще не приехали, – но в окне показалась серая махина фортовых укреплений. Двор Драккона замостили более плоскими и мелкими камнями – карета катилась ровно, рыцарь спрыгнула в момент торможения, придержала створку и сильнее свела брови к переносице, недовольная отупевшей заминкой. Халиль встала, едва не треснулась лбом о притолоку – даже по эльфийским меркам дверь сделали чрезвычайно маленькой, – и, торопливо съежившись, вцепилась в поручень: ступеньки были высокие и неудобные для спуска со скованными руками. Храмовник грубо толкнул в спину, эльфийка едва не упала, но ее подхватила под локоть Коутрен, неодобрительно покачала головой и повела за собой. Страж тихо поблагодарила ее, но рыцарь даже до снисходительного фыркания не снизошла. Впрочем – достаточно быстро заметила Халиль, – Коутрен чуть замедлила шаг под скорость скованной страхом и цепью эльфийки, и это уже было хоть что-то. Крохотная капля понимания в огромной крепости, скалившейся провалами бойниц, зубцами крепостной стены и ухмылками всех встреченных людей. По пятам шли храмовник и несколько воинов из гвардии Логэйна, впрочем, последних Коутрен быстро расставила по местам – кому выпал дозор, кому рыцарь отдала на коленке написанную весточку и отправила на конюшню, кого с усталой улыбкой отпустила в увольнительную. Халиль едва обращала внимание. Она пыталась запомнить путаный путь между комнат гарнизона стражи – и ей это даже удалось, – но, как оказалось, все нужно было, чтобы выманить из своего логова интенданта. Тот отвел их на ярус ниже, принял от последнего сопровождающего Коутрен посох эльфийки и сумку с зельями, вытребовал у рыцаря подпись и отправил их обратно наверх. Коутрен, скрипя зубами, послушалась. В такой манере они прошли коменданта тюрьмы, начальника сегодняшней смены и сторожа в камерах. Халиль, устав от бесконечного хождения по лестницам, постоянно менявшегося освещения – только она привыкала к тускому свету подземелий, Коутрен вытаскивала ее во двор и обратно, – и путавшихся в голове поворотов, едва тащилась вслед за провожатыми, поскорее мечтая остаться в одиночестве. Может, ей еще удастся что-то придумать. Надо только собраться с мыслями, поднакопить маны хотя бы на пару заклинаний и внимательнее осмотреться – не может быть, чтобы не было выхода. Хоть какого-нибудь. Хоть куда-нибудь… Последний в цепочке их встреч человек – пухляк с залысинами и обаятельной, предназначенной будто для внуков, улыбкой, – всю дорогу трындел про свое уважение к Логэйну и необходимость навести в Денериме порядок. Коутрен хмыкала, фыркала и молча поправляла падавшую на лоб прядь, страдальчески закатывая глаза. Храмовник отвалился, но раньше, чем Халиль успела обрадоваться, вернулся в компании еще двух рыцарей церкви, заворчавших совсем неодобрительно – то ли их оторвали от дел, то ли хотели навязать что-то серьезное… Под ложечкой засосало совсем невыносимо. Халиль вспомнила, что последний раз ела рано утром, а еще поняла, что после тюремной кареты еще нескоро даже сухарные крошки привлекут ее внимание. Взгляды храмовников сошлись на ней, как скрещенные клинки на поднятом щите. Эльфийка нервно перебрала цепь и ссутулилась еще сильнее, будто потерянные два дюйма роста могли превратить ее в мышь и спрятать от пристального внимания в половых щелях – о, как она пожалела в этот момент, что подаренный в Тени Кинлоха навык не сохранился после возвращения! Тот, первый храмовник, тронул Коутрен за плечо и что-то нашептал ей на ухо. Рыцарь поежилась, фыркнула и, оборвав речитатив сопровождавшего их ключника, сурово кивнула – мол, делайте, что требуется, – и отпустила локоть эльфийки. Троица церковников тут же обступила ее плотным полукольцом, прижав к решетке камеры снаружи, пока пухляк, кусая слюнявые губы, возился с замком. Забрала скрывали все эмоции, сколько бы ни пыталась Халиль отыскать хоть каплю снисхождения в их взглядах – она уже пережила «Праведный удар», будучи почти истощенной схваткой с людьми Хоу, неужели, им мало? Да, этого было мало. Храмовники молитвенно приложили ладони к сердцам, левые ладони выставив оградой, латные перчатки слабо засветились белым, как огоньки церковных свечей, пламенем. Халиль узнала жест – зажмурилась и вжалась затылком в прутья, ища хоть какую-то опору. «Святая кара» обрушилась лавиной, которая смела все на своем пути. Если раньше пустота от магии была ощутимой, теперь внутри словно взорвалась наизнанку вспышка гарлочьего проклятья – только в разы, во множество десятков раз хуже. Она ненавидела это ощущение тошноты пустотой, когда в животе холодно и мутит от малейшего движения, но в горле при этом спазм, мешающий даже вдохнуть толком. В висках рокотала оглушительно громко кровь, в груди стучало, изображая попытку жизни, сердце, сбившееся с ритма от молитвенного очищения. Под зажмуренными веками темнота оплавилась алыми кругами – медленно Халиль начала крениться вбок, из-за цепи неспособная даже вцепиться в решетку, а храмовники попросту стояли и смотрели. Ее опять подхватила Коутрен. Тряхнула, убедилась, что это не помогает – Халиль вцепилась в ее локоть мертвой хваткой, согнулась в три погибели, ощущая бунт каждой клетки своего тела, – и перевела суровый взгляд на рыцарей. – Вы не говорили, брат, что попытаетесь ее убить. Тейрн Логэйн прибудет через несколько часов, мне предоставить ему труп Стража и сказать, что это ваших рук дело? – «Святая кара» неприятна, – глухо из-за шлема пробасил храмовник, – но ни одного мага еще не убила. Он врал. Врал и, наверное, даже не краснел под забралом, потому что Халиль своими глазами видела, как падал на мрамор Кинлоха Рам, выпитый досуха одновременно «Карой» и заклятьем кровной магии. До сих пор она не знала, что убило его в большей степени. После особо мощных чар эльфийка слепла и чувствовала себя слабее новорожденного щенка, но магия крови все равно не заставляла ее так сильно хотеть сдохнуть, как пустая пустота внутри – абсолют всех возможных пустот. – И, тем не менее, вам стоило быть чуть осторожнее, – проворчала Коутрен. – Мы защищаем тейрна Логэйна, – холодно ответил более молодой, судя по голосу, рыцарь церкви. – И весь мир. Впрочем, давно не ждем за это благодарности. – Когда прекратится эффект? Прибывший в карете храмовник хмыкнул – мол, одному Создателю ведомо, – но, выждав еще пару секунд, все-таки предположил, что на сутки или около того Страж точно обезврежена. Не менее холодно, чем говорили с ней, Коутрен поблагодарила, получила столь же равнодушное благословение и, практически обняв плечи эльфийки, завела ее в камеру. Халиль шатнулась, но смогла кое-как отцепиться от рыцаря. Медленно перевела дыхание, вжав ладонь в солнечное сплетение – холод не уходил, озноб колотил позвоночник, пальцы тряслись, как в припадке. В голове от виска к виску льдисто сквозило ужасом и подступающей паникой: она задыхалась. Цепь зазвенела, когда эльфийка, на миг или даже меньше собравшись с силами, подняла руки выше почти умоляющим жестом – тесные кандалы натирали даже сквозь рукава мантии, а после «Кары» она ведь была не опаснее воробья… Коутрен посмотрела на нее со смесью жалости и брезгливого снисхождения, покачала головой и, убедившись, что Страж после этого не забьется в приступе, вышла из камеры. Звякнул ключ, скрипнул замок, дробно рассыпались по полу шаги – пара в мягких тапках и пара в латных стальных сапогах. Почти минуту эльфийка слушала этот ритм, пытаясь дышать в соответствии с ним – один вдох на четыре шага вперед, выдох на шесть, – но ориентиры пропали. Во всей тюрьме она осталась одна – только в соседней камере дрых, укрывшись дерюгой, старик, но Халиль не видела, чтобы его грудь шевелилась от дыхания, и потому отвернулась, как только смогла совладать с ногами. Кое-как подобралась к стене, переставляя негнувшиеся, заледеневшие от ужаса коленки. Вцепилась, срывая ногти, в кладку камня, сползла вниз, спиной вжавшись в угол и подтянув ноги к груди, уткнулась лбом в перекрест рук, съежилась, дыханием пытаясь согреть хотя бы пальцы. Даже слезы были холодные – не жгли щеки, а скатывались вниз и, кажется, превращались в ледышки. В Кинлохе каждый маг проходил через это. Что-то вроде поучительной демонстрации – чтобы каждый знал, какова цена за неповиновение, и мог увереннее решать, надо ли оно ему. Халиль через эту проверку прокрутили трижды, первую, детскую, на фоне всех стрессов она почти не помнила, на второй «Кару» отрабатывал Каллен – и он в принципе никогда не бил в полную силу, после него даже хватило маны, чтобы вернуться в лазарет к Винн и продолжить урок, а вот в третий раз… Она взвыла, прикусив руку и тут же оросив слезами след зубов. В последний раз повезло остаться с резервом Раму. А ее сэр Бертран выпил досуха, так, что два дня шатало, и Халиль не помнила даже толком, плакала или нет, задыхалась в панической атаке или от того, как крепко обнимал ее Рам, спрятав в одном из бесконечных коридорных эркеров. Как мантру она повторяла, что теперь ей никто не поможет. Надеялась, это подстегнет действовать, но в настоящем едва позволило оторвать голову от колен и перестать захлебываться рыданиями. Пустота всегда наполняется чем-то. Страх не мог быть вечен – на смену ему пришло отрицание. Потом откровенно наплевательская злость на саму себя – на слабость, бесполезность и абсолютную, как никогда, беспомощность. Потом равнодушие. Халиль не пошевелилась, ни когда эльф-служка принес заключенным еду, ни когда очнулся по соседству старик и принялся, почесываясь и кашляя, куском хлеба выбирать куски овощей из похлебки, ни когда сменились дозоры стражников. Внутри была пустота. Снаружи – тоже. Ей казалось, если задержать дыхание, то сквозь вросшие в кладку форта вены она услышит сквозняк в его подземельях и тягучий речитатив многовековой истории, жившей в этом месте. Наверное, это просто был бред – организм, дважды оглушенный храмовниками, вымотанный путешествием в карете и нервотрепкой (не считая боя в поместье Хоу и залеченного заклятьем, но все равно жутко чесавшегося укуса мабари ниже колена), сдавал позиции. Первым пунктом страдало сознание, вторым она должна была провалиться в трепетный сон без сновидений, в котором обрывки дня трансформировались бы в кошмарных чудищ, но едва Страж начала клевать носом, случилось то, что обещала Коутерн. Прибыл Логэйн. То есть, сначала она услышала перекличку дозорных и звон гонга с внутреннего двора. Потом за границей тюремного коридора затоптали шаги – десятки людей и слуг носились по всем углам тюрьмы, подчиняясь круговороту каких-то внутренних распорядков, – и вот только тогда Халиль сообразила, кто прибыл в Драккон. Впрочем, это ничего не меняло – она только насухо вытерла щеки краями рукавов да глухо откашлялась, прижав ладонь к горлу и силясь понять, остался ли у нее голос или тоже вытравился усталостью. Хлопнула дверь, на пол коридора упали длинные тени – за спинами вошедших ярко светились лампы центральных комнат. Старик отполз в угол и спрятал голову под дерюгой, эльфийка наоборот, заставила себя выпрямиться и уронить расслабленные ладони на колени. Ей всегда говорили, что с такими нервными пальцами прочитать ее мысли никому не составит труда – она понадеялась, что хотя бы в первые минуты сможет пленителей обмануть. – Где второй? – с порога спросил хмурый Логэйн. За ним семенила целая толпа народа – Коутрен, пара гвардейцев охраны, храмовник, комендант и незнакомые от слова совсем люди, на которых Халиль, впрочем, почти не смотрела. Ей впервые довелось видеть тейрна без доспеха. И в Остагаре, и в краткий миг, когда Мак-Тир и Эамон столкнулись нос к носу в королевском дворце в день их приезда, Логэйн был в своих знаменитых латах – не один вечер в Кинлохе Халиль развлекалась книжкой про победу на реке Дейн. Сейчас она никак не могла понять, почему герой ее детства, спасший страну от оккупантов и не почуравшийся помощи магов, оказался по другую сторону баррикад. – Бастарда при них не было, – отрапортовала Коутрен и замерла за правым плечом тейрна, когда тот остановился напротив решетки. Скрестил руки, чуть склонил голову, разглядывая съежившуюся, вопреки всей своей жажде остаться невозмутимой, эльфийку. Ей показалось, его взгляд раздел ее – не донага даже, а сразу до нутра, – взвесил, обмерил, признал полностью бесполезной и выкинул из своих расчетов. И, кажется, не так уж в своих ощущениях Страж ошиблась: – Поверить не могу, что такая мелочь может доставить столько проблем, – морщины на лице Мак-Тира сложились в неприятную гримасу усмешки. – Сказать, что ли, «спасибо» Дункану за тебя? Халиль поежилась и промолчала, не понимая даже, надо ли отвечать – вопрос относился скорее к риторическим, при том тем самым, на которых эльфийка всегда терялась еще со времен Кинлоха. Она не знала, за что ей такой дар и такая судьба, когда спрашивали храмовники, теперь вот – тот же смысл, другие люди только… – Перед тейрном, победителем битвы при Дейне, какая-то остроухая крыса могла бы проявить большее уважение, – злобно выцедил аристократ из свиты Логэйна, тоже смерив пленницу уничижительным взглядом. Во всей толпе она безразлична была, кажется, только Коутрен и ее гвардейцам – остальные смотрели исключительно со злобой, раздражением или откровенной ненавистью… И еще равнодушным остался Логэйн. Хмыкнул, пожал плечами: – Мне от тебя нужно не уважение, а ответы, – он чуть понизил голос, превратив его из просто неприятного в пугающий. – Где моя дочь? – Не знаю, – совершенно честно ответила Халиль. Анора со служанкой шли последними, чтобы их успели при необходимости прикрыть, и когда на пути встал отряд Коутрен, Страж была занята совсем другими вещами. Считала головы – за двадцать элитных гвардейцев в компании храмовника, которого, судя по доспеху с позолотой и регалиями, на нее и выдохшуюся еще больше Морриган хватило бы за глаза. Зевран был ранен, у Лелианы осталось три стрелы в колчане, Гвиндор припадал на заживленную чарами лапу и щерился в угрожающем оскале, спиной безуспешно прикрывая хозяйку. Если она хотела спасти хоть кого-нибудь, у нее не оставалось выбора. – Допустим, – хмуро согласился Логэйн с видом, который однозначно давал понять, что к вопросу он еще вернется. – Для чего тебе Анора? – Она боялась Хоу, – снова сказала правду эльфийка – попросту не видела смысла лгать. Она чиста. Если Логэйн поймет это – может, поймет и остальное? – И поэтому вы решили, что лучшая идея – украсть мою дочь? – Она боялась Хоу, – повторила, цепляясь за слова, как за путеводную ниточку, Халиль, – и просила спасти ее. Чтобы Хоу не навредил. И не помешал высказаться на Собрании Земель… – Надо думать, высказаться она должна была в выгодном вам ключе, – с нажимом проскрипел Логэйн. Свита его заколыхалась, по людским головам пошли шепотки, сам тейрн пальцами коснулся виска и чуть поморщился, растирая кожу. – Удивительная история, в которую я что, правда должен поверить? Пара спутников угодливо засмеялись – впрочем, не доставив этим Мак-Тиру радости, он остался также хмур и сосредоточен. Халиль долго молчала – опять не знала, что добавить к чистой правде, – но поняла, что от нее чего-то ждут, и попросту кивнула. Коутрен тяжело вздохнула и прошептала что-то Логэйну на ухо – короткое примечание, на которое он только отмахнулся. – Конечно, я верю, что вы доберетесь до бастарда. Это приказ, – почти по буквам выцедил он и снова немигающе уставился на пленницу. – Что ж, у нас есть два сценария. Ты прямо сейчас объясняешь мне, зачем вам на самом деле Анора и что с ней собирался сделать Эамон. Или, – он пожал плечами, – не обессудь. Халиль сглотнула. Прямая угроза не прозвучала, но она слышала крики по пути в камеру, а еще сразу догадывалась, чем все лично для нее может закончиться. Страх никуда не делся – пальцы беспомощно вцепились в ткань на колене, эльфийка нервно прикусила щеку, потупив взгляд и решаясь на ответ. Нельзя подводить друзей. Алистер в опасности – они сделают все, чтобы его защитить, и она должна тоже. – Я говорю правду, – наконец, справилась со спазмом в глотке Халиль и, не услышав ответа сразу, подняла голову. Они могли рассмеяться. Они могли в гневе потребовать ее молчать. Но большинство смотрело все так же – со скучающим чувством превосходства, потому что перед ними была эльфийка, маг и лгунья, к тому же – с нервным мысленным смешком вспомнила Страж, – убийца короля, теперь пойманная и обезвреженная. У них не было повода ни бояться, ни верить. – Как я и думал, – холодно обрубил Логэйн и переглянулся с комендантом. – Я увидел, что хотел. Вы знаете, что делать дальше. Отчеты ежедневно мне на стол, будет прорыв – шлите гонца. А теперь проводите меня к капитану стражей, нам есть, что обсудить. Он собрался уходить – развернулся и целиком погрузился в свои мысли. Последний шанс, чтобы хоть что-то сделать, как полагается, придал сил – Халиль, пусть дрожала внутри, как осиновый лист, а снаружи держала ладони в тисках колен, почти закричала вслед, сбиваясь со слова на слово: – Логэйн! – тейрн обернулся, едва ли дав удивлению появиться на лице. – Мор… Мор настоящий. Ты и твои люди могли бы… – Что могли? Красиво умереть за сказку Стражей, которая и так уже стоила многих жизней? – о стальной его взгляд можно было, наверное, порезаться, или хотя бы, напоровшись на него, с запозданием обнаружить в груди дыру приличных размеров. – Нет, ведьма, довольно. Корми своими байками фермеров и бродяг, пока я буду исправлять то, что успели наворотить в Ферелдене Стражи. По толпе прокатились смешки, в ворохе разговоров Халиль расслышала отдельные обрывки – «шлюха», «остроухое племя», «неблагодарные твари», «двадцать лет, как им позволили вернуться – и что в итоге?» В итоге она опять осталась одна. Хлопнула коридорная дверь, старик, выбравшись из своего мнимого убежища, продолжил чавкать обедом. Халиль видеть не могла, как жадно он вылизывает тарелку и давится овощами – отвернулась, опять скрутившись в комок, правда теперь – чтобы хранить тепло, – и, уткнувшись лбом в колени, тихо взмолилась Андрасте. Больше она не могла тешиться надеждой, что обойдется. За ней скоро придут – и только бы Пророчица дала ей сил пережить все испытания.***
Халиль рассказывала кратко и скупо, в два-три предложения умещая целые часы. Это было даже логично – ведь время полнилось пустотой и больше пары слов не заслуживало, только вот пустота эта была такой, что на описание ее могли уйти несколько фолиантов – и все равно не хватило бы. Ее надо было почувствовать на себе… Или – никогда не чувствовать, потому что даже врагам эльфийка такой участи не пожелала бы. Халиль поерзала, удобнее откинувшись на подушку – возрожденная память подняла со дна ростки целого спектра неприятных ощущений, от озноба в пальцах ног до сосущего под ложечкой ужаса, что она опять перепутала реальность и сны. Украдкой ущипнула себя за кисть, хотя и знала, что это бесполезно, если Тень взялась за нее по-настоящему, и впервые за рассказ подняла взгляд на друзей. Они сидели пришибленные. Только Винн по-деловому отряхнула с колен несуществующие крошки и, шатнув и без того ненадежную свою табуретку, отошла вглубь комнаты. – Зевран, вы использовали оба пузырька? – из-за спины чародейки не было видно толком, каким именно снадобьем она занята, но вот знакомый жест поднятой к самому носу склянки – смотрела на просвет, тот ли настой, – Халиль узнала без труда. – Да, как ты и сказала. Один сразу, один – когда выбрались из Драккона. – Плохо, что с задержкой, – пробормотала со вздохом Винн, отлила из склянки с десяток капель в флакон с разбавленным до бледно-перламутрового оттенка лириумом и пожала плечами. – Но что поделаешь. Придется выпить все, если хочешь вернуться в норму как можно скорее. Халиль поставила кружку с молоком на колено и приняла пузырек прямо из ладони чародейки. Граненное стекло напиталось теплом, из откупоренного флакона струйкой поднимался слабый травяной аромат – что-то на бадьяне, еще кислинка от эмбриума… На вкус – обычный лириум, металлический и солоноватый, будто на холоду облизала набалдашник посоха. – Целителям нельзя надолго отрываться от Тени. Еще одну «Кару» ты могла и не перенести, – посетовала, устраиваясь на старом месте, Винн, но руки ее все равно не остались без дела – она принялась чистить ножиком корешки веретенки, шелуху стряхивая в миску возле своих ног. – И я бы не хотела, чтобы ты восполняла запас… Другими методами. Вечером приготовлю более концентрированный. Кончиками губ Халиль выдавила улыбку – среднюю между очень виноватой и очень благодарной, – запила зелье молоком. Наставница, конечно же, угадала – она ни минуты лишней не хотела быть обузой для друзей. Довольно того, что Анору они выводили без ее помощи – конечно, перед тем, как пускаться в россказни, эльфийка вытрясла у них все подробности их спасения, и теперь замолчала, восстанавливая голос мелкими глотками. Она даже не приблизилась к самому ужасному, случившемуся в Дракконе, а уже чувствовала себя выжатой и уставшей. И это после долгого отдыха и исцеления – страшно подумать, сколько еще часов или даже дней она будет бесполезной и слабой, как слепой котенок. И это накануне Собрания Земель, до которого дня четыре, не больше, и перед которым ищейки Логэйна будут начеку следить за каждым их передвижением. Кто-то вздохнул. Она подняла голову – Зевран улыбнулся и снова кончиками пальцев пригладил раскрасневшийся след щипка на тыльной стороне кисти. Осторожно, будто трогал крыло бабочки. И очень, очень нежно… Она не заслуживала больше этой нежности. Они ведь ничего не знали. – Ты можешь рассказать нам все, что захочешь, mia donna. – А если не хочешь, можешь ничего не рассказывать, – сурово зыркнула на Ворона Лелиана и тут же смутилась. – Мы поймем… Мы понимаем. Я и Зев по крайней мере – точно. Винн следила за ним краем глаза. Лезвие ножа мелькало быстро-быстро, очистки завитками сыпались вниз, кисловатый запах сока алыми каплями блестел на ее старческих вздувшихся суставах. Халиль наблюдала за работой, как завороженная, лишь бы не смотреть на друзей – потому что не знала, как ей это лучше сделать. И понятия не имела, чего ей хочется, потому что еще вчера она мечтала только о том, чтобы прекратился ужас плена, мечтала так страстно, с такой самоотдачей в хлипкой, как надежды на спасение, молитве, что теперь, кажется, перегорела. Как вспышка заклятья – захотела, чтобы все закончилось, и все закончилось, оборвавшись внутри пустотой совсем другого толка. Она бы рассказала, наверное, прямо сейчас – дав истории прорваться сквозь плотину и увлечь их внимание еще на пару десятков минут. Даже были основания верить, что все обойдется – с Винн они что только не пережили в последние полгода, и воссоединение, и долгую ссору, и перемирие, а Лелиана и Зевран были особенные по-своему, потому что только они смотрели на Каллена в клетке так, будто понимали его больше других… Поняли бы ее? Ее страх? Ее – Халиль поморщилась, разглядывая колени и дрожь пальцев на ободке кружки, – беспомощную панику, из-за которой она ничем, никак не смогла им помочь, когда была так нужна? Особо горькое воспоминание прошило руку судорогой, Зевран мягко забрал кружку – чтобы не расплескались недопитые глотки с коричной ароматной пыльцой. Бесполезная. Беспомощная. Такая… Такая… – У меня есть отличная идея, – улыбаясь сквозь тревогу в глазах, сказала Лелиана, и жизнерадостный тон ее переманил все внимание на лукавый прищур и задорно качнувшуюся у виска косичку. – Я попросила приготовить ванну, подумала, после всего ты обязательно захочешь вымыться. И с этим тоже надо что-то… Кхм, что-то делать. Невесомо ее рука пригладила встрепанную шевелюру эльфийки – края обкромсанных прядей непривычно щекотали затылок каждый раз, когда она кивала или отворачивалась. Теперь они были еще больше похожи, будто и правда – сестрички, только одну стригли аккуратно и со знанием дела, а вторую наскоро пропустили через руку пьяного кузнеца с ножницами для овец… Хотя, лучше бы было действительно так. Быть овцой в руках пастуха не так унизительно и страшно, как оказаться добычей в храмовничьих латных тисках. Халиль зажмурилась от невесомой ласки, но дергаться не стала. От той грязи, в которой ее вываляли, не спасла бы никакая горячая вода… И все же, идея была просто замечательная.***
– Ну что встала? Раздевайся, – буркнул с порога… Наверное, палач. У него было красивое смуглое лицо, седина у висков и широкие плечи, которыми он захрустел, поднявшись со своего места и отложив в сторону книгу переплетом вверх, прямо на подогнувшиеся страницы. Халиль заозиралась, с каждым мгновеньем все больше понимая, насколько это было неверное решение. В пыточной пахло спертым кислым воздухом, кругом блестели и таращились остриями ей в лицо всевозможные крючья, клинки и иглы, разложенные на полках и решетках жаровни, на полу подсыхали разводы половой тряпки, некоторые из которых, однако, были подозрительного бледно-бурого оттенка, словно многажды разведенная краска. Еще тут были люди: рослый, едва не задевший притолоку двери подмастерье, который привел ее из камеры, заканчивавший уборку эльф на побегушках и дознаватель за столом в углу. – Я неясно выразился? – палач свел седые, как у скопы, брови к переносице. – Раздевайся. Не хочешь по добру – я помогу, но потом не ори, что не нравится. Никто даже не дернулся на его прогремевший приказ. Подмастерье харкнул на пол и завозился с воротным механизмом дыбы, дознаватель тихо насвистывал под нос, очиняя перо, эльф громыхнул ведром, перетащив его ближе к выходу. Халиль нервно сглотнула – раз пятый за минуту, наверное, во рту все равно было сухо, а каждый вдох скребся в горле почти наждаком, – и потянулась к пуговицам рубашки. Пальцы дрожали, петли не слушались, шнуровка оказалась затянута почти мертвым узлом –кажется, запуталась, когда Коутрен особо сильно дергала ее за плечо. – Быстрее, – закатил глаза палач. Халиль даже не была уверена, послушалась его от испуга или же потому что представила, как жилистые, в путанице вен пальцы схватят ее выше локтя и начнут бесцеремонно выщелкивать пуговицы из петель, а потом… Потом она зажмурилась и подцепила подол рубахи, одним долгим, рваным движением потянув наверх. Ткань сползла, как шкурка, оголив трясущиеся плечи в россыпи трогательных родинок, особо ярких на бледной от усталости, истощения и ужаса коже. – Все снимай, о Создатель, меня не предупредили, что работать придется со слабоумной, – фыркнул, окончательно разочаровавшись, палач и отвернулся проверить, как дела с механизмом. Подмастерье снова сплюнул сквозь зубы и выматерился, прокрутив скрежещущее колесо на четверть оборота, палач прикрикнул на него, чтобы не маялся дурью, тоже склонился разглядеть, что там творится с шестеренками. Халиль едва не выронила из рук ком ткани, но смогла все же положить его на лавку у стены. Поторопилась – пока не смотрит никто особо, – стянуть и штаны, которые едва спасали коленки от натирания доспехом. Невыносимо зудели запястья – кандалы с них сняли на подходе к пыточной, – и все же эльфийка почти забыла об этом думать, потому что понимала: сейчас это далеко не самая важная ее проблема. Наверное, больше всего ее должен был занимать страх, но тому пришлось потесниться – от стыда горячая кровь прилила к скулам, кончики ушей, судя по ощущениям, и вовсе превратились в пылающие угольки. Кое-как переплетенная – с кандалами особо не развернешься, – коса скользнула за спину от случайного движения, и Халиль торопливо прикрыла бинты утяжки рукой, пытаясь скрыть если не свой стыд, то хотя бы его причину. – Вас зовут Халиль Сурана? – почти доброжелательно улыбнулся следователь, показав щербинку между зубов. Она обернулась на его голос и затравленно кивнула. Глоток воздуха жегся, будто заклятье зимней школы. Пустота разрасталась столь стремительно, что вскоре должна была затопить собой всю комнату и даже, быть может, форт. – Я хочу задать вам несколько вопросов, Халиль, – все так же улыбаясь, дознаватель уткнулся взглядом в стопки бумажек на своем столе, потер переносицу, кончиком пера задев каплю пота на виске. – Поверьте, ни я, ни мои напарники не испытывают никакого желания заходить дальше, чем это положено в разговоре с юными эльфийками. М… Где же оно… Да, вот положение о военном времени, согласно которому любой, обвиняемый в предательстве ферелденской короны, должен быть подвергнут допросу с пристрастием в случае замалчивания необходимых сведений. Хотите ознакомиться? Халиль резко мотнула головой. Дознаватель сам вряд бы встал, чтобы дать документ, значит, ей пришлось бы шагать необходимые до него три ярда… Это было скорее невозможно, чем трудно – коленки обмякли, будто кости в них размягчились, как от кислоты, и научились желейно дрожать. – И правда, опустим лишние формальности, – беззаботно усмехнулся дознаватель. Механизм дыбы оглушительно скрипнул, раздался звук смачного подзатыльника, и подмастерье, ойкнув, высунулся наружу, потирая загривок и злобно зыркая исподлобья на наставника. Впрочем, недолго – Халиль попыталась сильнее обнять себя руками, почувствовав почти физически, как сальный взгляд скатывается с ее ключиц ниже, на прикрытую грудь. Она не думала, что все будет так… Как именно – Страж даже не могла подобрать слова, но вот это тягучее, томительное ожидание перед пыткой казалось ей страшнее любых мук. Им всем было… Плевать. На оставшихся, возможно – раненых, – друзей, на Мор, на так и не спасенную королеву, и даже на нее, материальную, находившуюся так близко – только руку протяни, – им было плевать. Настолько, что уборщик несильно ткнул ее в бок рукоятью швабры, чтобы посторонилась. Зашуганно, не понимая, почему ему настолько безразлично – эльф казался целиком погруженным в свои размышления, а тряпкой по полу елозил скорее чтобы изобразить какую-то деятельность, – Халиль отшатнулась, на шаг приблизившись к дыбе. Постаралась заглянуть в его огромные, слезившиеся почти болезненно глаза – служка посмотрел в ответ, но без капли сожаления. Наоборот, зрачки его расширились от ужаса – всего на миг, правда. После он спокойно домыл полосу сухого пола до двери, подцепил опять громыхнувшее ведро, в котором дохлой медузой плавала склизкая тряпка, и вышел в коридор, аккуратно притворив дверь. – Эй, вечером еще вернешься отмыть подсобку, слышал, лентяй! – закричал ему вслед палач, ткнул в плечо помощника, чтобы готовил инструмент, и обернулся через плечо. – Твою мать, Бринден, скоро ты там со своими экивоками? – Я делаю, как полагается, – степенно отмахнулся дознаватель и снова перевел взгляд на Халиль. – Не обращайте внимания на этого торопыгу, ни капли уважения к серьезной работе. Итак, полагаю, мы друг друга поняли… Не обращать внимания было трудно – палач перебросил на ложе ременные петли для рук и ног, проверил, крепко ли они прибиты к углам дыбы и, хмурым взглядом оценив рост эльфийки, потянулся чуть удлинить крепления. Она понимала, чем это все закончится для ее костей, и на фоне этого сознание упрямо отказывалось отвлекаться на попытки догадаться, чего же именно и в каких формулировках хочет от нее дознаватель. У него на лбу блестели бисеринки пота, хотя Халиль казалось, что здесь холоднее, чем в Морозных горах. – Вы – Серый Страж. Вас обвиняют в преступном сговоре против короля Кайлана, повлекшем его гибель. Вы с этим согласны? «Ловушка, – голос Рамиттана моментально пробился сквозь все пласты однообразных – страх и паника, – эмоций. – Логическая ловушка, Торрин такие любит. Не дай себя поймать, вопросов на самом деле два, значит, столько и ответов». Они с самого детства всегда вместе готовились к экзаменам и промежуточным испытаниям. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь эти уроки понадобятся, чтобы вести переговоры с лордами – и чтобы не запутаться во взваленных на ее плечи обвинениях. – Я Страж, верно. Но к смерти Его Величества Орден не причастен: свежие отряды подмоги должен был привести Логэйн… Дознаватель, усердно строчивший ее ответ – даже с нескольких шагов Халиль смогла прочитать его почерк, такими крупными были буквы, – поскучнел и отложил перо, подперев подбородок рукой. – Вас также обвиняют в покушении на эрла Хоу. Погибло семеро человек из его охраны и два мабари. – Эрл против воли удерживал у себя Ее Величество Анору… – И, наконец, тейрн Логэйн выдвигает против вас обвинение в том, что вы покусились на жизнь и свободу его дочери, вышеназванной королевы Аноры. Вы знаете, где она сейчас? Он не записывал – Халиль с тоской посмотрела на перо, сглотнула очередной комок в горле и мотнула головой. Это все не имело смысла – с самого начала, потому что у них всех был приказ получить только то, что понравится Логэйну. – Быть может, вы можете уточнить, каковы были ваши планы в случае, если бы вы пленили королеву. Дело в Собрании Земель? – Да, именно, – на миг дознаватель снова улыбнулся, но потух, как только эльфийка, собравшись с мыслями, продолжила, – эрл Хоу не хотел давать Ее Величеству слова, поэтому она и просила… – Что ж, мне примерно ясна ваша позиция, – Бринден притворно вздохнул и снова взялся за письмо. Морриган учила ее не путаться в бесчисленном лесном зверье – определенно, перо принадлежало когда-то дикому гусю, из тех, что смешно переваливаются на лапах, выбираясь из воды. Халиль попыталась сосредоточиться на воспоминании о птице – что угодно, если подумать, ее устроило бы, какая угодно обманка для сознания. – Прискорбно, что мы друг друга все же не поняли, – еще раз качнул головой дознаватель и опустил взгляд на строчки и бумаги, всем видом дав понять, как ему жаль заканчивать разговор. – Думаю, очередь за тобой, дружище. – Хер тебе дружище. Я говорил, шлюшье племя упрямое, пока на дыбе не похрустит – ничего не скажет, – палач извернул шею, цыкнул зубом. – Ну что встала, мне тебя на руках нести, что ли? Не жених, чай… Халиль пыталась думать про гусей, отряд и магию, но ничего не выходило: каждый раз, когда она краем глаза смотрела на дыбу, в памяти всплывал костный хруст и нечеловеческий, даже не волчий – о, она наслышалась в Бресилиане, – вой. Тот юный эрл, которого они вытащили в поместье Хоу… Из головы совсем вылетело имя, но она все равно надеялась, что у него все хорошо – тогда она наскоро залечила самые страшные его раны, и юноша сбежал, обрядившись в кольчугу убитого стражника. Ему повезло. Его спасли. Ее… Халиль неосознанно попятилась, в ужасе вытаращив глаза, и тут же уперлась лопатками в грудь подмастерья – тот, не церемонясь, заломил руки ей за спину, схватил за плечо, совсем не случайно прижав перед этим ладонь к груди. Край бинта выбился из-под витка ткани – серый от пота, с крохотными пятнышками крови. Чужой, хотя, может, и своей – Халиль уже даже не могла вспомнить бой, перед глазами вместо убитых и раненных стоял все тот эрл, и руки у него, перекрученные в суставах, безжизненно висели по бокам. С ней будет так же. Вывернут руки, переломают кости – и она не сможет держать посох и творить заклинания кроме самых простых. Все будет бесполезно. Все жертвы, все надежды – бесполезны. Отчаяние столь глубокое, что эльфийка утонула в нем, даже не заметив этого, расплылось в теле, сделало его тяжелым и тягучим, как гуттаперча. Она не сопротивлялась, когда в четыре руки ее толкнули назад. Затылком Халиль ударилась о доски, прикусила губу – первая петля стянулась на запястье, палач завозился со второй, пока помощник его прижимал пленницу к дыбе. Ремень впился в кожу, в стиснутые зубы эльфийка всхлипнула, из последних сил пытаясь убедить себя, что выдержит. В нее швыряли кислотные бомбы порождения тьмы, ее обжигала слизь Матки, ее дырявили стрелы гарлоков и зубы оборотней, с ней, если подумать, столько всего приключалось за этот год, что впору вообще забыть, каково это – кричать от боли. Она выдержит, она справится, надо только делать, как говорил, бинтуя ее раны, Зевран – дышать мелко и часто, думать одну самую простую мысль, верить, что скоро все закончится, всеми силами верить… Дверь фальшиво прозвучала на два голоса – скрипнули петли, а потом створка врезалась в кладку стены. Шаги, ранее приглушенные ею – даже Халиль думала, что это всего лишь дозорный в патруле, – застучали по плитам, потом кто-то хлопнул ладонями по столу, и, судя по недовольному визгу дознавателя, этот кто-то сделал это не с самым добродушным лицом. Халиль пыталась повернуть голову, но подмастерье крепко держал за плечи и к тому же стоял так, что перекрывал весь обзор. Оставалось слушать. – Что происходит? – придя в себя, вякнул Бринден. – Это я хотел спросить у вас, – глухо пробасил знакомый до мурашек голос. У нее была хорошая память на них – в Кинлохе надо было по одной только случайно реплике догадаться, храмовник или ученик собирается поворачивать в коридор, – и от этого голоса стало сначала холодно, а потом сухо в глотке. Храмовник. Не тот, что был с Коутрен изначально, а местный. Палач сухо поинтересовался, что ему надо, только Халиль могла даже не ждать ответа – уже поняла. Ее ведь заставили раздеться… Слуга. Вот почему он был напуган. – Допрос малефикара – прерогатива братьев Церкви, – рыцарь, наконец, подошел ближе, а подмастерье, наоборот, отшатнулся – теперь Халиль увидела его горбоносый профиль и живой, прищуренный взгляд. Храмовников без шлема она встречала слишком редко – и тем страшнее было наблюдать, как медленно он отворачивается от палача и смотрит вниз, на распятую на дыбе эльфийку. Взгляд уперся в беззащитное горло. Халиль крепче вцепилась в ремни и прикусила губу: поздно было молить Андрасте уберечь ее и от этой напасти. – Малефикаство требуется доказать, – пробубнил палач, вскинув ладони – мол, не мое это дело, решайте, как хотите. – Тебе нужны доказательства? – рявкнул храмовник и схватил локоть эльфийки, почти выворачивая руку – мякотью предплечья вверх, – несмотря на ее тихий, в зубы, крик. – Так смотри, у нее все руки в нечестивых следах! – Да она вся в шрамах, если вы не заметили! – ответно повысил голос палач и тут же заткнулся, затравленно вжав голову в плечи. – То есть, я хочу сказать, господин, мы не оспариваем право Церкви, но это наша работа… – И тейрн поручил ее сделать нам, – с ударением на последнее слово вмешался Бринден, даже привстав из-за своего стола, только эти доводы не подействовали. – Вот именно поэтому вы должны благодарить простого слугу за бдительность! Какой-то поломойщик догадался, почему шрамов так много, а вы – нет, идиоты. Или, – храмовник сощурился еще сильнее, – или вы хотите убедиться наглядно? Когда изрежете ее, как мясники, и отовсюду полезут демоны? Хотите, чтобы от вас осталось такое же мясо?.. – Нет, не хотим! – отмахнулся палач и принялся ослаблять петлю на запястье, дернув в разы сильнее, чем когда закреплял несколько минут назад. Халиль стерпела, в ужасе забыв дышать, какая уж речь, правильно или нет она это делала. – Только перед комендантом отчитываться будете вы… – Нет, – протянул почти мстительно храмовник, – с комендантом объясняться будете вы: почему едва не выпустили гулять по форту одержимую. А я отчитываюсь перед одной Владычицей нашей. – Тогда пусть она защитит вас, если Логэйн будет недоволен, – взъевшись, ляпнул дознаватель. Повисла мгновенная тишина. Халиль услышала, как в коридоре упала с глухим стуком швабра из рук поломойщика, как проскрипел последний ослабляемый ремень и еще – как ухнуло у нее сердце в низ живота, когда храмовник вцепился в плечо латной перчаткой и рывком заставил сесть, а потом – почти упасть на пол. – Я предпочту сделать вид, что не слышал этого, – не оглядываясь, проскрипел он угрозой и совсем чуть-чуть, самыми кончиками губ ухмыльнулся. – Довольно одной еретички в этих стенах. Я же надеюсь, вы не имели в виду ересь, да, старший дознаватель Бринден? – О нет, что вы… Конечно, нет, – обвиненный испуганно попятился, мотая головой, сидевшей на шее будто на шарнире, и даже в коридоре слышно было его виноватое, напуганное до дрожи губ «конечно же нет, сэр Дерек». Рука у храмовника была стальная. На миг Халиль показалось, что дело даже не в доспехе – в том, что он сам металлический, монолитный и крепкий, как корни гор. Легкую эльфийку рыцарь потащил за собой, не напрягаясь ни капли: мелькнуло растерянное лицо служки, не получившего – судя по его умоляющему взгляду, – никакой награды за свое рвение, кроме благословляющего жеста, порожек коридора, короткий десяток ступеней, после которых Халиль едва не ослепла – в окнах первого этажа догорал палевым и золотым летний день, и яркие блики засияли на доспехе храмовника, словно лезвия. И еще блики вспыхнули на латах стражей, которые встречались тут и там. И вспыхнула эльфийка, безуспешно пытаясь прикрыть свободной рукой унизительную наготу – рыцарь усмехнулся, заметив это, и только лишь сильнее стиснул хватку выше локтя, ускорив шаг. Этот участок коридора – мимо коменданта, к выходу, – Халиль помнила. Она пыталась сосредоточиться на дороге, поворотах, ориентирах картин и окон – уже даже не столько надеясь сбежать, сколько отыскивая себе хоть какую-то дельную мысль, кроме панического ужаса, – но у нее не получалось. Она замечала каждый взгляд, нацеленный на нее, каждую насмешку, пренебрежительно оброненное «шлюха» и «эльфья еретичка», каждый плевок, метивший ей под ноги. Когда храмовник захлопнул дверь часовни и швырнул ее на пол – неаккуратно, заставив удариться коленями и почти вывернуть запястье, бесполезное в попытке притормозить падение, – Халиль была вся в слезах. Чтобы она ни вспоминала из наставлений Зеврана или Рама, как бы ни пыталась успокоиться, сколько бы ни убеждала себя, что сильная и справится – у ее выносливости был предел. А теперь она один на один с храмовником, беспомощная, нагая, слабая, и это хуже всех детских кошмаров, которые мучили ее в Кинлохе, потому что тогда самым страшным была ночь покаянных молитв или несколько часов на коленях перед алтарем, а теперь она знала, что может быть в десятки раз хуже… Она всхлипнула, спрятав лицо в ладонях. Храмовник отчеканил три оставшиеся до нее шага и застыл поблизости, накрыв тенью столь длинной, что в ней поместилось бы и две, и три маленьких скорченных Халили. – Пожалуйста, – пробормотала эльфийка, не особо даже понимая, о каком снисхождении просит. О том, чтобы не мучил и казнил сразу? Или хотя бы выслушал сначала? – Пожалуйста, сэр… – Проси не меня, – незнакомым, полным презрения тоном отозвался рыцарь и схватил ее за волосы, натянул на затылке, заставив оторвать взгляд от пола и нывших после падения колен. – Проси Ее, чтобы позволила тебе раскаяться во грехе. Сочленения перчатки путались в волосах, каждое шевеление ладони – случайное или преднамеренное, тянувшее выше, – отдавалось в грудине всхлипами и рваньем сорванных в панике вдохов. Халиль запрокинула голову, подчиняясь силе, сморгнула слезы – мигом позже навернулись новые, мутные от отблеска алтарных свечей, которых было так много, что все изножье статуи Андрасте казалось объятым пламенем. Только на фресках в Перчатке она смотрела спокойно и даже с подобием легкой улыбки, а здесь взгляд ее был суров и почти жесток – Халиль съежилась под его тяжестью, попыталась отвернуться, но второй рукой храмовник стиснул ее подбородок и заставил глядеть прямо на суровый лик Владычицы. – Ты боишься Ее? А суда Создателя? А кары за деяние худшие, какие только существуют в этом мире? Голос был вкрадчив и въедлив. Сворачивался улиточной спиралью где-то в голове, змеился, перетекая внутри черепа, но Халиль пока еще могла противопоставить ему хоть что-то. Ей нечего бояться, потому что она ни в чем не виновата, она не просила ни о даре магии, ни о малефикаруме, и кто, как не Владычица, видела все ее помыслы и слышала все молитвы. – Я… Мне нечего бояться, если я не делала зла… – Магия крови – зло! – рявкнул храмовник, сильнее наматывая на кулак косу, так, что Халиль, вынужденная встать на коленях и вытянуться вверх, взвизгнула. – Любая магия – зло! Ты – зло! Сколько невинных смертей? Сколькие погибли, чтобы твой замысел осуществился? Думаешь, запудрила мозги командору Грегору – сможешь лгать до конца дней? Ошарашенно Халиль вылупилась на него, позабыв даже про боль – зря, рука снова тряхнула, в голове все будто перемешалось, как если бы мысли были костями в стаканчике азартного игрока. Эльфийка вцепилась в локоть мучителя, сглотнула судорожно, сквозь спазм и наждачную сухость. – Я не понимаю, о чем вы, – совершенно искренне взмолилась она. – Я не желала зла, я никого не убивала… – Ложь! – закричал в лицо, озлобленно скривившись, сэр Дерек, и свободной рукой влепил пощечину. Голова мотнулась в сторону, Халиль от ужаса еще крепче вцепилась в скользкие, никак не поддававшиеся пальцам латы. – Наглая ложь. Весь Ферелден гудит сказками, как ты спасла магов Кинлоха, но это обман, злые козни демонов в твоей голове… Ты была в сговоре с теми магами крови, ты заплатила им чем-то за Ирвинга и прочих, но зло только проросло корнями глубже. Грегор, глупец, не увидел, как ты обвела его вокруг пальца – что ж, для этого есть я и братья, уж мы способны без страха смотреть злу, вроде тебя, в лицо… Это было так абсурдно, что даже ответить, даже слово вякнуть Халиль в первое мгновенье не смогла – а потом спазм заставил ее стиснуть зубы, когда новый удар обрушился на лицо. Теперь обе щеки горели одинаково сильно – ей казалось, отпечатки раскаленных лат застыли клеймом на коже и больше никогда не сойдут. – Я не делала этого, – глухо произнесла она, уставившись в пол, как только позволила ослабшая хватка храмовника. Покачала головой. – Никогда. Я не делала того, что вы говорите. Там были маги крови, но мы честно победили их… – Ты можешь обманывать меня, сколько вздумается, – носок сапога ткнулся в бок, несильно надавил под ребро, будто выжимая вдох – увернуться или упасть Халиль не смогла, хватка на плече сомкнулась поверх следа старого касания, там, где уже наливался свежий синяк. – Но ты не обманешь Владычицу, ведь Она и Создатель, пусть греховна природа наша, все равно любят своих детей. Халиль всхлипнула и подняла голову. Слезы расплывались, и из-за них лик Андрасте тоже казался нечетким, будто в отражении, даже дрожал, как месяц на волнах Каленхада. Владычица смотрела сурово и строго прямо поверх ее макушки, будто действительно не признавала свою дщерь за грехи. – Я не делала этого, – повторила она, не зная, не умея по-другому в миг отчаяния донести мысль, и храмовник нежданно ласково вдруг положил ладонь ей на макушку. – Быть может. Быть может, дитя, демоны затуманили твой разум. Но зло живет в тебе, и зло должно быть искоренено – молитвой и раскаянием. Я проведу тебя через искупление, как бы ты не сопротивлялась, потому что в этом мой долг перед Владычицей. Поэтому – молись, дитя. Молись, чтобы тебя простили. О чем молиться? За что? Она ведь… Халиль подняла полуслепой от слез взгляд на рыцаря. В ней еще теплилась какая-то детская надежда, что до него можно достучаться, что если она отринет страх и совладает с собой, то сможет доказать, что не виновата. Действительно, глупо надеяться, что Грегор нигде и никак не упомянул ее таланты, да и порезы – ровные ряды шрамов на руках, один к одному, – свидетельствовали против, но ведь у нее было право использовать любые средства. – Я Страж, – твердости в голосе хватило лишь на миг признания, после шепот снова заскрипел на зубах, как песок после драки. – Я делаю угодное Андрасте дело… Неужели вы – не понимаете… Храмовник снова заткнул ее оплеухой. Во рту стало солоно от крови, и Халиль скорчилась, обняв себя руками и болезненно ссутулившись, чтобы под новый удар попала только спина. Слезы текли – густые и мутные, как масло в лампадах кинлоховской часовни, окончательно размывая реальность. Она не могла быть сильной. Не могла, потому что никогда не была такой, ни сильной, ни смелой, Дункан никогда не выбрал бы ее рекрутом, если бы не обещание Рамиттану, и даже Стражем она никогда не стала бы, если бы не помощь Алистера и других, и магов не спасла бы – без малефикарума или с ним, – без друзей, своей опоры, единственной в этом мире. Здесь их не было – ни Алистера, ни Зеврана, ни Винн, – и эльфийка чувствовала себя, как таявшая свеча. – Довольно, – прохрипел, сдерживаясь, чтобы не ударить снова, храмовник, и голос его чуть отдалился. – Довольно. Ты не помутнишь мой разум своей ложью, борьба с Мором угодна Андрасте, но вы, еретики, прикрывающиеся именем Стражей, лишь сеете смуту в Ферелдене, в землях, где родилась Пророчица. Довольно, отступница, ты покаешься, или… Нет, ты покаешься. Халиль слушала и дрожала, потому что в его голосе была сталь более несгибаемая, чем металл лат или кость хребта. Неотвратимость текла лавиной, печатая шаг железным лязгом, и когда на плечо капнула капля расплавленного воска, она лишь дернулась, запрокидывая голову. – Ты покаешься, – в зубы процедил храмовник и схватил ее за руку, вздернул выше, не ощущая попыток сопротивления. – Молю, Владычица, смилуйся над еретичкой, позорящей имя Твое одним лишь упоминанием, смилуйся и прими молитву ее… Молись, и будешь ты прощена! Сначала эльфийка даже не поняла, что происходит. Мокрые от слез и пота пряди прилипли ко лбу, она сдула их, чтобы лучше видеть, и только тогда сообразила, что тепло все приближается, уже начиная жечь. Сэр Дерек поднес свечу медленно, но как только пламя коснулось шрама поперек предплечья, стиснул ее запястье, будто пыточный станок. И не отпустил, даже когда завоняло паленым мясом, когда кожа вздулась обугленным пузырем и когда Халиль закричала, ссаживая о крик свой горло и разбивая колени о мрамор плит в попытке извернуться, избежать пытки. Ее руки привычны были к боли, новые шрамы ложились на старые – и она даже не всегда чувствовала, как кинжал пропарывает кожу, но в этот раз все было по-другому. Огонь ранил глубже. Он спалил след шрама, выжег метку кровной магии – и лизнул голое мясо в паутинке обугленных нервов, которые, умирая, все еще могли искриться от невозможной агонии. Наконец, храмовник отпустил, швырнув руку эльфийки вниз. Халиль, скуля от боли, согнулась в три погибели, вжалась лбом в холодный камень, подвернув калеченную руку под себя. Она плакала, уже не пытаясь скрываться, шумно всхлипывала, глотая слезы, розовую от крови слюну и снова слезы, и кругом была сплошная соль, коркой оседавшая в легких. Помилуй Андрасте, как же больно… – Молись, грешница, – холодно процедил сэр Дерек, опускаясь рядом с ней на колени и хваткой за плечо заставляя подняться. – И я помолюсь с тобой. Халиль всхлипнула и кивнула сквозь судорогу. У нее не осталось ни смелости, ни воли противиться даже словом, потому что пока храмовник не требовал выдать друзей, Эамона или Анору, она согласилась бы, наверное, на все… да, на любое его условие, потому что боль оказалась хорошим стимулом. Боль и страх – те две вещи, которые должны были научить ее подчинению в Кинлохе, те вещи, которых так старательно убеждал не бояться Рам. Он был мертв, она была слаба. Вот и весь итог их сумасбродной мечты о побеге. – Повторяй за мной, если не можешь, – храмовник сплел латные пальцы с ее, теплыми и дрожавшими, стиснул до робкого хруста в суставах. – О Владычица, защитница справедливости, услышь меня, непокорную дщерь твою, грешницу, что кается… – ...кается, – бесцветно, едва успевая за речитативом рыцаря, повторила Халиль, глотая слезы и не переставая трястись от озноба. – Кается в страшном грехе малефикарума, дай же мне сил и воли искупить все зло, мной содеянное, позволь же принести себя в жертву к ногам твоим, чтобы ты судила дела и жизнь мою… – …дела и жизнь мою, – всхлипнула, не выдерживая, Халиль. Ожог не стихал, тлел где-то в глубине нервов, все еще причиняя страдание, и она почти инстинктивно потянулась сотворить чары, чтобы приглушить эту боль, но пустота внутри была космически холодна и равнодушна – как и взгляд каменной Пророчицы, слушавшей ее молитву. Храмовник заметил. Он ничего не сказал, но снова поднес свечу, и Халиль снова взвыла, корчась и сгорая будто бы вся целиком. Кожа пузырилась, нервы стонали, у нее в поджилках боль искрилась и скрежетала, судорогами скручивая поочередно хребет и грудину. В глотке было тоже сухо – она едва смогла собрать воедино слова, чтобы попросить воды, но сэр Дерек, убрав свечу, тихо покачал головой. – Продолжай молиться. Повторяй. Велика скорбь Твоя, о Пророчица, как велик грех мой, но слезами готова омыть я стопы твои и вернуть право называться дщерью твоей, ибо велико же и мое желание привнести в мир то, что будет угодно тебе… – ...Угодно тебе… – И я прошу у тебя, о Владычица, рассудить каждый проступок мой, каждую ошибку мою, и вынести приговор, и буду счастлива я изжить всю чашу, что отмеришь ты мне во искупление… – …во искупление… – Так услышь меня, о Владычица, и взмолись за душу мою Создателю, и пусть не презрит он кающейся души моей, ибо в раскаянии отныне и вечно пребывать я буду… – …я буду… Халиль не могла запомнить ни слова. Молитва текла сквозь нее, как вода – или, вернее, как дыхание. Воздух пах отчетливо – сандалом, воском и лампадным маслом, любимыми с детства запахами, которые всегда приносили успокоение, – но к ним примешивалась сладковатая вонь паленого мяса. Еще трижды храмовник, недовольный искренностью или усердием эльфийки, подносил к ее руке свечу. Воск застыл проплешинами на локте и коленях, язвы ожогов горели изнутри, пустота ворочалась и стенала, умоляя заполнить ее силой и дать этой силе исцелить раны. Пустота была настолько велика, что Халиль не слышала ничьих больше голосов – ни духов, ни демонов, ни памяти. Во всем мире было два звука: уверенный тон проповедующего храмовника и ее бесцветное эхо, бездумно повторявшее за ним, и перед ними отступал даже страх. – Вот и все, сестра. Видишь, как просто, – рыцарь улыбнулся. Халиль не сразу поняла, почему, попыталась повторить, но распухший от жажды и укусов язык впал в горло и не дал ей не вымолвить ни звука. Она уронила голову, смиренно принимая жест благословения на макушку, и даже не дернулась, когда храмовник обнял ее в конце молитвы. Кожей эльфийка чувствовала холод лат и узор клинка на нагруднике, только это было еже без разницы – слабость в теле плавала, как облака, полные дождевой воды. Она была тяжелая-тяжелая – как ее грех. Латная перчатка скользнула по лопаткам и потянула вниз полосу бинтов, удерживавших грудь все еще достаточно плоской, чтобы налез поверх мужской доспех. Халиль как очнулась – в ней все еще не было сил, она все еще стонала от каждого движения, но дернулась, попытавшись отстраниться. Сэр Дерек зашептал в ухо, что в этом нет необходимости, что раз он принял опеку над ней – весь путь искупления пройдет рядом. – Ведь в этом мой долг, – пробормотал он, почти бережно удерживая вяло сопротивлявшуюся – сквозь боль и попытки не морщиться, – эльфийку. – Я буду молиться с тобой, сестра, всегда буду, да не отринет наши просьбы Владычица… Бинты он частично разорвал, частично распутал, жадно схватил горстью, будто давил виноград, грудь, сжал между пальцев напрягшийся от металлического холода сосок. Халиль уперлась в латы ладонями, попыталась оттолкнуться – ничего не вышло, обожженная рука болела и не слушалась, дрожа так, будто жила в стороне от ее тела. Она всхлипнула, и дальше плакала беззвучно, пока храмовник лапал ее грудь и плечи, пока оставлял влажные поцелуи на шее и руках. Мерзость… Какая мерзость, какой стыд – Халиль не знала, куда деться, она пыталась закрыть глаза, не слышать его шепота, убеждавшего, как сильна молитва, если вершит ее вместе с грешницей храмовник, не чувствовать его рук, плавно подбиравшихся к животу. Оставалась лишь ткань белья, последняя преграда, и она пала, разорванная, на пол. Халиль была нага перед лицом Андрасте, но чувствовала себя так, будто была вываляна в самой густой и липкой грязи, будто гарь ожогов покрыла ее всю. Неужели, Пророчица не защитит? Неужели, ей важна лишь молитва о раскаянии, но не о защите? Коленом храмовник раздвинул ей ноги, эльфийка всхлипнула опять, уже готовясь к неизбежному, и все-таки Андрасте услышала ее скорбный крик о помощи. За дверью раздался бойкий старушечий голос, и раньше, чем Халиль успела завопить, храмовник вскочил на ноги, отшвырнув от себя руки пленницы, подпихнул ногой тряпки под скамью и уставился на явившуюся на пороге преподобную мать. Ошарашенно они смотрели друг на друга несколько секунд, и Халиль даже успела поверить, что округленный гневно рот жрицы сулит разоблачение. Поверила – и сникла, когда увидела лишь скорбное покачивание седой головы. – Ох, брат Дерек, что же ты опять творишь… Молитва – вот путь к раскаянию. – То, что велит мне мой долг, – высокомерно отозвался храмовник, со спины освещенный свечами алтаря. – Эта девица – малефикар, преподобная, и я призван Церковью защищать мир от зла ей подобных. Старушка сомневалась – стояла и мяла складки плаща, призванного защищать скорее от солнца, нежели от холода. Чем-то она была похожа на жриц Кинлоха – возможно, они все были похожи, женщины, всю свою жизнь отдавшие служению Андрасте, или просто Халиль казалось всегда, что их лица светятся особыми какими-то взглядами… Эльфийка всхлипнула и протянула к нежданной спасительнице руки. – Преподобная… Морщины углубились – жрица поджала губы, разглядев полосы шрамов на коже. Потом вздохнула и, стянув одним движением плащ, набросила его на плечи Халиль, хотя смотрела при этом только на храмовника, будто, касаясь, не ощущала ни тепла, ни жизни в теле эльфийки. – Спешу напомнить, брат, что если уж твой долг велит тебе мучить несчастные заблудшие души, то пыточные находятся этажом ниже. Здесь место для молитвы… – сухая старческая ладошка едва тронула лоб Стража благословением. – Я помолюсь за тебя, дитя. Сэр Дерек помедлил, но послушался – легко вздернул за плечо эльфийку, закутавшуюся благодарно в плащ, и даже улыбнулся. – Как скажешь, преподобная. Они обменялись взглядами – Халиль едва обратила внимание. Все, за чем она успевала следить – это как переставлять ноги за шагами рыцаря, чтобы не упасть на стертые колени, да как прижать к груди калеченную руку так, чтобы меньше болели ожоги. – Молись за нее, – с порога еще раз попросил – напомнил, приказал? – храмовник, и жрица даже не обернулась, только ровнее выпрямила спину, вслушиваясь в его голос. – И я помолюсь, чтобы у тебя получилось, преподобная. Но не каждый грех искупается так, и ты это знаешь. – Убирайся, брат Дерек, – холодно отрезала старушка, и рыцарь, поморщившись от ее тона, взашей вытолкал эльфийку в коридор, где передал на руки кому-то их охраны – проводить до камеры. Халиль беззвучно плакала всю дорогу. Она пыталась верить, что обещание прийти помолиться еще раз ей только послышалось… Пыталась, но знала, что это все равно случится.